24. М.К. Мамардашвили: возрождение свободной мысли

Рассматривая проблему трансперсональной традиции в русской культуре, нельзя не упомянуть М.К. Мамардашвили – философа-современника, лишь немного более десятилетия назад ушедшего из жизни. «Философствование вслух» было его органичным жанром. Вся его жизнь и творчество были своеобразным ответом на пережитое человечеством в XX веке зло и насилие. Начав профессиональный путь с изучения истории философии и внимательного чтения работ Маркса, он формулирует в 70-е годы идею своей философии: свободного явления или события мысли. Эта идея интересует его прежде всего в плане защиты и проработки трансцендентальных оснований европейской культуры, выявленных Декартом и Кантом.

Считая, что «реальность входит в мир трансцендентально», он, вслед за Кантом, обращает внимание на априорные условия жизненного опыта человека, но при этом сдвигает свой анализ духовного опыта с проблемы метафизического априори на проблему, как он выражается, «метафизического апостериори», т.е. на сам факт события мысли. Идея произведения как «органа жизни», способного порождать новые мысли и чувства, и раскрытие условий, при которых это возможно, являются определяющими в его философии.

Развивая свою идею, Мамардашвили вводит понятие «обостренное чувство сознания». Оно состоит в неожиданной отрешенности от самого себя и окружающего, в подвешенности, в полной очевидности чего-то, что в то же время невозможно (например, по эмпирическим основаниям). Тем не менее человек это ясно видит. «Такая ясность бывает, например, во время любовного страдания, когда неожиданно понимается природа любви. Казалось бы, это невозможно, но есть. И в этом смысле есть щемящая, звенящая радость. Как можно было бы радоваться, видимо, смерти. Радость связана с тем, что в такого рода состояниях мы переживаем то, что в принципе не может быть человеческим, т.е. реальным психологическим переживанием. Вот, скажем, бескорыстная любовь или чистая вера, чистое сознание, все это – вне опыта. Человек не может переживать что-то без тени расчета, прикидки [191].

В Библии это событие описано как акт чистой веры, но одновременно и как реальное событие, как человеческое состояние. Все эти состояния являются символическими. Символы создают напряженное пространство и время и обусловливают испытываемые человеком состояния, которые естественным образом не могли бы случаться. Так, например, смерть – предельный случай чего-то, что не может быть событием жизни. А вот лик ее, символ, обозначая наше нахождение внутри напряженного поля, – может. Он как бы концентрирует в себе то, что Мамардашвили называет «обостренным чувством сознания». Человек, будучи в сознании, не может посмотреть на себя со стороны. А символы указывают на его вовлеченность во что-то. Они являются косвенными знаками и одновременно косвенным, опосредованным взглядом на самого себя. Однако это обостренное чувство сознания может незаметно исчезнуть, и при этом в него нужно будет каждый раз заново впадать.

Мамардашвили считает и философию техникой впадения. Она связана с достижением состояния мысли, а вообще для человеческих состояний такой техникой является искусство.

Таким образом, человек – это не вещь, не статичное состояние, а событие, состоящее из совокупности событий, таких, как человеческая любовь, вера, честность, мысль и т.д. У Платона есть странная формула: человек не то и не то, человек – это символ. То есть цель возможна только тогда, когда она достигнута; задача – когда есть решение; вопрос – когда есть ответ. Или иначе – нечто начавшееся является в то же время абсолютным концом, а конец является началом. Это – змея, кусающая свой собственный хвост.

Философ считает человека единственным существом в мире, которое «находится в состоянии посеянного зановорождения, и это зановорождение случается лишь в той мере, в какой человеку удается собственными усилиями поместить себя в свою мысль, в свои стремления, в некоторое сильное магнитное поле, сопряженное предельными символами. Эти символы на поверхности выступают, с одной стороны, в религии (точнее, в мировых религиях, т.е. не этнических, не народных), а с другой стороны – в философии.

