Введение. ИСТИНУ НАЗОВИ МНЕ

Истинное государство, истинный брак, истинная дружба нерушимы, но никакое государство, никакой брак, никакая дружба не соответствуют полностью своему понятию.

(К. Маркс)

Вряд ли найдется человек, который не задумывался бы о сущности дружбы. Впервые это обычно случается в ранней юности, когда от школьных диспутов о дружбе, товариществе и любви ждут не только абсолютной ясности, но и практического решения жизненных проблем. Умудренные опытом взрослые улыбаются такой наивности. Однако их живо волнуют проблемы психологии общения, социальные и психологические причины некоммуникабельности, способы укрепления соседских и дружеских связей и т. д.

Трудно назвать классика философии, который не писал бы о дружбе: Платон и Аристотель, Феофраст и Эпикур, Цицерон и Сенека, Августин и Дунс Скотт, М. Монтень и Ф. Бэкон, К. Томазий и X. Вольф, А. Шефтсбери и Д. Юм, П. Гольбах и К. Гельвеций, И. Кант и Г. В. Гегель, С. Кьеркегор и Л. Фейербах, А. Шопенгауэр и Ф. Ницше, В. Г. Белинский и Н. Г. Чернышевский. Но дружба как предмет серьезного научного исследования сразу же вызывает скептическое отношение. После моего доклада на первом Всесоюзном симпозиуме по проблемам общения (1970 г.), в котором предлагалась программа междисциплинарного изучения дружбы, кто-то прислал мне записку: «Жалею, что Вы так рано отходите от настоящей науки». Несколько лет спустя аналогичное отношение к проблеме выявилось в другой ситуации. Студентам физического факультета Ленинградского университета сказали, что они могут прослушать факультативный курс по психологии общения. «О!» — обрадовались физики. «Речь пойдет о психологии дружбы», — уточнил преподаватель. «А…»- разочарованно протянули студенты.

В чем же дело? Видимо, в том, что разговор о дружбе невольно ассоциируется в обыденном сознании с назидательными беседами, сдобренными двумя-тремя хрестоматийными примерами и предназначенными главным образом для подростков. Но предмет и содержание науки изменяются в ходе истории. Еще немецкий просветитель XVIII в. Георг Кристоф Лихтенберг заметил: «Там, где прежде были границы науки, там теперь ее центр». Это как нельзя более верно и относительно дружбы.

Сегодня одно из центральных мест в науке о человеке заняла проблема общения. О ней пишут философы, социологи, психологи, этнографы, педагоги, психиатры и представители других научных дисциплин. Однако, как справедливо подметил В. Л. Леви, «общение», о котором так много спорят, не строгая аналитическая категория, а «слово-пакет, в которое можно завернуть радиопередачу… театр, младенческое „уа-уа“, застолье, книгу, случайный взгляд, анонимку, музыку, дипломатию, матерщину… Я не знаю, что такое НЕ-общение». Одни авторы имеют в виду макросоциальные общественные отношения, другие — внутриколлективные взаимосвязи, третьи — взаимодействие индивидов вообще, четвертые — коммуникативные процессы, пятые — личные (или, как теперь принято называть, межличностные) отношения и привязанности и т. д.

Чтобы преодолеть эту многозначность, некоторые ученые предлагают сузить объем категории «общение», выделив его субъектно-субъектную, индивидуально-личностную, «диалогическую» сущность, в отличие от более общих и элементарных процессов взаимодействия, коммуникации, обмена информацией и т. п. Но если принять такое, на мой взгляд, обоснованное ограничение, то самой «чистой», идеальной формой общения окажется именно дружба, которая вызывает к себе возвышенно-трепетное и одновременно скептическое отношение как раз вследствие несовпадения должного и сущего.

Люди всех времен и народов почитают дружбу величайшей социальной и нравственной ценностью. «Если найдешь разумного друга, готового идти вместе, праведно живущего, мудрого, превозмогающего все невзгоды, — иди с ним, радостный и вдумчивый. Если не найдешь разумного друга, готового идти вместе, праведно живущего, мудрого, — иди один, как царь, отказавшийся от завоеванного царства, или как слон в слоновом лесу», — учит Дхаммапада, собрание религиозно-этических изречений раннего буддизма (III–I вв. до н. э.).

Вместе с тем люди неизменно считают подлинную дружбу редкой и расцвет ее, как правило, относят к прошлому. То и дело приходится слышать жалобы на то, что интимная, глубокая дружба часто подменяется у современной молодежи поверхностными и экстенсивными приятельскими отношениями, что телефон заменяет личные контакты, а телевизор — живой обмен мнениями. Эти рассуждения, подкрепленные ссылками на научно-техническую революцию, урбанизацию и рационализм современной жизни, кажутся довольно убедительными. Юрий Нагибин на страницах «Недели» пишет: «Меня недавно познакомили с результатами социологического исследования, там обсуждались мои рассказы о детстве и юности, по принципу „книги читают нас“. Так вот, старшеклассники завидуют нашей более чем полувековой дружбе и прямо признаются, сетуют, что у многих из них нет настоящей потребности друг в друге, поэтому бестрепетно одних спутников меняют на других. А после школы — институт, там будет своя компания, на службе — своя. То неглубокое общение, которое связывает тебя с сегодняшними приятелями, легко завяжется с любыми другими — зачем за кого-то держаться? Такие молодые, а уже одиноки…» Б

Но если современные ребята завидуют прочной дружбе своих дедов, значит, потребность в такой дружбе у них есть. Да и сетования на оскудение дружеских отношений раздавались задолго до нашего времени, когда не было еще ни телефона, ни телевизора, ни научно-технической революции, ни частых переездов с места на место.

Перелистаем страницы истории. Западногерманский социолог Ф. Тенбрук относит расцвет высокоиндивидуализированной дружбы к периоду между 1750 и 1850 гг. Ныне, считает он, подобные отношения «теряют свою силу и распространенность. В сегодняшнем мире дружба играет сравнительно небольшую роль и уж, во всяком случае, персонализированные дружеские отношения составляют исключение». Однако романтики начала XIX в. тоже считали глубокую дружбу большой редкостью. По словам немецкого поэта Л. Тика, все люди любят или, по крайней мере, думают, что любят, «по лишь очень немногим дано быть друзьями в подлинном смысле слова».

Склонность проецировать царство дружбы в прошлое наблюдалась и раньше. В середине XVIII в. К. Гельвеций писал, что «во времена рыцарства, когда выбирали себе товарища по оружию, когда два рыцаря делили славу и опасность, когда трусость одного могла стоить жизни и потери чести другому», дружба, несомненно, была более избирательной и прочной. Напротив, при «настоящей форме правления» (имелся в виду французский абсолютизм) «частные лица не связаны никаким общим интересом… И нет больше дружбы; со словом „друг“ уже не связывают тех представлений, которые связывали раньше…» В XVII в. о расчетливости и своекорыстии дружбы писал Ф. Бэкон, в XVI в. — М. Монтень, по словам которого для возникновения настоящей дружбы «требуется совпадение стольких обстоятельств, что и то много, если судьба ниспосылает ее один раз в три столетия».

Гуманисты эпохи Возрождения апеллировали к античным образцам дружбы. Античные авторы в свою очередь ссылались на более древних героев. Древнегреческий поэт Феогнид (VI в. до н. э.), воспевая достоинства дружбы, считал ее весьма несвойственной своим согражданам:

…Милых товарищей много найдешь за питьем и едою.
Важное дело начнешь-где они? Нет никого!..

Уже древнеегипетский автор «Спора разочарованного со своей душой» (XXIII–XXII вв. до и. э.) горько сетует на оскудение человеческого общения:

Кому мне открыться сегодня?
Братья бесчестны,
Друзья охладели…
Нет закадычных друзей,
С незнакомцами душу отводят!

Спрашивается, когда же было время «настоящей дружбы» и было ли оно вообще? Как иронически замечает А. Шопенгауэр, «истинная дружба — одна из тех вещей, о которых, как о гигантских морских змеях, неизвестно, являются ли они вымышленными или где-то существуют».

Трудности начинаются уже с определения самого понятия дружбы. Современные толковые словари и учебники этики определяют дружбу как близкие отношения, основанные на взаимном доверии, привязанности, общности интересов и т. д.

Какие же признаки отличают дружбу от прочих межличностных отношений и привязанностей?

В отличие от деловых отношений, где один человек использует другого как средство для достижения какой-то своей цели, дружба — отношение самоценное, само по себе являющееся благом; друзья помогают друг другу бескорыстно: «не в службу, а в дружбу».

В отличие от близости, обусловленной кровным родством, или от товарищества, где люди связаны принадлежностью к одному и тому же коллективу, узами групповой солидарности, дружба индивидуально-избирательна и основана на взаимной симпатии.

Наконец, в отличие от поверхностного приятельства, дружба — отношение глубокое и интимное, предполагающее не только взаимопомощь, но и внутреннюю близость, откровенность, доверие, любовь. Недаром мы называем друга своим alter ego («другим Я»).

Но обязателен ли этот канон для всех времен, народов и индивидов? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно рассмотреть дружбу сначала в культурно-историческом плане — как менялись ее образцы и образы в истории человечества, а затем в психологическом — как варьируют дружеские чувства и отношения у разных людей, в зависимости от их возраста, пола и других особенностей. Именно так и построена данная книга.

Первое ее издание (1980 г.), которому предшествовал ряд специальных публикаций, было с интересом встречено читателями и вышло также на латышском, венгерском, немецком, болгарском, словацком, итальянском, испанском, польском и молдавском языках. Настоящее издание существенно переработано и расширено. Наиболее радикальной переработке в свете новых научных данных подверглась глава, посвященная особенностям дружбы в современную эпоху, и вторая, психологическая, часть книги.

По своей проблематике и задачам книга «Дружба» тесно связана с книгой «В поисках себя. Личность и ее самосознание», изданной Политиздатом в 1984 г. Не повторяя друг друга, обе книги освещают одни и те же социально-психологические и нравственные проблемы человеческого бытия. В одном случае отправной точкой является индивидуальное Я, а в другом — личные взаимоотношения. Но анализ объективных закономерностей и исторических тенденций развития человеческих взаимоотношений и индивидуальный мировоззренческий и нравственный поиск — вещи разные. Попытка совместить эти два круга вопросов, из коих первый предполагает взгляд снаружи, а второй — изнутри, создает определенные теоретические и стилевые трудности, которых не может не заметить вдумчивый читатель. Однако автор задался целью не поучать, как нужно или не нужно дружить, а ввести читателя в курс того, что мы на самом деле знаем о природе, генезисе и функциях дружбы, дать тем самым ему пищу для самостоятельных размышлений.

Эта книга не для подростков, хотя надеюсь, что и они, любимые мои читатели, тоже найдут в ней нечто существенное о себе и для себя; она для взрослых. Насколько удалось осуществить этот замысел — пусть судит читатель.