Термин, часто заменяющий в современной художественной культуре (ПОСТ-культуре, ПОСТ-) классическое понятие «произведение искусства». О., как правило, обозначаются отдельные пространственные предметы арт-деятельности, статические композиции и конструкции смешанного состава, то есть включающие в себя как специально созданные художником элементы, так и предметы утилитаного обихода (objet trouvй сюрреалистов, реди-мейд) и их детали. Имеют много общего с ассамбляжами и инсталляциями; располагаются как бы между ними. Утрачивают черты станковизма, еще характерные для ассамбляжа, ограниченного ящично-коробочным пространством, и не достигают пространственной монументальности инсталляций. Хотя эти разграничения достаточно условны. Нередко О. составляются из материальных предметов, использовавшихся в перформансе и выставляются в музее или на выставке в качестве его документального подтверждения. Крупнейшими представителями искусства О. являются многие из представителей поп-арта (особенно Раушенберг), а также Йозеф Бойс, Билл Вудроу (Wood-row), Яннис Кунеллис и др.

Л. Б.

Представители последней группы авангарда в России ОБЭРИУ (Объединение реального искусства), возникшей и существовавшей в Ленинграде в период начала гонений на авангардное искусство в советском государстве (1926-нач. 30-х гг.). Ее основали молодые поэты Д. Хармс, А. Введенский, Н. Заболоцкий. В состав входили И. Бехтерев, Б. Левин, А. Разумовский, Ю. Владимиров; к ней примыкали или участвовали в ее акциях Н. Олейников, Я. Друскин, Л. Липавский, К. Малевич, П. Филонов.

О., пишет В. П. Руднев, «называли себя еще «чинарями», переосмысляя выражение «духовный чин». Так, Даниил Хармс звался «чинарь-взиральник», а Введенский — «чинарь-авторитет бессмыслицы». ОБЭРИУ была последней оригинальной выдающейся русской поэтической школой Серебряного века наряду с символизмом, футуризмом и акмеизмом. В работе над поэтическим словом обэриуты превзошли всех своих учителей, как драматурги они предвосхитили европейский театр абсурда за 40 лет до его возникновения во Франции. Однако судьба их была трагической. Поскольку их зрелость пришлась на годы большого террора, при жизни они оставались совершенно непризнанными и неизвестными (издавать их наследие всерьез начали в 1960-е гг. на Западе, а в России — в конце 1980-х гг., во время перестройки). Искусство и поэтика ОБЭРИУ имеет два главных источника. Первый — это заумь их учителя Велимира Хлебникова. Основное отличие зауми обэриутов в том, что они играли не с фонетической канвой слова, как это любил делать Хлебников, а со смыслами и прагматикой поэтического языка. Вторым источником О. была русская домашняя поэзия второй половины XIX в. — Козьма Прутков и его создатели А. К. Толстой и братья Жемчужниковы. Для понимания истоков О. важны также нелепые стихи капитана Лебядкина из «Бесов» Достоевского, сочетающие надутость и дилетантизм с прорывающимися чертами новаторства. Можно назвать еще два источника поэтики О.: детский инфантильный фольклор (недаром поэты О. сотрудничали в детских журналах, и если их знали современники, то только как детских поэтов) с его считалками, «нескладушками» и черным юмором; наконец, это русская религиозная духовная культура, без учета которой невозможно понимание поэтики обэриутов, так как их стихи наполнены философско-религиозными образами и установками. Можно сказать, что это была самая философская русская поэзия, которую по глубине можно сравнить разве только с Тютчевым. Объединяло обэриутов главное — нетерпимость к обывательскому здравому смыслу и активная борьба с «реализмом». Реальность для них была в очищении подлинного таинственного смысла слова от шелухи его обыденных квази Смысловых наслоений» (Руднев В. П. ОБЭРИУ// Его же. Словарь культуры XX века. М., 1997. С. 199–200).