Философия немыслима без «участия в окружающем» со стороны человека. «Здесь, сейчас, в этом мире – сделай что-то, а не уходи в леса». С точки зрения Мамардашвили, «возвращение в мир из путешествия души – это обязанность для философа. Только его задача состоит не в том, чтобы изменить мир, а в работе человека над собой. Душа, вернувшаяся из путешествия, будет смотреть на все по-другому, ибо она обнаружит «наличие внутреннего голоса в человеке, на который человек, стоя перед миром один на один, может и должен ориентироваться, слушать его, идти, повинуясь этому внутреннему образу и голосу без каких-либо внешних авторитетов, внешних указаний…».

Мамардашвили утверждает, что объект философского исследования – не наличный человек, а тот возможный человек, который может сверкнуть на какое-то время, промелькнуть, установиться в пространстве некоторого собственного усилия. Трансцендирующего усилия, состоящего в способности поставить самого себя на предел, за которым в лицо глядит облик смерти, на предел, который символизирует для человека его способность или готовность расстаться с самим собой, каким он был к моменту события, расстаться со слепившейся с ним скорлупой.

Построение позитивной теории сознания Мамардашвили полагал невозможным, поскольку сознание, как таковое, в силу своей интенциональности не может быть схвачено в категориях «предмета» или «вещи». Возможным решением он считал разработку метатеории, направленной на наличные языковые и символические формы, посредством которых могут схватываться те или иные структуры сознания. Эту задачу можно обозначить как задачу экспликации и вычленения фундаментальных философских допущений относительно структуры сознания или задачу историко-философского метаописания сознания. Таким образом, историко-философское самоопределение становится другой отличительной чертой подхода Мамардашвили. Саму философию он полагал принципиально открытой культурной формой, в которой происходит экспериментирование с самими предельными формами и условиями мыслимости. Результатом этого экспериментирования, производимого с наличным языком и мыслительным материалом, является изобретение форм, открывающих новые возможности мышления, человеческой самореализации, культуры [193, 194].

Реальное поле философии Мамардашвили полагал единым как некоторый континуум философских актов, реализующих определенную мысленную неизбежность. Считал, что различия в философских системах возникают лишь на этапе языковой экспликации этих актов и их интерпретации. Таким образом, Мамардашвили различал «реальную философию», которая едина, и «философии учений и систем», предметом которых является «реальная философия». Принципиальной чертой реальной философии как онтологической основы философии является предельная персоналистичность, экземплифицированность и индивидуальность. Мамардашвили полагал, что только в точках индивидуации и экземплификации актов сознания как реальных философских актов происходит онтологическое «доопределение мира».

Одной из проблем, которую обсуждал Мамардашвили в последние годы, является антропологическая катастрофа, порождаемая разрушением интеллигибельных форм цивилизации, культуры, языка, онтологических структур сознания. Мамардашвили рассматривал человека как некоторую возможность или потенциальность самоосуществления. Становление и самоосуществление человека в таком смысле невозможно вне интеллигибельного пространства, допускающего самореализацию, и вместе с тем вне усилия самого человека по восстановлению достоверности сознания и усилия мысли на собственных основаниях. Ситуация антропологической катастрофы была описана Мамардашвили с помощью принципа «трех К». Первые два «К»: Картезий (установление достоверности знания и соразмерности человека миру в актах «Я есть», «Я могу»), Кант (принцип формальной интеллигибельности) задают онтологическую основу рациональности, а третье К (Кафка) – неописуемую ситуацию абсурда, когда при всех тех же знаках и предметных номинациях и наблюдаемости их натуральных референтов не выполняется все то, что задается первыми двумя принципами.

Третье «К» порождает «зомби-ситуации», вполне человекоподобные, но в действительности для человека потусторонние, лишь имитирующие то, что на деле мертво. Продуктом их, в отличие от homo sapiens, т.е. от знающего добро и зло, является «человек «странный», «человек «неописуемый». Проблема человеческого бытия с точки зрения К-принципа состоит в том, что ситуации, поддающиеся осмысленной оценке и решению (например, в терминах этики), не даны изначально, создание и воспроизводство таких ситуаций каждый раз требует человеческих усилий по осуществлению «актов мировой вместимости», относящихся к кантовским интеллигибилиям и декартовскому cogito ergo sum [191б, 193, 194].

Влияние Мамардашвили на российскую интеллектуальную традицию огромно. Именно он показал своим примером и своею жизнью, «что значит мыслить», и раскрыл всем нам лабораторию великих мыслителей прошлого.









Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх