В день, когда природа морского змея будет наконец определена однозначно, многие страны, вероятно, начнут оспаривать честь считаться первыми, кто поверил в его существование, и выискивать способы обессмертить своих сыновей, которые и прежде относились к нему без общей недоверчивости. Думается, Северная Америка наверняка выдвинет кандидатуру натуралиста по имени Джон Джосслин, который еще на заре колонизации Северной Америки поделился в своих очерках занятными сведениями. В документе, озаглавленном «Сообщения о двух путешествиях по Новой Англии» (1674), можно найти самые старые из известных ссылок на появление в американских водах, чуть к северу от Бостона, нашего подопечного:

«Мне рассказывали, — отмечает доктор Джосслин в записи от 1639 года, — что морской змей повадился плавать у одной скалы мыса Энн; когда он показался рядом с судном, на борту которого были два индейца и несколько англичан, то последние вознамерились напасть на змея и застрелить его, но индейцы предупредили, что если им не удастся убить его сразу, то их жизни будет угрожать большая опасность».

Этот текст даже возвышает Джосслина до звания первого описателя морского змея по другую сторону Атлантики. Однако тут стоит вспомнить ответ знаменитого юмориста Уилла Роджерса, в жилах которого текло немало индейской крови, одному типу, который постоянно кичился древностью своих американских корней:

— Вы, может быть, не знаете, — говорил этот педант, — что мои предки приплыли сюда с пилигримами на «Мэйфлауэр»?

— Вот как? — мягко отвечал Роджерс — Что ж, а мои поджидали их на берегу.

Само собой разумеется, что веру в морского змея первые американцы позаимствовали у индейцев. И сейчас в фольклоре многих племен можно найти след гигантского змея. Даже у индейцев из глубины континента, например у кри юго-востока, алгонкинов, ирокезов и онодагов северо-востока и оджибвеев из области озера Верхнего, ходили странные легенды об огромных змеевидных существах, которые проживали в великих озерах и реках. Но, согласно преданиям гуронов из области, расположенной между озерами Онтарио и Гурон, огромный змей, которому они поклонялись под именем Ангуб, водился не только в пресной воде, но и в морской. Прибрежные племена считали, что змей — исключительно морской житель. Шинуки из Британской Колумбии дали морскому змею, который жил, по их словам, в проливе, отделяющем остров Ванкувер от континента, имя Хиачукалук.

В фольклоре американских индейцев описания озерных и морских чудовищ так часто наделены чертами совершенно фантастическими, что, по зрелом размышлении, лучше всего опираться на свидетельства колонистов и их потомков. Впрочем, и их наблюдений в этой области было так много, что уже к середине XVIII века мало-помалу составился набор достаточно точных примет местного морского чудища. В это время центр интереса к занимающей нас проблеме переместился из Норвегии в Америку. Огромный поток свидетельств понесся вдоль атлантических берегов будущих Соединенных Штатов и Канады. Надо думать, условия в прибрежных водах между мысом Гаттерас и Новой Землей морские змеи сочли для себя самыми приятными. Насчитывается около ста тридцати случаев появления подобных существ в этом районе: девять десятых из них относятся к одному столетию, между 1777 и 1877 годом, то есть ко времени первого века независимости Соединенных Штатов. Такое огромное количество сообщений с берегов Новой Англии, в особенности из Мэна и Массачусетса, очевидно, можно объяснить только тем, что нашим чудовищам эти края пришлись особенно по душе.

Едва ли можно рассчитывать извлечь что-либо полезное из дюжины упоминаний о визитах, зарегистрированных в крае вдоль восточного побережья Северной Америки в течение второй половины XVIII столетия. Даты большей частью неясные; в четырех случаях не дано ни одной конкретной детали внешности зверя; в трех других не упоминается точно место происшествия. Однако укажем, что две трети встреч произошли в море у Мэна, большая часть относилась к заливу Пенобскот, а немалое их число — к Брод-Бей, на полпути к Портленду.

Вот образец наиболее подробных наблюдений, которые дал капитан фрегата «Бостон» Джордж Литл:

«…в мае 1780 года мы встали на якорь в Раунд-Понд, Брод-Бей. Наше судно было военным и несло охрану побережья. На заре я заметил большого змея, или чудовище, которое проникло в бухту и теперь плавало на поверхности. На судне было достаточно людей и оружия. Я лично спустился в шлюпку и бросился преследовать змея. Когда матросы подгребли к нему метров на тридцать, я приказал открыть огонь, но едва мы приготовились, как змей нырнул под воду. Он был не меньше четырнадцати-пятнадцати метров в длину, думаю, сантиметров сорока в диаметре в самом толстом месте; его голова, которую он держал над водой в метре двадцати или полутора, была чуть меньше человеческой. Во всем он походил на обычную черную змею».

По удивительному совпадению некоторых описаний мы узнаем, что в те дни некие животные, похожие на обыкновенного черного ужа (Coluber constrictor), только гораздо крупнее, нередко наведывались в прибрежные воды Мэна.

В 1787 году некий господин Крокет наблюдал двоих сразу, одного большого и другого поменьше, в бухте Пенобскот, в окрестностях Фокс-Айленд и Лонг-Айленд, а десятью годами позднее два обитателя первого из этих островов тоже видели плывущую пару. Надо признать, что подобные наблюдения крайне редки: за всю историю встреч с морским змеем их насчитывается не более дюжины.

Раз морские змеи скрещиваются и размножаются половым путем, как и все остальные позвоночные — а это почти совершенно точно, — то они должны быть разных размеров. Из каких-то двенадцати американских упоминаний, датируемых второй половиной XVIII века, только две трети дают оценки приблизительных размеров встреченных существ. Конечно, некоторым преувеличением кажется длина у змея — 90 метров, данная английскими солдатами, участвовавшими в штурме Багадуза и, без сомнения, опьяненными возбуждением, которое сопутствует всем сражениям. Большая часть других свидетельств единодушно оценивают длину существа в пределах от 40 до 60 футов, то есть 12 — 18 метров. Уместно здесь вспомнить и то, что обычно жители Мэна считаются в Соединенных Штатах людьми исключительно молчаливыми и имеющими склонность к преуменьшениям: южане ведут себя совершенно противоположным образом. Только капитан Элеазар Крэбтри не заслужил такой репутации. В 1793 году, сразу после своей встречи с животным, он сообщил, что его длина была футов 55 — 60, но через несколько десятков лет он снова был спрошен о чудовище: теперь размеры уже были 100 футов ; видимо, по его мнению, время растягивает. Но еще один замечательный свидетель, к показаниям которого мы еще вернемся, подтвердил, что подобная величина вполне вероятна и даже может быть большей: от 30 до 45 метров !

Многие очевидцы подчеркивают, что существо, которое они приняли за змея, держало голову поднятой над водой на метр двадцать сантиметров или метр пятьдесят сантиметров; некоторые даже говорят о высоте в 2 — 3 метра. А те, которые удосужились оценить на глазок максимальный диаметр видимой части животного, указывают на величину в 15 — 22 дюйма, то есть от 38 до 55 сантиметров: «с бочонок» — это обычное сравнение.

Наконец, господин Крокет, который видел одновременно двух таинственных животных, уточнил, что «их движение в море напоминало вертикальную ломаную, но никак не горизонтальную линию», в чем можно усмотреть сходство с волнообразными вертикальными движениями Се-Орма, морского червя древних скандинавских авторов, Это было подтверждено двумя молодыми людьми с Фокс-Айленда, которые заявили, что встреченные ими змеи «двигались вверх-вниз». Эта черта настолько необычна, что становится странно, как она может быть отнесена к морским животным с разных сторон океана. Ведь морской змей Понтоппидана и его коллега из Америки вели себя совершенно одинаково. Может быть, это ошибка?..

Среди сообщений этой эпохи есть одно, которое, невзирая на свой очевидно преувеличенный характер, заслуживает особого внимания, так как связано с именем одного из самых уважаемых в только зародившемся американском флоте человека, коммодора Эдварда Пребла. И подвергать сомнению подлинность этого документа нет никаких оснований.

В 1779 году, в самый разгар Войны за независимость, Пребл, которому тогда было всего восемнадцать лет, был приписан в чине лейтенанта к двадцатишестипушечному фрегату «Защитник» под командованием капитана Джона Фостера Уильямса. В июне, после сражения с английским судном «Адмирал Дафф», которое случайно взорвалось, командиром корабля был получен приказ присоединиться к эскадре, брошенной против вражеской группы, расположившейся в бухте Пе-нобскот.

Как раз во время его вахты (рассказывал Фенимор Купер, которому мы обязаны биографией этого блестящего морского офицера) случилось значительное происшествие, записанное им в отчет. По словам Пребла все было так:

«Защитник» встал на якорь в одной из бухт восточного побережья, название которой я позабыл, чтобы наблюдать за медленным передвижением эскадры. Погода была ясная и тихая, когда вдруг рядом с судном появился огромный змей. Животное неподвижно покоилось на воде…»

Понаблюдав его некоторое время через подзорную трубу, капитан Уильяме приказал Преблу отправиться на шлюпке с вооруженными людьми к зверю и попытаться его уничтожить или, по крайней мере, приблизиться насколько это будет возможным. Лодка была двенадцативесельной и имела пушку на носу, кроме того, вся команда была вооружена для абордажа. Пребл отплыл от судна и направился к чудищу. Как только шлюпка начала приближаться, змей поднял голову метра на три от поверхности и огляделся вокруг. Затем стал медленно удаляться от них. Пребл приказал догнать его, люди налегли на весла и, когда животное оказалось на достаточном расстоянии, в него выстрелили из пушки. Удар ядром только подстегнул зверя, и скоро он исчез из виду.

Невероятно, но впоследствии Пребл упоминал об этом происшествии только несколько раз в кругу своих близких друзей. Это был человек немногословный, и, вероятно, он стыдился рассказывать о вещах, истинность которых большинство людей поставило бы под сомнение; самолюбие не давало ему слишком распространяться на эту тему. Если вспомнить, что Пребл умер (1807) задолго до того, как слухи о похожем звере, ходившие по стране, появились на свет, то его сообщение приобретает особую достоверность. Пребл утверждал, что, по его мнению, виденный им змей был длиной от 30 до 45 метров и гораздо толще бочонка.

Подобная величина кажется чрезмерной, но она согласуется с сообщением другого морского офицера, который рассказывал Фенимору Куперу о своей встрече с чудищем спустя двадцать лет:

«На этот раз змея видели совсем вблизи, и в течение долгого времени, он даже проскользнул под судном, нырнув в воду и дав возможность получше себя рассмотреть. Рассказчик говорит, что в звере было метров сорок пять, даже не тридцать, и что толщиной он был как раз с винную бочку».

Великий Фенимор Купер под видом комментариев к пересказанному записывает следующие слова, полные мудрости и иронии:

«Видимо, в самой природе человека присутствует какая-то сила, которая мешает признать, что другие могли случайно увидеть то, что ускользнуло от его собственного взгляда. Путешественников всегда порочили и осмеивали просто потому, что они сообщали о фактах, которые выходили за рамки обычного опыта; и выражение „сказки путешественников“[3] обязано своим появлением более всего упорной зависти, а не осторожности в оценке возможных преувеличений».

Итак, в XVIII веке, впрочем, как и в начале следующего, сообщения о появлениях морского змея воспринимались все еще с большим скептицизмом. Надо сказать, что люди, которым посчастливилось его наблюдать, были по большей части старыми морскими волками, которых подозревали в жуткой суеверности, или же рыбаками, о которых сложилась репутация самых отъявленных хвастунов и лгунов.

В 1817 году дело приняло совсем другой оборот. Тем летом такое количество народу, и среди них многие заслуживающие доверия люди, видело, как морской змей курсировал вдоль массачусетского побережья, что американский научный мир взволновался. Самым внимательным взглядом зоологи просмотрели все сообщения прошлого столетия, и особенно 1802 года — от одного хорошо известного в Мэне миссионера, преподобного Абрахама Каммингса, который в течение долгого времени наблюдал этих чудовищ, иногда находясь в каких-нибудь пятидесяти метрах от них, когда плавал с острова на остров по своим обязанностям, в сопровождении супруги, дочери и юной родственницы. Все три женщины подтверждали его наблюдения.

До определенного момента преподобный Каммингс отказывался верить в существование морского змея, о котором сообщали ему со всех сторон люди из его паствы. На этот раз, убежденный весьма решительным образом, он принялся рассказывать о своей встрече буквально всем, и вскоре слухи достигли ушей преподобного Александра Маклина, который проявил к ним живой интерес и попросил коллегу поведать более подробно о своем замечательном приключении. Каммингс ответил ему письмом, которое было предоставлено секретарю Американской академии искусств и наук. Но прежде чем опубликовать, его положили пылиться в ящик, откуда не извлекали до самого 1820 года. Выберем самый замечательный отрывок:

«Мы видели этого необычайного монстра в один из дней июля 1802 года, по пути в Белфаст, когда проплывали между мысом Росой и Лонг-Айлендом. Именно у этого острова мы заметили его в первый раз. Поначалу я решил, что это косяк рыбы с тюленем во главе, и очень изумился, видя, что тот высовывается из воды намного больше, чем обычно; но когда существо подошло поближе к нашей лодке, то очень скоро мы поняли, что перед нами — нечто единое, одно животное змеевидной формы. Я также заметил, что его способ передвижения в воде совершенно совпадает с описанным некоторыми жителями Фокс-Айленда, которые ранее видели похожее существо, что подтверждало правдивость их рассказов. Это создание плыло не как змей — извиваясь горизонтально, но опуская и поднимая части своего тела. Также весьма вероятно, что оно никогда не отваживается приблизиться к земле и что вода — это его родная стихия. Голова этого животного была значительно больше лошадиной и по форме была сходна со змеиной. Нам показалось, что длина его тела больше двенадцати метров. Голова и все то, что открывалось нашим глазам, были синеватого цвета, исключая черные круги вокруг глаз. Вначале скорость была весьма скромной, но когда он нас покинул, отправившись в сторону открытого моря, то поплыл с огромной быстротой».

Преподобный Маклин показал это письмо своему коллеге Олдену Бредфорду из Уискассета, который, в свою очередь, не замедлил написать самому очевидцу, задав среди прочих и такой вопрос: а не принял ли он за чудовище стаю морских свиней, плывших гуськом? На что преподобный Каммингс простодушно ответил:

«Разве кому-нибудь приходилось видеть, как пятьдесят или шестьдесят морских свиней следуют друг за другом правильной линией, да так, что находящиеся в хвосте не больше трески или макрели и только первый из всех них поднимает голову? А кто видел у дельфина или кита голову змеи? Мы наблюдали, как животное плыло от Лонг-Айленда до самого мыса, покуда оно не исчезло. Его голова и шея все время были над водой. А кто видел, чтобы дельфин проплыл такое расстояние, ни разу не погрузившись?»

Если сомнения преподобного Бредфорда были вполне законны, то уточнения, данные его респондентом, свели их к нулю. Нет такого тарана, который способен пробить врата недоверчивости, и поэтому это несостоятельное и простецкое объяснение еще часто возникало в дальнейшем, несмотря на протесты всех тех, кто видел, как чудовище в течение долгого времени держало голову над водой.

Что же касается необычного способа передвижения змея — вертикально изгибаясь, — то преподобный Каммингс в ответе на то же письмо внес одно добавление в свои наблюдения, коим выказал критичность собственного ума:

«Я не совсем уверен, что это движение было вверх-вниз: все, что мы можем сказать, это что нам так показалось (так как животное наблюдал не я один, а еще три человека). Может статься, что на самом деле его движения были горизонтальны».

Эта волнообразность движений в вертикальном плане, безусловно, одна из самых поразительных черт морских змеев из Норвегии и Новой Англии. Она упоминается почти всеми свидетелями. Немного людей в Америке читали Понтоппидана, и весьма маловероятно, что различные наблюдатели влияли друг на друга или находились под впечатлением древних писаний. Например, некий У. Ли, который в 1805 году видел одного из таких змеев (по его суждению, шестидесяти метров в длину) у Кап-Бретон и Новой Земли, сообщил, что тот плескался в воде «как куча коленчатых бугорков». Видевший одного монстра в 1815 году с высоты скалы на Кэйп-Коде капитан Элкана Финней дает очень схожее описание, но более подробно:

«…Тогда он бросился с ужасной быстротой ко мне с юга и мчался до тех пор, пока не оказался со мной на одной линии, потом остановился и застыл неподвижно на поверхности воды. Благодаря этому мне удалось разглядеть его хорошенько с помощью подзорной трубы, на расстоянии в четыреста метров. В такой неподвижности он напоминал связки бакенов. Я видел, быть может, тридцать или сорок выпуклостей или горбов, которые все были размерами примерно с бочонок. Голова, кажется, была в метр восемьдесят — два сорок длины, а на том месте, где шея переходила в туловище, она была толще всего тела. Кверху она утончалась, пока не достигала размеров лошадиной головы. Я не смог различить рта. Но на том, что я полагал нижней челюстью, находилась беловатая полоса, шедшая по всей голове и шее, по крайней мере в той части, что виднелась над водой. В таком положении он целиком простирался метров на тридцать — тридцать шесть. Тело ниже плеч вроде было одинаковой толщины. Я не видел ни одной части животного, которую можно было бы принять за хвост, из чего заключил, что мне открыта не вся длина. Он был темно-коричневого или черного цвета. Мне также не удалось обнаружить ни его глаз, ни гривы, ни жаберных щелей, ни дыхательных дыр. Я не видел ни плавников, ни лап. Животное не издавало звуков и, кажется, совсем не было встревожено моим присутствием. Оно покоилось неподвижно на воде в течение пяти минут как минимум».

Итак, даже во время отдыха морской змей имеет вид «связки бакенов», и эта необычная черта совсем необязательно связана с волнообразным движением. Когда — как в приведенном отрывке — шарики многочисленны и тесно нанизаны, то, очевидно, речь идет о горбах. Это не могут быть извивы тела, иначе бы шарики казались отстоящими друг от друга гораздо дальше и, следовательно, малочисленней. А это уже кое-что. Само собой разумеется, животное и с покрытой горбами спиной вполне может делать вертикальные извивы.

На следующий день после своих наблюдений капитан Финней провел немало времени, пытаясь углядеть чудовище снова. И когда задул ветер, странное животное опять появилось. На этот раз он смотрел на него в течение пары часов: змей нырял, исчезая на пять — десять минут под водой. Капитан заключил, что тот ловит рыбу, и поэтому ничего странного не было в том, что в конце концов змей отправился именно в бухту Уоррен, где водились в изобилии все виды: и макрель, и сельдь, и другие.

Подробное свидетельство капитана Финнея, как и преподобного Каммингса, оставались незамеченными до 1817 года, когда все население массачусетского побережья стало, как кто-то выразился, Sea-Serpent conscious, то есть поверившими в морского змея. Осталось множество свидетельств очевидцев обо всех забавах змея тем летом в заливе Массачусетс и его ближайших окрестностях.

6 августа 1817 года две женщины видели, как в порт Кэп-Энн, который простирался к северу от Глочестерского рейда, заплыл морской монстр, напоминавший огромного змея. Мало кто обращал внимание на их взволнованную болтовню, истинность которой подтвердили еще несколько рыбаков, но уже через неделю целая толпа, в которую затесались и люди, известные своей честностью и здравомыслием, повидала в разное время подозрительное животное недалеко от того места, где эта история начала свое волнующее странствие по всему краю.

10 августа моряк по имени Амос Стори заметил его у самого берега, рядом с островком Тен-Паунд, в центре хорошо защищенного от океана Глочестерского рейда.

12 августа морской агент Соломон Аллен наблюдал из своей лодки нечто подобное, и зрелище повторилось на следующий день, причем длилось чуть ли не целые сутки. Он утверждал, что видел существо и в третий раз, 14 августа, и теперь уже никто не мог обвинить его в хвастовстве и невоздержанности на язык, поскольку теперь еще двадцать или тридцать человек присутствовали при появлении монстра. Среди них мировой судья Глочестера, почтенный Лонсон Нэш. В тот же день четыре вооруженных суденышка бросились преследовать чудовище, и корабельный плотник Мэттью Гаффни, без колебаний приблизившись к нему метров на десять, выстрелил почти в упор из мушкета в голову, впрочем безрезультатно.

Теперь не оставалось никаких сомнений: невероятный морской змей, ужас древних мореплавателей, повадился на Глочестерский рейд! Линнеевское общество Новой Англии решило срочно собрать заседание в Бостоне и назначить комиссию по расследованию, которой предстояло прояснить это дело. 19 августа комиссия была сформирована из тщательно отобранных членов общества: судья, почтенный Джон Девис, врач доктор Джекоб Бигелоу и натуралист Френсис Грей. Первой заботой этих господ была просьба к судье Нэшу немедленно собрать под присягой свидетельства всех тех, кому посчастливилось наблюдать чудовище.

Тем временем животное продолжало свои явления: во всяком случае, выстрел из мушкета совсем не отвадил его от рейда Глочестера. 15 августа купец по имени Джеймс Мэнсфилд видел его в каких-нибудь 180 метрах от берега. 16 августа зверя наблюдали с берега полковник Т. М. Перкинс и его друг мистер Ли. 17 августа еще четыре человека оказались в числе очевидцев: трое вышли в море в момент появления и приблизились к монстру настолько, что могли бы коснуться его веслом, а четвертый находился в самом порту. 18 августа животное долго созерцали два пассажира лодки. августа одна женщина заметила некий предмет на расстоянии 800 метров, который показался ей поначалу стволом дерева, выброшенным к восточной оконечности островка Тен-Паунд: предмет покоился частью на скале, а частью в воде. Заинтригованная, она схватила подзорную трубу, и тогда перед ее глазами предмет задвигался. В этот момент какие-то домашние хлопоты помешали ее наблюдению, а когда она возвратилась, то предмет исчез. Любопытно, но из другого, совершенно независимого источника мы узнаем, что в этот же день пара, катавшаяся в экипаже вдоль рейда, ясно видела морского змея, лежавшего на беловатом песке пляжа в 1, 5 метра от кромки прозрачной воды. августа, на заре, уже известный нам моряк Амос Стори еще раз разглядел монстра, очевидно вздремнувшего на воде. В течение нескольких последующих дней команды многих каботажных судов видели змея в открытом море, в некоторых случаях даже не зная, что нечто подобное наблюдалось много раз с земли. Следовательно, о коллективном самовнушении речи идти не может. О морском змее в 3 километрах к востоку от оконечности Кэп-Энн сообщил 28 августа капитан шхуны «Лаура» Сьюэлл Топпан и два его матроса, направлявшиеся из Ньюберипорта в Бостон. И до самого конца августа его видели то там, то здесь в окрестностях Кэп-Энн, в частности таможенники с судна береговой охраны, то есть люди, которых, как известно, не надуешь. Наконец, вполне возможно, что то же самое животное заметили дважды, 3 и 5 октября, в проливе Лонг-Айленд, почти у самого Нью-Йорка! 

Почтенный Лонсон Нэш выполнил свои обязанности судьи в естественно-научной области с такой ловкостью и добросовестностью, какую можно было только ожидать от профессионального магистрата. Не откладывая дел в долгий ящик, он опросил по отдельности разных свидетелей, особенно обращая внимание на то, чтобы они не беседовали раньше друг с другом о содержании своих показаний. Чтобы сам следователь не влиял на других свидетелей, он сначала требовал, чтобы они рассказывали о том, что видели, своими словами. Чтобы постоянно классифицировать показания, судья Нэш предлагал им особую анкету, вопросы которой были основаны на стандартном списке, присланном комиссией Линнеевского общества. Пункты, которые следовало уточнить всем очевидцам, были следующие:

1) Когда вы увидели это животное в первый раз?

2) Сколько раз и в течение какого времени вы его видели?

3) В какую часть суток?

4) На каком расстоянии?

5) На какой близости к берегу?

6) Каков был его внешний вид?

7) Оно двигалось или отдыхало?

8) С какой скоростью животное перемещалось и в каком направлении?

9) Какие части животного поднимались из воды и насколько?

10) Казалось ли оно суставным или змеевидным?

11) Если оно извивалось, то изгибы были вертикальными или горизонтальными?

12) Сколько определенных частей тела высовывалось из воды одновременно?

13) Каковы были его цвет, длина и толщина?

14) Казался ли он гладким или шероховатым?

15) Каковы были размеры и форма головы; были на ней уши, рожки или другие отростки?

16) Опишите его глаза и рот.

17) Были ли у животного жабры или дыхательные отверстия ив каких местах?

18) Были ли у него плавники или лапы и в каких местах?

19) Были ли у него грива или волосы и где?

20) Как оканчивался его хвост?

21) Издавало ли оно какие-нибудь звуки?

22) Как вам показалось, животное преследовало кого-то, пыталось убежать или наблюдало за чем-то?

23) Видели ли вы одно животное или больше?

24) Кто видел его вместе с вами?

25) Сообщите другие примечательные факты.

Восемь подробных протоколов были составлены в Глочестере, а три других — в Бостоне. К ним следует прибавить личные воспоминания и комментарии почтенного Лонсона Нэша, одновременно и судьи и свидетеля, сообщение преподобного Уильяма Дженкса по поводу наблюдений в 1802 году его коллеги Каммингса и отчеты о четырех других появлениях морского змея в Новой Англии прошлого века, а также два других документа: подробный рапорт капитана Элканы Финнея о его встрече в 1815 году и, наконец, старинный текст епископа Понтоппидана.

Словом, комиссия Линнеевского общества предприняла расследование, начиная с того момента, до которого его довел больше чем полвека назад ученый скандинавский прелат, и на этот раз методы изучения соответствовали требованиям современного им научного поиска. В качестве примера приведем здесь одно из собранных показаний, оказавшееся примечательнее всех прочих и, на наш взгляд, живописнее других:

«Я, нижеподписавшийся, Мэттью Гафни, Глочестер, графство Эссекс, по профессии корабельный плотник, даю следующие показания и заявляю, что:

14 августа 1817 года, между четырьмя и пятью часами пополудни, я видел странное морское животное, напоминающее змея, на рейде указанного порта Глочестера. Я находился в лодке, метрах в десяти от него. Его голова была побольше бочонка в четыре галлона (около 15л), тело было толщиной с бочку в баррель, а длину я оцениваю по меньшей мере в двенадцать метров, одной той части, которую можно было видеть. Верх головы был темного цвета, а низ казался почти белым, как и видимая часть живота длиной около метра. Я полагаю, что и весь живот был белым.

Я выстрелил в него в тот момент, когда находился ближе всего. У меня был хороший мушкет, который я всегда держал в порядке. Я целил в голову, и думаю, что попал. Сразу же, как только я выстрелил, он повернулся в мою сторону и, как показалось, двинулся на меня, но нырнул в воду и, проскользнув под лодкой, появился только через сотню метров от того места, с которого исчез. Он нырял не головой вниз, как рыба, а, казалось, пускался сразу на дно камнем.

Мой мушкет стреляет пулями в одну восемнадцатую фунта ( 25 г ), и думаю, что никто в городе не побьет меня в меткости. Я видел животное еще несколько раз, но никогда так хорошо, как в тот день. Его движения были вертикальны, как у гусеницы».

Зарегистрировав это заявление, судья Нэш задал свидетелю ряд вопросов:

Вопрос:С какой скоростью он двигался?

Ответ:Ясказал бы — миля за две или три минуты, по меньшей мере (от 35 до 55 км/ч ).

В.: Он был гладким или шероховатым?

О.: Мне показался гладким, когда я целился в него, но я этого не утверждаю точно. Просто у меня возникло такое ощущение.

В.: Быстро ли он поворачивался, и если да, то какую принимал при этом форму?

О.: Он поворачивался быстро, и сначала это выглядело, как скоба, но потом голова приблизилась очень сильно к хвосту, и в тот момент, когда они стали параллельны, то, казалось, почти соприкоснулись.

В.: Показался ли он напуганным после вашего выстрела?

О.: Нет, он продолжал играться, как и прежде.

В.: Кто находился в лодке вместе с вами, когда вы стреляли в змея?

О.: Мой брат Даниель и Августин Веббер.

На этом опрос заканчивается, после чего свидетель клянется на Библии в правдивости всех своих показаний.

Что касается подобия стилей различных свидетельств, оно объясняется тем, что кто-то один — судья Нэш или, быть может, его секретарь — записывал их после всего рассказа. Но замечания и подчас строгая критика, следующие за некоторыми показаниями, удостоверяют, что магистрат ничуть не пытался искусственно согласовать сообщения. Между ними существуют неоспоримые расхождения и даже кое-какие противоречия, но только в том, что касается деталей. В общем, значительная часть свидетелей — — людей самой разной культуры, таких, как законники и рыбаки, священники и капитаны суденышек, военные в отставке и ремесленники, торговцы и конторщики, — проявляют удивительное единодушие, что позволяет очертить основные приметы виденного ими существа.

По своему внешнему виду монстр из Глочестера весьма походит на огромного змея. Часто оказывается, что кожа у него гладкая: темно-коричневого цвета, почти черного, иногда иссиня-черного, кроме нижней части тела, которую большинство определило как беловатую. Некоторые свидетели упоминали также пятна и полоски, отличные по цвету, более светлые на темных местах.

Животное, судя по всему, достигало длины от 12 до 15 метров в той части, которая высовывалась из воды, а в целом, без сомнения, измерялось 20 метрами. Видимая часть была толщиной от 25 до 30 сантиметров. Почти всегда животное держало голову поднятой над водой на высоте от 15 до 30 сантиметров, но никогда — в метре или двух, как у морских змеев, встречавшихся у побережья Мэна.

Он, казалось, двигался, извиваясь вертикально. Но кроме того, когда скользил по поверхности, можно было видеть множество маленьких горбов, число которых варьируется в разных показаниях от десятка до нескольких десятков. Когда же он не двигался, то и тогда оставался искривленным, хотя спина становилась гладкой. Существо должно было обладать необыкновенной гибкостью в горизонтальном плане, потому что было способно гнуться наподобие булавки. Когда зверь нырял, то делал это внезапно, идя вниз, как камень.

По всей видимости, он передвигался с большой быстротой: половина свидетелей оценивают скорость в пределах 35 — 55 километров в час, а некоторые — в 65 — 75 и даже в 110 километров в час! Заметим, что большие китообразные обычно путешествуют со скоростью 30 километров в час, но могут на коротких дистанциях ускоряться до 40, а кит-полосатик — до 48 километров в час. Майор Гевин Максвелл убежден, что косатки, когда им необходимо, разгоняются до 30 узлов — следовательно, до 55 километров в час. Быстрее их только рыбы, например, рыба-меч, способная развивать скорость до 100 километров в час.

Что касается анатомических подробностей морского чудища из Глочестера, то его уплощенная голова описывалась подобно змеиной или голове морской черепахи. Никому не удалось различить глаза. Один из очевидцев видел зияющую пасть, а другой — как из головы высунулся длинный отросток, вытянутый и остроконечный, который мог быть языком. Никто не заметил ноздрей, жаберных щелей или гривы.

Животное не казалось обеспокоенным присутствием лодок, но в то же время ничем не выказывало своей агрессивности. Оно было весьма миролюбиво и, видимо, питалось рыбами типа сельди.

Во всем этом никак нельзя углядеть ничего фантастического, ничего, что могло бы объясняться безудержным воображением. На самом деле, единственное свидетельство, которое весьма разнилось от остальных, принадлежало Соломону Аллену. Морской агент исчислял длину таинственного пришельца в 24 — 27 метров, сравнивал его голову по величине с лошадиной и утверждал, что она поднималась на 60 сантиметров из воды. Он видел, как поднимались одновременно около пятидесяти бугров, образующих спину монстра. Но это лишь один из двадцати свидетелей, приведенных к присяге, который счел зверя столь большим, поэтому в отношении его можно предположить склонность к преувеличениям. С подобным же подозрением следует относиться к его категорическому утверждению — оно тоже никем не разделялось! — что кожа была грубой и чешуйчатой, а извивы тела при движении — горизонтальными. Без сомнения, это замечательные черты анатомии зверя, но очевидно, что они обязаны своим появлением предвзятому суждению о природе чудовища. В высшей степени невозможно, что Соломон Аллен наблюдал некое другое неизвестное животное, принадлежащее к иному виду.

Когда комиссия Линнеевского общества высказала свое собственное мнение по поводу сущности таинственного путешественника, то оказалось, что и ее членам была не чужда удивительная слепота Соломона Аллена, которая помогла им проигнорировать все, в общем единодушные, показания очевидцев и те выводы, которые можно было бы сделать на их основе.

Исходя из способа, которым животное поворачивалось, согласно описаниям, превращаясь в некую большую петлю, так, что при этом крайние части находились почти параллельно друг другу, можно заключить, что зверь не был повсюду одинаково гибким и что его грудная клетка сохраняла твердость, а все извивы объяснялись мягкостью и подвижностью хвоста. По одному этому можно подозревать, что речь идет не о настоящем змее.

С другой стороны, та легкость, с которой животное погружалось в воду и которую подчеркивают многие наблюдатели, может объясняться лишь наличием плавников или ласт, расположенных по бокам и скрытых под водой. Увы, никто не отметил у зверя подобных членов, что сразу показало бы несостоятельность гипотезы о гигантском морском змее.

Кроме уплощенной формы головы, тонкой шеи и длинного тела именно многочисленные выпуклости, отмеченные ниже головы как некие изгибы, заставили подозревать в глочестерском визитере змея, хотя на самом деле рептилии совершенно неспособны, из-за строения своего позвоночника, на подобные судороги. Волнообразное движение животного только увеличивало иллюзию, напоминая змеиное ползание, но в силу вертикальности этого движения его нельзя отнести к пресмыкающимся.

Нет, морской змей из Массачусетса явно не мог быть змеей. И если бы Линнеевское общество заметило это вовремя, то можно было бы избежать промашки, столь тягостно отразившейся на его репутации…

Нетрудно представить, какой всплеск эмоций спровоцировали упорные появления в течение почти трех недель сказочного монстра на рейде Глочестера и в его окрестностях. Когда власти наконец уверились, что речь идет не о газетной «утке» и не о массовой галлюцинации, за голову зверя была назначена премия. Открыли подписку. Сумма, указанная в окончательном варианте, была так велика, что местные рыбаки, побросав все дела, бросились ловить чудовище. Обратились даже к китобоям Нантакета и попросили выслать двадцать самых славных гарпунщиков для борьбы с монстром. Но тот, видимо, забеспокоился из-за столь пристального интереса к его персоне и удалился в более гостеприимные воды.

Если неудачная охота на морского змея заняла много времени и стараний, то расследованию, проведенному по его поводу с такой мелочной тщательностью вначале, суждено было завершиться еще более плачевно.

Возникла мысль: а отчего монстр с таким упрямством кружит вдоль берега? Легкомысленно предположив, что речь идет о рептилии, эксперты из Линнеевского общества дали подобному поведению следующее логическое объяснение: как и морские черепахи, морской змей, вероятно, приплыл к земле, дабы отложить яйца. Местные энтузиасты бросились на поиски предполагаемого потомства. Стоит ли говорить, что они были безрезультатны.

Примерно через месяц после того как чудовище исчезло, двое мальчишек, игравших в поле у Лоблолли-Коув, на восток от Кэп-Энн, обнаружили маленькую черную змейку в метр длиной. Они подняли крик, на зов немедленно принесся их отец и с восторгом открыл, что у рептилии по всей длине спины — множество маленьких горбиков… точь-в-точь как у морского змея! Ведь все случилось в каких-то 50 — 60 метрах от моря. Набравшись храбрости и вооружившись внушительного вида вилами, крестьянин пронзил голову несчастного монстра. Позднее он был продан некоему Бичу, который хотел использовать его для показа за деньги. Но прежде славный малый отослал змея в Линнеевское общество, подчеркнув, что речь, должно быть, идет о юном морском змее, который вылупился из яйца, отложенного большим чудищем во время своего недавнего пребывания.

Комиссия приняла это предположение с невероятной легкостью, счастливыми глазами оглядела любопытную находку, которую тут же вскрыли и выполнили с нее несколько изящных анатомических рисунков для «Анналов» общества. Рисунки весьма ясно показывали неоспоримое родство малыша морского змея с черным ужом, весьма распространенным в этих краях, однако в конце концов было сделано такое заключение: речь идет о некоем родственном виде, который был окрещен Scoliophis atlanticus, или горбатый змей из Атлантики. Оставалось определить, принадлежит ли новооткрытая тварь к тому виду, гигантский представитель которого резвился на рейде Глочестера. Эксперты открыли дискуссию, запись которой заняла три с половиной странички в «Анналах», и вывели в итоге:

«Общество со всей решительностью, принимая во внимание, что оба животных сходны в стольких чертах, как основных, так и частных, а также ввиду того, что невозможно установить между ними никакого конкретного различия, кроме размеров, определяет их как двух представителей одного вида и считает возможным обозначать одним и тем же названием, до тех пор пока в результате более тщательного осмотра большого змея не будут выявлены какие-либо различия в строении, достаточно существенные, чтобы изменить данное определение».

Когда отчет комиссии Линнеевского общества Бостона достиг Европы, Дюкротэ де Бленвилль, профессор зоологии и сравнительной анатомии на факультете естественных наук в Париже, тотчас же опубликовал сообщение об этом в «Журнале физики, химии и естественной истории». Что более всего заинтересовало профессора в этом деле, так это открытие нового вида змей, «весьма отличных от прочих рептилий, с особенно необычным расположением позвоночника, ребер и способом передвижения, которые можно увидеть лишь у немногих или вообще ни у кого из других рептилий». На это Александр Лесуер, проживавший в это время в Бостоне, написал профессору, что он лично для очистки совести препарировал одну часть знаменитого Scoliophis atlanticus и нашел, что тот не что иное, как обыкновенный черный уж, искалеченный болезнью!

«…У меня нет никаких сомнений, — пишет Лесуер, — что это животное просто калека; может быть, его сильно ударили в молодости, и ущемленные части, оставшиеся такими навсегда, не смогли развиться дальше или, по крайней мере, развиться обычным образом, тогда как неповрежденные продолжали расти, как и должно, и доразвились совершенно нормально…»

Вы себе представляете, как порадовались все скептики, юмористы и другие насмешники? Все построение, возникшее в результате столь тщательного расследования, рухнуло под бурей смеха. Некоторые решили, что эксперты, виновные в столь грубой ошибке, были просто неспособны различить истинное от ложного и их следует признать простодушными жертвами мистификаторов, ясновидящих или болтливых пьяниц. Публика клялась, правда слишком рано, что больше ее не проведешь.

Однако Лесуер не довольствовался объявлением патологического характера сколиофиса. Он прибавил: «Что до знаменитого гигантского морского змея, чьим детенышем его посчитали, если он появится следующим летом, то я намерен лично его осмотреть».

С точки зрения общественного мнения дело было закрыто. Неизвестное животное, подозрительное с самого начала, стало объектом насмешек.

Невзирая на все эти превратности судьбы, 1817-й стал праздничным годом для нашего героя. Кроме того, что его увидело столько людей, он именно в этот год получил то, что можно было бы назвать его дворянским титулом: научное имя. В 1817 году крупный франко-американский натуралист Константин Самюэль Рафинеск-Шмалыд опубликовал в «Америкэн мансли мэгэзин» описание зверя из Глочестера, для которого предложил новое родовое имя Megophias, то есть «Большой змей».

Статья, в которой фигурировало это название, была перепечатана в 1819 году в «Философишэн мэгэзин» под своим изначальным названием: «Рассуждение по поводу водяных змей, морских змей и морских змеев».

Дав обзор новых видов настоящих морских змей, последняя из которых достигала от 2, 5 до 3 метров, Рафинеск продолжал:

«Этот последний вид кажется мне самым крупным из морских змей, которых доселе осматривали натуралисты. Но экземпляры и гораздо больших размеров появлялись в разное время. Если бы у меня было свободное время просмотреть все сообщения путешественников и историков, то, без сомнения, я мог бы привлечь внимание ко многим из них, но приходится отложить эту тягостную работу, и я вынужден предупредить всех тех, кто собирается вести изыскания в данной области, об обманчивом характере этих несовершенных и преувеличенных сообщений древних и неизвестных авторов. Каждый раз, когда они забывают упомянуть о чешуе или о хвосте их морских змеев, или когда они утверждают, что чешуи вообще не было, или что у них были жабры и плавники, будьте уверены — речь идет о самых настоящих рыбах, а вовсе не о змеях. Конечно, вполне вероятно, что существуют морские змеи без чешуи, так как подобное явление встречается у наземных змей; есть рыбы, снабженные чешуей и на вид лишенные плавников; но не существует рыб без жабер и змей с жабрами! На этой важной черте базируется разграничение классов.

Почти все авторы, которых мне довелось прочесть, игнорируют это очевидное различие и, по примеру древних греческих и римских писателей, нарекают морскими змеями больших угрей и других рыб, которых им посчастливилось увидеть. Боюсь, что с подобной же невнимательностью мы сталкиваемся у Понтоппидана в его «Естественной истории Норвегии», Монжиторе в «Достопримечательности Сицилии», Лега в «Путешествиях на остров Родригес» и так далее. Их наблюдения, так же как и факты, которые они сообщают, не менее ценны, поскольку относятся к диковинным неизвестным рыбам, редко наблюдаемым человеком».

Сразу скажем, что если Рафинеск явно ошибся в своем определении работы епископа Понтоппидана, то он был совершенно прав в том, что касалось трудов Монжиторе и Лега.

В своей работе по достопримечательностям Сицилии «Delia Sicilia ricercata nelle cose piu memorabili» (1742 — 1743) Антонио Монжиторе дает обзор всех морских монстров Средиземноморья. Среди них можно найти огромного спрута, несколько крупных китообразных и рыб. Единственные морские змеи, приведенные в этой антологии, — это те, которые напали на ловцов тунца у Сарики, близ Кастореале: «Рыбаки видели в ловушке рыб гораздо крупнее тунца, покрытых разноцветными пятнами, имевших, по мнению многих, форму змеи и которые были ужасны по виду; оказавшись в сети, они стали яростно биться, разрывая ячейки и выпуская всех тунцов».

Вероятней всего речь здесь идет об очень больших муренах с характерными пятнами (они могут достигать трех метров в длину) и которые так же агрессивны, как и прожорливы. Какой-то вид угрей встретил и доблестно прикончил Франсуа Лега с товарищами в 1693 — 1696 годах на скалах у острова Маврикий, куда голландская администрация без жалости выслала эту группу французских гугенотов, искавших места для колонии.

«Это был, — сообщает Лега, — ужасный змей, весивший шестьдесят фунтов и которого мы поначалу легкомысленно сочли миногой или конгром, то есть морским угрем. Но на самом деле этот предполагаемый угорь сразу показался нам необычайным силачом, и, кроме того, у него имелись плавники, которых, как мы знали, у морских змей не бывает. Впрочем, мы так привыкли встречать нечто новое на земле и в море, что общий вид этого зверя позволил нам заключить только, что это все же был угорь, которого мы раньше никогда не видели и который больше напоминал морскую змею, а не обычного конгра.

По сути, у него была голова змеи или крокодила, вооруженная длинными и острыми загнутыми зубами… но совсем другого размера. Что за странный угорь, сказали мы; какое чудовище! Какие ужасные зубы!»

Это, может быть, был и угорь, но тем не менее именно угорь либо мурена, пусть даже и в 30 килограммов — в этом, кстати, нет ничего необычного. В 1933 году рыбаки поймали экземпляр в 33 килограмма у Дунгенесса в Па-де-Кале! А в 1879-м на рынке в Лондоне появился 58-килограммовый. В «Иллюстрейтед Лондон ньюс» от 17 сентября 1904 года было опубликовано фото особи на 72 килограмма, выловленной возле Портсмута: его длина равнялась 275 сантиметрам. Встречаются и 3-метровые мурены.

Смысл замечаний Рафинеска кажется вполне очевидным, но не стоит забывать, что в начале прошлого столетия его мнение противоречило повсеместно распространенному убеждению, корни которого — в мрачных областях человеческого подсознания. Само собой разумелось, что Левиафан, изворотливый правитель царства Мрака, — змей, потому что ведь он был дьяволом! Так что чтобы разделаться со всем этим, требовалась не только ясность ума, но и определенное мужество.

Но перевороты никогда не совершаются сразу. И Рафинеск, высказав столь здравое суждение, был, безусловно, обманут некоторыми свидетельствами и не смог целиком сбросить ярмо идеи, принятой еще на заре времен, и потому, увы, поддержал классический тезис в том, что касалось природы морского змея с Глочестерского рейда:

«Из четырех разных животных, которых наблюдали последнее время американцы и названных морскими змеями, только один (змей из Массачусетса) кажется мне настоящим, второй — явно рыба, а два остальных — неясной природы».

Что это были за четыре животных?

Первый, конечно, тот зверь, которого так пристально исследовала комиссия Линнеевского общества. По правде говоря, Рафинеск проявил ту же неумелость в трактовке результатов их изысканий, как и сами бостонские эксперты. Ведь он указывал на чешую у чудовища, доверившись самому сомнительному сообщению Соломона Аллена, на «сдавленный хвост, закругленный наподобие весла», и, опираясь еще неизвестно на какую основу, без колебаний написал:

«Очевидно, это настоящий морской змей, принадлежащий к роду Pelamis, и я предлагаю назвать его Pelamis megophias, что значит: „большой морской змей пеламис“. Однако он может относиться и к другому виду, на что, кажется, указывают одинаковые (?) вытянутые чешуйки, и, следовательно, здесь необходим более тщательный осмотр, поэтому ему больше подходит название Megophias monstrosus».

Второго морского змея, упомянутого Рафинеском, встретил в июле 1818 на севере от Ирландии некий капитан Браун во время своего путешествия из Америки в Санкт-Петербург.

«Когда он двигался по воде, — сообщает наш ученый комментатор, — то его голова, шея и внешняя часть туловища держались прямо, как мачта; вокруг плавали морские свиньи и рыбы. Он был гладким, лишенным чешуи и с восемью жабрами (читай: жаберными щелями) под шеей, что определенно указывает на то, что он никак не принадлежал к змеям, а являлся неким новым видом рыбы».

Капитан Браун показал, что животное было темно-коричневого цвета сверху и грязно-белого снизу, что его голова была круглой и около 60 сантиметров в длину, рот 40 сантиметров в ширину и глаза, отодвинутые за челюсти, как у лошади. Совершенно точно, что в нем было примерно 58 футов длины, то есть 18 метров .

Это существо Рафинеск сближает с некоторыми угреобразными рыбами — сфагебранхами и с родом слитножаберников, которые относятся к весьма своеобычной группе рыб — синбранхов, которые характеризуются слиянием жаберных отверстий над горлом и отсутствием грудных и тазовых плавников. Но так как рыбы из этого рода обладают только одним или двумя жаберными отверстиями, то Рафинеск выдумал для чудовища капитана Брауна и новый род и вид — Octipos bicolar.

Если бы ученые удосужились действительно заострить внимание на восьми жаберных отверстиях, то проблема морского змея из Северной Атлантики тут же бы решилась, так как подтвердилось бы, что речь идет о рыбе. Но, как впоследствии подчеркивал доктор Удеманс, эти отверстия, очевидно, только показались таковыми, будучи всего лишь складками жира, как подбородки у толстяков. Так что следует признать, что Рафинеск был первым натуралистом, определившим морского змея как очень распространенный тип существа, вид гигантского угря, и это объяснение сейчас пользуется большой известностью в научной среде.

Третье животное, упомянутое Рафинеском, он сам назвал «алый морской змей». Его наблюдала в 1816 году в Атлантике вся команда нью-йоркского судна, очень близко к поверхности воды, и, по всей вероятности, это был кальмар рода Architeuthis, так как эти огромные головоногие часто принимают именно такой цвет. Голова чудища, названная остроконечной, была не чем иным, как кончиком хвоста кальмара, который этот моллюск выставляет вперед, когда пятится, кстати довольно привычным для него способом. И длина 40 футов, то есть 12 метров, которую ему приписывают, совсем не исключительна для архитевтиса.

Но в то время знакомство с этими невероятными чудовищами было еще весьма и весьма шапочным, и Рафинеск даже не пытался вспомнить о них в своем объяснении. Он предпочел высказать предположение, совершенно необоснованное, что алый зверь был рыбой, вероятно, того же рода, что предыдущий — Octipos.

Четвертый морской змей Рафинеска — это тот, которого встретил у Новой Земли в 1805 году уже упоминавшийся У. Ли и которому он приписал «коленчатые бугорки» на темно-зеленой спине и длину 60 метров .

«Этот, — подчеркивает Рафинеск, — кажется, самый крупный из всех, и его можно назвать Pelamis monstrosus; но если обнаружится существование других видов таких же размеров, то следует назвать его Pelamis chloronotis или „Пеламис с зеленой спиной“.

Из всех поспешных диагнозов Рафинеска стоит отметить только одно радостное обстоятельство. Морской змей, которого видели и описали жители Новой Англии, получил научное имя, которое, согласно международным договоренностям по зоологической номенклатуре, ему полагалось носить впредь: Megophias monstrosus Рафинеска.

Среди представителей естественных наук в ту пору было несколько колоритных знаменитостей, но самым колоритным, самым живописным, конечно, был Константэн Самуэль Рафинеск.

Люди, в общем, с сомнением относятся к тому, что выходит за рамки их традиционных представлений: считалось, что рыбы должны плавать по морям, окаменелости — оставаться в своем далеком прошлом и никак не оживать, что азиаты лицемерны и жестоки и что ученый — это существо серьезное, чопорное, занятое священнодействиями и иногда слегка балованное, а иначе и быть не может. «Ненатуральный натуралист», которым был, по словам Виктора фон Хагена, Рафинеск, ни за что не желал вписываться в тогдашние представления всего мира.

Этот карикатурный ученый вызывал смех и странным поведением, и эксцентричностью прически, и бородой анахорета, которую он время от времени отращивал, и невероятным пренебрежением собственным гардеробом, и непочитанием буквально всех авторитетов, и страстью коллекционера, который, раздобыв какой-нибудь редкий или вовсе не известный экземпляр, мог забыть обо всем, кроме самых элементарных приличий, и ошеломляющим изобилием работ абсолютно на любые темы. Его считали маньяком, глупцом, вдохновенным идиотом.

Конечно, Рафинеск был излишне нервозен. Но какие нервы выдержат каскад ужасных ударов, которые преследовали его всю жизнь? И не надо удивляться тому, что на этой почве у него взросло несколько маний.

Маловероятно, что Константэн, родившийся в предместье Константинополя в 1783 году, унаследовал свой авантюрный и асоциальный нрав от отца, марсельского коммивояжера, который всегда был в разъездах и умер молодым где-то за морем. Мальчик перенес свое обожание на мать, которая сама еще была ребенком, и поэтому жестоко переживал ее новое замужество. Он сам, женившись однажды на Сицилии, уже объехав добрую часть мира, видел смерть своего первого ребенка. Затем жена бросила его ради бродячего комедианта. В 1815 году он решил бежать от своей поруганной любви, но судно, увезшее в Америку его и все его добро, напоролось на рифы у Лонг-Айленда. Рафинеску удалось добраться вплавь до берега, но все, чем он владел, поглотил океан: коллекции, которые состояли, помимо прочего, из пятидесяти коробок засушенных растений и полумиллиона раковин, внушительную картотеку, бесценное собрание книг, тысячи карточек, сотни гравюр на коже и сверх того — огромное количество неопубликованных рукописей — одним словом, итог двадцатилетних поисков и исследований.

Через несколько лет скромного существования французский натуралист, которого уже тогда считали одним из ведущих, в ряду Кандолля и Кювье, ученых, наконец был назначен профессором естественных наук в университет Лексингтона. Увы! По причине своей экстравагантности он вскоре стал мишенью для студенческих мистификаций. Он был посмешищем для коллег, которые завидовали его эрудиции и оригинальности взглядов и недоверчиво относились к той страстности, с какой он защищал свои теории, не трудясь снисходить до уровня их восприятия. В конце концов, после яростной стычки с ректором было решено, что этот натуралист со слишком кипучим темпераментом должен покинуть славное научное учреждение.

Сегодня тот же университет гордится честью называть его имя среди своего профессорского состава. И теперь уже самые известные историки американской науки называют Рафинеска замечательнейшим ее представителем. Давший описания тысячи новых видов, большая часть которых ценна и теперь, этот гигант естественных наук, как никто другой, заслуживает чести первооткрывателя флоры и фауны Северной Америки.

Есть поразительное сходство в судьбах крестного отца морского змея Рафинеска и крестного отца гигантского спрута Пьера Дени де Монфора, другого проклятого натуралиста, который жил в ту же эпоху. Они оба были вспыльчивы и нервны, много путешествовали, брались за все, были эрудированны и талантливы, горды и тщеславны, обладали эксцентричными манерами, и оба были непоняты и осмеяны, и кончили оба тем, что унизились до самой неблагодарной работы, чтобы удержаться на плаву: один определял раковины для торгующих натуралистов, а другой продавал снадобья, и умерли оба в ужасающей нищете в возрасте пятидесяти шести лет.

Дени де Монфор, ставший алкоголиком, был найден в парижской сточной канаве. Конец Рафинеска, чуть более достойный, может послужить сюжетом для драмы.

После долгих страданий от рака, который поразил его печень и желудок, несчастный Константэн умер за рабочим столом 18 сентября 1840 года. В его скрюченных пальцах было зажато гусиное перо, которым он записал последние слова надежды: «Time renders justice to all alike» («Время воздаст всем по справедливости»).

Рафинеск оказался настолько нищ, что его квартировладелец продал труп в медицинскую школу, чтобы возместить себе недоданную плату за жилье. Страдалец избежал позора публичного вскрытия только потому, что два его верных друга под покровом темноты вытащили его тело на веревке через окно, чтобы по крайней мере похоронить его на кладбище для туземцев и бродяг.

Морской змей, этот пария в зоологии, неустанный странник, не дающийся в руки, осмеянный одними и напугавший других, стал крестником достойного человека. Ему остается пожелать только одно: чтобы и зверь не кончил дни, как ученый, в нищете и одиночестве, забытый всеми, чьи бренные останки были принесены в жертву корысти.

Доныне одно название морского змея вызывает только улыбку. Не дай вам бог в обществе признаться в том, что вы верите в существование этого животного, если, конечно, вы не хотите, чтобы вас приняли за простака. Разрешено верить в дома с привидениями, в угрозу внеземного нашествия, в чудесные исцеления и телекинез, но только не в морского змея. И если вы писатель, всерьез занимающийся этой темой, то лучше отдалить тот день, когда вам взбредет в голову написать книгу на этот сюжет. Мы обещаем вам взрыв глупого хохота или пожимания плечами и покачивание головой с откровенным сочувствием сотрудников академических институтов.

Едва ли можно поверить теперь, что были времена — и не столь уж давние, — когда по поводу морского змея научные мнения разделились и он стал центральной фигурой в статьях специальных журналов. В ходе расследования, проводимого в 1817 году комиссией Линнеевского общества Бостона, весь ученый мир трепетал, ожидая итогов. Замечательным примером этого переполоха служит обильная переписка тех лет между будущим американским государственным деятелем, а тогда жителем Парижа Эдвардом Эвереттом и прославленным Фридрихом фон Блуменбахом, профессором зоологии в Геттингене; между генералом Девидом Хем-фрисом из Линнеевского общества Бостона, который входил в штаб Джорджа Вашингтона во время Войны за независимость, и сэром Джозефом Бэнксом, президентом и основателем Королевского общества Лондона и арбитром по естественным наукам по всей Англии; между двумя выдающимися зоологами: Томасом Сэем из Филадельфии и Уильямом Е. Личем, помощником хранителя отдела естественной истории Британского музея; не считая Александра Лезуэ, бывшего товарища по путешествиям Перона и Дюкротэ де Бленвилля, профессора зоологии и сравнительной анатомии на парижском факультете. Американский ученый, гораздо более известный в то время, чем бедный Рафинеск, — профессор У. Д. Пек, даже он в 1818 году, собрав несколько древних свидетельств, категорически высказался в пользу существования чудовища, которого он также считал настоящим змеем огромных размеров. Что тогда был перед ним Рафинеск, тридцатитрехлетний беженец с Сицилии, едва прибывший в Америку?

После грандиозной оплошности, допущенной экспертами из бостонской комиссии по расследованию, ситуация радикально переменилась. Отныне ни один натуралист не осмеливался с симпатией заговаривать о морском змее. А череда газетных надувательств, главным героем которых стал морской монстр, окончательно добила дело с глочестерским рейдом.

Сначала были слухи, невинным распространителем которых стал преподобный Уильяме Дженкс, простодушно пересказав их комиссии Линнеевского общества в 1817 году. Некий господин Степлз рассказал ему, «что в 1780 году, когда некая шхуна встала на якорь в устье реки или в бухте, одно из этих огромных созданий запрыгнуло на нее и улеглось между мачт; люди со страху попрятались в трюме, а корабль под весом змея пошел ко дну. Водоизмещение шхуны было восемнадцать тонн».

То, что это занятное сообщение было или целиком чистой выдумкой, или — того больше — искажением какого-то другого происшествия (гибель судна в торнадо, или даже — кто знает? — от «рук» гигантского кальмара), ясно потому, что оно ни в чем не сходится с бесчисленными свидетельствами о морском змее как о существе безобидном и, во всяком уж случае, неспособном на атаку без причин. По правде сказать, вся история весьма напоминает древние скандинавские саги: можно даже биться об заклад, что ее создатель был вдохновлен гравюрой из книги Олая Магнуса. Господин Степлз вздумал обессмертить свое имя, став отцом первого воображаемого морского змея, но эта сомнительная честь могла принадлежать и кому-то другому.

Последующая история, которая заполнила весной 1818 года страницы многих газет Бостона, Нью-Йорка и других американских городов, немногим менее фантастична. Проницательные читатели не замедлили отыскать в ней серьезные противоречия.

«Я, нижеподписавшийся Джозеф Вудворд, капитан шхуны „Адамант“ из Хингхэма, вел свое судно из Пе-нобскота в Хингхэм, по курсу ост-норд-ост, и находился в десяти лье от берега, когда в прошлое воскресенье в два часа пополудни заметил на поверхности воды нечто, напоминающее по размерам большую лодку. Предположив, что это может быть часть корабля, потерпевшего крушение, я приблизился к нему, но, оказавшись в нескольких локтях, обнаружил, к своему огромному изумлению и удивлению экипажа, что это чудовищный змей. Когда я приблизился еще, он свернулся, а потом тотчас развернулся и удалился с чрезвычайной быстротой. Когда мы снова подплыли, он опять изогнулся в спираль и метнулся больше чем на двадцать метров от носа судна.

Я приказал зарядить пушки ядрами, а мушкеты пулями. Затем выстрелил в чудище; и я, и моя команда отчетливо слышали, как пули и ядра чиркают по его телу, а потом отскакивают, как будто наткнувшись на скалу. Змей встряхнул совершенно необыкновенным способом головой и хвостом и двинулся, раскрыв пасть, на наше судно. Я приказал опять зарядить пушки и сам навел одну на его горло; но он оказался так близко, что весь экипаж объял ужас и мы не могли думать ни о чем, кроме как улизнуть. Змей почти коснулся корабля, и если бы я не развернул его другим боком, то он неминуемо протаранил бы борт. Чудовище нырнуло, а через мгновение мы увидели, как оно появилось вновь, голова его была по одну сторону, а хвост по другую, как будто он собирался нас приподнять и опрокинуть. Однако никакого удара мы не почувствовали. Змей оставался рядом с нами пять часов, то отплывая, то возвращаясь.

Страх, который он вызвал у нас сначала, понемногу рассеялся, и мы воспользовались возможностью оглядеть его со вниманием. Я полагаю, что длина его была сорок метров; голова — от трех шестидесяти пяти до четырех двадцати; диаметр туловища у шеи не меньше метра восьмидесяти; размеры головы были пропорциональны телу. Он был черноватого цвета; жабры располагались где-то в трех метрах шестидесяти пяти сантиметрах от макушки. Одним словом, это было собрание ужаснейших черт.

Когда он сворачивался, то располагал хвост так, чтобы тот помогал прыгать с наибольшей силой; он двигался в любом направлении с большой легкостью и удивительной быстротой.

(Джозеф Вудворд, Хингхэм, 12 мая 1818 года.)

Это заявление подтверждают Питер Холмс и Джон Мэйо, которые свидетельствовали под присягой перед мировым судьей».

Несмотря на официальный характер, это прибавление лишь режет ухо читателю, так как гораздо важнее было бы указать имя мирового судьи, чем свидетелей, чью личность весьма нелегко установить.

Свидетельство капитана Вудворда, однако, перепечатали, без малейших иронических комментариев, и вполне солидные научные журналы, и уважаемый Лоренц Окен в своем «Изис». Через тридцать лет его еще раз опубликовал в Лондоне издатель «Зоолога» Эдвард Ньюмен, который со вниманием отслеживал все, что касалось морского чудовища. Именно эта последняя публикация вызвала вспышку негодования у одного из читателей, У. У. Купера из Клейнса в Ворчестершире.

Хорошенько вчитавшись в заявление капитана Вуд-ворда, он обнаружил в нем ряд сомнительных мест, и особенно подчеркнул следующее:

«Капитан Вудворд говорит, что животное передвигалось с исключительной быстротой, или, как он выразился чуть дальше, изумительной; что когда он выстрелил в животное, то оно находилось всего лишь в двадцати метрах от носа корабля, каковая часть, по всей видимости, была самой ближней к зверю; что он зарядил пушку и прицелился в горло животному — понятное дело все это, пока чудовище приближалось. Но прежде чем он выстрелил, всю команду объял ужас, и он развернул судно другим боком, чтобы улизнуть. Следовательно, перед нами животное в двадцати метрах от корабля, способное перемещаться с изумительной быстротой и которое тем не менее оставляет время зарядить пушку, прицелиться в горло и, наконец, развернуть судно. И вправду покладистый змей! И что еще почти так же странно: даже не указано положение жа-бер — и это при такой дотошности измерений капитана Вудворда! — и нет никакого описания чешуи или панциря, что позволило бы понять, почему капитан Вудворд и его команда ясно слышали, „как ядра и пули чиркали по туловищу, но тут же отскакивали, как будто наткнувшись на скалу“.

Господин Купер прибавляет, что он не искал в этой истории того, что было заявлено, — «правды, только правды, ничего, кроме правды», но что он лично, впрочем, убежден в существовании морского чудовища, еще неизвестного науке.

За границей мистификаторам не удалось переплюнуть историю «Адаманта». Однако в весьма разборчивой лондонской «Литерери газетт» можно прочитать от 31 января 1818 года следующее:

«По сообщениям из Марселя, морской монстр огромных размеров был замечен у побережья Калабрии. Несколько рыбаков заметили в море огонь и решили, что это терпящее бедствие каботажное судно. Но они приблизились к чудовищу, чьи движения производили фосфорическое свечение, которое они и приняли за огонь. Они также видели густой дым и слышали замогильное мычание, и поэтому судно немедленно развернули к берегу. По рассказу рыбаков, монстр поднимался до внушительной высоты, а затем нырял снова в воду, да так, что, хотя ночь была спокойной, они были все покрыты брызгами. Есть большая вероятность того, что это великий морской змей, не так давно виденный на американском берегу и пересекший Атлантику».

Если монстр-кораблекрушитель из первоначальной басни господина Степлза был плодом вдохновенного изучения Олая Магнуса, то этот, дымящий и фосфоресцирующий, происходит по прямой линии от ужаснейшего Левиафана библейских времен!

Стоит заметить, с какой затаенной ловкостью авторы отрывка указывают источники своей информации: об итальянцах говорят французы, и, таким образом, ответственность за это экстравагантное сочинение перекладывается на совесть исконных недругов Англии. В отместку ли, нет — неизвестно, но французы тут же подхватили эстафету и состряпали бредовый анекдот о морском змее — да что я говорю? — о целой орде морских змеев, увиденных с британского брига «Элефант». Анекдот был опубликован 3 февраля 1820 года в «Европейском цензоре», предположительно по одной заметке из Дюнкерка.

Дело было 15 ноября 1819 года. На следующий день один из моряков написал своему другу, желая поставить его в известность о драматическом происшествии, которому он был свидетелем и даже стал одной из жертв:

«Вчера в пять часов утра, когда мы плыли под малыми парусами, вдруг наше судно сотряслось; вахтенные решили, что мы ударились о скалу или сели на мель. Тогда мы находились в трехстах милях от берега. В следующий момент все высыпали на мостик и когда принялись выискивать причину нашего ужаса, то свет луны озарил нескольких морских чудовищ жуткой величины, которые резвились вокруг нас. Одно из них было так близко к судну, что поднятой им волной сбило с ног двух человек на мостике. С наступлением дня мы насчитали более двадцати таких монстров рядом с нами. Мы различили среди них одного, который, казалось, был гораздо больше пятидесяти футов ( 15 м ) в длину; он в ярости бросился к судну со стороны правого борта. Канонир, воспользовавшись мгновением, когда тот открыл пасть, направил прямо в нее ядро. Монстр отплыл и издох, а остальные бросились в бегство, напуганные звуком выстрела.. Тогда мы спустили на воду шлюпку и взяли на буксир животное, которое было морским змеем, как и те, о которых столько говорили; в нем было сто футов ( 30 м ); мы разрубили его на части, и я сохранил клыки, чтобы подарить вам по возвращении в Англию».

Бессмысленно добавлять, что этот бесценный трофей никогда не попал в отдел естественной истории Британского музея.

Вспомним, что после волнения, произошедшего в связи с затянувшимся пребыванием морского змея на глочестерском рейде летом 1817 года, за голову монстра была назначена награда. Следующим летом вдоль всего побережья Новой Англии снова заговорили о морском змее. Совершенно очевидно, что, после того как чудовище приобрело подобную популярность, не замедлили появиться новые «утки», которые тут же смешались с истинными наблюдениями.

Началось все на юге, где в море у мыса Генри, в Виргинии, капитан брига «Уилсон» встретил на поверхности океана монстра длиной 57 метров, не меньше, которого поначалу принял за обломки кораблекрушения. Капитан отрядил лодку осмотреть их вблизи. То, что животное никак не отреагировало ни бегством, ни нападением, казалось всего подозрительней. Через несколько дней, 19 июня, гораздо более деятельный морской змей объявился в гавани Сэг, в одной из бухт Лонг-Айленда, прямо перед Нью-Йорком; после этого назначили новую премию китобоям, которым удастся завладеть монстром. Еще через два дня в море у Кэп-Энн, в Массачусетсе, капитан пакетбота «Де-лия» Шубаэль Уэст видел — или, по крайней мере, утверждал, что видел, — то, что он принял за морского змея и огромное китообразное: змей с шумом хлестал беднягу хвостом, поднимаясь каждый раз метров на десять из воды для размаха. 27 июня рыбаки сообщили, что некий морской змей свился спиралью в одном месте на Портлендском рейде, в штате Мэн, а 2 июля его наблюдали у берега миссис Дж. Вебер и Р. Гамильтон. 9 июля он снова в Массачусетсе, и капитан Спарк со всей командой шхуны «Мери» видели то, что, надо думать, было морским змеем: он нагло плавал среди восьми или десяти китов и стегал их время от времени хвостом, как ковбой, ведущий коров на пастбище. Затем, 11-го, некоторое число граждан наблюдало одну особь, которая вела себя вполне нормально на рейде того же Портленда.

Наконец, 22 июля морской змей снова объявился на Глочестерском рейде в Массачусетсе. На следующий день он нагнал страху на рыбака и двух мальчишек, высунув голову на несколько метров прямо перед их лодкой и уставившись на них глазами величиной с бычьи. Наблюдения множились, и вскоре, 29-го, судно с рыбаками, вооруженными мушкетами, бросилось по следу чудовища. Тот спокойно пережил то ли семь, то ли восемь залпов и продолжал резвиться. Тогда на следующий день капитан Вебер и несколько китобоев решили попробовать приблизиться к нему хотя бы на 2 — 3 метра: на этот раз метнули гарпун, но тот отскочил от кожи животного, которое тут же скрылось, подняв такую волну, что лодка чудом не опрокинулась.

Агрессивность людей, казалось, напугала животное, так как, согласно многочисленным очевидцам, оно в последний раз появилось на следующий день в окрестностях Салема, в 20 километрах от берега, и его больше не видели в Глочестере до 12 августа, у гавани Сквем. В тот день его зафиксировал пятидесятилетний моряк Тимоти Ходжкинс, который возвращался на лодке из Ньюберипорта в компании двух молодых людей и некоего Джозефа Чейза из Брунсвика (Нью-Хемпшир). Представьте себе изумление моряка, который до сих пор не верил в существование морского змея, когда он увидел горбы на спине знаменитого монстра! Тот бросился прямо на их лодку и нырнул, да так3 что за раз покрыл расстояние в 50 метров. Когда он появился из воды, то был уже в 10 метрах. Тогда они рассмотрели его особенно подробно: «Голова поднималась из воды сантиметров на девяносто — сто пятьдесят; от начала шеи до первого горба было где-то метр восемьдесят; мы насчитали двадцать горбов и думаем, что каждый был на расстоянии примерно в полтора метра: его длина целиком не должна быть меньше тридцати шести метров… Голова была темно-коричневого цвета, по форме — как у тюленя и как будто светилась… Туловище — толщиной с бочку галлонов на шестьдесят — восемьдесят (от 200 до 300 л ), а голова — величиной с бочонок, потому что мы могли ее видеть, даже когда он уплыл от нас больше чем на три километра. Я думаю, он был совсем безобидный и поймать его можно без труда… Я не заметил ни плавников, ни жабер. Не видели мы и хвоста. Заметили только быструю дрожь всех частей, что, возможно, и было его способом передвижения».

Из этого весьма прозаического описания, в котором только размеры могли быть преувеличены, но не более, можно выделить прежде всего сравнение головы с тюленьей — а не со змеиной! — и упоминание безобидного нрава животного.

16 августа целая толпа наблюдала этого зверя у маяка Сквем. На этот раз настоящая флотилия китобоев, соблазненных наградой, ринулась в погоню. За несколько дней многочисленные суденышки буквально избороздили залив Массачусетс.

Среди охотников находился капитан Ричард Рич из Бостона, который командовал большим китобоем, в сопровождении двух других кораблей, гораздо меньших размеров, но хорошо снаряженных. 19 августа, когда монстра заметили у дамбы Сквема, они бросились туда и начали охоту. Погоня продолжалась семь часов. Животное постоянно держалось на значительной дистанции, но в какой-то момент оно поднырнуло под нос корабля капитана Рича. Тот улучил возможность и метнул гарпун, который достиг цели и погрузился, как показалось, на два фута.

Быстро, как кит, змей размотал двадцать локтей троса до самого крепления и увлек за собой суденышко. Он до того разогнался, что в конце концов гарпун вырвался.

Свидетельство одного из китобоев, который командовал маленькой баркой, было передано его братом, Самуэлем Декстером, которому он описал все приключение в письме. Там можно найти следующие черты таинственного животного: «У него не было ни чешуи, ни горбов на спине. Напротив, кожа была гладкой и похожей на угриную».

Через несколько дней бостонская газета «Дейли эдветайзе» объявила, что экспедиция, пущенная по следу морского змея, увенчалась успехом и монстр пойман. Он был величиной в сто двадцать футов, то есть тридцать шесть метров, и привезен в Глочестерский порт.

Поднятый с постели своим другом Эндрю Нортоном, профессор Пек, невзирая на преклонный возраст и скверное здоровье, немедленно бросился к месту происшествия. Но когда оба мужа прибыли в главную гавань, по разочарованной мине судьи Девиса, который их обогнал, они могли предугадать исход этой истории. «Нет, — вздохнул работник магистрата, — самого морского змея не поймали, но, кажется, привезли необычную рыбу огромной величины…»

Маленькая группа добралась до склада капитана Рича, где, пробившись через плотную толпу зевак, они наконец были допущены в маленькое темное помещение. Там уже нетерпеливо ожидали прочие господа. Торжественно внесли пленника, завернутого в кусок паруса. Казалось, что происходит открытие памятника. Стояла гробовая тишина. Но когда парус все-таки развернули, морской монстр оказался самым обычным тунцом. Конечно, весьма солидных размеров — метра три в длину, — но все же совершенно обыкновенным.

На самом деле все происходило, видимо, так: промотавшись впустую за морским змеем, который от раны только рассвирепел, капитан Рич и его компаньоны отказались от погони. Но, загарпунив большого тунца, они задумали замечательную вещь. Они сообщили в газеты, что их охота удалась. Уместно подчеркнуть, что, к чести бостонцев, виновников мистификации не линчевали на месте, а наградили премией за поимку столь впечатляющей рыбы.

Самое неприятное во всей этой истории то, что она получила в корне несоответствующую интерпретацию. Для недоверчивых вопрос был отныне решен. То, что тысячелетия принимали за огромного змея, оказалось всего лишь большим тунцом! Ведь китобои так замечательно это подтвердили: они загарпунили змея и привезли огромную рыбу… Но вот как только тунец мог поднимать голову и шею из воды и куда девались его горбы?

Следующим летом, 6 июня 1819 года, морской змей продолжил свои визиты в Массачусетс. Об этом рассказали капитан Хоукинс Уилер со шлюпа «Конкорд» и его второй помощник Гершем Беннет — все под присягой, перед судьей Теодором Имсом, — и что удивительно, их сообщение вполне соответствовало всем тем, которые скопились у комиссии Линнеевского общества.

В показаниях второго помощника даже дается дотошное описание головы животного, наблюдавшегося с расстояния менее 100 метров, и длина которого была оценена в 18 метров:

«Его голова была почти такой же длины, как и у лошади, но только настоящая, змеиная: сплющена наверху и приплюснута с боков; глаза были чуть выпучены и на значительном расстоянии, будто у жабы; они находились ближе ко рту животного, чем к его затылку».

В течение всего лета 1819 года американского морского змея созерцали на досуге очень многие, и часто те люди, чье социальное положение исключало всякую возможность их недобросовестного отношения или надувательства. Так, 13 августа монстр явил себя более чем двумстам зрителям сразу, в море у людных берегов Наханта, рядом с Линном в Массачусетсе. Среди прочих достойных бостонцев, таких, как почтенный Амос Лоуренс, текстильный магнат, или полковник Т. X. Перкинс, при этом присутствовал и районный шериф Джеймс Принс, который направил судье Девису замечательное описание животного. Он даже позволил себе одно замечание необычной важности, которое свидетельствовало как о его осторожности, так и проницательности:

«Его голова, казалось, находилась в девяноста сантиметрах от воды. Я насчитал тринадцать горбов на спине; члены моей семьи полагают, что их было пятнадцать… и считают, так же как и я сам, что в животном было по меньшей мере метров пятнадцать — восемнадцать длины. Однако след на воде мог позволить вообразить его большим, чем он был на самом деле; и волнение, возникавшее при его движении оригинальным способом, не могло ли оно создать видимость выпуклостей на спине? Я оставляю это на ваше усмотрение».

Несложно разглядеть, что на спокойном море все одновременно узкие и быстрые суденышки (как лодка-канадка или байдарка, снабженные мотором, к примеру) оставляют за собой очень характерный след, который выглядит как нитка из удлиненных выпуклостей, которая движется с той же скоростью, что и лодка: глядя на них, можно вообразить себе ряд горбов, расположенных через равные промежутки и часто весьма многочисленные. Очевидно, что подобный же след может оставлять за собой и очень быстрое животное, которое рассекает поверхность воды спинным плавником или своей узкой шеей. Признайтесь, подобное явление было довольно странно для эпохи, лишенной моторов, когда еще не существовало маленьких суденышек, способных его создать.

Однако тщательные наблюдения, проведенные через несколько дней профессиональными моряками, сократили до истинных пропорций значимость этого объяснения.

26 августа того же 1819 года преподобный Чивер Фелч, священник с американского военного судна «Индепенденс» (74 пушки), направил главному редактору «Бостон сентнел» письмо, в котором описывалась, и очень подробно, интересная встреча, произошедшая этим утром при большом количестве очевидцев.

В это время шхуна «Сайенс», вспомогательное судно при «Индепенденс», встало на якорь в Глочестерс-ком рейде, чтобы снять его план. Преподобный Фелч покинул порт в лодке с военного судна вместе с Уильямом Мелбоуном, который ей и командовал, гардемарином Блейком и четырьмя матросами на веслах, когда вдруг на поверхности воды, на расстоянии метров в 30 — 40, появилось нечто.

— Эге, а вот и ваш морской змей! — сострил командир, обращаясь к капеллану, который как-то признавался ему, что верит в существование чудовища.

Все разразились хохотом, но смех мгновенно сменился ужасом на их лицах, так как, сам того не желая, господин Мелбоун сказал правду. Все сидевшие в лодке вполне могли это осознать.

Животное нырнуло, затем снова появилось, уже в 20 метрах от шлюпки. Затем оно развернулось и направилось к островку Тен-Паунд. Моряки немедленно бросились в погоню, но поскольку шум и яростный плеск гребли, по их мнению, должен был раздражать чудовище, они ограничились одним кормовым веслом. Животное продолжило свои забавы между островком и Стэйдж-Пойнтом. Прибыв туда, командир и капеллан поняли, что теперь им гораздо легче наблюдать монстpa и измерить его длину с помощью инструментов с берега, а не с лодки, которой зверь, видимо, не очень-то доверял.

Итак, они ступили на землю. Уже там Мелбоун вдруг принял решение, которое военные всегда принимают в том случае, когда нечто им не по душе: он приказал гардемарину Блейку отправиться на военное судно и выстрелить в змея, «чтобы попробовать, как на него подействует удар ядра в двенадцать фунтов». К счастью, змею стало явно не по себе в присутствии такой беспокойной свиты, и он мудро ретировался.

Потребовать таким образом от морского чудовища раскрыть свою природу и «показать флаг» было определенно делом пропащим. Глупое убийство из пушки этого зверя никак не позволило бы прояснить его таинственную природу. Раненное, оно могло также улизнуть, а убитое — тут же пошло бы ко дну без промедления. И его труп имел больше шансов затеряться в желудках тысяч морских шакалов, нежели быть выброшенным на берег. Вспомним-ка: ведь если некоторые киты и остаются на плаву после смерти, то это только за счет исключительной толщины слоя ворвани. Но это — удел настоящих китов, да и то особенно жирных. Вот почему китобои так торопятся накачать воздух в трупы загарпуненных кашалотов: чтобы не дать им утонуть.

Господин Мелбоун и его товарищи, однако, удосужились хорошенько рассмотреть чудовище за время своего получасового преследования.

— Я прилично знаком с морскими животными и их повадками и много времени провел на море, чтобы не обмануться, — заявил преподобный Фелч, который и дал следующее описание зверя:

«Он был темно-коричневого цвета, с белесостью под горлом. Его размеры нам не удалось измерить точно, но голова была примерно девяносто сантиметров в окружности, уплощенная и гораздо меньше туловища. Мы не видели его хвоста, а только тело от начала головы до самого дальнего горба: промежуток был метров в тридцать. Я указываю цифры с достаточной точностью, ибо привык измерять и оценивать размеры и расстояния.

Я насчитал четырнадцать горбов; первый был, скажем, метрах в трех — трех шестидесяти от головы, а остальные отстояли друг от друга метра на два. Их величина уменьшалась к хвосту. Эти горбы считали как с подзорной трубой, так и без нее. Господин Мелбоун насчитал тринадцать, господин Блейк утверждал, что их то ли тринадцать, то ли четырнадцать, и матросы сообщали примерно те же числа. Движения животного были иногда чрезвычайно быстры, а в другое время он мог оставаться почти совсем неподвижным. Он медленно разворачивался и нуждался для этого в большом пространстве. Иногда он плыл с большой скоростью под водой, как будто гнался за добычей. Выпуклости не имели отношения к его движению, ибо они были одинаковы, когда он двигался медленно и быстро. Его перемещения происходили в вертикальном плане и частью в горизонтальном, как у пресноводных рептилий. Я очень хорошо знаком с нашими местными змеями. Его движения были похожи.

Я укажу вам общую длину в сто футов, округляя; но могу назвать и сто тридцать ( 40 м ), считая и его хвост… То, что существует водное животное в виде змея, ныне не вызывает сомнений. Господин Мелбоун до того момента не верил. Сейчас никто не сможет его разубедить в существовании такого зверя».

Этот важный эпизод был удостоверен через двадцать семь лет вторым помощником Мелбоуна, ставшим к тому времени капитаном корабля, — У. С. Болтоном.

До середины сентября 1819 года залив Массачусетс снова стал сценой для наблюдений, которые заслуживают внимания. На этот раз у морского змея заметили три желтых ожерелья по 5 сантиметров толщиной и отстоящие друг от друга на 30 сантиметров. Эта деталь заставляет подумать, что речь идет о другом животном, принадлежащем родственному виду.

Доктор Удеманс попробовал в конце века дать этой тайне чрезвычайно изворотливое толкование: животное должно быть одновременно и жирным, и волосатым, и эти ожерелья указывают складки меха, высохшие на солнце. Но это могли быть и просто валики жира, выделившиеся на более светлом горле животного.

Мы не знаем, что думать по поводу морского змея, который 17 сентября следующего года атаковал галеон «Салли» у берегов Лонг-Айленда. Происшествие известно только по популярной гравюре того времени, весьма изящной, но содержащей следующую примечательную деталь: за ужасающей головой зверя, с пастью, усеянной зубами огромных размеров, — два херувимских крыла. Если рисунок выполнен по описаниям, то можно заключить, что предвзято настроенные свидетели приняли за крылья пару грудных плавников. Хотя до сих пор американским морским змеям ничего подобного не приписывали.

Но разве можно делать какие-либо выводы на основе рисунка, столь подозрительного во всех отношениях?

В течение десяти лет с 1817-го и года не проходило, чтобы морской змей не появлялся у восточного побережья Соединенных Штатов, особенно возлюбив Массачусетс и его окрестности. Его наблюдали сотни и даже тысячи людей при различных условиях. Некоторые из свидетельств, безусловно, преувеличены или драматизированы, другие вообще полностью выдуманы, но все они в целом, однако, производят убедительное впечатление.

В августе 1820 года морского змея видели многократно на море в штате Массачусетс. Один раз в Наханте, с террасы виллы полковника Т. Г. Перкинса, другой — у Филиппс-Бич, в Свампскотте. Здесь свидетелями явились четверо граждан Линна, которые работали в мастерской: Эндрю Рейнольде, Джонатан Льюис, Бенджамин Кинг и Джозеф Инголс.

Едва заметив зверя, трое из них бросились в лодку и приблизились к нему на 30 метров. Тут они разглядели его очень отчетливо.

«У него была, — заявляет Рейнольде, — голова примерно в девяносто сантиметров длины, смахивающая на яйцо, которая поднималась из воды при движении. На спине находилось много горбов, которые выступали из воды на восемнадцать — двадцать сантиметров. Он был совершенно черный».

Четверо мужчин изложили свои наблюдения перед мировым судьей Джоном Принсом-младшим, который привел их к присяге. Их показания соответствовали друг другу совершенно, кроме вечно щекотливого вопроса о размерах.

Рейнольде сказал, что зверь был от 15 до 18 метров в длину. Кинг, который насчитал сразу двадцать три горба, утверждал, что монстр достигал примерно 21 метра, и указывал, что, находясь на самом носу лодки, он видел все гораздо лучше остальных. По Инголсу, остававшемуся на земле, животное было 6 метров, но он признал, что если бы был чуть поближе, то лучше бы смог оценить истинные размеры.

В течение лета 1821 года о морском змее снова доносят из Массачусетса: опять из Наханта от членов семьи полковника Перкинса, из окрестностей острова Нантакет от уважаемого купца Френсиса Джоя и из бухты Плимут от трех господ Уэстонов, родом из Дакс-бери. 2 августа, уже на Портсмудском рейде в Нью-Хэмпшире, его долго и дважды наблюдал инспектор таможни в Нью-Кастле Самуэль Дункан, который вместе со своим восемнадцатилетним сыном и неким Джонатаном Веннардом находился на одном китобойном судне. Правда, второй раз он видел змея один, и уже с другого корабля.

Этот змей, передвигаясь, одновременно приподнимал пять горбов, расположенных с промежутками но полтора метра. Сначала инспектор решил, что это пять косаток, плывущих гуськом. Но сложно представить, что эти мелкие китообразные целых полтора часа исполняли подобный балет.

Минуем наблюдения, почти каждодневные, в Наханте летом 1822 года и перескочим на год вперед, чтобы отметить: господин Френсис Джонсон-младший тоже поначалу вообразил 12 июля, что наблюдает стаю косаток.

«Но через два часа, — рассказывает он, — я услышал шум и увидел, примерно в двадцати метрах от себя, голову то ли змея, то ли рыбы, высунутую приблизительно на шестьдесят сантиметров, а вместе с ней — шесть или восемь бугров (первый около метра восьмидесяти от головы), все разделенные одинаковыми промежутками и поднятые где-то на пятнадцать сантиметров над водой. Животное направлялось на восток со скоростью пять миль в час ( 9 км ), совершая волнообразные телодвижения, как гусеница».

Как можно понять из показаний свидетелей, часто морского змея принимают за стаю морских свиней (или ствол дерева). Впрочем, подобные заблуждения всегда исчезают при более внимательном или долгом наблюдении.

Все лето 1824 года морской змей исправно посещал Массачусетс. Его видело в море у Плам-Айленд семейство Рагглзов из графства Бристоль и у Литтл-Боарс-Хед — двое господ из Портсмута.

Конечно, удивительно, что нет никаких следов пребывания нашего героя в Массачусетсе следующим летом, но это означает только то, что он почему-то не прибыл. Во всяком случае, о нем в это время заговорили в Канаде, в Новой Шотландии, то есть в 600 километрах от привычного места. 15 июля морского змея наблюдали на рейде Галифакса, с трех независимых пунктов: из экипажа — молодой человек в компании множества барышень; из дома — хозяин кожевенной мастерской, господин Горхем, окруженный своей семьей и слугами; с лодки — господин Уильям Барри и несколько его товарищей. Последний свидетель насчитал восемь «колец» на воде. Без сомнения, это — горбы.

Однако 38 июня 1826 года морской змей доказал свою верность Массачусетсу, явив себя у Кейп-Кода целой команде одного корабля. И в 1827 году его встречали между островом Нантакет и Коннектикутом — капитан Кольман со шлюпа «Левант». Наконец, змей был поражен гарпуном в 6 лье от Маунт-Дезерт-Рок капитаном Девидом Турло со шхуны «Лидия».

Капитан Турло доложил, что он отвалил от своего судна на лодке, дабы поудить макрелей, и вдруг перед ним объявился морской змей. Так как на борту был гарпун, он приблизился к монстру и вонзил в него оружие. Ошеломленное животное потащило шлюпку за собой, но, немного проплыв, вдруг остановилось и удивленно высунуло на метр восемьдесят — два свою голову, во всем похожую на акулью. Затем чудовище снова отправилось в путь, трос оборвался, и оно удалилось с гарпуном в теле.

Когда же капитан вновь занялся рыбалкой, то змей — может быть, другой — опять вынырнул рядом с ним. Наш рыбак явно встревожился из-за столь пристального к нему интереса и поспешно погреб к кораблю, стоявшему на якоре в 3 милях. Чудовище все это время эскортировало его на уважительном расстоянии.

Если верить Турло, оба зверя были от 20 до 24 метров в длину, темного цвета и с большими чешуйками.

Эта последняя черта, придающая подозрительному животному сходство с акулой, настолько расходится с обычными описаниями, что только уменьшает доверие к этой истории, во всем остальном совершенно ординарной.

За редкими исключениями, многочисленные свидетельства, поступавшие целых десять лет с восточного побережья Соединенных Штатов, весьма однообразны в том, что касается и основных черт, и деталей. Поэтому в 1827 году прославленный американский химик и геолог, профессор Бенджамин Силлимен — увы, с такой досадной фамилией (silly man означает «глупец») — без колебаний написал в одном из журналов, посвященных проблемам науки: «Нам кажется поразительным, что всякий, кто видел собрание свидетельств, еще может сомневаться в существовании морского змея». По другую сторону океана известный ботаник Уильям Джексон Хукер высказал подобное же мнение по поводу знаменитого морского монстра в эдинбургском научном журнале.

Оптимизм обоих ученых никак не учитывал естественной лени людей, которым легче без оговорок отрицать факты, чем дать себе труд тщательно проанализировать все аргументы. Отвращенная многочисленными надувательствами, следовавшими одно за другим, публика с каждым днем все более ироничным и насмешливым образом демонстрировала свое недоверие ко всем этим слухам, особенно в Америке, и бедные очевидцы превращались в мишени для шуточек и потех. В Новой Англии местный бард Джон Брейнард написал даже оду морскому змею, смысл которой можно понять по такому отрывку (стихи не рифмуются, если читать их без местного акцента):

But go not to Nahant, lest men should swear
You are a great deal bigger than you are.

Что можно перевести такими же неумелыми виршами:

Но не езди в Нахант, а то станешь знаменит,
Что, мол, больше в тыщу раз, чем ты кажешься на вид.

Ничто лучше не выражает этого нездорового состояния, созданного мало-помалу цепью досадных промашек и мистификаций, чем шутовская конференция, проведенная в октябре 1828 года профессором Самуэлем Летэмом Митчелом перед «Лицеем» в Нью-Йорке, объявленной под таким смешливым названием: «The History of Sea-Serpentism» («История морского змеизма»).

В своем докладе профессор сослался, с несколько тяжеловесной иронией, на все происшествия, в итоге которых морской змей оказывался или гигантской акулой, или черным ужом, или большим тунцом. Он прибавил даже несколько анекдотов собственного сочинения, поведав, как некто на озере Онтарио принял за сказочного монстра утку с утятами и как на озере Эри мертвое дерево стало объектом подобного же ошибочного определения. Наконец профессор заразил всю аудиторию весельем, напомнив читателям одну статью в журнале: там аллегорически, в виде морского змея, пожирающего мелких рыбешек, представлен первый пароход, который отправился вдоль побережья Массачусетса и побил всех своих конкурентов, шедших под парусом и на веслах! Но господин Митчел не довольствовался тем, что исказил сообщения о происшествиях, которые нам хорошо известны; кроме того, он оставил без внимания все наблюдения и свидетельства, гораздо более многочисленные, которые говорят о существовании морского змея. Ведущий заключил не без коварства:

«Одним словом, после всех ошибок, иллюзий и наглого вранья на эту тему все думающие люди должны принять, что лишь забавы морских свиней, ленивое движение гигантских акул и своеобразная внешность китообразных, которые имеют по одному плавнику на спине, могли породить эти байки, которые мы больше не будем комментировать».

С течением времени все сложнее и сложнее становилось отличить доброе зерно от плевел, то есть настоящие сообщения о морском змее от мистификаций. За десять лет регулярных летних появлений монстра у атлантических берегов Соединенных Штатов были опубликованы многочисленные свидетельства, и, следовательно, хорошо информированный и находчивый журналист мог отныне фабриковать драматические истории, придавая встречам с Левиафаном новый вид. Однако утешает, что хорошо информированные журналисты не теряют время на производство подобных «уток»: они осознают свой долг и знают, что в том, что касается сенсаций, реальность всегда превосходит вымысел, ведь у природы гораздо больше воображения, чем у самых находчивых людей.

У человека науки всегда должно возникать чувство недоверия, когда информация поступает от совершенно неизвестной личности и не подтверждается никакими другими свидетельствами. Что, к примеру, можно подумать о наблюдениях капитана Деланда со шхуны «Орел» 23 марта 1830 года?

По прибытию в Чарльстон, штат Южная Каролина, этот моряк заявил, что видел в одиннадцать часов утра указанного дня в миле от Симонс-Бей некое крупное животное, похожее на аллигатора: оно плавало на поверхности в каких-то 300 метрах от его судна. Капитан произвел ловкий маневр и приблизился к загадочной твари на расстояние в 25 или даже 20 метров. В тот момент, когда зверь замер совсем неподвижно, бравый моряк прицелился ему в затылок из мушкета и выстрелил.

Пуля явно достигла своей цели. К ужасу всего экипажа, монстр нырнул прямо под судно и нанес ему два или три яростных удара хвостом. Один из них пришелся на форштевень и был весьма ощутим для всех на борту.

«Им всем представилась возможность разглядеть своего врага, — сообщали газеты, — и они единодушны в том, что тот достигал двадцати метров в длину. Туловище было толстым, толще бочки на шестьдесят галлонов ( 240 л ), серого цвета, змеевидное, безо всяких видимых плавников и явственно покрыто чешуей; спина вся в выпуклостях или горбах, а голова и „клюв“ походили на аллигаторовы, причем голова была длиной метра в три и толщиной с добрый бочонок».

Кажется, еще один представитель той же породы, но гораздо меньших размеров, плескался неподалеку. Он исчез при выстреле, но потом обоих животных видели вместе.

Капитан Деланд прибавил, что неопознанный монстр, по его мнению, обладал силой вполне достаточной, чтобы повредить судну размеров «Орла», если не разрушить его целиком, и что он считает редкостной удачей, что ему удалось выжить и не испытать этой мощи в полной мере.

Немецкий медик и натуралист Людвиг Фридрих фон Фрорип перепечатал это сообщение в одном научном журнале с весьма хорошей репутацией, который тогда, следуя моде, оповещал публику обо всех встречах с морским змеем. Но представители научного мира отнеслись к этому происшествию весьма недоверчиво.

Как и другие истории, в которых в морского змея стреляли, и безо всякого видимого для него ущерба, эта тоже показалась кое-кому странной. На самом деле у подобной подозрительности нет никаких оснований: ведь существует бесчисленное множество животных, на которых оружие обычного калибра не производит никакого впечатления. Даже не говоря о наземных толстокожих, таких, как слоны и носороги, по поводу которых всем известно, что их уязвимые места весьма немногочисленны и малы по размерам, можно вспомнить о такой же непробиваемости у водных животных: крокодилов считают столь же неуязвимыми, так как пули отскакивают от их толстой чешуйчатой брони. Вероятно, то же самое может быть сказано и о большинстве доисторических рептилий, если они, конечно, дожили до наших дней. Некоторые рыбы защищены не хуже. Австралийский ихтиолог Уитли упоминает о поимке огромной рыбы-луны (Mola mola), чью кожу не могли повредить даже пули из винчестера!

Впрочем, должно быть, совсем не из-за неуязвимости морского змея доктор Удеманс в 1892 году выразился по поводу приключения капитана Деланда столь резко и недовольно:

«Я воспринимаю все это сообщение как басню, так как совсем не в обычае морского змея атаковать судно после того, как в него выстрелили: он всегда ныряет и исчезает».

Вот это довод!

Конечно, во многих учебниках по зоологии можно найти кучу данных по поведению того или иного животного в различных ситуациях. Точный перечень подобных черт поведения может говорить о некоторой норме или даже свидетельствовать о специфике того или иного вида, но приписывание этим признакам абсолютного характера — это, вероятно, наследие наивного картезианского представления о животном как о машине. Ни животные, ни тем более люди не являются роботами, у которых достаточно повернуть ручку, чтобы вызвать ту или иную определенную реакцию. Поэтому суждения о постоянно агрессивной или, наоборот, безобидной природе того или иного зверя, высказываемые как бывалыми охотниками, так и некоторыми зоологами, почти всегда грешат излишней обобщенностью, основанной чаще всего на чьем-либо личном единичном опыте. В действительности, даже при всех внешне схожих условиях, животное определенного вида может понестись во весь опор, вместо того чтобы оцепенеть от ужаса, упасть в обморок или рассвирепеть. Ведь и у него есть своя внутренняя логика или же некий вид сумасшествия, который приводит к абсурдным реакциям. А кто может разобраться в его сиюминутном душевном состоянии?

Так и в случае с «Орлом»: необычное поведение морского змея может быть объяснено близостью молодняка, о котором к тому же упоминается в сообщении. И было ли это поведение так уж необычно? Животное нырнуло, а то, что оно хлестнуло пару раз корабль хвостом, как раз и могло быть чистой случайностью.

По правде говоря, кажется, что столь суровое суждение доктора Удеманса было вызвано самим описанием животного, так как оно не совсем соответствовало классическим приметам чудовища — с кожей гладкой и черноватой и с особенно короткой сплюснутой головой, похожей на яйцо. Но ведь ничто не позволяет нам утверждать, что все крупные животные змеевидной формы в море должны быть анатомически подобны. Впрочем, монстр капитана Деланда с головой аллигатора отличался и по другим параметрам от морских змеев Новой Англии. Так, последние всегда появлялись в сезон между маем и октябрем, а этот хотя и возник в 1100 километрах к югу, но все-таки рановато, уже в марте. Наконец, не в первый и не в последний раз свидетели придавали «своему» морскому змею сходство с гигантским крокодилом. Уже Понтоппидан упоминает о поимке крестьянами Зундмера «змея с лапами» 6 метров в длину, который должен был, согласно его мнению, напоминать крокодила. И в следующих главах мы еще приведем примеры свидетельств, и весьма весомых, которые окажутся очень похожи на эту историю.

А историю капитана Деланда пока примем с сомнением.

Если огромный крокодил, встреченный «Орлом», был, может статься, не более чем плодом разыгравшегося воображения, то более классический морской змей Северной Америки по-прежнему продолжал являть все новые и новые свидетельства своего существования.

Все так же змеевидный, по-прежнему темного цвета, вытягивая голову над водой и извиваясь, как и раньше, демонстрируя те же самые многочисленные близкие друг к другу горбы, он появился в 1830 году у Кеннебека в штате Мэн перед тремя окаменевшими от страха рыбаками.

В 1831 году его заметил на рейде Бутбея капитан Уолден и экипаж корабля «Детектор», принадлежащего бдительной таможенной службе; они, не колеблясь, оценили его длину в 30 метров. В этот же год змей явил себя перед десятком наблюдателей в открытом море у Боарс-Хед, рядом с Хэмптон-Бич, одним из пляжей Лонг-Айленда, любимом месте пирушек ньюйоркцев. На этот раз его оценили в 45 метров длины, и насчитали от тридцати до сорока маленьких горбов на спине размером по 30 сантиметров. Также у него заметили то ли рог, то ли плавничок рядом с головой, что тогда было принято как некое змееведческое новшество, но впоследствии подтвердилось другими свидетельствами.

Снова бредни янки? Вряд ли с этим можно согласиться. Эволюции нашего героя в Северной Америке не ограничиваются только пределами США. Никакая граница не могла остановить морского змея, и американцы, которым любители наклеивать ярлыки уже давно приписывали особую наивность и детскую доверчивость, в данном случае — к счастью или несчастью? — никак не могут похвалиться монополией на больших змеевидных тварей по ту сторону Атлантики. Мы уже знаем, что в 1825 году змея видели в Канаде, в окрестностях Галифакса, Новая Шотландия. В 1833 году в это же место он заплыл снова, но на этот раз на глазах капитана и трех лейтенантов вооруженных сил ее величества королевы Британии, причем их сопровождал штабной кладовщик.

В заливе Махон эти господа взобрались на мостик яхты, дабы немного порыбачить, и вдруг оказались свидетелями ошеломляющего зрелища: мимо пронеслась большая стая черных дельфинов, которые, казалось, пребывали в состоянии весьма необычайного возбуждения. Восклицание одного из матросов тут же отвлекло внимание английских офицеров от дельфинов и обратило его на еще более необычное зрелище.

«На расстоянии в сто пятьдесят — двести метров по правому борту мы обнаружили голову и шею, похожие на змеиные, некоего обитателя глубин, который плыл, высоко задрав голову и вытянув ее чуть вперед, изогнув шею так, что мы даже могли видеть воду под ней. Существо передвигалось с большой скоростью, оставляя след на поверхности; от кончика головы до края задней части, которая скрывалась под водой, оно достигало, по нашим примерным оценкам, около двадцати четырех метров; и скорее это недооценки, чем переоценки…

Сложно дать точные данные по всем размерам этого объекта, особенно для частей под водой. Мы полагаем, что голова странного создания была длиной где-то в метр восемьдесят, и такой же длины — та часть шеи, которую мы могли разглядеть; общая длина, как мы уже говорили выше, была от двадцати четырех до тридцати метров. По толщине шея была со ствол среднего дерева. Голова и шея были темно-коричневого, почти черного цвета и отмечены нерегулярными беловатыми полосками».

Отчет о происшествии был подписан свидетелями, которые взяли на себя труд указать свои имена и чины, воинскую часть, к которой они относились, и даже дату получения воинского диплома, последнее, видимо, чтобы придать серьезности своему сообщению:

У. Сулливан, капитан, бригада карабинеров, 21 июня 1831 года; А. Маклахлан, лейтенант, бригада карабинеров, 5 августа 1824 года; Дж. П. Малькольм, младший лейтенант, бригада карабинеров, 13 августа 1830 года; В. О'Нил, лейтенант артиллерии, 7 июня 1816 года; Генри Инс, кладовщик главного штаба Галифакса.

Еще в этом «массовом» свидетельском показании можно обнаружить следующее категорическое утверждение:

«Здесь ни в коем случае не идет речь об обмане или же иллюзии, и мы все убеждены, что нам посчастливилось наблюдать „настоящего и подлинного морского змея“, которого, по всеобщему мнению, считают существующим только в головах капитанов-янки, а сведения о нем рассматривают как нечто, мало достойное доверия».

В 1833, 1834 и 1835 годах морской змей вновь появлялся, как обычно летом, в море близ побережий Массачусетса и Мэна. Его видело множество людей — от сорока до пятидесяти единовременно! — и весь экипаж одной рыболовной шхуны.

В марте и апреле 1835-го он снова посетил Массачусетс, и на этот раз все происходило весьма необычным образом.

Капитан Шиблз с брига «Мангехан» из Томастауна прибыл в Глочестер и объявил, что видел милях в десяти от маяка на Рейс-пойнт то, что он сам и его команда приняли за морского змея. Он лично оглядел в бинокль существо, приблизившись к нему, и может утверждать, что голова того, толщиной с бочку, поднималась на метра два — два с половиной над водой. Также он смог различить глаза, что было редкостью для свидетельств по Атлантике, но, помимо всего этого, он заметил, что «на шее было нечто, напоминающее гриву. Один из моряков сказал, что видел подобное у зверя в бухте. Глочестера в прошлом году».

Нелишне будет вспомнить, что и Олай Магнус, и епископ Понтоппидан после своих расспросов норвежских прибрежных жителей и рыбаков точно так же упоминали некую гриву у скандинавского морского змея. Командир «Мангехана» оказался первым, увидевшим такое в Америке.

Обратим же особое внимание на все, что нам сообщают об этом «внесерийном» морском змее. Итак, утверждалось еще, что «его голова, шея и хвост, точно так же как и способ движения в воде, были совершенно схожи со змеиными». Это заставляет подумать, что капитан Шиблз видел, как животное высовывало из воды хвост, чего не удавалось увидеть ни одному из достойных доверия свидетелей в Америке. Наконец, Шиблз сказал нечто совершенно новое в истории нашего подопечного: каждый раз, когда животное высовывало из воды голову, «оно производило некий шум, как будто струйка пара вырывалась из котла парохода».

Итак, у этого морского змея наличествует грива, что замечательно во всех отношениях, и, кроме того, он объявился задолго до начала летнего сезона, что на первый взгляд кажется так же подозрительным, как и в случае с обладателем аллигаторовой головы, продемонстрированной экипажу «Орла». Но появление в американских водах особи подобного вида, который поначалу считали исключительно норвежским, скоро повторилось.

На этот раз с ним познакомился капитан Нейл с «Робертсона» из Гринока. Все произошло южнее Новой Земли 22 июня 1834 года. Сначала, едва заметив некую возвышенность на море, ее приняли за корпус корабля, опрокинувшегося на бок, но когда этот обломок кораблекрушения припустил со скоростью в восемь узлов от любопытных шотландских моряков, тем ничего не оставалось, как признать, что они созерцали некую живую тварь и даже разглядели у нее то, что сочли «головой и мордой огромной рыбы».

«Над водой торчал его глаз, похожий на большую — глубокую дыру. Та часть головы, которая выступала, была примерно три метра шестьдесят сантиметров (в высоту?) и шириной (может быть, все же длиной?) — в семь с половиной метров. Морда (или хобот) достигала примерно метров пятнадцати в длину, и волны часто бились об одну ее часть, оставляя другую совершенно сухой и голой. Цвет видимых частей был зеленым, со светотенями; кожа была ребристой, как показано на рисунке в конце этого сообщения».

Но рисунок — увы! — не более вразумителен, чем сам текст, также полон разных светотеней, как окрас монстра, и прояснить его едва ли возможно.

Конечно, можно, если захотеть, увидеть в этом животном гигантского спрута, но спруты не умеют плавать над водой. Что до кальмаров, то у них никогда не бывает такой выпуклой головы.

Самым приемлемым объяснением кажется то, что речь здесь идет о распухшем от болезни, раздувшемся горле какого-то китообразного, потерявшего равновесие из-за такого воспаления и обреченного плыть на спине до тех пор, пока не погибнет от удушья. То, что приняли за «морду», не может быть ничем иным, как болезненной вздутостью на туловище, а его «глаз» — это или естественное отверстие, или, скорее, зияющая рана, вероятно и ставшая причиной столь ужасного состояния животного.

Такое объяснение кажется довольно натянутым, но впоследствии мы множество раз встретимся с подобными обманками. Правда, большинство из них будет не столь двусмысленной, как та, жертвой которой стали шотландские моряки с «Робертсона».

Мы уже подчеркивали выше, что вдоль атлантического побережья Северной Америки встречи с морским змеем не всегда были прерогативой исключительно американцев. Порой его видели и канадцы. Можно еще упомянуть о сообщениях разных туристов, таких, как господин Уильям Уорбертон из лондонской фирмы «Барклай Брос энд К°». Путешествуя на борту нью-йоркского пакетбота «Силас Ричарде», он видел морского змея с расстояния в пятьдесят метров — это случилось 16 июня 1826 года у Джорджз-бенкс, к югу от Новой Земли. «Горбы на спине, — пишет он своему начальнику, мистеру Роберту Барклаю, который передал это письмо доктору Хукеру, — среди прочих напоминают и по размерам, и по форме дромадеровы». Можно предположить, что мистер Уорбертон желал сказать — «верблюжьи», так как у дромадера всего один горб. Набросок, который свидетель присовокупил к своему отчету, как ни примитивен, весьма красноречив и прибавляет нам новую черту к столь необычной анатомии североамериканского морского змея.

Однажды, во время ужина, господин Уорбертон поделился своими наблюдениями со старым адмиралом и британским баронетом, сэром Айзеком Коффином, который был яростным противником признания морского змея, о котором столь часто доносили с американских берегов. «Но, — прибавляет Уорбертон, — когда я уверил его, что до сих пор ни разу не слышал толков об этом монстре и что я настоящий англичанин, он мне поверил полностью».

Предубеждения сэра Айзека, уже готового поверить в существование морского змея, должно было поколебать еще сильнее сообщение Томаса Коллея Греттана, тогдашнего британского консула, видевшего в августе 1839 года в Массачусетсе, в течение двух дней подряд, подозрительного монстра с веранды своего отеля. Описание происшествия, которое он дал в своей книге «Цивилизованная Америка», не слишком точно и не дает нам ничего нового, но тем не менее его следует принять, хотя бы из уважения к самому рассказчику и достоинствам других многочисленных свидетелей, находившихся тогда в отеле и его окрестностях.

В качестве неамериканских свидетелей этого американского периода следует упомянуть кубинских и французских моряков, особенно капитана Хосе-Мариа Лопеса и команду «Нептуна» и капитана Д'Абнура с его людьми с «Виль-де-Рошфор». Но если их наблюдения и заслуживают внимания, то не столько из-за национальности самих свидетелей, сколько из-за района, в котором они случились. До сих пор все встречи сморскими змеями, о которых мы знаем, происходили на североамериканском побережье между Новой Землей и Нью-Йорком и только один раз, в сомнительном случае, — у берегов Южной Каролины. И вот внезапно змей появляется в тысяче километрах к югу, на просторах Мексиканского залива, и об этой встрече сообщает множество наблюдателей.

Утром 3 января 1830 года «Нептун» покинул Матансас и двинулся по направлению к Гаване. Пробило полдень, когда команда обнаружила нечто, принятое поначалу за обломки кораблекрушения, выброшенные на мель. Но при приближении все на борту, от капитана Лопеса до пассажиров, увидели, что речь идет о «чудовище устрашающих размеров».

«Оно возвышалось из воды в почти вертикальной позе, от 4, 5 до 6 метров высотой, и было окружено бесчисленным множеством рыб разной величины, которые шныряли во всех направлениях и кишели повсюду на добрую милю вокруг него. Приблизившись к этому громадному китообразному, мы разглядели, что оно двигает челюстями, и услышали ужасный шум, похожий на грохот при землетрясении. Медленно показался плавник черного цвета в 2 метра 70 сантиметров, расположенный в 18 метрах от глотки. Нам не удалось определить общую длину чудовища, так как хвост не поднимался из воды».

Возникает вопрос: а стоит ли вообще обращать внимание на этот рапорт? Именно им задался граф Жорж Готрон, включая его в 1905 году в свой «Отчет о доказательствах существования великого морского змея». Ведь и вправду все описание заставляет думать о некоем умирающем или, быть может, раненом китообразном, что объясняет скопление вокруг него всяких рыб, любительниц падали. Без сомнения, он пытался удержаться как можно выше над водой, чтобы не потонуть в тот момент, когда силы покинут его окончательно. Лишь высота, на которую он высунулся из воды, кажется экстраординарной. Может быть, его патологическое состояние способно объяснить такую странность, может быть, даже и то, что его выбросило на мель. Плавник, который столь впечатляюще вращался, должен был быть хвостовым, так как у больших китообразных спинной никогда не выполняет такого назначения.

Итак, ничто здесь не указывает на то, что речь идет о морском змее. Но как мы видим, граф Готрон не побрезговал ничем, лишь бы только подтвердить документальность своей брошюры, которую он важно называет «трудом, в котором лишь я один во всей Франции имею возможность рассказать об этом таинственном существе».

Наблюдения капитана д'Абнура едва ли стоят большего, чем история капитана Лопеса. 21 апреля 1840 года «Виль-де-Рошфор» находился почти в центре Мексиканского залива, когда люди на борту различили на море некие четки из бочек, по форме напоминавшие спину шелковичного червя. До сих пор — все как обычно. Но, приблизившись, они обнаружили оконечность огромного хвоста, разделенного на две части — черную и белую. Он казался обернутым вокруг существа и покоился на его туловище. Далее, на другом конце тела поднялась некая «мембрана» на высоту примерно в два метра над водой, наклонилась под значительным углом к основной части, и это натолкнуло капитана на мысль, что монстр оснащен дыхательным аппаратом, как у миноги. Наконец матросы увидели, что на высоте в 7 — 8 метров возвышается некая антенна, оканчивающаяся полумесяцем в пять метров от края до края.

Это последнее, в крайнем случае, может быть хвостом огромного китообразного. Но тогда что такое другой хвост, обернутый вокруг туловища? Щупальце огромного кальмара, душащего этого самого кита? А мембрана в двух метрах выше? Если говорится о мембране, пленке, то, значит, она была чем-то прозрачным: следовательно, это не плавник китообразного. И хотя здесь упоминается минога (конечно, у нее много всяких особенностей проторыб, всяких анатомических странностей), но все же ее жабры, заключенные в особые мешки, совсем не имеют никаких пленок, которые можно разворачивать, словно знамя.

В общем, в запутанном рассказе капитана д'Абнура и впрямь не найти ничего связного и ценного, разве что это повествование способно еще больше разделить противников и сторонников существования морского змея. Несчастье уроженцев родины Декарта в том, что их порой настолько терзает желание создать нечто литературное — поиграть как можно изящнее со словами, не заботясь об их смысле, — что подчас они просто не способны ясно изложить свои мысли.

Явно банальным наблюдениям капитана Лопеса и несуразным впечатлениям капитана д'Абнура, безусловно, следует предпочесть другое наблюдение, произведенное гораздо позже, 4 июля 1841 года, в том же Мексиканском заливе. Конечно, оно принадлежало одному из американцев, но какому американцу! Речь идет о Джоне Ллойде Стефенсе, человеке, который первым открыл миру бесценные памятники юкатанских майя.

«Вечером, — пишет археолог, — мы видели огромное чудовище с черной головой, прямо поднятой на три метра над водой, которое двигалось к нашему судну. Капитан сказал, что это не может быть кит. Другое животное той же породы появилось позади нас, и тогда мы серьезно заволновались, но вскоре успокоились, услышав тяжелое дыхание и увидев столб воды, который вырвался вверх. С наступлением ночи они остались рядом и огромными тушами неподвижно покоились на поверхности воды».

Конечно, описание весьма кратко, но именно эта сухость и доказывает, что автор совсем не намеревался приукрасить то, что он видел. Ведь ни одно из известных морских животных не плавает, задрав черную голову на три метра. В крайнем случае, так мог повести себя какой-нибудь кашалот. Определенно говоря, при отсутствии подробностей, касающихся формы тела монстра, мы никак не можем идентифицировать в нем традиционного американского морского змея, который, кстати, в это время не переставал совершать ежегодные посещения вод Новой Англии. Короче, пока ничто не позволяет думать, что зона его странствий могла распространиться до самых тропиков.

В это время произошло нечто, к чему следует присмотреться повнимательнее: наш монстр-янки начал появляться гораздо севернее, у атлантического побережья Канады. И любопытно это в первую очередь из-за исключительной важности человека, который счел своим долгом собрать все свидетельства об этих визитах и опубликовать их. Речь идет о сэре Чарльзе Лайелле, который, отказавшись от остатков старой теории происхождения земного рельефа в результате катаклизмов, сыграл в геологии настолько же революционную роль, что и Эйнштейн в космологии, Ламарк и Дарвин в биологии и Фрейд в психологии.

В своей книге «Второе посещение США», где он признает, что, покидая Америку в 1846 году, уверовал в морского змея, даже не видя его ни разу в жизни, великий английский ученый рассказывает, что геолог Дж. У. Доусон из Пикту в Новой Шотландии, с которым он занимался исследованием этого полуострова, предоставил в его распоряжение доказательства появления одного экземпляра загадочного чудовища в августе 1845 года в Меригомише. Морской монстр, длиной в тридцать метров, показался перед двумя высокообразованными наблюдателями, буквально выбросившись из воды в каких-нибудь шестидесяти метрах от берега. Он оставался видимым в течение получаса, перед тем как удалиться на всех парах.

«Один из свидетелей, — рассказывает сэр Чарльз, — залез на вышку, чтобы поглядеть на него немного сверху. Оба сообщают, что иногда существо слегка поднимало над водой голову, которая напоминала тюленью. По всей спине у него шли многочисленные горбы или шишки, которые, по мнению наблюдателя, оставшегося на пляже, были самыми настоящими горбами, в то время как другой приписал их появление вертикальным изгибам тела. Между головой и первой выпуклостью находилась совершенно прямая часть спины значительной длины, которая высовывалась из воды. Цвет чудовища казался черным, хотя кожа отдавала рыжиной.

Они видели, как животное изгибало свое туловище, почти образуя кольцо, а затем распрямлялось заново с большим проворством. Оно было худощаво, если сравнивать толщину с длиной. Когда оно исчезло в глубоких водах, то след на воде продолжал виднеться еще некоторое время. Заметить какие-либо следы плавников не удалось. Другие наблюдатели на пляже, видевшие это же самое существо, сравнивали его с длинной связкой буев того типа, что вешают на рыбачьи сети, которая передвигалась с большой быстротой».

За это лето рыбаки восточного побережья острова Принца Эдуарда, в заливе Сен-Лоран, несколько раз были напуганы этим морским чудищем, а на следующий год, в октябре 1844-го, похожее существо медленно прокурсировало перед дамбой Арисаиг, у восточной оконечности Новой Шотландии. Так как в это время на море дул только легкий бриз, животное с большим вниманием созерцал мистер Барри, строитель мельниц из Пикту, который рассказал мистеру Доусону, что животное находилось метрах в тридцати шести от него и что «длина его была в восемнадцать метров при толщине в девяносто сантиметров. У него на спине находились горбы, которые показались слишком маленькими и слишком близкими друг к другу, чтобы быть изгибами тела.

Туловище, казалось, двигалось за счет волнообразных изгибов, при которых на нем образовывались другие выпуклости, гораздо большие. Вследствие этого голова и хвост время от времени появлялись в виду или же оба пропадали под водой, как показано на прилагающемся рисунке, составленном по памяти.

Голова… была округлой и чуть сплющенной спереди и никогда не высовывалась из воды больше чем на тридцать сантиметров. Хвост был остроконечный и походил на половинку хвоста макрели. Цвет видимой части был черный».

Доусону пришло в голову, что поднявшиеся волны могли создать обманчивую картину извивов тела, ведь известно, что палка, положенная на поверхность рябящей воды, кажется неровной. Но мистер Барри заметил, что наблюдал животное с большим вниманием и читал рапорты касательно морского змея и что «совершенно точно волнообразные движения не имели никакого отношения к свойствам воды».

Вот наконец недвусмысленные приметы североамериканского морского змея! Они должны лишний раз привести к согласию всех сторонников теории спинных выпуклостей и вертикальных волнообразных движений, то есть тех, чьи суждения вовсе не противоречат друг другу, а, наоборот, прекрасно друг друга дополняют. Появление горбов или многочисленных колец, безусловно, объясняется волнообразными движениями в вертикальном плане с широкой амплитудой туловища, большая часть которого покрыта маленькими горбами или жировыми складками. Вспомним еще раз, что среди позвоночных волнообразные вертикальные движения характерны для млекопитающих и птиц…

Канадское досье на морского змея американского периода было дополнено именитым натуралистом из Новой Шотландии, преподобным Джоном Амброзом. В 1864 году он сообщил, что летом 1846 года учитель Джеймс Уилсон и житель Паггис-Коув Джеймс Бехнер, оказавшись на борту шхуны у восточных берегов залива Сен-Маргарет, вдруг увидели нечто, что они поначалу приняли за поплавок сети. Каково же было их изумление, когда обнаружилось, что поплавок способен растягиваться и перемещаться с такой быстротой, что поднимал волну ничуть не меньшую, чем шхуна, на которой они пребывали, развивая полную скорость.

«Тогда они поняли, что этот объект, — пишет преподобный Амброз, — не что иное, как огромный змей, у которого голова размерами с бочку, тело пропорционально голове, а на шее болтается грива. Змей держал голову поднятой и слегка наклоненной вперед.

В этот момент появился рыбак с Милл-Коув и изо всех своих слабеющих сил погреб к шхуне; едва он запрыгнул на борт, как лишился сознания от ужаса прямо на палубе.

Уилсон подумал, что животное было от двадцати до тридцати метров в длину. Оно было какого-то серо-стального цвета».

Некий господин Джордж Дофиней, из Бонтильерс-Пойнт, тоже видел змея или существо, напоминающее змея, у Хаккеттз-Коув в том же заливе. Он не удосужился его рассмотреть, торопясь избежать столь опасного соседства.

Во всяком случае, наблюдения Уилсона и Бехнера подтверждают возможное присутствие у атлантического побережья Северной Америки морского змея с развевающейся гривой.

Пользуясь многочисленными свидетельскими показаниями, можно составить довольно детальное описание примет американского морского змея, хотя и несколько обрывочное и слегка запутанное из-за наличия, по крайней мере, двух разных его типов. Этот портрет станет чуть-чуть более полным немного позже, и, кроме того, он выиграет в изяществе и чистоте благодаря последовательным подтверждениям. Во всяком случае, преждевременно отказываться от столь значительных примет при возможной идентификации морского монстра.

Однако большая часть ученых, которые уже верят в его существование, упрямится, вопреки очевидности, и хочет видеть в нем только настоящего змея. Давно никто не подозревает у него наличие каких-либо конечностей, хотя именно вертикальные движения подсказывают о непременном участии плавников в такого рода движениях. Биологи никак не могут смириться с тем, что некий вид змей может обладать лапами. Вспомним, что еще Понтоппидан без колебаний выбросил из своего списка морских змеев не только монстра с большими плавниками Ханса Эгеде, но даже и змея с лапами зундморских крестьян, «который, вероятно, схож с крокодилом». Ведь просто невозможно вообразить себе змея, оснащенного конечностями!

Те читатели, которые в наши дни уже с детства знакомы с внешностью плезиозавра, который фигурирует во всех трудах по зоологии, появляется в мультиках и фантастических фильмах, удивятся тому, что никто не додумался сблизить морского змея с этим первобытным морским пресмыкающимся, которого геолог Уильям Букланд охарактеризовал как «змею, засунутую в панцирь черепахи». Но не стоит забывать, что огромные морские ящеры мезозоя известны нам не так уж давно.

Первым открыли мозазавра, чей скелет обнаружили в 1780 году около Маастрихта в голландском Лимбурге. Но только после невероятных перипетий Кювье смог его изучить и дал ему в 1808 году имя «ящерица из Меза», которое немного позже англичанин Конибир переделал в «мозазавра».

Как указывает его начальное имя, это животное не слишком отличалось от знакомых нам пресмыкающихся. Совсем другое дело — с ихтиозавром и плезиозавром, которых описали соответственно в 1821 и 1823 годах. Кювье, обыкновенно весьма невозмутимый, на этот раз не постыдился выказать свой восторг и изумление перед их столь странной анатомией:

«Перед нами существа, так мало похожие на всех рептилий и, может быть, даже на всех животных, которые нам известны, и обладающие такими чертами, которые удивляют натуралистов своим строением и которые, без сомнения, показались бы невероятными любому, кто лишен возможности изучить их лично. Вот ихтиозавр: морда дельфина, зубы крокодила, голова и грудная клетка ящерицы, конечности китообразного, однако в количестве четырех, и наконец позвонки рыбы; вот плезиозавр, с точно такими же конечностями китообразных, головой ящерицы и длинной шеей, похожей на змеиную… Плезиозавр, вероятно, самый удивительный из всех обитателей первобытного мира, и он один из всех них по-настоящему заслуживает названия монстра».

Не прошло и десяти лет с первых регулярных визитов морского змея к американским берегам, как несколько отважных натуралистов уже начали поговаривать, что подозрительное животное не что иное, как некий водный ящер первобытного вида, доживший до наших дней.

Так, в 1833 году английский геолог Роберт Бейкуэлл в четвертом, расширенном издании знаменитого «Введения в геологию» осмелился предположить, что гигантский морской змей, зачастивший к побережью Соединенных Штатов, принадлежит, без сомнения, к рептилиям, родственным вымершему ихтиозавру, или даже относится к тому же самому роду.

«Я вспоминаю, — пишет он, — одно из самых подробных описаний морского змея, данное американским капитаном, который видел, как животное поднимало большую часть своего туловища над водой: он сообщает, что существо было большой длины и едва ли толще большой бочки; у него были ласты, почти как у морской черепахи, и огромные челюсти, как у крокодила. Это описание определенно заставляет подумать об ихтиозавре, о котором, вероятно, капитан никогда ничего не слышал».

Эта идентификация была, наверное, достаточно законна в отношении таинственного животного, которого видел не менее таинственный американский капитан, но она совсем не годится для большей части описанных морских змеев. Ведь ихтиозавра никак не назовешь змеем. Это животное, чье имя означает «рыбоящер», в той же степени заслуживает прозвища «ящер-дельфин», так как удивительным образом напоминает это китообразное. Как и киты, этот морской ящер триаса и юры не имел видимой шеи, обладал вытянутой мордой, с коническими, едва разделенными промежутками, зубами, парой дольчатых грудных плавников и спинным плавником треугольной формы. Отличие между ними прежде всего в наличии второй пары плавников и, как и следует ожидать от рептилии (то есть от животного, движущегося изгибами в горизонтальной проекции), вертикальном расположении хвостового плавника. Но, с другой стороны, сходство с дельфином подкрепляется не только его диетой, основанной на рыбах и кальмарах, но и его живородящими свойствами. Действительно, иногда среди их окаменевших останков на месте живота находят отпечатки полдюжины маленьких ихтиозавров, последний из которых обращен головой назад, что свидетельствует о том, что речь идет о доношенном плоде, а не об эмбрионе, заключенном в яйце. Размеры взрослых ихтиозавров колеблются от 1 до 10 метров в зависимости от вида.

Само собой, это был совсем не тот портрет, который мог напоминать то или иное описание морского змея. Но это не могло помешать проявлению интереса к нему со стороны профессора Бенджамина Силлимена из колледжа Йеля, который был просто без ума от гигантских пресмыкающихся древности. Поэтому именно его прежде всего уведомили о находке в 1820 году в Коннектикуте первых костяков тех огромных наземных ящеров, которых Ричард Оуэн впоследствии назвал динозаврами. И именно ему принадлежит следующая поправка в предисловии к американскому изданию труда Бейкуэлла:

«Весьма толковая гипотеза мистера Бейкуэлла, по которой морской змей может оказаться ящером, еще сильнее подкрепляется предположением, что речь идет о плезиозавре, а не об ихтиозавре, так как короткая шея последнего никак не согласуется с традиционным обликом морского змея».

Через несколько лет, в 1841 году, то же самое предположение было выдвинуто известным немецким зоологом Генрихом Ратке, после того как он насобирал в Норвегии различные свидетельства о морском змее. В это время доктор Ратке уже прославился своими трудами по кровообращению позвоночных и по эволюции ракообразных, так же как и открытием жабер у эмбрионов птиц и млекопитающих. Он объяснил, почему морского змея, сиречь плезиозавра, так редко видели, несмотря на то что тот благодаря своему строению должен часто подниматься на поверхность, чтобы вдыхать воздух:

«…весьма возможно и приемлемо, что, вытягивая свою длинную шею, обычно он не показывается из воды, выставляя лишь кончик носа, да и то на весьма короткое время, скрывая всю остальную часть туловища внизу, так что становится нелегким делом различить его среди морской ряби и волн».

В номере за 1847 год «Зоолога», где было напечатано это суждение доктора Ратке, сам Эдуард Ньюмен тоже предположил, что морской змей может относиться к группе эналиозавров, к которым принадлежит целое сообщество морских ящеров. И в следующем номере того же журнала медик-эрудит доктор Чарлз Когсуэлл даже опубликовал длинную «Речь в защиту морского змея Северной Атлантики», чтобы подчеркнуть прозорливость и убедительность гипотезы, по которой монстр может быть отнесен к плезиозаврам.

Мы хорошенько обсудим его доводы в следующей главе, ибо они вскоре стали, и остаются до сих пор, весьма популярными в среде натуралистов, верящих в существование морского змея.

Но, однако, некоторые черты неопознанного крупного змееподобного существа — такие, как волнообразные движения в вертикальном плане, способ дыхания как у китов, гладкая кожа и грива, — позволяют утверждать, и с достаточной степенью вероятности, что речь идет скорее о млекопитающем, хотя никто пока и не подумал отстаивать всерьез именно такое воззрение. Может быть, однажды откроется, что никто в то время не был так близок к истине, как автор одной бесстыдной и лживой фальшивки…

Хотя это и случилось столетие назад, Бродвей уже был пульсирующим центром Нью-Йорка: никакая другая артерия Соединенных Штатов не собирала таких густых толп, как эта прославленная улица. И именно ее выбрал в 1845 году некий доктор Альберт Карл Кох для того, чтобы выставить в «Салоне Аполлон» фантастический скелет одной окаменелости, пышно обозначенной как Hidrarchos sillimanii, то есть Хозяин Вод Сйлли-мана. Животное было посвящено профессору Бенджамину Силлиману, потому что именно он, как мы помним, не колеблясь признал в 1827 году существование великого морского змея. И, таким образом, животное, чьи останки были продемонстрированы восхищенной нью-йоркской публике и извлеченные, по словам Коха, из земли в Алабаме, было не чем иным, как тем самым монстром, который до сих пор живьем бороздит океанские воды.

И в самом деле, этот скелет змеевидной формы, длиной 34 метра, обладавший вытянутой головой и устрашающими челюстями, с рядом ребер, образующих яйцевидное удлиненное туловище, и оснащенный парой ласт, казалось, напоминал о животном, удивительным, потрясающим образом отвечающем описаниям большинства свидетелей. Чтобы довершить это сходство, вдумчивый и тщательный Кох дошел до того, что придал скелету изогнутую форму и даже приподнял ему голову в позе, столь привычной для морского чудовища.

Это было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. Злая судьба доктора Коха возжелала, чтобы среди нью-йоркских зевак, которые за двадцать пять центов валом валили поглазеть на удивительное существо, оказался однажды ученый анатом,, профессор Джефриз Уимэн. Это был тот самый Уимэн, который два года спустя опубликовал первое научное описание другого «монстра», которого тогда также считали чем-то мифическим: гориллы. Ученому не составило большого труда «раскусить» по зубам с двумя корнями морского «ящера», выставленного на Бродвее. Тот на самом деле оказался млекопитающим, и, что гораздо серьезней, весь скелет был составлен из многочисленных частей других скелетов, ловко сцепленных. Так как Кох представлял все дело так, будто бы он нашел весь костяк сразу, и в том положении, которое он придал ему на выставке, с позвонками, образующими единый ряд, делом чести профессора Уимэна было доказать, что «отец» гидрархоса был не неловким палеонтологом, а ловким мошенником!

Уимэн не поленился даже идентифицировать животных, которые невольно поучаствовали через миллион лет после своей гибели в рождении Хозяина Вод: это были вымершие китообразные из рода зейглодонов, достигавшие длины 15 метров ! Кстати, Кох не соврал, заявив, что нашел кости в Алабаме: именно там чаще всего находят останки зейглодонов, датируемые концом третичной эпохи. Но он не был так уж неопытен, предполагая, что кости млекопитающих примут за скелет ящера: незадолго до всей этой истории некий блистательный зоолог ошибся в этом вопросе.

В 1832 году доктор Ричард Харлан получил от судьи Г. Брая гигантский позвонок, весивший 20 килограммов, который судья нашел среди других двадцати семи подобных позвонков на берегу Уахиты, в Луизиане. Он отрапортовал об останках первобытного ящера из класса эналиозавров и, решив, что его размеры явно велики, создал в честь него новый род басилозавров, то есть «царей-ящеров».

Затем похожие позвонки и различные другие части скелета от того же животного были найдены на плантации судьи Джона Дж. Крифа в Алабаме, где испуганные черные рабы опознали их ничуть не хуже, приняв за останки падшего ангела… Потребовалось много времени, пока прославленный Ричард Оуэн не осмотрел все окаменелые обломки (1839) и не вынес заключения, что они не принадлежат ни гигантской рептилии, ни ангелам. Великий британский анатом был первым, кто подчеркнул, что если у животного зубы о двух корнях, то речь идет о млекопитающем. Это, вероятно, было первобытное китообразное, этакий первокашалот, для которого Оуэн предложил ввести новое имя зейглодона (то есть «зубы под коромыслом», так как зубы были соединены костным гребнем).

Оповещенный о проделке Коха, профессор Силлиман поспешил отклонить сомнительную честь, которую оказал поддельщик, посвятив ему зверя, описанного за тридцать лет до того доктором Харланом. Странный жулик-палеонтолог нимало не огорчился и воспользовался случаем, чтобы исправить орфографию в родовом имени своей сборной окаменелости: он попросту нарек ее Hydrarchos harlani.

Кох, однако, не впервые совершал подобные демарши. В 1848 году «Иллюстрейтед Лондон ньюс» сообщил о существовании окаменелого скелета морского змея, извлеченного из земли неким доктором по имени Альберт Кох. Издатель журнала определенно не осознавал, что речь идет о звучной мистификации. Но английский геолог и палеонтолог Гидеон Элджертон Мантел тут же поспешил развеять его неведение и дал подробное разъяснение истинной природы гидрархоса и его открывателя.

«Господин Кох, — утверждал он помимо прочего, — это тот самый человек, который несколько лет назад, собрав прекрасную коллекцию костей слонов и мастодонтов, составил из них огромный скелет, который выставил в Египетском зале на Пиккадилли под именем „Миссуриец“. Эта коллекция была куплена администрацией Британского музея, и из нее же отобрали кости, которые ныне образуют изумительный скелет мастодонта в нашей Национальной галерее органических останков».

Итак, еще до того, как Хозяин Вод въехал на Бродвей, у Пиккадилли уже был свой «Миссурийский Левиафан».

Однако не ошибется тот, кто допустит, что доктор Кох совсем не был человеком, начисто лишенным достоинств. Наоборот, то был великий новатор, имя которого должны повсюду в Америке произносить с уважением. Ведь это он первый в 1839 году, обнаружив наконечники кремниевых стрел, глубоко ушедшие в кости мастодонта и древнего кабана, установил подлинную древность человека на североамериканском континенте, которую можно исчислять тысячелетиями.

Все тогда, и особенно коллеги, жестоко его осмеяли: в то время господствовало убеждение, что индейцы прибыли в Америку всего за несколько веков до Колумба. Без сомнения, проникнувшись отвращением к невежеству и самодовольству этих так называемых знатоков, осмеянный палеонтолог с тех пор затаил мечту обязательно отомстить и одурачить их самих… Раз они отказываются в своей слепоте от открытий, основанных на убедительных и подлинных доказательствах, то почему бы им в силу той же слепоты не принять псевдооткрытия, сфабрикованные при помощи поддельных доказательств? Может быть, он даже сможет получить кое-какую финансовую помощь на эти фальшивки, что позволит ему продолжить раскопки и свои работы, а его идеи смогут наконец обрести заслуженные признание и триумф.

Бедный, озлобленный человек, не обладавший силой характера Рафинеска, для которого поиски истины были всегда на первом месте, он забыл о существовании компетентных и сведущих ученых и ничего не добился, кроме позора, покрывшего его на всю жизнь…

Подделка, совершенная не слишком внимательным Кохом и разоблаченная профессором Уиманом, естественно, стала объектом иронических комментариев и злобных выпадов в различных научных журналах как в Европе, так и Америке. Но вопрос всплыл еще раз в февральском, за 1846 год, номере «Нойе нотитцен» Фрорипа. На следующий год в июне в третьей серии «Нотитцен» один из его сотрудников, который, по логике, уже должен был быть знаком с подлинной сущностью гидрархоса, сделал следующее предположение:

«А не идентичен ли случайно морской змей гидрархосу, то есть не представляет ли он живьем этот древний род, следы которого по-прежнему видны и сейчас, разве только род сократился до нескольких редких экземпляров по сравнению с ушедшими эпохами?»

Говоря яснее, это должно было означать: «Не может ли морской змей принадлежать к тому же роду, что и басилозавр (то есть зейглодон), дотянувший до наших дней?»

Автор этого оригинального предположения подписался только инициалами: М. Я. Ш., но его идентификация не представляет ни малейшей сложности, потому что главным редактором «Нотитцен» в то время был ботаник Матиас Якоб Шлейден, один из двоих бессмертных защитников клеточной теории. Шлейден когда-то был адвокатом, и это объясняет вымученный и двусмысленный характер его замечания.

Если вспомнить, что тогда уже в разных по облику видах подозревали того, кто появлялся под одним названием «морской змей», то можно предположить, что гипотеза должна была привлечь особенное внимание заинтересованных кругов. Ведь почему, наконец, зейглодон (чтобы не давать ему слишком «рептильного» имени басилозавр) не может быть морским змеем?

Некоторые экземпляры зейглодонов достигали двадцати и более метров в длину. Это были животные исключительной стройности, и гораздо более змеевидные, чем нынешние китообразные. Вместо хвоста у них был хвостовой отросток, оканчивающийся острием — по крайней мере, так думали тогда. Как и у прочих китообразных, у него не было ничего, кроме передних лап, трансформировавшихся в плавники, но гораздо менее жестких, чем у рыб, так как их оконечности не совсем атрофировались; были различимы пальцы, без сомнения даже оснащенные когтями. Внимательное исследование скелетов зейглодонов показало, что у них не было даже дыхал на голове, как у нынешних китов и дельфинов, а были ноздри, расположенные обычно на краю морды. У них была очень вытянутая вперед голова, что объединяет их с дельфинами, и различные зубы, клыки и моляры, и режущие и дробящие, как у большинства тюленей. Продолговатые шейные позвонки, точно такие же, как у последних, позволяли этим примитивным китообразным свободно крутить головой на относительно короткой, но все же подвижной и гибкой шее.

Но, однако, имеются серьезные возражения против гипотезы о морском змее — зейглодоне. Во-первых, шея последнего была слишком коротка, чтобы принимать вид «ручки зонтика» или «перископа», что так часто можно видеть у некоторых больших змееподобных. Но если принять, что морской змей и не вел себя подобным образом, когда принадлежал к роду басилозавров, то разве тогда он не тот самый «ужасный морской зверь», которого Ханс Эгеде описал как некую супервыдру? И остается только мечтать о столь верном сходстве, которое есть у зейглодона со зверем на рисунке преподобного Бинга! Все тут есть: общая форма, удлиненная голова, ноздри на конце морды, посвист китообразного, гибкая шея, длинный и заостренный хвост, единственная пара плавников. К тому же этот портрет дан за век до того, как были открыты окаменелые кости басилозавров, и, следовательно, можно предположить, что тогда еще существовали животные подобного телосложения. Вот над чем действительно стоит поразмышлять.

В том, что зейглодон дожил до наших времен, на самом деле нет ничего поразительного, потому что уже доказано, что некоторые виды дотянули, по крайней мере, до начала миоцена: их останки обнаружили в геологических слоях, датируемых едва ли 30 миллионами лет. А что это по сравнению с 60 или 70 миллионами лет, в течение которых целакант оставался незамеченным в эпоху человека как натуралистами, так и палеонтологами?

Эта гипотеза настолько соблазнительна, что к ней возвращались еще несколько раз, начиная с 1880 года, даже в связи с морским змеем с шеей жирафа, что, конечно, не очень оправданно. Во всяком случае, именно такой, какой она была высказана в 1846 году Матиасом Якобом Шлейденом — в несколько уклончивой и странной форме, — эта гипотеза осталась без признания. И никого это не удивит.

Плачевный конец гидрархоса мог привести, без сомнения, только к одному — к дискредитации морского змея, чья репутация и без того подвергалась столь жестоким испытаниям, особенно начиная с 1817 года. Поспешные экспертизы выброшенных на берег останков, газетные «утки», промашки экспертов, надувательства, подделки… Сделавшись темой для толков в научных обществах, морской змей затем стал цирковой звездой, предметом продажи и объектом журнальных сенсаций, героем фантастических романов и разных насмешливых песенок. Искренние и подлинные свидетельства обращались в шутку, и было бы неудивительно, если бы мало-помалу морского змея окружили стеной насмешливого молчания и он вовсе исчез бы с мировой сцены.

Однако когда проблема вновь возникла в 1848 году — в то время, когда сказочного зверя в течение добрых двадцати минут наблюдала команда британского военного судна «Дедал» (известного, среди прочего, достоинствами своих офицеров, которым едва ли была присуща склонность к разного рода шуточкам), — то множество накопившихся свидетельств вновь стали объектом коллекционирования. Пришлось признать, что за последние тридцать лет — этакого темного средневековья для «змееведения» — морское чудовище показывалось очень часто: больше ста раз, если брать только те наблюдения, которые сделались темой отдельных отчетов. А ведь наверняка было много других, которые ускользнули от ока наших исследователей.

Примечательно, что около семидесяти раз змей появлялся между Новой Землей и мысом Гаттерас и флегматично проплывал вдоль этого атлантического побережья Северной Америки, которому он явно отдавал некоторое предпочтение. Но не забылись при этом и старые привязанности: едва ли в два раза реже он заходил в норвежские фьорды..

Этой богатой скандинавской жатве на чудеса мы обязаны больше всего двум расследованиям (проведенным с разницей примерно в двадцать лет английским путешественником Артуром Кэйпеллом Бруком и немецким зоологом профессором Генрихом Ратке) и регулярным публикациям новых сообщений в «Нотитцен» Людвига фон Фрорипа, у которого как журнал, так и эту добрую традицию унаследовал с 1847 года его сын, Роберт фон Фрорип.

В своей книге «Путешествие по Швеции, Норвегии и Финляндии летом 1820 года», опубликованной в 1823 году, капитан Кэйпелл Брук привел около десяти рассказов о летних визитах морского змея к норвежскому побережью с 1818 по 1822 год. Одно из этих посещений можно сравнить по длительности с уже упоминавшимся глочестерским 1817 года, по другую сторону океана: в июле 1819-го, в одно особо жаркое лето, морской змей мелькал долго и часто перед глазами всех жителей маленьких островков Оттерсум и Крогей, являясь буквально каждодневно в течение месяца.

Среди особо выдающихся свидетелей, отмеченных британским путешественником, следует упомянуть епископа Норвегии и Финляндии, который, незадолго до 1820 года, созерцал пару морских змеев в Тронхеймском фьорде. Летом 1820 года один юный рыбак точно так же получил возможность видеть сразу двоих у Хундхольма.

Все собранные свидетельства отличаются большим единодушием в том, что касается облика виденных зверей. Их приметы, по крайней мере характерная голова темно-серого цвета, возникавшая на поверхности воды благодаря широким вертикальным изгибам тела, заставляют вспомнить о змее, о котором сообщал епископ Понтоппидан.

То обстоятельство, что все норвежские свидетельства приписывают своему морскому змею одинаковый сероватый цвет, тогда как в Соединенных Штатах говорят о коричневато-черном, не обязательно позволяет сделать вывод о некой различности. Ведь другие норвежские наблюдатели приписывали своим монстрам как раз коричнево-черноватый цвет. Часто бывает довольно сложно с точностью определить темный цвет, тут важно, какие близкие цвета подсказывает художественное чутье, а в морских условиях, столь различных по времени и окраске самой воды, настоящий цвет объекта может изменяться.

Но можно уверенно сказать, что норвежский тип с большими изгибами весьма разнится анатомически с американским, чья спина оснащена множеством бугров. Это бросается в глаза, если, конечно, не полениться графически сопоставить оба типа, вырисовав их точные пропорции.

«Нотитцен» Людвига фон Фрорипа, кажется, ничего не упустил, приведя семь норвежских наблюдений за годы с 1827-го по 1843-й, в общем, мало конкретных и неинтересных, кроме разве что намека на появление в июле 1837 года экземпляра с чрезмерно большой головой и конской гривой, усатого, как тюлень, и с характерными черными глазами, большими, как блюдца. Но восемь наблюдений за то же самое время, объединенных профессором Ратке, благодаря его личному пребыванию в Норвегии, гораздо богаче подробностями. Они, впрочем, почти такие же по своему содержанию, за исключением случая, который имел место в Кристианзундском фьорде. Люди, давшие свои показания, весьма отличаются друг от друга по уровню образования и культуре. Среди них, конечно же неизбежно, рыбаки и один рабочий, Нильс Ри, но еще и два купца, Вильхельм Кнудтсон и Джон Джонсон, доктор теологии Буклун, директор школы Хаммер и его помощник Крафт и «соренскривер» (сельский судья) Гешке.

Самое интересное сообщение, пожалуй, принадлежит Ларсу Йонену, 50-летнему рыбаку из Смолена. Нельзя сказать, чтобы его приключение привлекло внимание публики, падкой на сенсации. Но, очевидно, именно его относительная банальность придает ему правдивости. Это донесение отличается от прочих указанием на естественную природу гривастого «чудища», что, впрочем, характерно почти для всех безыскусных описаний: речь идет о безобидном существе, иногда напуганном или любопытном.

Вот подлинные показания Йонена, которые профессор Ратке публикует в своей книге, добавляя в скобках собственные замечания:

«Я видел морского змея много раз, только было двенадцать лет перерыва между тем временем, когда я видел его впервые, и недавним наблюдением, в фьорде, недалеко отсюда (Кристианзунд), в полдень, когда я был один и рыбачил с лодки. В этот день я видел его за два часа три раза, а один раз он был очень близко ко мне. Он подплыл к моей лодке и оказался в метре восьмидесяти сантиметрах от меня. (Йонен показал в комнате расстояние примерно в шесть футов и сказал, что вот так и было между ним и монстром.)

Я встревожился, поручил свою душу Богу и лег на дно лодки, подняв одну голову над бортом, чтобы наблюдать за змеем. Он продолжал плавать вокруг барки, которую яростно трясли волны, происходящие от его движений в воде, до того спокойной и гладкой, как зеркало, а затем удалился. Когда он отплыл от меня на большое расстояние, я обернул линь вокруг маленького инструмента, который обычно используют в наших краях (рамка, вертящаяся на оси), и снова принялся рыбачить. Но немного погодя змей снова появился в виду лодки, которая опять принялась яростно колыхаться от его движения под водой. Я опять улегся и оставался совершенно неподвижным, не спуская, однако, глаз с животного. Он снова меня покинул, отплыл довольно далеко и опять вернулся, приблизившись еще больше, чем прежде; наконец исчез, когда поднялся легкий ветер и пошли волны.

Несмотря на свой страх, я мог внимательно разглядеть животное. Его длина была около восьми — десяти метров, а туловище, такое же круглое, как у змея, было примерно шестьдесят сантиметров в диаметре (Ларе Йонен отмерил для меня руками на столе отрезок примерно в два фута). Хвост, как мне показалось, тоже был круглым. Голова — длинная и толстая, как бочка для бренди (бочка на два галлона, — 45 л ), но не заостренная, а резко закругляющаяся. Глаза были очень большие и светящиеся. Их размеры (или диаметр) были что-то около этой коробочки ( 13 см ) и такие же красные, как мой платок (малиновый). Животное не открывало рта, так что о его размерах я не могу ничего сказать.

Зверь постоянно держал голову над водой под острым углом и так высоко, что его нос мог заехать за борт лодки. Еще сзади головы начиналась грива, похожая на лошадиную, она довольно широко расходилась по шее с каждой стороны; волосы были средней длины и развевались в воде. Грива была, точно так же, как голова и остальная часть тела, коричневая, как оправа вот этой подзорной трубы (темно-коричневой, как у потемневшего красного дерева). Я не заметил ни пятен, ни полосок другой окраски, и не было никаких чешуек: все тело казалось очень гладким.

Животное передвигалось быстрыми или медленными изгибами-крючками; когда оно приближалось к моей лодке, то они были медленные. Когда я видел его лучше всего, движения были змеиными, сверху вниз. И эти движения производили те части тела, которые скрывались в море: размеры извива были где-то метр шестьдесят. Но остальные части я не мог видеть, потому что они не поднимались, а все время оставались под водой».

Как заявил Ларе Йонен, рисунок, данный Понтоппиданом, вполне соответствует его собственному чудовищу. Он рассмотрел его и сказал, что видит между ним и животным, которое наблюдал сам, большое сходство. Он также сказал, что некоторые другие морские змеи, которых он видел раньше, за двенадцать лет до этой встречи, были гораздо длиннее, чем этот.

Само собой, по причине чрезвычайной близости наблюдателя к объекту, слова Йонена.о гриве, украшавшей шею зверя, должны быть поняты буквально. И речи не может идти о предположении, будто это пучки водорослей, прилепившихся к затылку животного, или что-то другое, как, например, жабры, вылезшие из своих боковых отверстий. Рабочий Нильс Ри, который тоже видел такое животное во фьорде Кристианзунда в то же самое время, дает этой гриве почти идентичное описание. То же волосяное украшение упоминается судьей Гешке, купцом Кнудтсоном, доктором теологии Буклуном и множеством других анонимных свидетелей той же встречи.

Описание, которое дает рыбак глазам своего морского змея — сверкающие, красные, в дюжину сантиметров в диаметре, — достойно того, чтобы подчеркнуть его особо. Оно подтверждается и другими свидетелями. Нильс Ри говорит, что «глаза были очень большие и сверкали, как у кошки». Что до судьи Гешке, то он уточняет: «То, что я принял за его глаз, было, по моим оценкам, нечто величиной с окружность чайной чашки ( 9 см )».

Вспомним, кстати, что, в зависимости от угла, под которым на них смотрят, глаза кошек, собак и вообще всех хищников сверкают красным фосфоресцирующим светом.

Свидетельства, собранные профессором Ратке, в целом показывают, что морской змей имел гриву и огромные глаза, что является редкостью для Северной Америки, и наоборот — очень часто упоминаются в отношении змея с норвежских берегов. Он так же, как и его американский собрат, двигается вертикально-волнообразно и так же, как американец, должен относиться к млекопитающим, на что, впрочем, намекает и грива.

На первый взгляд ничего оригинального нет в том, чтобы собрать сведения о девяти визитах змея к норвежскому берегу между 1826 и 1846 годом, к тому же уже пересказанных в разных газетах и научных журналах. Именно так и может кто-нибудь подумать при упоминании о том, что некий преподобный П. У. Дейнболт, архидьякон Мольда, ручается за честность четырех людей, которые 28 июля 1845 года на рыбалке повстречали в Ромсдальском фьорде морского змея 12 — 15 метров длиной.

В поручительстве речь шла о книгопечатнике Я. С. Лунде и его подмастерье Кристиане Фланге, торговце Дж. С. Крофе и чернорабочем Ионе Элгенсесе. В тот чудный летний день, около семи вечера, сообщает преподобный Дейнболт, «они увидели некое длинное морское животное, которое медленно проплыло мимо них, как им показалось, с помощью двух плавников, расположенных в передней части туловища, очень близко к голове: это они поняли по бурлению воды по разным сторонам тела…».

Звучите, трубы! Это наблюдение должно быть отмечено монументом, ведь кроме невнятного упоминания у геолога Роберта Бейкуэлла только здесь морскому змею приписывают пару плавников! Конечно, их еще не видели, но о них догадались. Это уже прогресс. Неужели среди норвежцев получило популярность описание плезиозавра и оно подсказало им кое-какие идеи?

Что удивляет сильнее всего в собрании норвежских свидетельств за период с 1818 по 1848 год, так это крайние расхождения в оценках длины разных виденных животных. Из шестнадцати версий, предложенных свидетелями, одиннадцать настаивают на цифрах от 10 до 45 метров, что еще можно принять, но ведь еще есть те, которые говорят о 170, 200, 400 и даже 500 метрах. Могильщик из Маасоя дошел даже до утверждения, что животное растянулось от острова Магерой до континента. Если же кто-нибудь подсчитает среднее арифметическое от всех указанных оценок, то получит длину примерно 100 метров ! Это вам не «россказни» врунов-янки, в которых животные едва достигали 22 метров в Массачусетсе и 18 у «строптивых южан» Мэна. Конечно, в Норвегии речь идет о другом животном, может быть и большей величины. Но все же 100 метров …

Кстати, надо отметить, что указанный могильщик, более привычный к обращению с трупами, а не с живыми чудовищами, был охвачен паническим ужасом, едва завидев морского змея, и удрал от него во всю прыть, яростно загребая веслами. В подобных условиях едва ли можно рассчитывать на трезвые оценки. Замечательно также, что оценки длины змея, превосходящие 45 метров, практически всегда давались анонимами, и причем теми, кто находился на берегу.

Между 1818 и 1848 годом морские змеи продолжали появляться у Стронсе или, по крайней мере, в водах, омывающих северо-восточные берега Британских островов. Животные подобного вида особенно часто наблюдались на западе Шотландии, особенно на Гебридах. В июле 1848 года капитан Браун встретил между этим архипелагом и Фарерами тот вид, который Рафинеск описал как гигантского морского угря под именем Octipos bicolor. В своем «Описании Шетлендских островов», опубликованном в 1822 году, доктор Гибберт отметил, между прочим: «Я слышал толки на Шетлендах, что морского змея видели в море у островов (Оркады), у Стеннесса, у Уэйлея и Дунросснесса».

Впрочем, еще Вальтер Скотт, неплохо разбиравшийся в шотландском фольклоре, заметил в своем романе «Пират» (1822): «Известен также и морской змей, который поднимается из глубин океана, вытягивает к небесам свою огромную шею, покрытую гривой, как у боевой лошади, и, достигая высоты мачты, внимательно поводит огромными сверкающими глазами вокруг себя в поисках добычи или жертвы».

Благодаря британской склонности к мореплаванию вскоре заговорили и о звере в открытом море.

Так, в 1820 году морской змей 20 или 30 метров длиной, который пыхтел, как кит, появился прямо посреди Атлантики, под 46° северной широты, около Баренктис-рокс, на глазах лейтенанта королевского флота Джорджа Сэнфорда, который тогда командовал торговым судном «Леди Комбермер». В столь южных краях встреча с ним кажется чем-то экстраординарным — ведь до сих пор о монстре слышали только в Норвегии и на севере Британских островов. Еще можно вспомнить, что 1 августа 1786 года экипаж «Генерала Кула» наблюдал некоего «змея» длиной 5 — 6 метров, серо-пепельного цвета на спине и желтого на брюхе, и все это под 42° 44' северной широты и 23° 10' западной долготы, то есть к северо-западу от Азорских островов. Но напомним, что большая часть американских встреч проходила на широтах еще более фантастичных: ведь Нью-Йорк находится примерно там же, где Мадрид, а Массачусетс — на широте Лазурного Берега!

Если крупных змеевидных не встречали в слишком холодных водах Северной Атлантики, то явно поспешным будет вывод о том, что они водятся исключительно в Северном полушарии. На самом деле в течение американского периода четырежды доносили о встречах со змеем в Южной Атлантике. Уточним, что все наблюдения, за исключением одного, исходят от англичан: в 1829 году посчастливилось капитану Петри с «Королевского саксонца» и главному хирургу британских колониальных войск доктору Р. Дэвидсону; в 1845-м и 1846-м — двум колонистам из Кейптауна, Дж. Д. Брунетту и Чарлзу А. Фейрбриджу, а одна встреча произошла совсем в другом конце океана — у берегов Уругвая в 1824 году, у бостонского корреспондента профессора Силлимана, пожелавшего остаться анонимным. Между 1825 и 1828 годом монстра увидел достойный моряк, капитан королевского флота Фредерик У. Бичи, который тогда проходил через Атлантику на борту «Блоссома».

К несчастью, весьма неточные описания этих разных свидетелей напоминают приметы как американского морского змея, так и его норвежского собрата, так что разделить их невозможно. Капитан Бичи поначалу решил, что видит огромный ствол дерева, но тот нырнул, прежде чем он успел схватить свою подзорную трубу. Бостонский свидетель описывает свой экземпляр, который он наблюдал с расстояния в три метра, как увеличенную копию «сухопутного» ужа темного цвета: будучи длиной 12 метров и толстым, как бочка, он поднимал голову на 60 сантиметров от поверхности воды и устремлял свой взор на его судно. Что до южноафриканских колонистов, то они прибегли к традиционному сравнению: их морской змей, который, оказывается, достигал длины от 45 до 60 метров, двигался вертикальными извивами и представлял из себя «нитку с нанизанными большими бочками, плывущую на поверхности воды».

Все это, кажется, раздвигает границы распространения морских змеев до всего бассейна Атлантики, от тропических поясов к полюсам. Можно даже предположить, что для того времени место обитания знаменитого чудовища не ограничивалось одним этим океаном.

В 1821 году прославленный русский исследователь Отто фон Коцебу опубликовал в Веймаре рассказ о своем первом кругосветном плавании (с 1815 по 1818 год), во время которого он в поисках северо-западного прохода попал в Берингов пролив. В своейкниге он рассказывает, среди прочего, что познакомился на Уналашке, одном из Алеутских островов, с господином Крюковым, агентом американской компании, основанной в 1795 году. Этот коммерсант поведал ему, как однажды некий огромный морской монстр погнался за ним вблизи острова Беринга, куда он направлялся на охоту. Животное, в котором некоторые алеуты, плававшие вместе с агентом, признали виденное когда-то раньше животное, был, согласно его описанию, красноватым змеем огромных размеров. Его голова напоминала голову ушастого тюленя, а два непропорциональных глаза придавали ему ужасающий вид.

«Нам повезло, что земля оказалась рядом, иначе бы чудище обязательно нас проглотило: оно хищно высовывало голову из воды, выискивая добычу вокруг себя, а затем исчезло. Его голова вскоре появилась снова, и гораздо ближе: мы налегли изо всех сил на весла, и слава богу, нам посчастливилось достичь берега раньше змея. Морские львы были так напуганы его видом, что некоторые со страху полезли в воду, а другие скрылись на том же берегу. Море часто выбрасывает куски мяса, которые, как говорят, принадлежат этому змею и к которым никакой зверь, даже вороны, не притрагиваются. Некоторые алеуты, которых он кусал, умирали на месте. Если и вправду видели морского змея в море у Северной Америки, то он должен принадлежать к той же жуткой породе».

Само собой разумеется, что страхи Крюкова не обязательно подтвердились бы: ужасный внешний вид большого неизвестного животного еще не означает его хищнических намерений и даже того, что он вообще опасен. Что до ядовитых свойств мяса, приписываемых чудовищу, то это, совершенно очевидно, обычное суеверие, которое традиционно сопровождает все истории о страшных и таинственных зверях.

Впрочем, как можно вообще доказать, что эти куски плоти принадлежали подозрительному зверю? И, кроме того, употребление в пищу попорченного водой мяса может иметь фатальные последствия — в этом нет ничего особенного…

Что бы это ни было, эта короткая история все же кое-как, но подтверждает существование некоего вида морских змеев в северной части Тихого океана; и она должна найти подобающее ей место в досье сказочного монстра.

По правде говоря, неточный характер описаний Крюкова не позволяет утверждать, что речь идет о змеевидном животном, похожем на тех, что часто посещали норвежские фьорды и залив Массачусетса. Она лишь заставляет задуматься о некоем большом морском существе, которое проживало некоторое время в море у острова Беринга, но потом, судя по всему, исчезло и о котором многие местные жители вообще никогда не слышали. Вспомним знаменитую стеллерову корову, историю которой кажется уместным здесь вкратце привести.

В 1741 году датчанин Витус Беринг, который командовал флотом, направленным Петром I, чтобы выяснить, соединяется ли Сибирь с Америкой или нет, потерпел крушение на своем «Святом Петре» и попал на пустынный и негостеприимный остров, расположенный между Камчаткой и Алеутскими островами. Этот остров, на котором Беринг и умер от цинги, холода и истощения, получил впоследствии его имя. Вместе с островом Медным, своим соседом, он образует архипелаг Командорских островов.

И именно в окрестностях этих островов в мелких прибрежных водах немец-хирург и экспедиционный натуралист Георг Вильгельм Стеллер обнаружил колонию огромных морских коров, вялых и миролюбивых, которые проводили все время, ковыряясь в водорослях, поглощая рачков или морскую капусту. Стеллер объявил этих усатых млекопитающих с рыбьими хвостами, которые могли достигать от 7 до 9 метров в длину и весить 4 тонны, дальними родственниками ламантина тропических вод Атлантики и дюгоня Индийского океана. Открытие этих гигантских сирен в ледяных водах Берингова моря немедленно возмутило некоторых зоологов, которые тогда из осторожности не верили в возможность существования «чудовищ» в тех местах, в которых им не подобало проживать.

Стеллерова морская корова, как ее следует называть, была как манна небесная для потерпевших крушение: ее мясо обладало всеми качествами хорошей говядины или телятины, в зависимости от возраста, их лярд походил на свиное сало, а жир был по вкусу, как сладкий миндаль. И что сильно упрощало оценку всех этих достоинств — коровы были так по-детски доверчивы к своим убийцам! Они не убегали от человека и позволяли себя загарпунить, не оказывая никакого другого сопротивления, кроме как нескольких яростных шлепков хвостом по земле.

Местное население, сразу же после того как выжившие члены экспедиции достигли континента, быстро прознало про открытых животных. Словно в дополнение к описанному лакомству, Стеллер обнаружил на тех же островах колонию каланов (морских котиков). Командоры тут же заполнились жадными охотниками: там им было всегда гарантировано мясо — благодаря постоянному присутствию гигантских сирен. По оценкам американца Леонарда Стейнегера, в ту эпоху поголовье коров вокруг острова Беринга составляло около тысячи пятисот особей и еще пятьсот вокруг Медного. С 1743 по 1763 год девятнадцать групп по тридцать — пятьдесят охотников на каланов являлись туда на зимовку. Уже в 1754 году горный инженер Яковлев определил, что вследствие неразумной бойни и безумного расточительства морские коровы были истреблены в окрестностях Медного. Эта новость распространялась столь неспешно, что уже и на самом острове Беринга последняя особь была убита в 1768 году неким Поповым. Прошло менее двадцати семи лет с того времени, как открыли несчастного зверя…

Однако уже давно некоторые криптозоологи ставят под сомнение факт полного уничтожения стеллеровой коровы на острове Беринга.

Так, ссылаясь на рассказы двух русско-алеутских поселенцев, высадившихся на острове в 1830 году, профессор А. Э. Норденшельд пытался убедить всех, что одну морскую корову видели еще в 1854 году. Но анализ рассказов свидетелей доказал, что на самом деле речь шла о самке нарвала, то есть морского единорога, и что, увы, версия не подтверждается.

С 1879 по 1885 год польский зоолог Бенедикт Дыбовский, оказавшийся в качестве врача на Камчатке, собрал на острове Беринга не только скелеты исчезнувшего животного, но и различные свидетельства, доказывающие, что колонисты по прибытии на остров знали о морской корове. Следовательно, где-то в 30-х годах XIX века еще были живы несколько экземпляров.

Итак, весьма вероятно, что огромный зверь, который так напугал Крюкова и его товарищей где-то между 1795 и 1818 годом, был одной из выживших коров. Конечно, глаза морской коровы не имеют никаких пугающих особенностей, но они лишены век и, конечно, кого-нибудь могут напугать. Коровы имели привычку высовывать голову из воды и бесстрашно приближаться к людям. Их черноватая кожа в складках напоминала кору дуба, и могла навести на мысль о чешуйчатой коже рептилии. Наконец, морская корова вполне могла так разбухнуть от жира, что ее тело покрылось множеством складок, опоясывающих все туловище, от одного конца до другого, так что, когда она поднималась над водой, спина ее становилась на вид усеянной большими буграми. Люди, малосведущие в анатомии, вероятно, могли увидеть в этом и кольца змеи…

Короче говоря, если наблюдения Крюкова и не позволяют установить присутствие морского змея в водах северной части Тихого океана, то в них все же остается много важного для истории зоологии. Они, вероятно, на самом деле представляют собой последнее свидетельство, которое дошло до нас о проживании стеллеровой коровы на острове Беринга.

Самое время задаться вопросом: а не посещал ли в то время морской змей Индийский океан? И действительно, 25 ноября 1834 года лейтенант британской морской разведки У. Фолей прислал в «Журнал азиатского общества Бенгалии» письмо, повествующее об одной его весьма странной встрече в Бенгальском проливе.

«Во время моего путешествия в Мадрас (в мае сего года) я видел очень странную рыбу, которую раньше не встречал ни один моряк из находившихся на борту, хотя многие офицеры и матросы раньше участвовали в плаваниях китобоев. Эта рыба была величиной с кита, но совершенно другой формы и вся покрыта пятнами, как леопард: она прошла почти под носом корабля, во время штиля, и нам, по счастью, удалось ее разглядеть. У нее было три больших спинных плавника, которые задвигались очень споро, когда ее стали тревожить те камни, которыми мы по глупости ее засыпали: эта рыба на самом деле была вполне способна сломать нам руль и котел, который находился на носу. Множество других рыб примерно в локоть величиной, а то и больше (приблизительно вида морской собаки) крутились вокруг чудища, тыкаясь лениво ему в рот и тут же отскакивая. Хотелось бы дать вам представление обо всем ее виде. Рот был очень велик; спинные плавники черного или темно-коричневого цвета, как и хвост; туловище покрыто коричневыми пятнами, как у леопарда; голова той же формы, что и у ящерицы. Не может ли это быть плезиозавр или один из тех видов рыб, которые сочтены давно вымершими?»

Как видим, люди начали уже размышлять о существовании плезиозавра. Это даже стало неким наваждением. Еще десять лет назад лейтенант Фолей скорее бы подумал о большом морском змее.

Однако ни форма тела животного, ни его столь необычная окраска, ни даже место встречи не соответствовало тому, что тогда знали о морском змее. Так о чем здесь идет речь на самом деле? О газетной «утке»?

Это маловероятно, ведь и другие люди тоже видели этого же самого монстра. Только это произошло в 5500 километрах оттуда, и в другом океане…

Вдохновленный письмом лейтенанта Фолея в «Журнале азиатского общества Бенгалии», один любитель-натуралист из Калькутты, Г. Пиддингтон, отписал в тот же журнал, что он сам видел в декабре 1816 года пятнистое животное, очень похожего вида, у входа в бухту Манилы, на Филиппинах, когда он заводил туда один маленький испанский бриг. Рыба была, судя по всему, размерами от 21 до 24 метров в длину и по крайней мере 9 — в ширину.

Когда его испанские моряки заговорили о похожем звере, которому они, впрочем, давали имя «чакон», Пиддингтон подверг их строгому допросу. Он узнал, что чудовище хорошо известно в этих местах. О нем говорили с нескрываемым ужасом, ибо у того была привычка, по их словам, нападать на маленькие рыбачьи суда и крушить их. Однажды оно даже проглотило человека, упавшего в воду, когда тот из любопытства слишком далеко высунулся за борт.

Моряки подтверждали эти тревожные слухи. Наконец, Пиддингтон узнал, что в 1820 или 1821 году шлюпка с одного американского корабля, с офицером и несколькими матросами, пересекая залив Манилы, внезапно оказалась лицом к лицу с пятнистым чудовищем. Перепуганные матросы выпустили весла из рук. И второй помощник, который был на руле, увидел, повернувшись, как почти перед ним распахнулась пасть рыбы. Не найдя ничего другого под рукой, несчастный сунул штуртрос руля в зиявшую глотку монстра. Тот сомкнул челюсти с ужасным хрустом и, нырнув под шлюпку, больше не появлялся.

«Нам не хотелось болтать об этой истории, чтобы не стать посмешищем, — признавался капитан американского судна, — но моему второму помощнику можно доверять, и к тому же от здешних рыбаков мы слышали о странной породе большой рыбы, которая всегда гналась за их суденышками, едва завидев их».

Судя по хищным повадкам монстра, Пиддингтон отнес его к родственникам акул или скатов. Услышав от своего друга Харлана из Филадельфии (того самого, который описал зейглодона) об открытии окаменевших останков гигантской акулы, он даже заключил, что «рыба, которую видел лейтенант Фолей, и чакон манильской бухты могут оказаться представителями того же рода, что и те, которых мы знаем только по их окаменевшим останкам».

Вся эта история кажется мало правдоподобной: одно и то же неопознанное животное видят в столь отдаленных друг от друга местах, как Бенгальский залив и бухта Манилы. Одно это уже подозрительно. Рыба-леопард около 25 метров в длину, с головой ящерицы, которая покушается на суда, — это напоминает жуткие истории каких-нибудь старых сказок, вроде рассказов о гомеровской Сцилле или об Се-Орме — разрушителе судов Олая Магнуса. Что касается эпизода с американской шлюпкой, то эту историю следует признать одной из самых бесстыжих выдумок, которые только бросают тень на проблему морского змея.

Невзирая на столь очевидные вещи, стоит признать, что у большей части всех этих страшилок была какая-то основа. Мистер Пиддингтон даже не слишком удалился от правды в своем «диагнозе». В пору его наблюдений монстр, которого он созерцал, действительно был еще неизвестен зоологии. Но через двенадцать лет такое чудовище загарпунили в Столовой бухте, рядом с мысом Доброй Надежды. Некий военный врач, доктор Эндрю Смит, исследовал его труп, ободрал кожу и даже отправил ее в Парижский музей, где, натянутая на муляж, она по-прежнему изумляет обывателей. Вы уже угадали: речь идет о китовой акуле, описанной доктором Смитом под именем Rhineodon typus в 1829 году.

Можно простить и мистеру Пиддингтону, и лейтенанту Фолею, что в 1834 году они еще ничего не знали об этом важном добавлении к морской фауне. На самом деле в 1829 году доктор Эндрю Смит упомянул о своем открытии весьма кратко в одной заметке, неброско озаглавленной: «Вклад в естественную историю Южной Африки». И только через двадцать лет он опубликовал расширенное и проиллюстрированное описание своей необычной рыбы. Что, впрочем, не помешало ей оставаться неизвестной в течение нескольких десятилетий большей части зоологов и конечно же гораздо дольше — неспециалистам.

«Ужасная» китовая акула, судя по всему, может достигать величины (и, вероятно, даже, превышать) 20 метров, но это весьма миролюбивая рыба, очень робкая и безобидная. Она питается исключительно планктоном, и некоторые даже подозревают ее в сплошном вегетарианстве, что уж слишком для акулы!

Но это не значит, что нужно быть настолько простодушным, чтобы при встрече с незнакомой акулой подобных размеров начинать интересоваться у нее, что она предпочитает на завтрак, или ощупывать ее зубы. Что немного портит впечатление от этого плавучего ангела, так это скверная манера обстукивать все корабли: это стоит монстру жизни, если корабль велик и быстроходен, но, напротив, иногда кончается катастрофой судна, если оно мало и неторопливо. Вот чем она заслужила свою дурную репутацию.

Как и судьба стеллеровой коровы, история открытия китовой акулы весьма поучительна для тех, кто ищет великого морского змея. Она учит не отбрасывать сразу, как фантастичные, описания, которые явно отличаются от традиционных списков примет некоего еще неопознанного зверя, так как, быть может, речь идет об открытии совсем нового следа. Она учит не отмахиваться легкомысленно от рассказов, которые «слишком искусны, чтобы быть правдой».

Она учит не доверять чрезмерному недоверию.

Итак, в середине прошлого столетия была открыта акула, чьи размеры были почти в два раза больше, чем у самых крупных доселе известных рыб; пестрая рыбина, известная во всех тропических морях; существо, которое слишком лениво, чтобы убегать, но которое, впрочем, никогда не упустит случая попреследовать кого-нибудь самолично. Было чем оправдать сторонников морского змея и пристыдить его непримиримых врагов! Наш герой, однако, представляет собой живой контраст с китовой акулой: он настолько же быстр ипроворен, насколько та ленива, настолько же пуглив и недоверчив, как та нахальна, и настолько же скрытен по характеру, как та открыта; и, очевидно, у него было гораздо меньше шансов оказаться замеченным и тем более пойманным. Удивительная деталь: кажется, он в ту пору ограничивался лишь водами умеренных широт, куда акула никогда не имела доступа, и наоборот, не проникал в тропики, где китовая акула открыто пользовалась своим господством. Создается впечатление, будто они — этот открытый гигант и гигант неизвестный — просто поделили друг с другом обширные океанские пастбища.

Но всего этого в то время еще не знали. Морской змей был жертвой заговора молчания. Все более и более редки становились Рафинески, Пеки, Силлиманы, Хукеры и Ратке, то есть те натуралисты, которые вопреки всему упорствовали в своей вере в его существование и которые, быть может, и верили-то в него лишь потому, что слишком мало знали обо всех его проявлениях. Зато ряды маловеров росли день ото дня и с ними — количество шуточек и острот. Боясь насмешек, свидетели морского змея предпочитали молчать.

Кстати, по этому поводу можно процитировать замечание одного ВИПа (Very Important Person — очень важного человека), как говорят американцы: знаменитого юриста и политика Даниэля Уэбстера, который провалился на президентских выборах 1840 года и вынужден был довольствоваться постом госсекретаря США. Мы обязаны своим знанием об этом философу-натуралисту Генри Торо: под датой 14 июня 1857 года он записал в своем дневнике, что из верных источников узнал, будто бы Уэбстер видел морского змея за несколько лет до того:

«Истории вздумалось, чтобы Уэбстер встретился с некоторыми господами из Плимута в Маномете и провел с ними весь день, рыбача. Ловля кончилась, и он направился обратно на своем паруснике в Даксбери с Петерсоном, которого затащил на этот пикник почти насильно; по дороге они видели морского змея, который соответствовал обычным описаниям этого существа. Животное прошло у правого борта на расстоянии в тридцать — тридцать пять метров и затем исчезло. Во время дальнейшего пути Уэбстер, поразмыслив хорошенько о происшедшем, сказал наконец Петерсону: „Ради бога, не говорите об этом никому ни слова, ведь если станет известным, что я видел морского змея, то до конца своей жизни, куда бы я ни уехал, я буду вынужден рассказывать эту историю каждому встречному“. И тот так и делал до настоящего момента».

Если эта история — выдумка, то очень удачная, так как сам Уэбстер не может ее подтвердить. Но если она подлинна, то молчаливость государственного мужа, очевидно, плачевно сказалась на развитии науки. Вот еще почему стоит восхититься поведением в ту же эпоху двух британских ученых: в тот момент, когда знаменитый морской монстр практически потерял всякое к себе доверие, они уделили ему почетное место в важных научных публикациях.

Первым был доктор Роберт Гамильтон, которому сэр Уильям Джардин доверил редакцию одного тома своей «Библиотеки натуралиста», посвященного ластоногим. Говоря о морских чудищах в предисловии к этой книге, вышедшей в 1839 году, он писал:

«…так случилось, что даже в наши дни кое-кто настаивает на том, что существуют подобные чудовища, о внешнем виде которых натуралисты пока не могут проинформировать общественность достаточно внятно: их соображения и составляют последнюю часть сего тома. Самыми замечательными из этих животных были морской змей и кракен; и, так как вполне естественно искать кое-какие намеки на этих животных в „Библиотеке натуралиста“, мы решили воспользоваться столь благоприятной возможностью. На самом деле ластоногие и травоядные китообразные (сирены), морские змеи и кракены образуют вполне естественную комбинацию».

Поскольку доктор Гамильтон писал в этой книге и о сиренах, прототипах сказочных персонажей, то ему было очень соблазнительно поговорить под тем же соусом и о кракене с морским змеем: так у него составилась некая трилогия о монстрах, ставших классическими со времен Понтоппидана.

Эта достойная попытка нашла свое продолжение через несколько лет по инициативе мистера Эдварда Ньюмена, главного редактора лондонского «Зоолога», замечательного научного журнала викторианской эпохи. В 1847 году этот уважаемый джентльмен предоставил все полосы журнала для сообщений, связанных с осмеянным морским змеем. Наверняка именно этот акт дал толчок британскому периоду морского змея, которому посвящены последующие главы. Подогреваемые доброжелательным интересом научной общественности, свидетельства собирались в течение почти полувека. Темпы их накопления кажутся чуть менее стремительными, чем раньше, но иногда они предлагали такое богатство деталей и столь серьезные гарантии подлинности, что могли подтвердить наконец необходимость углубленных исследований и попыток идентификации.

Позиция Эдварда Ньюмена по отношению к проблеме, определенная со всей строгостью, — это вызывающий восхищение урок научной добросовестности.

«В течение стольких лет считалось хорошим тоном осмеивать все доклады, связанные с этим очень известным монстром, и я не без колебаний рискую опубликовать следующие параграфы в свою защиту…

Натуралисты, или скорее те, которые считают возможным для себя хвалиться этим титулом, относятся с большим уважением к авторитетам, чем к весомым фактам или наблюдениям: основное в их исследованиях — установить, может ли такая вещь быть или не может. Натуралисты, уважающие факт, выбирают другую дорогу для достижения знания: они спрашивают себя — есть ли эта вещь или ее нет… Вот почему единственное, что должны здесь установить натуралисты — приверженцы фактов: могут ли все описания, собранные до сих пор, относиться к китообразным, рыбам или другим морским животным, которых мы уже знаем?»

Точка зрения была ясна. Но ведь как легко отрицать явление, даже не дав себе труда его проанализировать! Святой Фома убедился бы в существовании морского змея, только увидев его своими собственными глазами. В пору, когда журналисты не жалели сарказма на комментарии по поводу несчастий, постигавших нашего героя, для одного из самых известных представителей этой корпорации, редактора «Нью-Йорк геральд» француза Бенедикта-Анри Ревуаля, было совсем не просто подавить свою недоверчивость по давлением событий. Во всяком случае, он нашел способ дать нам это понять, и это доказывало, что ветер переменился.

Так как эпизод, изложенный в его книге «Рыбная ловля в Северной Америке», достаточно верно передает атмосферу недоверчивости, насмешек, шарлатанства и скандалов — может быть, даже и мистификаций! — которые характеризовали американский период, именно им мы и закончим эту главу.

Находясь в августе 1846 года в Ньюпорте, штат Массачусетс, Ревуаль однажды услышал, что некий китобой за день до того встретил морского змея у острова Нантакета и следил за ним, пока тот не исчез из виду, направившись к Кэйп-Коду. Убежденный своим другом ступить в компании двухсот самодеятельных охотников за морскими змеями на палубу парохода, бросившегося на поиски монстра, журналист провел первую ночь на борту, подтрунивая над доверчивостью и бахвальством американских нимродов. На заре, когда пароход подошел к Кэйп-Коду, любопытные господа и дамы высыпали на мостик, и тут внезапно раздался крик:

«Боже правый! Я его вижу! Смотрите туда, на восток, где Кэйп-Код, вот эта движущаяся масса, которая напоминает нитку бочек, связанных вместе дно к дну. Смотрите!»

Ревуаль решил, что это шутка, направил свой бинокль в указанном направлении и вдруг в ошеломлении увидел, что в звере нет ничего мифического.

Капитан направил пароход на всех парах вдогонку морскому змею, и через четверть часа тот был наконец настигнут.

«Мы могли, — сообщает писатель, — приблизительно измерить его длину и различить строение тела, которое напоминало гигантского морского угря, только расширенного в середине туловища, снабженного весьма длинными плавниками и чем-то, похожим на руки. Только голова скрывалась под водой, и так как она была в стороне, наиболее удаленной от нас, то понять в целом ее форму было нельзя.

Вдруг один из охотников, находившихся в передней части парохода, имел неловкость выстрелить в него. Этот дурной пример стал словно сигналом для прицельной пальбы. Но прежде чем каждый сумел разрядить свое оружие, кракен (sic) исчез у нас на глазах, погрузившись в море и оставив от себя лишь борозду на воде, которая разгладилась через несколько секунд.

В течение пяти часов наш пароход рыскал вокруг Кэйп-Кода и отслеживал все изгибы между островками и рифами берега Массачусетса, но мы только зря истощили силы нашего судна: змей ушел в глубокие подводные долины, выстланные густыми водорослями, где всегда царит покой».