Поэтика О. строилась на характерном только для них сочетании стилистики инфантильного наива (см.: Наивное искусство) нескладушки, считалки или лепета маленького ребенка с предельно обостренным абсурдом (см. также: Абсурда театр), бессмыслицей, в которой О. усматривали более высокий смысл, чем в традиционных формально-логических текстах и «нормальных» действиях. В частности, сущность театра О. видели именно в организации некоего более высокого смысла, чем в повседневной логике жизни, путем конструирования системы абсурдных действий. Театр, гласит «Манифест ОБЭРИУ», — совсем не в том, чтобы повторять сценки из жизни. «Если актер, изображающий министра, начнет ходить по сцене на четвереньках и при этом выть по волчьи; или актер, изображающий русского мужика, произнесет вдруг длинную речь по латыни, — это будет театр, это заинтересует зрителя — даже если это произойдет вне всякого отношения к драматическому сюжету. Это будет отдельный момент, — ряд таких моментов, режиссерски-организованных, создадут театральное представление, имеющее свою линию сюжета и свой сценический смысл». Не в заумных (см.: Заумь) словах (хотя и их они вслед за футуристами использовали достаточно активно), но в разрушении обыденной логики, в столкновении смыслов видели О. цель искусства (словесного, театрального, кино). «Горит бессмыслицы звезда, она одна без дна», — завершал свою поэму в лицах «Кругом возможно Бог» (1931) А. Введенский. Именно Введенский, наиболее радикальный абсурдист среди О., чаще всего обращался (точнее, упоминал, регулярно имея в подтексте) к духовной проблематике, вере и феномену Бога, подходя к нему через выявление трагической абсурдности бытия человеческого (позже на этот путь встанут религиозные экзистенциалисты — см.: Экзистенциализм) и провидение апокалиптических времен (см.: Приложение). Своими предельно абсурдными художественными текстами, явившимися следствием в первую очередь художественных исканий авангардом новых путей выражения, О. в 30-е гг. внесознательно протестовали против тоталитарной советской политики в области искусства.

Будучи первый раз арестованным в 1931 г., Хармс признает, видимо сначала под давлением следователя, что деятельность О. носила антисоветский характер, и затем осознанно утверждается на этой опасной по тем временам платформе. Уже на первом допросе он заявляет, что «не согласен с политикой Советской власти в области литературы» и требует от этой власти свободы творчества для литераторов. Затем (Протокол № 5) он утверждается в мысли «о необходимости разрушения советской политической системы». Таким образом абсурдизм О. из чисто художественного поиска превращается в опосредованное, но мощное (это хорошо чувствовали советские идеологи) политическое оружие в борьбе с советским строем. Истинные ценности культуры О. отстаивали парадоксальным образом — путем внешнего отрицания и разрушения их видимых устоявшихся форм. В конце концов организаторы ОБЭРИУ были репрессированы. Хармс и Введенский погибли в заключении, Н. Заболоцкий, пройдя ГУЛАГ, выжил и обогатил русскую словесность прекрасной (уже классической) поэзией.

Лежит в столовой на столе
труп мира в виде крем-брюле.
Кругом воняет разложеньем.
Иные дураки сидят
тут занимаясь умноженьем.
Другие принимают яд.

Сухое солнце, свет, кометы уселись молча на предметы. Дубы поникли головой и воздух был гнилой. Движенье, теплота и твердость потеряли гордость. Крылом озябшим плещет вера, одна над миром всех людей. Воробей летит из револьвера и держит в клюве кончики идей. Все прямо с ума сошли. Мир потух. Мир потух. Мир зарезали. Он петух. Однако много пользы приобрели. Миру конечно еще не наступил конец, еще не облетел его венец. Но он действительно потускнел. Фомин лежащий посинел и двухоконною рукой молиться начал. Быть может только Бог. Легло пространство вдалеке. Полет орла струился над рекой. Держал орел икону в кулаке. На ней был Бог. Возможно, что земля пуста от сна, худа, тесна. Возможно мы виновники, нам страшно. И ты орел аэроплан сверкнешь стрелою в океан или коптящей свечкой рухнешь в речку. Горит бессмыслицы звезда, она одна без дна. Вбегает мертвый господин и молча удаляет время. (Введенский А. Полн. собр. произв. в двух томах. Т. 1. М., 1993. С. 151–152).

Соч.:

Введенский А. Полное собрание произведений в двух томах. М., 1993;

Хармс Д. Полет в небеса. Стихи. Проза. Драмы. Письма. Л., 1991;

Хармс Д. Т. 1–2.[М., 1994].

Лит.:

Друскин Я. С. Вблизи вестников. Вашингтон, 1988;

Жаккар Ж.-Ф. Даниил Хармс и конец русского авангарда. СПб, 1995;

Hansen-Löve A.A. «Scribo quia absurdum». Die Religionen der russischen Dichter des Absurden (Oberiu) // Russische Denken im europäischen Dialog. Hrsg. M. Deppermann. Innsbruck-Wien, 1998. S. 160–203.

В. Б., Л. Б.

Одна из разновидностей кинетического искусства; О. -а. стремится к достижению оптической иллюзии движения неподвижного художественного объекта путем психофизиологического воздействия на зрителей, их активизации. В отличие от кинетического искусства, произведение и зритель неподвижны. Искомый оптический эффект строится на контрапункте напряженного художественного восприятия, требующего концентрации зрительского внимания, и фактической неподвижности артефакта. Эстетическая специфика О. -а. заключается в замене классической перспективы многофокусным видением виртуального оптического пространства. Движение в нем всегда виртуально, а не реально: визуализируется сама его идея. Создается иллюзия «ожившего пространства», плоскостное восприятие картины разрушается.

О. -а. возник в 1965 г. в США. Новое художественное движение заявило о себе проведением выставки «Отзывчивый глаз», представившей картины его создателей — Я. Эгема, Н. Шёффера, Х. -Р. Демарко, А. и Ж. Дуарте, А. Асиза и др. Первые произведения О. -а. были черно-белыми (В. Вэзэрли, В. Райли); в дальнейшем цвета служат достижению максимальных контрастов их интенсивности, созданию оптического цветового смешения, вызывающего иллюзию движения. Динамическому эффекту подчинены и поиски оптимальных соотношений между светом и различными материалами — зеркалами, наборами оптических стекол, металлическими пластинами и т. д. (X. Мэк, Д. Ле Парк, Г. Алвиани).

Теория О. -а. разрабатывается Исследовательской группой (Б. Мунари, У. Эко, Э. Мари). Особое внимание уделяется партнерским отношениям между художником и зрителем-актером, а не пассивным созерцателем. В работе «Хватит мистификаций» подчеркивается, что подлинная концепция объекта предполагает двоякий подход, сочетающий непреложную данность конкретной ситуации и ее бесконечно многообразное видение. Акцентируется фактор случайности зрительского восприятия, стимулирующий вариативность индивидуального видения артефакта.

Достигнув расцвета во второй половине 60-х. гг., в дальнейшем О. -а. продолжал существовать как в собственно художественных формах (В. Вэзэрли, Я. Эгем), так и в дизайне, рекламе; прикладных областях, связанных с эстетизацией окружающей среды.

Лит.:

Seitz W. The Responsive Eye. N. Y., 1965 (Cat.);

Parola R. Optical Art Theory and Practice. N. Y., 1969;

Barrett C. Op Art. L., 1970;

Groupes, mouvements, tendances de l'art contemporain depuis. 1945.

H. M.

Создано в 1916 г. в Петербурге представителями формального метода в литературоведении. В ОПОЯЗ входили ученые, ранее занимавшиеся весьма несхожими проблемами художественных текстов: Б. Томашевский, Ю. Тынянов, Е. Поливанов, О. Брик, занимавший нейтральную позицию и в Московском литературном кружке, и в ОПОЯЗе, Б. Эйхенбаум и, наконец, В. Шкловский, создатель и идеолог Петербургской школы и ОПОЯЗа. Печатный орган Общества — «Сборники по теории поэтического языка» (1916–1919). В 1919 г. из печати вышел сборник избранных статей ОПОЯЗовцев «Поэтика». Статьи раннего ОПОЯЗа уделяли внимание форме целого произведения, а также языковой и речевой фонетике слова. Предпочтение отдавалось речевой фонетике, «сделанному слову», (речевой конструкции), составленному из звуков и антизвуков, производящих в итоге новое слово, в котором семантический акцент был сделан на звуке.

Новаторский подход к ортодоксальной академической фонетике и произносительным нормам не только поэтической, но и бытовой речи во многом продиктован интересом ОПОЯЗовцев к поэтам-футуристам — В. Маяковскому, В. Хлебникову, А. Крученых, В. Каменскому, — к их неологизации корневого строя языка, к экспериментам в области ритма, размера, мелодике. ОПОЯЗовцы считали, что психическая память о звуке важнее смысла слова. Звук более коммуникативен, чем смысл, отмечал В. Шкловский, т. к. смысл может противоречить внутренней динамике звукового ряда. В связи с этим ОПОЯЗовцы придавали большое значение поэтическому ритму, мелодике (Б. Томашевский), звукописи (О. Брик), подтверждая в своих статьях не устаревающую веками действенность древнейших стилей, размеров, способов стихосложения, например силлабо-тоники, которой пользовался, в частности, В. Маяковский.

О. Брик акцентировал внимание своих коллег на ассонансах и аллитерациях, тем самым отчасти объяснив наличие традиционных, идущих со времен древнерусской литературы, звуковых повторов в поэзии XX в.; утверждая этим, что новации в поэзии имеют глубокие корни в недрах национальной поэтической культуры. Этот аспект исследований подтверждает тенденцию научного поиска формалистов к мифотворчеству, точнее, к философии мифа. Осознание традиционных истоков в приверженности современной им поэзии к музыкальной аранжировке языка убедило формалистов в правоте их теории формирования хаотичного с их точки зрения бытового внехудожественного языка в поэтическую речь при помощи упорядочивания звуковой материи. Язык «улицы», «толпы» трансформируется в художественный язык при помощи суммы определенных авторских приемов, когда, как говорил В. Маяковский, автор является «подмастерьем» «народа-языкотворца». Язык, как продукт народного творчества, является духовной основой поэтического словотворчества. Поэтическая речь — это «сделанная», оформленная в вещь над-реальная структура духовной сферы языковой культуры одного из народных мастеров. Того, кто конструирует язык в поэтическую форму при помощи чувства абсолютной тональности звука: речь — форма языка, считали формалисты.

Аналогичной точки зрения они придерживались и при исследованиях художественной прозы, рассматривая чисто речевые моменты текста: образную интонацию, артикуляцию, жесты, интуитивно приближаясь к общему анализу произведения, где методы исследования формы выходят к исследованиям содержательных моделей произведения хотя бы потому, что мимика, артикуляция и жесты служат материалом к описанию характера персонажа. Характер — аспект содержания.

Тем не менее формалисты утверждали, что содержательные компоненты текста — это упорядоченное «сплетение звуков». Это привело их к теории ощущений, или «ощутимости» слова, которая была изложена в программных статьях В. Шкловского «Искусство как прием» (1919) и «Потебня» (1919). Здесь же впервые появилось понятие «остранение», суть которого заключается в том, что привычное и обыденное преподносится в поэтической речи в нетрадиционном аспекте как увиденное впервые, вызывающее чувство удивления, странность нового ощущения. «Искажение» (значимый термин Шкловского) достигалось за счет организованных структур языковых явлений для последующего восприятия визуальной действительности, мимо которой нельзя пройти, не увидев ее искажения. Согласно теории формалистов, воспроизведение жизни в искусстве ничего не дает сознанию, а искажение удивляет, остраняет сознание — цель достигнута, искусство поднимается над реальностью, проникнув в недра над-реального бытия.

Вслед за теорией остранения последовало толкование понятия прием, что привело к возникновению еще одного аспекта теории формализма и дало методу возможность ввести новую категорию в свой научный аппарат. Понятие приема стало основным в дальнейшем развитии методологических возможностей формализма и объединило самых разных сторонников направления. В частности, Р. Якобсон считал, что понятие приема позволяет рассматривать науку о литературе как науку, т. к. прием является главным инструментом в делании произведения искусства, все остальное — темы, мотивировки тем, идеи, сюжеты, характеры и т. д. — зависят от того, каковы были авторские приемы «делания» художественной вещи, стала ли она художественной благодаря искусству применения приема, остранила ли вещь восприятие читателя. Понятие «прием» ОПОЯЗовцы трактовали как конструктивные принципы организации и демонстрации того или иного художественного материала: это разнообразие жанров, стилей, логики сюжетных параллелей, «блуждающих» тем и т. д. К приему они относили сатиру, гиперболу, гротеск, а также все то, что считалось языковыми новациями, например язык новой русской поэзии. Понятие «искусство» формалисты также относили к приемам, т. к. при помощи искусства применения того или иного приема бесформенный языковой материал становится явлением искусства как высшей сферы художественной действительности.

Дальнейшее развитие формального метода привело членов группы ОПОЯЗ к признанию понятия «значение» (слова). В связи с этим появились исследования в области стиля, образа, техники прозы. Значение и звучание слова стали рассматриваться как целое. Это пробудило интерес исследователей к проблемам содержания, которое определялось формалистами как «сумма приемов», причем каждый используемый прием имел свою специфическую функцию. Функция приема зависит от общей эстетической задачи, которая упорядочивает приемы в системы, определяющие базу специальных эстетических категорий формального метода.

Лит:

Шкловский В. Б. О теории прозы, М… -Л., 1925;

Его же. Воскрешение слова, СПб, 1914.

О. Палехова

Один из основных носителей эстетического, выявляемый на основе структурно-семиотического (см.: Структурализм в эстетике, Семиотическая эстетика) и психологического подходов к эстетике и искусству, наличие в эстетическом объекте или в эстетическом объекте и в эстетическом субъекте противонаправленных элементов или противодействующих процессов, как правило, не формальнологического характера, фиксируемых или не фиксируемых разумом, возбуждающих противоположно направленные аффекты в психике субъекта восприятия, результатом действия которых является эстетический катарсис.

С древнейших времен многие мыслители и художники отмечали, что в искусстве важную роль играют приемы контраста, перипетии (Аристотель), противоположения, антитетичности (псевдо-Лонгин), оппозиционности (Августин), «соединения несоединимого» (Сфорца Палавичини, XVII в.), коллизии (Гегель), конфликтности и т. п. В отечественной эстетике о контрастах, оппозициях, конфликтах, диссонансах, как важных закономерностях художественных структур писали С. Эйзенштейн, М. Бахтин, Вяч. Вс. Иванов, Е. Волкова, Ю. Лотман, В. Бычков. Психофизиологическую основу О. э. выявил психолог Л. С. Выготский. В работе «Психология искусства» он показал, что в «художественном произведении всегда заложено некоторое противоречие», некоторое принципиальное внутреннее напряжение между формой и содержанием, вызывающее эстетическую реакцию, катарсис на основе столкновения и взаимоуничтожения противоположно направленных аффектов.

Более-менее отчетливо выявляется два основных типа О. э.: оппозиции структуры эстетического объекта (для искусства — художественного произведения, артефакта) и оппозиции структуры эстетического восприятия. Оба члена оппозиций первого типа находятся в структуре эстетического объекта и сильнее или слабее (в зависимости от эстетической восприимчивости реципиента, его художественного опыта и т. п.) воздействуют практически на каждого эстетического субъекта данной культуры. В произведении искусства эти оппозиции достаточно жестко застабилизированы в системе его изобразительно-выразительных средств. В процессе культурно-исторического бытия произведения искусства некоторые из них могут утрачивать свое значение.

Оппозиции второго типа имеют один свой член в эстетическом объекте (произведении искусства), в другой — в психике субъекта восприятия (например, оппозиция: условно изображенный предмет — «знание» его реальной формы зрителем). Соответственно они более динамичны, подвижны, многозначны, чем О. э. первого типа, и возникают не у каждого реципиента; они во многом определяют принципиальную полисемию художественного текста, изменение его эстетической информативности. Можно выделить несколько классов этих О. э., характерных для восприятия искусства: а) между иконическими элементами произведения и представлениями о реальных вещах и явлениях в психике реципиента, сложившимися в результате его личного опыта и под воздействием социокультурной, мировоззренческой и т. п. доминант и ситуаций его эпохи; б) между ожиданием определенной логики развития художественной структуры, обусловленной некоторыми начальными предпосылками, и принципиальным неосуществлением этого «ожидания» в процессе конкретного акта эстетического восприятия; в) между значимыми элементами произведения и их опосредованным художественно-ассоциативным «переживанием» каждым субъектом восприятия и т. п.

Особенно велика роль О. э. в искусстве XX в. Во многих направлениях авангарда (экспрессионизм, сюрреализм, театр абсурда и др.), модернизма, постмодернизма они являются структурно-семантической основой произведения, практически единственным носителем эстетического. Существенна их роль и в философии ряда современных мыслителей (Хайдеггер, Фуко, Деррида и др.). Эстетизируя философский (т. е. по природе своей для западноевропейской традиции — дискурсивный и однозначный) текст, О. э. существенно расширяют его семантическое поле за счет принципиальной полисемии. На Востоке О. э. с древности играли важную роль в ряде философских и религиозных движений (особенно ярко — в дзэн-буддизме, в суфизме и др.)

В. Б.

Испанский философ и эстетик, оказавший существенное влияние на развитие эстетической мысли в XX в. и на осмысление современного искусства. В его мировоззрении «противоречиво сочетались мотивы неокантианства, философии жизни и феноменологии; сам он характеризовал свой способ философствования как рациовитализм. В основе эстетических воззрений О. лежит мысль о «расширении реальности» в искусстве путем вовлечения «неизменной материи» в процесс «ирреализации», обособления форм живой жизни от их вещественного содержания с помощью погружения их в мир творческой субъективности художника — мир его чувств и переживаний.

Эстетически постичь окружающий мир — значит, по О., выразить его «увиденным изнутри», что под силу лишь художнику, открывающему в «объектах» необъективируемое, в эмпирически реальном — «ирреальное», т. е. идеальное бытие. Способ, каким О. предлагает это делать, напоминает гуссерлевский метод «редукции» («вынесения за скобки»): художник поворачивает свой глаз «зрачком вовнутрь», чтобы взять образы вещей безотносительно к ним самим — так, как они рождаются и переживаются в его душе, в стихии его «чистой субъективности». С этим способом «дереализации» (стилизации) реальности О. и связывает специфику эстетического акта, что изначально роднит его эстетику с авангардистски-модернистскими тенденциями и устремлениями XX в. В духе экспрессионистской эстетики, с одной стороны, и феноменологии Э. Гуссерля — с другой, О. утверждает, что подобным образом толкуемый художественный акт позволяет эстетически проникнуть в сущность вещей — открыть их «внутреннюю жизнь». Создаваемый искусством «мир новой (идеальной) предметности», в котором предметы предстают такими, какие они есть «сами по себе», возникает на обломках эмпирической внешней реальности, уничтожаемой («ирреализуемой») художником, и не имеет ничего общего с повседневным, привычным («слишком человеческим»), обликом — таков исходный тезис, лежащий в основе ортегианской концепции «дегуманизации искусства».

«Под дегуманизацией искусства О. понимал процесс устранения из произведения искусства, его эстетически воздействующей структуры всего того, что он считал, пользуясь терминологией Ницше, «слишком человеческим», — ориентацию на обычный человеческий способ восприятия, предполагающий воспроизведение жизни «в формах самой жизни». Источником истинно эстетического восприятия, в отличие от «обыденного», является, согласно концепции О., не то, «что» воспроизводится в произведении, а то, «как» воспроизводится, точнее, конфликт, разрыв между этими «что» и «как». Данный факт и был осмыслен «новым», по терминологии О., искусством, стремящимся извлечь максимум эстетического наслаждения из процесса преодоления «что» — объекта, заимствованного из жизни, с помощью «как» — фантазии художника, отбрасывающего в своем произведении все «человеческие» (доступные обычному восприятию) свойства эстетически осваиваемой действительности».

«Способностью к восприятию этого «нового», «дегуманизированного», искусства обладает, согласно О., особая категория людей, отличающихся от всех других своей восприимчивостью к художественным достоинствам подлинно «современных» произведений. А главное их достоинство, достигаемое на путях эстетического «обесчеловечивания» эмпирической реальности, заключается именно в оторванности от действительности, в противостоянии ей. Таким образом, область «нового искусства» создается как особая («высшая») область реальности, доступная лишь избранным художественным натурам, утверждающим в процессе наслаждения произведением искусства и свою «особливость», и свое единство друг с другом — единство элиты. Таков путь, на котором О. видел выход из ситуации социальной нивелировки («омассовления»), сложившейся, по его мнению, в Западной Европе. На место специфически классовой формы структурирования общества должна прийти, считает О., социокультурная — деление общества на массу и элиту, осуществляемое на основе культурного, а точнее, эстетического критерия: отношения к авангардистски-модернистскому искусству». (Эстетика. Словарь. М., 1989. С. 243–244; 70–71).

