Эликсир молодости?

— Пейте снеговую воду! Она лечит болезни, она восстанавливает силы увядшего организма!

Представьте, одна чересчур полная женщина (девяносто килограммов!) за каких-нибудь три месяца легко сбросила целый пуд веса. Заметьте: пищевой рацион при этом оставался прежним. Вот что значит снеговая вода! К тому же она предупреждает сердечно-сосудистые заболевания…

— Ну, что касается лечения недугов, то здесь ещё можно спорить о влиянии снеговой воды.

О лечении же старости говорить бессмысленно: это не болезнь, а естественное состояние организма. И химия тут поможет лишь постольку, поскольку она способна избавить от обычных недугов…

— Как же так? А чудодейственный препарат НРВ? Это же настоящий эликсир молодости! Семидесятишестилетний врач, принимая НРВ внутрь, помолодел на двадцать пять лет. Впрочем, только ли НРВ? А мумиё? До сих пор не раскрыта тайна этого целительного бальзама!

— Всё это несерьёзно. В изобретении способов омолодиться не было недостатка за последнее столетие. Однако эти идеи оказались пустоцветом.

Учёные спорят. Журналисты муссируют сенсации. Читатели тем временем экспериментируют над собой.

Неужели сбывается мечта средневековых алхимиков о таинственном чудо-эликсире?

«…Войдя в комнату, они увидели на стене великолепный портрет своего хозяина во всём блеске его дивной молодости и красоты. А на полу лежал мёртвый человек во фраке. Лицо у него было морщинистое, увядшее, отталкивающее, и только по пальцам на руках слуги узнали, кто это…»

Это был Дориан Грей. Человек, который десятилетиями не поддавался разрушительному действию времени, сохраняя юношескую гибкость тела и бодрость духа. Вместо самого Дориана Грея старился его портрет. А потом… Потом стряслось нечто ужасное: портрет возвратил старческий облик человеку в момент его смерти.

Сказка… Захватывающая, проникновенная, талантливая, но, какой бы она ни была, выдумка остаётся выдумкой. И всё же, как сказал поэт, «сказка — ложь, да в ней намёк…».

Но прежде чем докапываться до смысла намёка, читателю предлагается проделать эксперимент. Положите кусочек столярного клея в воду. Он будет растворяться иначе, чем сахар в стакане чаю или соль в миске супа. Те тают, постепенно уменьшаясь в размерах, пока не исчезнут совсем, а этот наоборот — набухает… Оставьте в покое чай или минеральную воду — они простоят хоть сто лет без изменения. Иное дело клей. Жидкий поначалу, он быстро теряет текучесть, становится всё более вязким, как кисель, наконец, превращается в студень. Процесс застудневания химики называют старением коллоидных систем. (Между прочим, «коллоид» — значит «клееобразный». Клееподобных тел вокруг нас мириады: скажем, хлеб и картофель, мясо и яйца, масло и сыр — тоже коллоиды.)

Но метаморфозы кусочка клея ещё не закончились. Со временем студень начинает терять воду. Настанет день, когда, потеряв вместе с водой чуть ли не девять десятых своего веса, он превратится в твёрдый сухой стекловидный комок. По той же причине черствеет хлеб, а на сыре появляются «слезинки».

Так вот: лаки и краски — тоже коллоидные системы. Независимо от того, что служит растворителем: вода, клей или масло. Правда, высыханию масляных красок в отличие от акварельных или гуашевых сопутствует чисто химический процесс — окисление на воздухе. Тем не менее всё равно перед нами старение в физико-химическом смысле слова. Именно оно приводит к появлению трещин на старинных картинах. Так что без особой натяжки можно утверждать, что портреты действительно способны стариться. Ну, а сами оригиналы, изображённые на этих портретах?

Студни бывают не только мёртвые. Растительные и животные ткани — тоже студни. В морях обитают живые студни — медузы. И примитивный одноклеточный организм, и шедевр инженерного искусства природы — думающий мозг — все они содержат студнеобразные системы.

Мы выпиваем в сутки около трёх литров воды. Белки кишечных стенок вбирают в себя воду и передают белкам крови, а та уже поставляет её всем тканям тела. Здесь опять, как и в случае с клеем, мы встречаемся с набуханием. Оно играет важную роль в процессах жизнедеятельности (вспомните припухлость от пчелиного укуса или от ожога крапивой. Это самое настоящее набухание). А вот к старости ткани нашего тела удерживают воду всё хуже и хуже. Морщины — первый признак того, что тело утрачивает упругость, начинает усыхать. Но если морщины — результат необратимых изменений, протекающих в студнеобразной белковой системе, то не в физической ли химии следует искать ключи к вечной молодости и красоте?

Как бы там ни было, хотел того Оскар Уайльд или нет, а и «Портрете Дориана Грея» химику наверняка почудится неявный полунамёк на физико-химическое сходство в старении живых и неживых коллоидов. Впрочем, для читателя, привыкшего не просто «глотать духовную пищу», а размышлять над текстом, в понести Уайльда найдётся немало иных поводов для новых ассоциаций, аналогий, раздумий.

Увиденная сквозь магический кристалл причудливой фантазии писателя, ещё выпуклее, ещё зримее предстаёт перед нами извечная драма природы — борьба между силами разрушения и созидания, дисциплины и анархии, жизни и смерти — старение организма. Эта борьба идёт внутри нас с момента рождения. «Жизнь есть смерть», — гласит известный парадокс, и это недалеко от истины. Не успев появиться на свет, любое существо уже несёт в себе зародыш гибели. Более того, многие учёные убеждены, что процессы старения быстрее всего идут не на склоне лет, а именно в детстве и зародышевой стадии. И законы диалектики неумолимы: наша жизнь даже в пору расцвета не что иное, как медленное, едва заметное, но верное и неотвратимое угасание. Пробьёт час — и бесстрастное зеркало посмотрит на нас потускневшими глазами, окаймлёнными сетью морщин и блёстками седины, — мол, здорово же ты изменился, дружище! Старость…

Увы, не радость — это знали ещё задолго до Оскара Уайльда. Неспроста, видать, древние миротворцы наделяли своих любимых героев вечной молодостью и красотой, а всё «отрицательные персонажи» выглядели почему-то старыми и уродливыми.

Горько оплакивал безвозвратно умершую молодость итальянский математик и врач эпохи Возрождения Джироламо Кардано: «Наступление старости заставляет каждого человека жалеть о том, что он не умер в детстве». Этому пессимистическому настрою созвучна знаменитая сентенция немецкого реформатора Мартина Лютера: «Старость — живая могила». А в 1905 году, в эпоху великих открытий и надежд молодого XX века, мир услышал слова, от которых повеяло жестокими сумерками инквизиции.

Один из самых выдающихся медиков того времени, американец В. Ослер, заявил, что старики становятся в тягость себе и другим, мешают техническому, культурному и социальному прогрессу. Ссылаясь на то, что острота ума ухудшается с возрастом, Ослер делал вывод: у пожилых людей юридическая ответственность ниже, чем у молодых. По мнению Ослера, семьдесят процентов созидательной работы люди выполняют, как правило, до сорока пяти лет и ещё двадцать процентов до пятидесяти. Примеры? Вот они. Альберт Эйнштейн, Нильс Бор, Поль Дирак сделали свои наиболее выдающиеся открытия в двадцать шесть — двадцать семь лет. В двадцать восемь Карл Линней опубликовал «Систему природы». Джемсу Уатту не было тридцати, когда он изобрёл паровую машину. К эволюционной идее происхождения видов Чарлз Дарвин пришёл в — тридцатилетнем возрасте (в завершённом виде свою работу учёный выпустил, правда, лишь через два десятилетия). Николай Лобачевский сделал доклад о созданной им неевклидовой геометрии в тридцать четыре года. Дмитрию Менделееву, когда он сообщил об открытии периодического закона, исполнилось тридцать пять лет. Исаак Ньютон заложил фундамент новой физики задолго до сорока. Редко кто, даже среди гениев, создал что-либо сопоставимое с главным достижением жизни после сорока-пятидесяти лет…

И Ослер выступил с идеей евтанасии — «гуманного» умерщвления стариков. Дескать, всех, кто дожил до шестидесяти лет, следует — надо же додуматься до такого! — усыплять навсегда хлороформом…

Даже А. Вейсман, теоретически обосновавший необходимость и полезность смерти, не «поднялся» до столь значительных социальных выводов.

Бессмертие живого существа возможно, считал Вейсман. Но естественный отбор предпочёл смертных, ибо старые мешают молодым. «Отсюда следует, — писал он в «Очерках по наследственности и смежным проблемам биологии», — с одной стороны, необходимость размножения, а с другой — полезность смерти. Особи, даже частью утратившие свою жизнеспособность, не только бесполезны, но вредны для вида, так как они занимают место, которое могло бы принадлежать более жизнеспособным. Поэтому естественный отбор, по-видимому, должен был сократить жизнь нашей гипотетически бессмертной особи как раз на тот срок, в течение которого она бесполезна для вида. Иными словами, он должен был сократить продолжительность жизни особи до тех пределов, которые обеспечили бы наиболее благоприятные условия для одновременного существования максимального количества жизнеспособных особей.

Если в свете этих соображений смерть представляется благоприятным явлением, — оговаривался Вейсман, — то это ещё не значит, что её следует объяснять только таким «телеологическим» путём.

Мы можем также допустить, что она проистекает от причин, лежащих в самой природе жизни. Лёд плавает на поверхности поды, и это может быть для нас по той или иной причине полезным. Но плавает он не потому, что это нам полезно, а в силу своей молекулярной структуры. Именно так до сих пор объясняли и смерть — не как полезное приспособление, а как нечто изначально присущее самой природе живого.

Я, однако, не верю в правильность этого объяснения; я считаю смерть не первичной необходимостью, а вторичным приспособительным явлением. Я уверен в том, что жизни присуща определённая продолжительность не оттого, что вечное существование противоречит самой природе жизни, а потому, что вечное существование отдельных особей было бы ничем не оправданной роскошью. Приведённая выше гипотеза происхождения и необходимости смерти приводит меня к убеждению, что организмы утратили в конце концов способность обновлять «изнашивающиеся» клетки не потому, что клетки в силу своей природы не могут размножаться безгранично, а потому, что способность к безграничному размножению исчезла, когда в ней отпала необходимость. Я считаю, что эта точка зрения хотя и не доказана, но, во всяком случае, весьма правдоподобна».

Любопытно, что ровно за год до скандального появления на свет дьявольской рекомендации Ослера балканская пресса опубликовала мало кем замеченный очерк «Старость», принадлежащий перу хорватского литератора А. Матоша.

Хотя физиологи оспаривают творческие возможности пожилых людей, писал Матош, всё же на поприще интеллектуального творчества многие старики не уступали молодым. Самый крупный греческий драматург Софокл в глубокой старости создаёт трагедию «Эдип в Колоне». Лучшие свои трагедии на закате жизни пишет знаменитый римский поэт и философ Сенека. Имея за плечами 94 года, Сократ закончил «Хвалебную песнь Афине». Его критик Горгий жил 107 лет, причём не оставил занятий наукой до последнего дня. Когда Горгия спросили, не надоело ли ему влачить жалкое существование в столь почтенном возрасте, он ответил: «У меня нет причин жаловаться на старость!» Самый крупный философ Эллады Платон умер в 80 лет, продолжая на смертном одре записывать свои мысли. Вольтер в глубокой старости сохранил неповторимо тонкое остроумие и едкий сарказм. Когда ему пошёл 84-й год, он приехал в Париж на представление своей пьесы «Ирэна». Взволнованный восторженным приёмом соотечественников, изгнанник умер там же, в Париже, на руках у почитателей. Немецкому поэту Гёте было за 70, когда он создал «Годы странствований Вильгельма Мейстера». Накануне смерти завершил он вторую часть «Фауста» — самого сильного своего творения, так и не дождавшись его выхода в свет. Вспомним Льва Толстого! Исполненный юношеского энтузиазма, он до глубокой старости творил и боролся, будоража мир новыми философскими идеями. Микеланджело и Тициан с завидной энергией работали в 90 лет, причём умели создавать не менее замечательные шедевры, чем в пору юности и зрелости. Композитор Верди, написав 80-летним старцем оперу «Фальстаф», сумел резко изменить своё мировоззрение, отрешившись от многих прежних взглядов. Не утратили бодрости духа и свежести взгляда Галилей и Ньютон: на склоне лет они продолжали разрабатывать новые научные и философские системы.

Количество примеров Матоша легко удесятерить, назвав имена Ч. Дарвина, И. Павлова, А. Эйнштейна, А. Сент-Дьердьи, многих иных. Но разве не ясно и без того, что от идеи евтанасии Ослера один шаг до человеконенавистнического кредо фашизма?

Каких культурных и материальных ценностей лишилось бы человечество, не относись оно бережно и уважительно к престарелым своим сочленам?

И всё же, сколько бы неиссякаем ни был родник творческих сил у отдельных людей на склоне лет, сколь бы многочисленно ни было созвездие великих старцев, а мысль о возвращении немощному старческому телу прежней силы, ловкости, красоты во все эпохи соблазняла человеческий ум. Что потребовал от Мефистофеля и первую очередь Фауст, как не омоложения?

Оптимистичнее смотрел на вещи Цицерон. Кто сказал, что старость не радость? Вздор! Весна хороша цветами, а осень плодами. Дли мудрого человека, утверждал древнеримский оратор, старость — драгоценнейшая пора жизни. Страсти улеглись и не затуманивают более рассудок. Опираясь на трезвый ум и богатейший опыт, человек способен достичь небывалых высот в общественной мнительности. Быть может, действительно перед такой перспективой тускнеют неоднократно воспетые радости молодости? Почём знать, вдруг старость и лечить не надо? Может, это вовсе и не болезнь, л нормальное состояние? Стоит ли тогда бороться с всесильным деспотизмом времени? Если стоит, то как? И ради чего? Зачем человеку долголетне? Чтобы лишний десяток лет скучать от безделья на скамейке в парке? Или быть активным гражданином1 своей страны, испытывать непреходящую радость творческого труда?

Давайте разберёмся во всём по порядку.

Из глубины веков дошли до нас классические описания старческих немощей, духовных и телесных. Казалось бы, кто обрисует их лучше специалиста? Ан нет, наиболее яркие и точные психологические и даже физиологические портреты старости принадлежат не примам, а писателям. В пьесах античных драматургов, в комедиях Мольера и трагедиях Шекспира, в романах Достоевского зоркость вгляда художника соперничает с научной строгостью в изображении отдельных старческих черт. Вспомнить хотя бы короля Лира!

Любопытный штрих: многие из нас частенько представляют себе стариков с трясущейся головой, с дрожащими руками. Между тем французский невропатолог Ж. Шарко едва-едва нашёл типичный случай подобной старческой дрожи, чтобы продемонстрировать студентам на лекциях. Шекспир же, восхищается Шарко, оказался достаточно тонким для художника наблюдателем, чтобы не впасть и заблуждение, широко распространённое даже в среде врачей. Итог комплимент звучит особенно лестно в устах такого блестящего исследователя, каким был Шарко, автор знаменитых «Лекций о болезнях стариков».

Анатомические изменения внутренних органов опять-таки наилучшим образом описаны не медиками, а художниками. Не кто иной, как Леонардо да Винчи, впервые зарисовал затвердевшие обызвествленные артерии старика. Как видно, рукой Леонардо и других великих мастеров эпохи Возрождения, часами проводивших в «анатомичках» над вскрытыми трупами стариков, двигала скорее неуёмная жажда познания, нежели эстетическая потребность.

Что же касается медиков, то они тоже, подобно художникам и писателям, во многом — увы, чересчур во многом — полагались на свою интуицию. Да и проблемой старости занимались, как правило, попутно, мимоходом. В науке господствовал качественно-описательный подход, чреватый не только субъективными передержками и недодержками, но даже грубыми просчётами.

Более шестнадцати столетий медицина опиралась на ошибочное заключение Галена, будто старческий пульс «неровен, редок и слаб». Сейчас мы знаем: уменьшение эластичности кровеносных сосудов с годами действительно приводит к некоторым отклонениям от нормы: скорость распространения пульсовой волны заметно повышается. Этот устойчивый признак предложено даже использовать в качестве шкалы возрастных изменений. Однако совершенно неверно, что пульс у пожилых людей «мягкий» и пониженной частоты. Лишь в 1839 году Канштатт опроверг Галена.

Заметьте: речь идёт о пульсе — одной из самых важных (наряду с температурой тела) характеристик, по которым столетиями судили и до сих пор судят о состоянии здоровья! И верите ли, эту ошибку ничего не стоило обнаружить гораздо раньше, причём простейшими средствами…

Такой стиль работы, понятно, не мог устроить подлинную науку.

Теперь существует целая область знаний, посвящённая проблемам старения, — геронтология. В её названии слились воедино два греческих слова: «герон» («старец») и «логос» («учение»). Трудно сказать, когда родился этот термин, ещё труднее проследить истоки самой геронтологии. Генеалогическое древо этой старушки насчитывает многие тысячелетия. Однако несомненно, что как наука, в современном смысле слова, она сформировалась только в последнее столетие.

В начале нашего века в «святцах» науки о старости появилось ещё одно не менее звучное имя — гериатрия (от греческого «иатрео» — «лечить»). Им «окрестили» ветвь медицины, занимающуюся изучением, профилактикой и врачеванием болезней старческого возраста. И хотя официальные «крестины» произошли недавно (в 19Q9 году), «крестница» тоже отнюдь не молода — пожалуй, она даже постарше своей престарелой сестрицы — геронтологии. Ибо обострённый интерес к старости проистекал не только из голой любознательности, но также из практических потребностей: наверняка вожди первобытных племён, почувствовав на закате дней своих вкус к жизни, требовали от знахарей исцеления от недугов и продления жизни. Ну, а прежде чем лечить, надо было, разумеется, знать, что именно лечить.

В последние десятилетия в лабораторию геронтолога пожаловали добрые помощники: электронные аппараты и радиоактивные изотопы, химический анализ и математический расчёт. Измерения «на глазок», «на ощупь», «на слух» уступили место бесстрастным свидетельствам приборов. Геронтология перестала быть, подобно анатомии, чисто феноменологической, описательной наукой, вскрывавшей лишь внешнюю сторону, а не внутреннюю сущность явлений. Она стала проникать в интимнейшие физиологические, генетические, биохимические механизмы старения. Какой же приговор вынесла геронтология старости? Быть может, прав был Цицерон в своей знаменитой апологии, воскуряя фимиам преимуществам осенней поры в жизни человека?

О возрасте человека легче всего судить по внешнему виду. Глубокие борозды морщин, накипь седины, согбенная фигура — сколько раз мы видели это вокруг себя, в жизни и на картинах, а когда-нибудь увидим и в зеркале… Меньше всего время щадит нашу кожу. Говорят, этому способствуют солнце и ветер. На участках тела, прикрытых одеждой, признаки старения появляются, как правило, в более позднем возрасте. Вот что сказано в одном из докладов на вашингтонской конференции по геронтологии, состоявшейся в 1961 году: «Старческая кожа морщиниста, суха, имеет землистый, желтоватый оттенок. Во многих областях тела понижается эластичность кожи, появляются пигментация и бородавки. Её поверхностный слой становится тоньше; зато стенки сосудов утолщаются. Уменьшается число сосудистых клубочков, играющих важную роль в регулировании теплообмена, хуже начинают работать потовые и сальные железы. Падает интенсивность кожного дыхания: поглощения кислорода и выделения углекислоты через кожу. У мужчин растительность на лице редеет, а у женщин грубеет. Содержание в коже кальция, магния, натрия и калия с возрастом повышается, а кремния и серы — понижается».

Ещё в тридцатых годах было установлено, насколько хуже заживают раны на старческой коже. Так, ссадина площадью 20 квадратных сантиметров у десятилетнего ребёнка затягивается примерно через 20 дней, а у шестидесятилетнего старца через 100 дней — в пять раз дольше. Мужчина, выжимающий в 30 лет на динамометре правой кистью 50 килограммов, а левой — 35, к 70 годам ухудшает показатели до 35 и 25 килограммов. У женщин руки слабеют ещё быстрее.

Мускулы становятся дряблыми, нарушается координация в совместной работе мышечных групп. Иногда это накладывает отпечаток неузнаваемости даже на такие устойчивые характеристики личности, как почерк и походка, И уж, конечно, в списках покушающихся на спортивные рекорды почти не встретишь имён тех, кому пошёл седьмой десяток.

Химические анализы показали: с возрастом притупляется обонятельная и вкусовая чувствительность, а это влечёт за собой потерю, аппетита. Кислотность желудочного сока с годами всё ниже и ниже (к шестидесяти годам она составляет меньше половины той, что была в двадцать лет); стало быть, пищеварительная система начинает сдавать.

На стенках артерий откладываются жировые бляшки, а в местах этих отложений выпадают нерастворимые соли кальция, развивается склероз. Из-за плохого кровоснабжения часто мёрзнут ноги и руки, даже летом. Приток крови к мозгу тоже уменьшается; всё чаще подводит память.

Скорость, с какой импульс возбуждения распространяется по нерву-проводнику, в семьдесят лет меньше на одну десятую, чем в тридцать. Если же учесть, что она и в молодые годы сравнительно невелика (примерно тридцать метров в секунду), а век сложных машин и динамических темпов требует от оператора мгновенной реакции на сигнал опасности (см., например, главу «Характер по почерку?»), станет понятным, что эта украденная скоростью одна десятая доля может стать причиной катастрофы. Вот пример.

…Вынырнув из переулка, машина резко поворачивает к перекрёстку. Глаза шофёра впиваются в светофор. Жёлтый свет! Водитель насторожился. Если сейчас зажжётся красный глаз светофора, нужно немедленно тормозить. Если же загорится зелёный — не только не тормозить, но увеличивать скорость: медлить на перекрёстке нельзя! Сколь бы быстро ни отреагировал водитель, время реакции на разрешающий или запрещающий сигнал, следующий за сигналом предупреждающим, будет больше, чем если бы шофёр знал заранее и определённо, какой сигнал ему ожидать. Это так называемая реакция выбора. Её длительность колеблется от нескольких десятых долей секунды до нескольких секунд. Допустим, вам тридцать лет и вы реагируете за три секунды. Значит, к семидесяти годам время вашей реакции удлинится примерно на 0,3 секунды. За этот отрезок времени автомобиль, едущий со скоростью 60 километров в час, сделает 5–6 метров. А сверхзвуковой самолёт — более трети километра!

Положение усугубляется тем, что органы чувств к старости утрачивают прежнюю остроту. У четырёх тысяч человек была измерена способность хрусталика аккомодировать — быстро приспосабливаться, меняя кривизну, к рассматриванию то близких, то дальних предметов. Что же выяснилось? Начиная с пятидесяти лет у большинства людей диапазон аккомодации сокращается с 13 диоптрий до одной. Дело тут вот в чём. Пока глаза молодые, ядро хрусталика плотнее оболочки. Организм старится — уплотнение распространяется к периферии. Живая линза теряет эластичность, и кривизна её поверхности перестаёт беспрекословно подчиняться ресничным мышцам — тем самым, сокращение которых обеспечивает аккомодацию нормального глаза.

Острота зрения к шестидесяти годам тоже падает чуть ли не на треть (по сравнению с сорока годами), И не одна острота.

Все помнят нашумевший эпизод с покушением на репинского «Ивана Грозного». Полотно было так располосовано ножом, что потребовались серьёзные реставрационные работы. За дело взялся, сам автор. Он решил переписать картину. Когда друзья посмотрели на лицо царя-убийцы, они его не узнали: в изображении преобладала фиолетовая гамма красок. На свой страх и риск они стёрли свежий слой Краски, восстановив прежний облик Знаменитой картины.

Странности репинского цветоощущения взволновали одного физиолога. Учёный подметил, что от многих других картин, написанных Репиным в последние годы жизни, тоже веет холодом лиловых тонов. Что это, прихоть гения? Или… Догадка, осенившая исследователя, требовала подтверждения. И вот началось хождение по галереям и музеям, кропотливое изучение их живописных богатств и… биографий художников. Сравнивая дату, проставленную в уголке картины, с годом рождения автора, учёный убедился: да, на склоне лет очень многие художники тяготеют к сине-голубой палитре красок. И как выяснилось, неспроста.

С годами прозрачное стекловидное тело глазного яблока желтеет. Этот жёлтый светофильтр крадёт У престарелого мастера прежнее видение, особенно хорошо задерживая лучи синей и фиолетовой части спектра. Лица чудятся художнику чересчур жёлтыми, ультрамариновое небо — слишком зеленоватым, и вот он наносит всё больше и больше сине-голубых мазков, вызывая недоумение своих молодых коллег и, чего доброго, поощрив этим искусствоведов на рассуждение о новом, «голубом» или «сиреневом», периоде в манере живописца…

Теперь представьте: жёлтая старческая пелена застилает глаза химику, исследующему состав вещества по окраске раствора или пламени, астроному, напряжённо всматривающемуся в крохотные разноцветные блёстки звёзд, врачу, ставящему диагноз по цвету языка или лица, фотографу, подбирающему светофильтры для цветных снимков, типографу, печатающему обложку этой книги, криминалисту, определяющему происхождение подозрительных пятен…

Старость несёт и притупление слуха. У пациентов в возрасте от 65 до 75 лет оно встречается в десятки раз чаще, чем у людей 25–35 лет. Старческое ухо хуже воспринимает высокочастотные звуки — скажем, тревожный вой сирены. Да и низкочастотные, басовитые тона тоже. Беда, коли приключится такое с дирижёром! Душераздирающим фальцетом заливаются флейты, гулко ухают контрабасы и барабаны — слушатели готовы заткнуть уши, а дирижёру всё мало, он подбадривает палочкой музыкантов…

А умственные способности?

Интересны попытки количественно оценить внимание и память. В одном из тестов испытуемым разных возрастов показывали различные комбинации цифр и потом предлагали воспроизвести их по памяти. Наибольшее количество очков регулярно набирали юноши и девушки 13–18 лет, наименьшее — восьмилетние дети и восьмидесятилетние старики.

Короче говоря, увядание глубоко захватывает весь человеческий организм, не щадя ни одного жизненно важного органа. В этом смысле старость, пожалуй, более жестока, чем любая болезнь, — та хоть разбойничает в каких-то определённых границах, поражая не все органы, не все системы живого тела. Старость коварна: подтачивая изнутри силы организма, отнимая способность сопротивляться воздействиям внешней среды, этот троянский конь времени распахивает настежь ворота перед хищными полчищами недугов.

Не страдай старики от болезней, большинство их жило бы гораздо дольше, это ясно. Интересно другое — до каких лет?

Американский миллионер Дж. Рокфеллер во что бы то ни стало хотел справить свой сотый день рождения. Он жил в специально оборудованных комнатах, с противоинфекционной изоляцией, с установками для кондиционирования воздуха, выдерживал строжайшую диету, пунктуально соблюдал все предписания своих лейб-медиков, не останавливаясь перед любыми затратами. Тщетно! Цель так и осталась недостигнутой: злой рок доконал Рокфеллера в 1937 году в возрасте 98 лет.

В том же 1937 году средняя продолжительность жизни «среднего» американца составляла 61 год для мужчин и 65 лет для женщин. А раньше была ещё меньше.

«Здесь покоится Адиетумар, ста лет, вольноотпущенник Кая Юлия Максима; этот памятник он наказал по завещанию поставить себе и своей супруге Спорилле, пятидесяти лет». Эпитафии с такими цифрами были редки в античном мире. Изучая надписи на древнеримских надгробиях, учёные пришли к выводу, что средняя долгота жизни в Италии I–II веков была равна 31 с половиной году. Ещё короче был век первобытных людей. Когда подвергли анализу останки пещерных обитателей, относящиеся к каменному веку, выяснилось, что среди них кости стариков попадаются в редчайших случаях. Полагают, что общество троглодитов состояло в основном из молодёжи; на тысячу человек приходилось всего лишь несколько индивидуумов, которым перевалило за 50 (для сравнения можно привести такую цифру: в теперешней Франции семнадцать человек из ста старше 60 лет).

В Европе средняя продолжительность жизни в течение многих тысячелетий, вплоть до позднего Возрождения, держалась на одном уровне: 20–30 лет. В XVII веке этот показатель (на примере немецких бюргеров) чуть стронулся вверх: 33,6 года. Зато начиная с XVIII столетия смертный час стал получать всё большую отсрочку: если в 1755 году шведская «статистическая единица» отправлялась ад латрес (к праотцам) в 34,5 года, то в период от 1816 по 1840 уже в 41,5 года, наконец, в 1945–1950 годах в 68 с половиной лет. Более живучими стали и американцы: средняя продолжительность их земного существования увеличилась примерно с 50 (1909–1911 годы) до 70 лет. Интересно отметить, что женщины всех времён и народов были и остались более долговечными, чем мужчины.

Прикиньте: «от Ромула до наших дней» средний человеческий век увеличился на 40–45 лет, причём основной скачок пришёлся на последние три столетия. И чем ближе к нашим дням, тем щедрее надбавки времени. Понятно, что это отнюдь не милосердие судьбы; природа вынуждена пойти на уступки научно-техническому и социальному прогрессу.

Было время, население целых городов истребляли эпидемии чёрной оспы и холеры; сейчас об этих бедствиях мы имеем представление лишь по историческим романам. Да что чёрная оспа! Обычный грипп в начале нынешнего века значился первым душегубом-могильщиком в кладбищенском реестре медицины. Прошло шесть десятков лет, и картина резко изменилась. Взгляните на таблицу десяти главных причин смертей в США. Сразу же бросается в глаза, насколько укрощёнными стали инфекционные заболевания.

Правда, на первый план выдвинулись другие жестокие враги здоровья, но к ним уже подбирается рука медицины. Обратите внимание: в 1900 году цифра 1082 соответствует 63 процентам усопших от недугов и несчастных случаев. Стало быть, это общее количество составляло 1720 человек на каждую сотню тысяч, В 1959 году, если пересчитать по изменившемуся паритету 801 человек = 85,1 процента, оно сократилось до 941 — чуть ли не вдвое! Так что наша ревизия этой печальной бухгалтерии вселяет реальные надежды на скорый и неминуемый триумф здравоохранения.

Не за горами день, когда в графе «Причины смерти» будет стоять только одно слово — «старость». Ну, а что тогда? Сколько лет будет отпущено нам природой на житьё-бытьё?

30 июня 1934 года в одном из госпиталей Константинополя скончался турок Заро Ага. Не подкоси его болезнь, он наверняка прожил бы дольше, а ему стукнуло как-никак 156 лет. По крайней мере так утверждал сам Заро Ага. Точно установить дату его рождения не удалось, зато было доподлинно известно, что его сын умер в 1918 году в возрасте 90 лет — на 16 лет раньше отца. Будучи женат ни много ни мало 13 раз, Заро Ага имел 25 детей и 34 внука. Не блистая особым умом, сангвиник по натуре, он просто и жизнерадостно смотрел на мир, вёл размеренный, без излишеств, образ жизни, курил мало, жажду утолял только водой и безалкогольными напитками, ел вдоволь хлеба, простокваши, охотно лакомился сладостями и неохотно мясом. Скромный уклад жизни помог ему до конца своих дней сохранить крепкое здоровье. Правда, при вскрытии анатомы обнаружили рассеянные туберкулёзные очаги в лёгких, склеротические образования в сердечных клапанах и артериях, едва заметные признаки инфаркта и атрофию щитовидной железы. Вот они — следы притаившихся врагов! По-видимому, при менее благоприятных условиях эти агрессоры в любую минуту могли бы распоясаться — и тогда Заро Ага несдобровать; он стал бы заурядной статистической единицей в безликих цифровых отчётах.

Геронтологическая литература, изобилующая биографиями дедушек, переживших эпохи, неправомерно мало уделяет внимания бабушкам — видимо, отчасти потому, что представительницы прекрасного пола всегда отличались неподдельной скромностью в оценке своего возраста. А жаль! Похоже, что долголетие — наследственное свойство и передаётся больше по материнской, чем по отцовской линии.

По итогам переписей твёрдо установлено: женщины в среднем живут дольше мужчин и чаще переходят столетний рубеж. Одна женщина, умершая в 1926 году в США, дожила до 111 лет. Другая, мисс Катарина Планкет, ирландка, родившаяся 22 ноября 1820 года, в эпоху Байрона, скончалась 14 октября 1932 года, во времена Уэллса. Ходили слухи о стосорокалетней английской графине Десмонд, но они не заслуживают особого доверия.

Вообще надо сказать, абсолютно достоверных, убедительно документированных сообщений о случаях выдающегося долголетия — раз, два — и обчёлся. Когда в Германии стали недавно проверять сомнительные публикации по актам гражданского состояния, выяснилось, что большинство людей, чуть не под присягой клявшихся, будто им перевалило за 120, на самом деле не дотянули ещё и до ста. Не потому ли основная масса старцев, живущих якобы в первой половине своего второго столетия, сконцентрирована именно в тех некогда отсталых районах (например, Азербайджан, Абхазия), где раньше не было официальной регистрации рождения, а в основу переписи положены утверждения самих опрашиваемых? Как бы то ни было, геронтологи до сих пор затрудняются ответить на вопрос: а кто же прожил дольше всех?

В 1799 году вышла в свет книга Дж. Истона «Человеческая долговечность; содержит имя, возраст, место жительства и год кончины 1712 персон, кои прожили столетие и более в период с 66 по 17.99 год от рождества Христова». В числе названных персон фигурирует Золтан Петраж, 186 лет, венгр, преставившийся в 1724 году анно домини. Окажись всё это правдой, Петраж был бы самым древним дедушкой на земле из всех, о ком слышала геронтология.

Отсутствие достаточно полной и надёжной статистики долголетия препятствует выяснению временных пределов человеческого бытия.

Твёрдо установлено лишь одно: за все исторические эпохи максимальная длительность жизни не изменилась. Средняя же долгота жизни увеличилась оттого, что стало меньше умирать молодых и людей средних лет. И всё-таки не подлежит сомнению перспектива — жить человеку больше ста! Сколько же?

Великий алхимик средневековья Парацельс считал: каждый может жить до 600 лет, хотя сам не дотянул даже до 60, Учёные XVIII века оказались менее щедрыми: они прочили человеческому бытию срок в три раз короче. Геронтология XX столетия урезала и этот посул.

Советский учёный академик А. А. Богомолец, следуя геронтологическим идеям И. И. Мечникова, считает естественной возрастной границей человеческой жизни 150–160 лет.

Итак, 160 лет? И выходит, примерно сто лет тихого угасания? Правда, угасания без физических мук, ибо болезни к тому времени будут побеждены. Но угасания невыносимого морально: увядший организм едва ли даст человеку ощущение неизбывной бодрости, лёгкости, свежести, силы, красоты, радости… Велико ли счастье встречать участливые взгляды прохожих, ежеминутно чувствуя себя стариком — сгорбленным, морщинистым, седым или плешивым, хилым, подслеповатым, тугим на ухо, забывчивым, нерасторопным, с шаркающей походкой и срывающимся голосом? Впрочем, не это самое страшное! Неужто не мучительно сознавать, что далеко не всякий физический и умственный труд тебе по плечу? Что ты стал пенсионером не только по бумажке, но и по духу?

О нет, любой лишний год такой старости превратится в непомерную обузу, и вряд ли кому захочется коротать лишнее столетие, денно и нощно забивая «козла» на скамейке в парке…

Думается, люди ждут от гериатрии иного долголетия. То ли дело чувствовать себя полноценным членом коллектива, неутомимым в работе, задорным на отдыхе! Способным принести радость людям и вкусить собственного, личного счастья — не суррогата, скупо отмеренного скрягой-старостью, а полновесного, полнокровного наслаждения всеми радостями бытия! Пилюлями от болезней тут не обойтись. Эликсир не эликсир, но радикальное средство нужно. Осуществимо ли это?

…В древнеегипетском папирусе Смита приведены советы более чем 4000-летней давности под многообещающим заглавием «Начальная книга превращения старых в молодых». Увы, доверие читателя оказывается обманутым: речь идёт о косметических процедурах, которые, по скромному заключению самого автора, «избавляют его от плешивости, пятен на коже и прочих неприятных признаков старости».

Уже упоминавшийся здесь Парацельс сулил всем, кто отведает его чудодейственного бальзама, исцеление от всех недугов и скорбей, молодость и долголетие. Но странное дело: сам Теофраст Бомбаст Ауреол фон Гогенгейм, он же Парацельс, составитель рецептов вечной молодости и красоты, по непонятным причинам умер в 48 лет.

Пока одни, запершись в прокопчённых подземельях, корпели над склянками с колдовским зельем, другие снаряжали заморские экспедиции в поисках родников с живой водой. Отчаявшись найти животворную влагу на изъезженном и исхоженном вдоль да поперёк Европейском континенте, энтузиасты омоложения обратили алчущие взоры к Новому Свету. Эти надежды подогревались слухами о сказочных богатствах недавно открытых земель. Считалось, что источники вечной молодости ждут не дождутся своих купальщиков где-то в дебрях Индии. На поиски Эльдорадо с его золотыми горами и волшебными ключами к берегам Америки (её тогда считали окраиной Индии — Вест-Индией) хлынули полчища охотников за нектаром богов. Тысячеликая смерть подстерегала путешественников; но ни сокрушительные удары штормовых волн о скрипучие борта утлых каравелл, ни отравленные стрелы туземцев, бесшумно настигавшие алчных конквистадоров на змеиных тропах, ни грозный призрак тропической лихорадки не в силах были остановить поток «водоискателей». В 1512 году на берега Карибского моря высадилась ватага молодчиков во главе с Пенсом де Леоном. Десант не достиг своей цели: вожделенных водоёмов с волшебной влагой почему-то не оказалось и тут; охотникам, за живой водой пришлось утешиться тем, что они вошли в историю как первооткрыватели, а заодно и первоопустошители полуострова Флорида.

Минули века. Наивные верования уступили место научным теориям. Глазам людей открылась вся грандиозная сложность проблемы. Однако медицина не оставила надежды на выигрыш в, борьбе со старостью и смертью. Скорее напротив: как раз последнее столетие особенно изобиловало попытками изыскать радикальный способ омоложения. И надо же так случиться, что именно в последние годы снова серьёзно заговорили о живой воде и эликсире молодости!

Эликсир — из-под крана…

Живая вода — это водопроводная минус тяжёлая…

Дейтерий — биологический тормоз…

Под такими аншлагами журналы в 1965 году печатали статьи В. Умчаева (кандидата химических наук В. Мухачева).

На редакции хлынул шквал читательской корреспонденции. Разговоры о талой и дождевой воде вспыхивали на улице, в вагонах метро и пригородных электричек, в лекционных залах и студенческих аудиториях. Тема обсуждалась и «на профессиональном уровне» — в кругах специалистов.

Так родилась сенсация.

Живой читательский интерес к проблеме, который скорее всех дано почувствовать, наверное, в силу профессиональных условий именно журналистам, побудил меня обратиться к литературе и консультантам.

Читатель уже в курсе некоторых интересных геронтологических сведений — они нам пригодятся в дальнейшем.

А теперь сущность гипотезы Мухачева.

Сейчас известно: у водорода не то четыре, не то пять изотопов (открытие пятого вроде бы не подтвердилось). Наиболее распространённый из них — протай Н. Из него чуть ли не на все 99 процентов состоят массивные тела вселенной и межзвёздное вещество. Доля дейтерия несравненно скромнее, во всяком случае на Земле: в морской воде его в 6430 раз меньше, чем протия. О тритии и говорить не приходится. Все изотопы способны вступать в химические соединения. То, что мы пьём, — смесь «разных вод». Есть между ними разница? Несомненно. Дейтериевые соединения куда прочнее протиевых. Скажем, перекись водорода (протия) склонна к самопроизвольным взрывам. Дейтериевая перекись, напротив, вполне устойчива и, как сказал бы пожарник, взрывобезопасна.

Даже самое упругое тело какого-нибудь дюжего молодца на поверку довольно «жидковато» — оно на 60–70 процентов состоит из воды. Все биохимические реакции протекают в водной среде и с её непременным участием. Более того: водород входит в структуру важнейших биополимеров: нуклеиновых кислот, отвечающих за наследственные свойства живых существ, и белков, из которых построены все наши органы. И сколь бы мизерно ни было относительное участие дейтерия в жизненных процессах и структурах, абсолютное количество его атомов в любом организме достигает астрономических значений. И увеличивается к старости. Между тем в процессах на молекулярном уровне вполне может сказаться присутствие одного-единственного атома дейтерия!

Красноречивой иллюстрацией к высказанному опасению служит биосинтез белка.

Белковая цепочка составлена из аминокислот. Типов этих звеньев не так уж и много — всего 23. Однако, сочленяясь в разных комбинациях, они обусловливают пёстрое разнообразие в свойствах наших органов. Для каждого вида белка характерна своя последовательность аминокислот. Малейшее нарушение очерёдности — и свойства белка резко меняются. Известно, что серповидноклеточная анемия (тяжёлый наследственный недуг, поражающий кровь) обязана своим происхождением пустячной вроде бы ошибке при синтезе гемоглобина. — замене одной аминокислоты в молекуле белка на другую.

Нынешние химики умеют соединять разные звенья в полимерную цепочку. Однако в пробирке одна белковая молекула получается длиннее другой, да и аминокислоты не всегда становятся на уготованное им место. Даже у самого тщательного экспериментатора в пробирке встречаются отклонения от проектной «архитектуры» — примерно в каждой сотой молекуле. Если бы клетка работала с тем же процентом брака, мир живого постигла бы катастрофа. Ибо самомалейшая «опечатка» при воспроизведении полимеров грозит тяжёлыми последствиями (вспомните серповидноклеточную анемию!). Вероятность ошибки в работе клетки — один шанс из миллиона миллиардов. Фактически же синтез белка при такой архипунктуальности осуществляется с математической строгостью. Результат — образование полимера с абсолютно упорядоченным чередованием звеньев и требуемой пространственной геометрией. Безукоризненная чёткость в работе обеспечивается здесь прекрасно налаженным и безотказно действующим механизмом — речь идёт о матричном синтезе.

Как известно, матрицей, с которой отпечатываются белки, служит дезоксирибонуклеиновая кислота (ДНК). В структуре, которую обычно сравнивают с телеграфной лентой, записана инструкция, в какой последовательности должны нанизываться аминокислотные звенья, составляющие белковую молекулу. Подобная аналогия не случайна.

ДНК, как и белок, — полимер. Только составлен он не из аминокислот, а из азотистых оснований. Азотистых звеньев в цепочке ДНК тоже много — до 10 миллионов. Но типов их всего четыре: аденин (А), тимин (Т), гуанин (Г), цитозин (Ц). До чего же экономна природа в своих творениях! И уж если азбука Морзе, оперирующая всего двумя символами (точка, тире), способна передавать любую информацию, можно себе представить, сколь богатые возможности таит в себе химический шифр наследственности. Как же ДНК программирует постройку белка?

Каждая из 20 с лишним аминокислот кодируется в ДНК трехбуквенным «словом». Правда, в построении белка ДНК участвует косвенно, «по почте» — через курьера. В качестве «нарочного» подвизается рибонуклеиновая кислота (РНК). Отштампованная по ДНК, она называется матричной — сокращённо мРНК — и представляет собой самый настоящий оттиск, снятый с ДНК. Вернее, синтезированный клеткой из мономеров, плавающих вокруг ДНК в водной среде. Он тоже составлен из звеньев четырёх типов. Причём каждое звено мРНК подгоняется к соответствующему звену ДНК очень точно, как линотипная отливка к матрице. Известно, что такими структурными антиподами являются аденин и тимин, гуанин и цитозин. Стало быть, если матрицей служит слово ГГГ, то отпечатком окажется ЦЦЦ, если ЦГГ, то ГЦЦ и так далее. Правда, если матрицей служит ААА, то на мРНК появится не ТТТ, а УУУ. Перед нами инициалы урацила. Это основание похоже на тимин. Но в отличие от него не входит в состав ДНК. Зато в состав мРНК — да. И азбука мРНК состоит из таких четырёх букв: А, Г, Ц и У. Строгое соответствие пар Г—Ц и А—У вынуждает мРНК однозначно, без разночтений, передавать депешу с командами ДНК на стройплощадку, где монтируется молекула белка.

Итак, в клеточном хозяйстве царит строжайшая, поистине воинская дисциплина. Уж коли матрицей служило ААА, то слепком с него на мРНК будет именно УУУ, а не какой-нибудь иной кодовый знак (кодон). И этот кодон водрузит на предписанное структурой ДНК место в возводимой молекуле белка совершенно определённую аминокислоту — фенилаланин. Не пролин, не серин, не валин, не прочую из остальных двух десятков аминокислот, а именно фенилаланин.

А теперь представьте: в это царство гармонии и порядка вдруг прокрался диверсант. Пусть даже просто анархист, игнорирующий непреложные законы биосинтеза. На такую неблаговидную роль вполне способен дейтерий. Быть может, его подрывная деятельность и не приведёт к катастрофе. Но какой-то след, бесспорно, оставит, И видимо, печальный. Дело в том, что взаимно однозначное соответствие между парами азотистых оснований обеспечивается водородными связями, которые, подобно абордажным крючьям или, если угодно, железнодорожным замкам-сцеплениям, соединяют в процессе биосинтеза А с У, А с Т и Г с Ц. Например, между аденином и урацилом перебрасываются два таких мостика. Между аденином и тимином тоже два. Зато между гуанином и цитозином — три… Третий мостик образуется благодаря тому, что молекула гуанина, будучи весьма похожей на молекулу аденина, тем не менее отличается от неё. Разница вроде бы небольшая — там, где у аденина сиротливо притулился один-единственный атом водорода, у гуанина имеется атом азота с двумя водородными атомами. Именно этой группой один из атомов водорода выставляется настолько далеко вперёд, что становится возможной мостиковая связь с атомом кислорода, принадлежащим молекуле цитозина.

Большинство мостиков переброшено от водорода к кислороду или к азоту. Между тем известно, что дейтерий с кислородом и азотом даёт более прочную химическую связь, чем протий. Правда, водородные связи имеют несколько иную природу, чем обычные химические. Но если вместо протиевых связей появятся незваные дейтериевые, не исключено, что они могут оказаться либо чересчур шаткими мостками, либо чересчур цепкими крючьями. При любом варианте скорость химического взаимодействия изменится — вот только в лучшую ли сторону? А может быть — почём знать? — это приведёт и к генетической опечатке, которая будет размножаться многомиллионными тиражами белковых молекул…

Вот перед нами волос. Седой ли он, рыжий, вьющийся или прямой — он состоит из белков. По своей структуре он напоминает трос, сплетённый из волоконец. Каждое волоконце составлено из семи спиралевидных ниточек — одна посередине, шесть по краям. Ниточки — молекулы белка. И кондицио сине ква нон (условие, без которого нет) живого белка — способность сохранять определённую пространственную структуру — ту самую, которую человек ещё не научился придавать искусственным молекулам биополимеров, но которая запросто получается в клетке при естественном биосинтезе. Строение на манер пружины белковая цепочка удерживает опять-таки благодаря водородным связям. Если это фибриллярные белки (волосы, ногти, мышцы) — витки скреплены поперечными мостиками, если глобулярные (гемоглобин крови) — продольными. От прочности водородных связей зависят многие важнейшие свойства белка, в конечном счёте — и самого организма. Но вот протий замещён дейтерием — что тогда?

Мухи, которых кормили кукурузной мукой с добавками тяжёлой воды, жили вдвое меньше, чем контрольные.

«Повышенная прочность химических соединений тяжёлого водорода, — пишет В. Мухачев, — тормозит обмен веществ у живой материи. А ведь жизнь — это обмен веществ! Тяжёлый водород уменьшает способность размножения, вызывает в клетках необратимые изменения, то есть старение организмов. Бактериальные культуры в его среде перестают размножаться и гибнут».

Перестают размножаться и гибнут… Но только ли бактерии — крошечные невесомые твари?

Окаменелости — эти на первый взгляд немые свидетели минувших эпох — поведали учёным дивную фантастическую быль, похожую на полусказку-полугрезу. Мир не всегда был таким, как сейчас. Там, где Земля одета в асфальтовую броню, где взметнулись к небу многоэтажные каменные корпуса, когда-то шумели непроходимые чащи, перед которыми теперешние джунгли показались бы низкорослым кустарником. Высоченные раскидистые хвощи каламарии, густые папоротники-великаны с мощными деревянистыми стволами, причудливые лепидодендроны и сингиллярии в 60 метров ростом — куда девалась эта буйная, безудержная вакханалия зелёной роскоши карбона — каменноугольного периода палеозойской эры? Среди пышной мезозойской растительности, сменившей палеозойскую, водоёмы и мелководье кишмя кишели обильной живностью, а- сквозь дебри с оглушительным треском продирались динозавры. Это были настоящие горы мяса высотой с четырёхэтажный дом, хотя и вырастали в те же сроки, что и коровы. Где они, колоссы земной флоры и фауны?

Животный и растительный мир не просто измельчал. Он заметно убавил в весе. Общая масса живых существ была в ту пору много больше, чем теперь. Тот самый углерод, который сегодня лежит мёртвыми пластами каменного угля, тогда жил, размножался, рос, боролся за место под солнцем, пожирал себе подобных. Что же, заставило природу выключить из кругооборота жизни миллиарды тонн органического вещества?

Читатель уже смекнул, к чему клонит автор гипотезы о живой воде. Да, былую интенсивность роста всего живого подавил яд, накапливавшийся в организмах, — тяжёлый водород.

Вадим Михайлович Мухачев подсчитал, что раньше в воде зловредного дейтерия могло быть меньше. И вот почему.

Местные колебания в изотопном составе смесей соединений водорода— на нашей планете не редкость. Их вызывает круговорот воды в природе. Причина? Очень простая — разница физических свойств тяжёлой и лёгкой воды. Точка кипения первой на 3 градуса, а замерзания почти на 4 градуса выше, чем у второй. С открытого зеркала водоёмов лёгкая вода испаряется легче, чем тяжёлая. Кроме того, более лёгким молекулам Н₂О проще подниматься в верхние слои атмосферы, чем D₂O. Там под действием солнечных лучей они расщепляются на водород и кислород. Водород рассеивается в космическом пространстве, а кислород остаётся в атмосфере (см. главу «Конец света?»). Не исключено, что океаны сохнут, причём вода в них накапливает свою тяжёлую разновидность. Такой процесс приводит, в частности, к заметному обогащению дейтерием озёр, не имеющих стока. Там, где влагообмен интенсивнее, вода скорее накапливает дейтерий. Например, в реках, протекающих через районы с жарким климатом (Рио-Гранде, Ред-Ривер), Понятно, почему тучки небесные, вечные странники, а также порождаемые ими дождь или снег всегда содержат меньше дейтерия, чем вода земных источников.

Непрестанная циркуляция воды в природе привела к тому, говорит Мухачев, что снеговые шапки на полюсах и на горах чуточку беднее дейтерием, чем воды рек, озёр и морей. И, продолжая работать как холодильные агрегаты гигантской перегонной колонны — атмосферы, они способствуют дальнейшему отделению лёгкой воды от тяжёлой.

Иначе якобы обстояло дело в палеозойскую эру. Геологи утверждают, что в далёкие доисторические времена снеговые полярные шапки отсутствовали, а стало быть, не происходило и заметных сдвигов в глобальном распределении тяжёлой воды. Если бы удалось растопить ледяные щиты Антарктиды, Гренландии, горных хребтов и слить талую воду с океанской — вот тогда в полученной смеси концентрация дейтерия понизилась бы и достигла уровня, характерного для карбона.

Итак, земные водные бассейны на протяжении тысячелетий обогащались ядовитой тяжёлой водой, особенно в тёплых краях. А обитавшие там животные и растения накапливали в процессе обмена дейтерий до ещё более высокой концентрации, чем в окружающей среде. Изотопный анализ, проведённый над существами наших дней, показал: молодые особи действительно содержат меньше тяжёлого водорода, чем питьевая вода, а старые — больше.

В подтверждение своей идеи В. Мухачев приводит и такие аргументы: птицы совершают утомительные тысячевёрстные перелёты с тем, чтобы выводить птенцов не на юге, где теплей климат и обильней корм, а на севере, где тяжёлого водорода меньше. Рыбы идут нереститься в верховья рек по той же причине. Северяне и горцы здоровее и живут дольше потому, что пьют воду с пониженным содержанием дейтерия.

А вот теоретические выводы: «Удаление дейтерия из воды превратит её в необыкновенно сильный стимулятор жизни, поскольку, растормозятся и усилятся обменные процессы. Животные и растения начнут усиленно размножаться, ускоренно наращивать живую массу, податливее развиваться в направлении, по которому подталкивает их человек. Урожай повысится в несколько раз. Повысится приплод животных и выработка мясо-молочной продукции на гектар. Животные станут более выносливыми и устойчивыми против заболеваний.

Начнём с полуфантастического предположения. Может быть, вода без дейтерия облегчит лечение таких тяжёлых загадочных болезней, как рак, заболевания сердечно-сосудистой системы, многие душевные заболевания, болезни обмена веществ? Может быть!» Интересно: ленинградский биофизик А. К. Гуман поил цыплят талой снеговой водой (в ней дейтерия якобы меньше, чем в обычной). К концу седьмой недели цыплята весили на 40 процентов больше, чем контрольные.

В клинике Томского университета три месяца подряд двадцать пять больных проходили курс лечения снеговой водой. И что же? У всех улучшился обмен веществ. Понизилась концентрация холестерина в крови (повышенное содержание холестерина сопутствовало сердечно-сосудистым заболеваниям, а ведь они, если помните, уносят наибольшее количество жизней). Больная Н. перед началом лечения весила девяносто килограммов, что было явно ненормально для её комплекции, а в конце курса — семьдесят пять килограммов. Она легко сбросила целый пуд, хотя пищевой рацион не менялся. В. Мухачев считает, что инъекцией тяжёлых изотопов в злокачественные опухоли можно притормозить биохимические процессы в недрах раковых клеток и таким путём приостановить болезнь.

Сказать правду, дейтериевая гипотеза старения, несмотря на всю красноречивость доводов «за», легко уязвима многочисленными контраргументами.

Животные-исполины могли вымереть и от иных, причём более вероятных причин (изменение климата, вспышка космического излучения). Непонятно также, почему самые крупные представители фауны (слоны, бегемоты, носороги, гориллы) и царственная растительность — «остатки прежней роскоши» — сохранились не в горах, не на севере, а именно в тропиках, где влагообмен наиболее интенсивен. А киты? Ведь их предки когда-то ходили по суше! Почему же гигантские сухопутные млекопитающие переселились в менее благоприятную среду? Что же касается исключительного долголетия горцев и северян, достоверность этих сведений оставляет желать много лучшего. Кроме того, здесь смешно пренебрегать более важными факторами: особенностями климата, чистотой воздуха, составом пищи.

Да, конечно, в тяжёлой воде высокой концентрации не прорастают семена, а микробы, головастики, черви и рыбы погибают. Но, как оказалось, им может не поздоровиться и в обычной воде!

Один немецкий учёный решил приучить мелкотравчатую живность к тяжёлой воде. Он остановил свой выбор на микроорганизмах. Они размножаются быстро: за какой-нибудь час сменяется несколько поколений. Добавляя постепенно, понемногу всё новые порции тяжёлой воды, экспериментатор длительное время выдерживал непрерывно размножающееся скопище крохотных существ в новой среде. Вскоре тяжёлая вода полностью сменила обычную. А далёкие потомки первоначальных микроорганизмов чувствовали себя как ни в чём не бывало! Но самое поразительное ждало экспериментатора впереди: когда микроорганизмы внезапно попали в обычную, без дейтерия, воду, они сразу же погибли… Так неужели высокоорганизованные растения и животные не смогли приспособиться в ходе эволюции к едва заметному изменению концентрации тяжёлой воды — от 0,014 до 0,016 процента, то есть иа две тысячных процента? И если они действительно приспособились к новому изотопному составу воды, то не вызовет ли глубокая очистка питьевой воды от дейтерия ещё более тяжёлые последствия, чем увеличение его концентрации? Наконец, вот что пишет Б. Стрелер, известный американский биофизик, сотрудник Института геронтологии, в своей монографии «Время клетки и старение», выпущенной издательством «Мир» в 1964 году: жизнь насекомых значительно сокращалась уже в присутствии 20 процентов тяжёлой воды. Однако количество дейтерия, включающегося в условиях такого эксперимента в состав жизненно важных структур, намного превосходит любое возможное его накопление в естественных условиях. «Следовательно, — резюмирует Стрелер, — гипотезу, согласно которой старение обусловлено накоплением в организме больших количеств тяжёлой воды, по-видимому, надо отбросить».

Эх, красивая получилась гипотеза! И вдруг — отбросить… Жаль, не правда ли? Но Фемиде науки не свойственна сентиментальность. Сколько раз, не дрогнув, она твёрдой рукой подписывала смертный приговор идеям, так фундаментально разработанным и так мужественно защищаемым их авторами, поданным с таким популяризаторским блеском и снискавшим такую глубокую симпатию у публики!..

1 июня 1889 года аудитория, собравшаяся в актовом зале Парижского научного общества, была мало сказать — взволнована, просто потрясена лекцией, прочитанной Ш. Э. Броун-Секаром. Ещё бы: выдающийся физиолог, преемник знаменитого Клода Бернара в Коллеж де Франс, рассказал об опытах по омоложению, проведённых над самим собой. Сначала, конечно, учёный экспериментировал на животных. Потом сделал и себе шесть инъекций свежей вытяжки из семенников собак и кроликов. В это время ему шёл восьмой десяток, и не мудрено, что, по собственному признанию Броун-Секара, тело его увяло, а ум ослаб. Но вот результат: лектор чувствует, будто сбросил с согбенных своих плеч целых тридцать лет!

Вскоре и другие врачи сообщили об успешном применении чудодейственного «экстракта Броун-Секара». Австрийский хирург Э. Штейнах пошёл дальше и начал рассекать и перевязывать у пациентов особые выводящие канальцы — этим он хотел стимулировать выработку так называемых интерстициальных клеток, якобы обновляющих организм. В Америке последователем Штейнаха стал Б. Бенджамин, видоизменивший новый метод применительно к женщинам. Огромную популярность завоевали попытки омоложения, предпринятые в 1919 году в Париже С. А. Вороновым. Русский хирург пересаживал французам семенные железы человекообразных обезьян. Подобные операции вызвали поток возражений, особенно после того, как в качестве доноров для пересадки богатым старцам вместо обезьян стали привлекаться молодые люди, доведённые нуждой до отчаяния и соблазнённые денежной мздой.

Все эти эксперименты базировались на предположении, будто молодые силы организма поддерживаются прежде всего активным выделением половых гормонов. Между тем исстари известно, что люди, организм которых сызмала начисто лишён этих гормонов, отличаются евнухоидизмом, но старятся так же медленно, как и все другие, нормальные. А Броун-Секар, хотя и чувствовал себя помолодевшим на тридцать лет, умер всего через пять лет после своего сенсационного выступления.

В XX веке на роль «прима-железы», играющей первую роль в драме старения, выдвинули щитовидку. Потом гипофиз. Потом комплекс гипофиз — подпочечники — щитовидная железа. Увы, успехи эндокринологии в последнее десятилетие убедительно продемонстрировали тщетность попыток исчерпывающе объяснить наступление старости нарушениями в секреции гормонов.

Врачи знают, что такое болезнь Симмонда. Она поражает гипофиз, вызывая состояние, напоминающее глубокую старость. И тем не менее, несмотря ни на что, сильно отличается от неё. Более того: полная атрофия одной или нескольких желез внутренней секреции не приводит к старости. Короче говоря, понижение гормональной активности не причина, а результат, вернее, спутник старости. Это лишь приспособление организма к новому качеству, когда начинается общее ослабление обмена веществ. Вопреки теоретическим выводам Броун-Секара, Штейнаха и других пионеров гормональной гериатрии выяснилось, что бесконтрольное применение гормонов, чрезмерное подстёгивание задремавших с годами эндокринных желез способно нарушить сонный баланс старческого организма и привести к катастрофе.

Как видно, «эндокринная» гипотеза старения рухнула под ударами научных фактов. Не беда! Зато она сама, подобно железам внутренней секреции, стимулировала исследования в новом направлении, а те привели к открытиям, обогатившим геронтологию, осветившим проблему старости с других сторон.

Ещё пример. Оригинальную гипотезу старения выдвинул и энергично отстаивал Илья Ильич Мечников. Его «Этюды оптимизма» вызвали настоящую сенсацию в начале нашего века, привлекли пристальное внимание врачей и, как всегда в таких случаях, ещё более пристальное — неспециалистов. Старость — это болезнь, говорил Мечников. Она вызвана постепенным отравлением организма. Яд вырабатывают кишечные бактерии. Токсические вещества вредно влияют на нервные клетки. Это с одной стороны. А с другой — активизируют деятельность фагоцитов, которые, в свою очередь, атакуют и уничтожают другие, нужные организму, но ослабленные клетки. Нервная система начинает атрофироваться. Появляется артериосклероз. Так приходит старость и, наконец, смерть. Чтобы этого не произошло, учёный рекомендовал подавить антибиотиками гнилостные процессы. Или, в целях профилактики, вообще удалить толстые кишки.

«В свете современных научных исследований, — пишет югославский учёный, доктор медицины Мирко Грмек, автор книги «Геронтология, учение о старости и долголетии», — обе теории Мечникова ошибочны».

«Ошибочны». Да, Фемида науки бдительно стоит на страже истины. Но она слепа! Повязка поверх глаз мешает ей разглядеть, что происходит по ту сторону весов, на чашки которых брошены сухие аргументы «за» и «против». А там глубокое волнение широкой читательской аудитории, захваченной полётом мысли учёного. Там жаркие споры в среде специалистов, споры, в которых (ну конечно же!) рано или поздно выкристаллизовывается истина. Истина торжествует. Фемида выносит приговор. Посрамлённую гипотезу сдают в архив.

Неужто же, помимо истины, так-таки ничего и не остаётся? А люди, увлечённые романтикой научного поиска, пришедшие в науку после лекции Броун-Секара или книги Мечникова? А результаты исследований, порождённых желанием проверить правильность дерзкой идеи и дающие порой совершенно неожиданный выход в смежных областях знаний? Разве можно сбросить со счётов весь тот актив драгоценных крупиц новых истин, которые исподволь, незаметно выплавились в пламени, разгоревшемся из искры?

Пусть дейтериевая гипотеза тоже не годится на роль всеобъемлющей теории старения. Но разве не интересно узнать, как влияет на живые организмы различие в изотопном составе воды?

Знаменательный факт: полемика вокруг «живой» и «мёртвой» воды пробудила интерес к загадочной проблеме не только у читателей-неспециалистов, но также у знатоков — у тех, кто по своей профессии занят изучением свойств тяжёлой воды. Так на арену выступила ещё одна гипотеза, объясняющая необычное действие талой воды.

Эту оригинальную идею Зинаиде Александровне подсказало удивительное явление: под действием магнитного поля вода меняет свои физико-химические свойства (см. главу «Шестое чувство?»). Видимо, потому, что у омагниченной воды появляется иная геометрическая упорядоченность её структуры. И сохраняется в течение многих дней. Если вспомнить вывод советского учёного Н. Тринчера об особой упорядоченности молекул воды внутри клеток, то «структурная» гипотеза выглядит вполне правдоподобной.

И всё же она ничуть не менее, хотя и не более спекулятивна, чем гипотеза дейтериевая! Подтвердить же или опровергнуть оба предположения сможет только эксперимент, судья строгий и нелицеприятный.

Кстати о спекуляциях. У того же Б. Стрелера, который, исходя из опытов с мушкой-дрозофилой, блистательно похоронил дейтериевую гипотезу старения, сказано: дрозофилы, получившие дозу около 4500 рентген, жили дольше необлученных мух.

Вдумайтесь в эту страшную цифру — 4500 рентген. В семь раз меньшая доза — 600 рентген — абсолютно смертельна для человека. В своё время на злосчастное японское судно «Дайго фукурю-мару» (какая ирония судьбы: в переводе на русский это значит «Счастливый дракон»!) пал с неба радиоактивный пепел, очутившийся в воздухе после, испытаний американской водородной бомбы у печально знаменитого атолла Бикини. Через несколько месяцев от тяжёлого поражения печени в муках скончался радист судна Аикиси Кубояма, хотя доза облучения была на сотню-другую рентген меньше абсолютно летальной. А мухам хоть бы хны! Даже напротив: для них смертоносные лучи своеобразный «жизненный эликсир»!

Следовало бы напомнить, что понятия «много» и «мало» применительно к биохимическим процессам весьма и весьма относительны. Кто сейчас сомневается в колоссальной роли микроэлементов? А ведь разница между их реальным содержанием в организме и потребностью в них измеряется порой ничтожными долями процента. Зато какой эффект! Считается, например, что малорослость пигмеев и карликовых животных объясняется недостатком в пищевом рационе цинка и других нужных микроэлементов.

Другой пример. Известно, что длительное состояние тоски или страха, вроде бы совершенно беспричинное с точки зрения анатома или физиолога, вызвано прямой химической причиной: в крови повышается концентрация адреналина. Или его ближайшего сородича — серотонина. Оба вещества — хорошие акцепторы электронов. «Акцептор» по-латыни означает «берущий». Его молекула охотно принимает электроны других молекул при образовании химической связи.

Антагонистом соединений, нагоняющих страх, является аминазин. Это, напротив, щедрый электронный донор (от латинского «дарящий»). Но если целебное действие успокаивающих препаратов связано с их способностью отдавать электроны, то не недостаток ли электронов обусловливает угнетённое состояние, сопутствующее многим психическим недугам, в частности шизофрении? А коли так, то на любой акцептор можно найти управу в виде соответствующего донора!

Именно так ставит вопрос в своём «Введении в субмолекулярную биологию» патриарх квантовой биохимии Альберт Сент-Дьёрдьи. Но нас интересует не новый способ лечения, подсказанный американским учёным, а ещё одна убедительная иллюстрация непреложной истины: психическое, равно как и физиологическое, состояние организма во многом определяется тонкими электронными механизмами, вступающими в действие даже при незначительном изменении концентрации некоторых химических веществ. Вот почему было бы преждевременно отмахиваться от состаривающего влияния тяжёлой воды. Может, и дейтериевая гипотеза, окажись экспериментальных фактов побольше, тоже заслужила бы у Б. Стрелера порцию внимания посолидиее — размером не в абзац, а, скажем, в страницу-другую?

Нет такого объяснения природы и сущности старения — а их около двухсот, — у которого не было бы своей ахиллесовой пяты, как, впрочем, и своей изюминки или, как любят выражаться философы, своего «рационального зерна». Одно из них, пожалуй, заслуживает особого внимания.

В 1964 году в Нью-Йорке вышла книга А. Комфорта «Биология старости». Автор пишет, что из всех общих концепций старения самая правдоподобная принадлежит Дж. Биддеру, Б. Стрелер, которому скептицизма не занимать стать, называет её «очень перспективной». Вот она, эта гипотеза.

В начале 1965 года английская газета «Дейли Уоркер» поместила фотографию долговязого джентльмена, которую тут же перепечатала наша «Неделя». Этот подлинно международный интерес к скромному сыну Альбиона вызван лишь тем, что его рост составляет 2 метра 49 сантиметров.

С другой стороны, статья Р. Подольного о пигмеях — «А почему они маленького роста?», сравнительно недавно опубликованная журналом «Техника — молодёжи», судя по редакционной почте, также не оставила читателей равнодушными.

Да, мы привыкли изумляться, сталкиваясь с лилипутом и чувствуя себя Гулливером, или, наоборот, — с Гулливером и чувствуя себя лилипутом. И мало кому взбредёт в голову, глядя на своих соплеменников, удивиться противоположному: «А почему, собственно, все они примерно одинакового роста?» Воистину — почему? Почему род человеческий не отличается разнокалиберностью своих представителей, скажем, от карликов размером с кулачок (между прочим именно так переводится греческое слово «пигмей») до исполинов с колокольню Ивана Великого? Люди, рост которых значительно (больше чем на 20 процентов) отличается от среднего, встречаются весьма и весьма редко!

Жёсткие рамки, в которые втиснуты человеческие габариты, завещаны нам всем ходом эволюционного развития отнюдь не из-за скопидомства природы. Вспомните колоссов мезозойской эры! Природе не жаль строительного материала — пожалуйста, растите, если вам это нравится! Вот именно: если нравится…

«Присущее людям строгое соответствие между ростом и весом, — отвечает Биддер, — по-видимому, связано, с вертикальным положением тела и служит приспособительным механизмом для бега».

Кажется, ещё Галилей доказал гибельность чрезмерно высокого роста для наземных животных, способных к быстрому передвижению. Особенно важны гармонические пропорции между весом и размерами для птиц. (Разумеется, на другой планете, где сила притяжения гораздо больше или меньше, требуемые соотношения могут оказаться иными.) Юркие, мобильные, быстроходные организмы млекопитающих и птиц появились лишь с той поры, когда у их предков возникли биологические механизмы для поддержания стабильных размеров, свойственных виду.

Любой из нас, из трёх миллиардов землян, каким бы рослым и тяжеловесным он ни был, произошёл из одной-единственной оплодотворённой клетки. Разделившись пополам, зародышевая клетка дала поначалу две дочерние, потом четыре, потом 8, 16, 32 и так все 30 или 50 миллиардов живых кирпичиков, из которых построен взрослый организм. Быстрее всего мы растём в юности — от 13 до 18 лет. В период от 20 до 27 лет рост увеличивается мало — на каких-нибудь 2 сантиметра, после 40 он начинает постепенно уменьшаться. Какая-то таинственная сила властно останавливает бурное деление и рост клеток в 20 лет — именно в тот момент, когда человек достигает размера, наиболее выгодного для вида в целом.

Все знают, какой величины обычно бывает курица — бравый солдат Швейк мог запросто уместить её, даже не общипанную, в своём ранце. А всё потому, что какой-то стопорный механизм, некий регулятор размеров в определённое время прекратил размножение клеток в организме живого цыплёнка. Между тем в среде, содержащей плазму зародыша, деление клеток идёт безостановочно, ткани растут и растут. Этот эксперимент подсказал: регулятор действует через кровь.

Но при чём тут старость?

«Хотя мы решительно ничего не знаем о природе этого регулятора, — говорит Биддер, — я высказал предположение, что старение связано с продолжающимся действием регулятора после прекращения роста. Функция регулятора способствует благополучию вида. Если первобытный человек в возрасте 18 лет производил на свет сына, то к 37 годам вид в нём больше не нуждался, так как сын его к этому времени уже умел сам охотиться и обеспечивать пищей своих детей. Наступавшие позже возрастные изменения тканей (хряща, мышечных и нервных клеток), которые мы относим к процессам старения, не имели значения для выживания вида. В соответствии с этим регуляция роста обеспечила оптимальное физическое развитие в период между 20 и 40 годами. Последующие изменения в росте были безразличны для расы: в то время ни один человек никогда не доживал до 60 лет».

Таким образом, не что, иное, как естественный отбор, при котором выживали и оставляли себе подобных лишь самые крепкие, самые выносливые, самые подходящие по размерам индивидуумы, обусловил теперешние антропометрические «параметры», присущие человеку в пору зрелости. Если, предположим, и существовали когда-то мелкотравчатые, а значит, и слабые двуногие или, наоборот, двуногие огромных размеров — неуклюжие, нерасторопные, все они, будучи менее приспособленными к суровым условиям среды, были обречены на вымирание. Конечно, решающая роль слепого, бессердечного отбора в человеческом обществе со временем сошла на нет (см. главу «Конец света?»). Тем не менее эволюция завещала нам какой-то наследственный биологический фактор, угнетающий рост. С точки зрения природы было важно, чтобы этот ограничитель срабатывал примерно в 20 лет, обеспечивая представителю расы наилучшее физическое развитие в пору, когда он обзаводился потомством и передавал детям по наследству свои качества.

Тяжёлой и скоротечной была эта пора (если помните, средняя продолжительность жизни у наших древних пращуров составляла 20–30 лет). Ну, а ежели какой-нибудь счастливец, чудом миновав невзгоды, оставался жить дольше? Ингибитор роста, продолжая угнетающе действовать на ткани счастливца до конца его дней, попутно всё больше и больше подавлял другие функции организма. Дикари, наверное, с удивлением взирали из-под низко нависших бровей на редчайшие1 экземпляры своих соплеменников с побелевшими волосами, сморщенной кожей, сгорбленной спиной, напрягая, должно быть, неповоротливый мозг, чтобы изобрести новое слово для обозначения странного состояния беспомощности. Старость…

Её не знал бы человек, не будь этого ограничителя роста! Ибо (тезис Биддера) живые системы, перестающие расти, обречены на неотвратимое увядание и смерть. Зато все, кто наделён способностью непрерывно расти и развиваться, останутся вечно молодыми. Доказательства? Будьте любезны: удивительная закономерность в судьбах камбалы и некоторых других морских рыб. Достигнув определённого возраста, самцы больше не растут и при этом начинают скопом умирать. У самок же, напротив, рост не прекращается, и они живут дольше. Конечно, автор гипотезы учитывает, что донные лежебоки очень часто погибают и не своей смертью, тем не менее при равных условиях смертность у самок куда ниже, чем у самцов. Похоже, что осётр тоже не перестаёт расти и поэтому не старится. Вот вроде бы и все доводы. Сказать по правде, не густо. А возражений хоть отбавляй.

Трудно доверять статистике смертности в условиях, когда у камбалы столько врагов — и морских и сухопутных. Чуть зазеваешься — и угодила в рыбацкие сети или в зубы своему же брату хищнику. По всей видимости, многие рыбы просто не доживают до того возраста, когда старость вступает в свои права.

Нелегко выявить взаимосвязь роста с живучестью не только для рыб, но также для земноводных, пресмыкающихся, птиц, млекопитающих. Зарегистрированы случаи, когда свиньи доживали до 27 лет, корова — до 30, собака — до 34, шимпанзе — до 37, лев и крокодил — до 40, верблюд — до 50, лошадь — до 62, филин — до 68, слон — до 98, а гигантская черепаха — даже до 152! Считают, что киты способны прожить несколько столетий. Как знать, вдруг среди животных и впрямь попадаются если не бессмертные, то вечно молодые экземпляры?

Комментируя идеи Биддера, Стрелер с осторожностью, присущей всякому уважающему факты специалисту, заключает: «Итак, у нас нет веских оснований утверждать, что старению подвержены все многоклеточные». Выходит, старость обязательна не для всех видов? А нельзя ли сделать так, чтобы она была необязательной и для человека?

Если гипотеза- Биддера верна, то дело за раскрытием загадочного ингибитора, подавляющего рост организма. Нейтрализовать его действие — это сделать людей не только молодыми, но и более рослыми, массивными, сильными. Сейчас не каменный век, чтобы опасаться неудобств, связанных с крупными габаритами человеческого тела. Казаху-гиганту Ахтаеву, к примеру, 232 сантиметра роста не только не мешали, а помогали отлично играть в баскетбол. А потом кто сказал, что человек всегда будет ходить по земле (суше) и по Земле (планете)? Неподнятая целина Нептунова царства уже давно влечёт к себе любознательных и отважных, а Жак-Ив Кусто серьёзно говорит о расе «гомо акватикус» — будущих Ихтиандров. Рост пловцу не помеха. Уж на что громадины киты, а чувствуют себя там как рыба в воде. Человек готовится и к заселению иных планет. Если же там сила тяготения меньше, чем на Земле, то больший рост и вес придутся как нельзя кстати.

И уж как тут устоять перед искушением (да простит нам это многоопытный читатель!) в тысячу первый раз потревожить тень великого мечтателя Герберта Уэллса, помянув его незабвенную «Пищу богов»! Главный «персонаж» этого романа — «гераклеофорбия», чудодейственный ускоритель, роста. Каскад чудес начинается на уединённой ферме в Кенте, где химик Редвуд и физиолог Бенсингтон приступили к выращиванию гигантских цыплят. Мысль о преодолении габаритных ограничений, предписанных природой человеческому телу, владела умом и другого писателя — Л. Лагина. К сожалению, и уэллсовской «гераклеофорбии» и лагинскому «эликсиру Береники» из «Патента АВ» присущ непоправимый изъян: авторы благоразумно умалчивают о рецептах этих препаратов. Тем не менее журналисты из тех, кто побойчее, уже готовы «без натяжки утверждать, что в этих научно-фантастических романах запатентована идея НРБ». Речь идёт о прогремевшем на весь мир нефтяном ростовом веществе, открытом азербайджанским академиком Джебраилом Мухтаровичем Гусейновым.

Признаться, не без тайного скепсиса открывал автор этой книги брошюру К. Левитина и А. Меламеда «Патент НРВ». На скептический лад настраивало уже само название, подчёркнуто варьирующее заголовок лагинского романа. Думалось, уж кто-кто, а журналисты-то умеют делать из мухи слона. Но нет, с первых строк читателя ожидает приятное разочарование. «Мы долго думали, — пишут авторы, — как начать этот рассказ о встречах с азербайджанскими учёными. Можно было, например, так.

…Поздней ночью вьюжного января 1541 года на окраине маленького немецкого города Штауфена, что под Фрейбургом, громыхнул взрыв. Крестясь и поминая нечистую силу, подходили К развалинам дома соседи: всезнающая молва донесла до них, что ночами здесь колдовал над какими-то зельями заезжий алхимик. Так окончил свои дни, отыскивая эликсир жизни, Магистр Георг Сабеликус Фауст-младший, Бездонный источник Некромантов, Астролог, Второй Маг Подлунной — как он сам именовал себя в письмах к великим мира сего. Тот самый доктор Фауст, о котором, были сложены легенды и написаны великие книги…

После такого начала, упомянув вскользь, что человечество пять веков всуе мечтало о вечной молодости, полагалось бы поставить многоточие и огорошить читателя фразой:

— И вот эликсир жизни найден, вы можете получить его в любом отделении «Союзсельхозтехники», если, конечно, у вас есть заявка на следующий год и вы запаслись соответствующей тарой: канистрами, бочками или цистернами.

Но мы твёрдо знаем, что читатель скептик и не поверит нам. Мы и сами, впрочем, немного скептики. Мы уже слышали о различных стимуляторах роста: гиббереллине, ауксине, гетероауксине и других. Удивительными были две вещи: новый препарат практически- ничего не стоит и, главное, успешно опробован не только: в лабораторных условиях, а уже на миллионах гектаров полей.:;

Как истинные скептики, мы не поверили. И через неделю, собрав наши нехитрые журналистские пожитки, оказались, в Баку».

Так непринуждённо, с юмором, вполне добротно с научной стороны (сведения из первых рук!) написана скромная книжица, которую проглатываешь залпом, словно приключенческую повесть. Да что там приключения! Разве могут сравниться с ними удивительные «похождения» препарата Гусейнова? А дивиться и впрямь есть чему.

В углеводном обмене важную роль играет гормон, выделяемый гипофизом, а этот придаток мозга, если не забыли, заведует ростом тела. Его болезнь — гипофизальная кахексия, — пожалуй, самая близкая «модель старости». Так вот, если удалить гипофиз, но одновременно ввести в организм строго определённую дозу НРВ, то углеводный обмен не нарушается. Значит, нефтяной стимулятор роста способен в какой-то мере, замещать гормон роста! Неспроста под действием НРВ улучшается обмен веществ, организм прибавляет в весе.

И это не всё. Академик А. И. Караев независимо от Д. М. Гусейнова обнаружил, что НРВ, способствуя заживлению ран, не только убивает микробов, но и убыстряет рост повреждённых тканей.

НРВ благоприятно действует на центральную нервную систему. Под его влиянием повышается возбудимость нервной системы, сокращается время реакции организма на раздражение, скажем, на сигнал опасности, повышается его, организма, готовность к ответным мерам.

Постепенно, исподволь, осторожно экспериментируя на животных, подбирались учёные к проверке, действия НРВ на человека. И вдруг…

«Гражданину С. 65 лет. После приёма НРВ у него началось потемнение седых волос, зарастает лысина, брови потемнели, повысилась общая работоспособность и умственная деятельность…»

«16 лет гражданин Л. пугал людей своим жутким видом: от экземы не помогало ни одно лекарство. После применения в течение 23 дней ванн из раствора НРВ от экземы не осталось и следа, сейчас кожа его рук напоминает тело новорождённого — розовая, гладкая, исчезла окостенелость пальцев, начался рост ногтей…»

«После приёма внутрь НРВ у меня возросла умственная и физическая деятельность, — сообщал семидесятишестилетний врач 3., — одновременно со мной произошло нечто необыкновенное: я почувствовал, что мой организм возвратился к более раннему возрасту лет на 25. Официальная медицина пусть извинит нас: за столь дерзновенный эксперимент, но мы, экспериментаторы НРВ, проверявшие действие препарата на себе, утверждаем, что НРВ обладает удивительным свойством вызывать омоложение…»

Такие письма неожиданно посыпались в адрес академика Д. Гусейнова. Учёные развели руками: ну что ты будешь делать с «самовольщиками»? Ведь испытание новых, ещё не апробированных медициной средств безо всяких методических рекомендаций — дело, понятно, рискованное и может ненароком кончиться весьма плачевно. Чуть переборщил с концентрацией — и НРВ станет смертоносным ядом! Колхозники отлично знают; великолепный стимулятор роста, дающий ощутимую прибавку урожая, НРВ в больших дозах обладает гербицидным действием — губит растения. А в самодеятельных экспериментах величина дозы нащупывалась эмпирически, вслепую. Один неосторожный шаг — и препарат, так хорошо зарекомендовавший себя с первых же шагов, будет, чего доброго, скомпрометирован. Стрясись несчастье — тень от него невольно падёт и на репутацию без вины виноватых учёных.

И вот в один из городков Ставропольского края, где объявились доморощенные экзаменаторы НРВ, направилась комиссия, чтобы проверить сенсационные утверждения авторов писем. И вот:

— Всё, о чём писали экспериментаторы, правда на сто процентов, — констатировал Паша Байрамович Заманов, молодой учёный, сподвижник Гусейнова.

Заключение научного сотрудника Института рентгенологии и радиологии Минздрава АзССР Мазарского, естественно, было, просто не могло не быть куда более осторожным. Допустим, НРВ стимулирует деятельность определённых органов и систем, но надолго ли? И не проявится ли через какой-то срок угнетающее действие препарата?

Опасения оказались небеспочвенными. Кое с кем из энтузиастов нового эликсира молодости случались обмороки и припадки. Необходимо было углублённое исследование всех положительных и отрицательных эффектов, вызванных действием НРВ на старческий организм. Эту работу добросовестно проделал Всесоюзный институт геронтологии в Киеве. Опыты проводились на кроликах. На людях тоже. Проводились влечение многих месяцев.

Выводы вопреки ожиданиям пришлось сделать неутешительные. Препарат покамест не выдержал экзамен на звание «эликсира молодости и долголетия». Применение НРВ внутрь было категорически запрещено медициной, хотя как наружное средство оно по-прежнему не утратило терапевтическую ценность.

Да, трубить в фанфары преждевременно. Но значит ли это, что на поисках эликсира молодости гериатрия поставила крест?

Нет, тысячу раз нет! Природа действия стимуляторов далеко ещё не познана. Не исключено, что в сочетании с каким-то иным препаратом, с какими-то другими приёмами НРВ ещё покажет, на что оно способно, ещё заставит говорить о себе весь мир. Только почему обязательно НРВ? Разве мало на белом свете стимуляторов роста — открытых и неоткрытых? А вдруг биохимики иным путём найдут управу на «ингибиддер» — гипотетический ингибитор Биддера? Кто знает, может, и «живая вода» тоже пригодится геронтологам?

В 1963–1964 годах в журналах и газетах замелькали сообщения о необычной находке: в горах Зеравшанского хребта обнаружен древний бальзам — мумиё. Мумиё — уникальное целебное средство, равных которому нет в природе! Оно врачует болезни, заживляет раны, способствует сращиванию переломов! Происхождение мумиё загадочно! Химический состав мумиё сложен и своеобразен!

Вскоре журнал «Природа» под рубрикой «В защиту научной истины» опубликовал выступление профессора К. В. Кострина. «Не вдаваясь подробно в вопрос о медицинской ценности «чудесного бальзама», — хмурился автор, — считаю необходимым обратить внимание на сенсационность выше отмеченных публикаций». И пунктуально расставлял точки над «i».

После захвата Египта арабами в VII веке начался грабёж древних усыпальниц. Рассматривая набальзамированные трупы, завоеватели обратили внимание на окаменевшее вещество, пропитавшее тела умерших и напоминавшее асфальт. В нём узнали мумиё, издревле известное как универсальное лекарство, чудодейственный бальзам. Алчные осквернители гробниц немедленно принялись соскабливать асфальт со знатных покойников и экспортировать его и другие страны, продавая там по баснословно высокой цене под торговым названием «мумия могильная». С тех самых пор в языках народов укоренилось слово «мумия»— наименование бальзамированных человеческих останков, ведущее свой род от аравийского и персидского названия асфальта.

Мумиё — это органическая смесь нефтяного происхождения.

Это давно не секрет. Присутствие в ней минеральных компонентов — тоже общеизвестный факт. Что же касается его неповторимых целебных свойств, они присущи не одному мумиё, а и некоторым иным битуминозным ископаемым, например сибирскому «каменному маслу». Так не лучше ли, делал вывод профессор Кострнн, не лучше ли вместо наивных сенсационных заявлений скромно продолжать деловое, целенаправленное и всестороннее исследование мумиё?

Резонный совет! Не стоит забывать проделанные ранее исследования, как не стоит и слепо доверять старинным легендам. Но вот ведь что интересно: ближайшим сородичем мумиё является НРВ!

«Советская медицина подтвердила целебность нафталанской нефти, — пишет профессор Кострин. — В нафталанской нефти содержится много смол. Они служат хорошим лекарственным средством при язве желудка, при заболеваниях, печени, эндокринных желез, нарушениях обмена веществ, при некоторых кожных болезнях. В наши дни курорт Нафталан имеет мировую известность».

Следует добавить, что в нафталанской нефти больше нафтеновых кислот, чем в любой другой. А НРВ — это раствор натриевых солей нафтеновых кислот. И репутация целебного препарата осталась как за НРВ, так и за мумиё.

Подмечая общность несхожего, различие однородного, развенчивая легенды и отстаивая истину, химия императивно утверждает себя в науке о старости. Всё чаще и охотнее опускается геронтология с анатомических и психологических пьедесталов на субклеточный и молекулярный уровень.

И пусть мумиё не так уж уникально — чем больше подобных веществ привлечёт внимание гериатров, тем лучше. Пусть оно давным-давно известно — разве все свои секреты выдало мумиё, как, впрочем, и родственное ему НРВ? Пусть, наконец, ни тому, ни другому пока не дано претендовать на звание универсального средства, уникальной панацеи от всех недугов, тем более на звание эликсира молодости. Так ли уж мало и без того заслуг у замечательных препаратов? Излечивая от болезней, они уже сегодня гонят прочь старость и смерть.

Геронтологи всё больше склоняются к мысли, что старость обусловлена не какой-то одной причиной, а целым комплексом биологических явлений. Но если и вправду так, что чем смелее будут поиски гериатрии в области фармацевтической химии с её древними и новыми лекарствами, в области биохимии и биофизики с их глубоким проникновением в интимнейшие внутриклеточные механизмы, в области биокибернетики и математической биологии с их строгими количественными критериями, тем скорее старческое увядание организма перестанет приходить с фатальной неизбежностью, тем дольше будут жить люди, не ведая, что такое телесная немощь, суррогаты чувств, сумерки разума.

«Живая вода»… НРВ… Мумиё… Цепочка исследований и находок ещё не оборвалась! Ещё много тайн и откровений ждёт геронтологов и гериатров. Возможен ли в принципе эликсир молодости? Если да, то удастся ли найти его рецепт? А если удастся, какой мерой будут мерять люди свой век, каким станет время жить и время умирать?

Десятки проблем, сотни загадок. Все они ждут пытливых и любознательных.

Неизведанное — малонадёжная почва для пьедесталов. Тому, кто на неё вступает, дано утешаться лишь надеждой, что его ошибки окажутся почётными.

И всё же рукой пишущего эти строки двигает пусть ребяческая, наивная, слепая, но искренняя вера в то, что рецепт эликсира молодости и долголетия будет найден.