Соч.:

Эстетика. Философия культуры. М., 1991.

Лит.:

Фридлендер Г. М. Философия искусства и искусство философа (Эстетика Хосе Ортеги-и-Гассета) // Указ, работа. С. 7–48.

Термин, введенный В. Б. Шкловским в 1914 г. в книге «Воскрешение слова». О. означает устранение автоматизма восприятия художественного текста за счет неординарности модели определенным образом отраженной реальности в контексте доступных нормативных приемов произведения. Акцент делается на восприятии как одном из элементов сознания, на который можно воздействовать путем возбуждения или пробуждения (что важно для Шкловского) ощущений. Манипуляции ощущением возможны за счет непринужденного вовлечения субъекта в мир сопереживания художественной объектности, абстрагирования от конкретного текста в атмосферу этого же текста в качестве «ненормы», то есть читателя-нечитателя — чего-то привычного и в то же время неожиданного, странного, на едва уловимом уровне пред-ощущения.

В контексте анализа понятия «остраненный» В. Б. Шкловский употреблял и термин «отстраненный», не делая существенного различия между ними, считая, что оба написания логичны постольку, поскольку искусство является монтажом жизни, а значит, возможна вариативность декораций, даже случайность, когда читатель поражается неожиданностью, странностью перемены, как бы сливаясь с действием разыгрываемых сцен, отстраняясь от привычного, затем происходит скачок в неожиданное, странное, и читатель теряет заданную линию осмысления; остается только ощущение внутренней связи происходящего — ему, читателю, следует ощутить эту алогичную на первый взгляд цепочку вариаций одной темы, составить впечатление и воспринять художественный текст неразрывно от этой вовлеченности во внутренний мир произведения.

Странность (ср.: Оппозиции эстетические) — это удивление, которое лишает читателя праздности и побуждает к размышлениям. Это с одной стороны. С другой — странность неожиданной смены сцен во многих произведениях художественной литературы носит характер пародированного действия — предшествующая сцена является пародийным предотражением последующей. Это — подсказка к разгадке повествовательных символов русской прозы. Так начинается роман Л. Тостого «Анна Каренина», так начинается поэма Н. Гоголя «Мертвые души», так, на странности, на пародийности, построены все пьесы А. Чехова.

В искусстве, по В. Шкловскому, присутствует факт изумления, «факт превосходства своей сущности над нашими знаниями». Мы видим мир реальный, он рождает наши познания, но факт изумления, удивления, О., выросший из познанного, позволяет осуществить перестановку признаков очевидного в иные, как бы ирреальные плоскости; на самом же деле — в ту самую глубинную реальность, которая существует на уровне подсознания. Отсюда — обостренное восприятие мира двумя сторонами: героем произведения и читателем, ощутившим ирреальное-реальное как странность. Иными словами: О. есть «задержанное внимательное рассматривание мира», поток сознания, проистекающий из-под сознания, не бессознательного, не подсознания, а из-под сознания, из-под моментальной восприимчивости героем и читателем, вжившимся в героя, картин, картинок, запахов, звуков, неясных моментов материальной прапамяти.

О. у Шкловского — это и понятие, и термин, и теория одного из приемов анализа художественного текста одновременно. Шкловский не придерживался строгого академизма в употреблении своей новаторской формулы и выстраивал ряд синонимичных образований названной основы. В связи с этим трактовка основы всегда имела тот оттенок, который несло в себе новое образование-синоним, или тот, с которым основа была связана по смыслу, то есть то, что В. Шкловский считал в тексте странностью, например подробности, имевшие место в «Мертвых душах» или «Тарасе Бульбе» Гоголя. Вместе с тем, удивление, порожденное странностью, он не считал удивлением в обыденном понимании; напротив, удивление, которое должно произвести странное, воспринимается как обыкновенное, именно в этом заключается странность — в способе восприятия странности. Отсюда странность как таковая приобретает значение остранения, как отстранения: оттенки в написании зависят от результата воспринятого.

Лит.:

Шкловский В. Б. «Воскрешение слова». СПб, 1914;

Его же, Тетива. О несходстве сходного. М., 1970;

Его же, Энергия заблуждения. М., 1981;

Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975.

О. Палехова