|
||||
|
M Магический реализм Возникшее в 60-х гг. XX в. направление латиноамериканской литературы, существенно отличающееся от классической европейской реалистической традиции. В творчестве Т. Гарсия Маркеса, А. Карпентьера, М. ААстуриаса М. р. обретает черты художественно-эстетического метода. Его специфика — придание магическому статуса реального, сплав реального и волшебного как наиболее адекватный способ художественного видения латиноамериканской истории и культуры. В отличие от европейского мифологизма XX в., усматривающего в реализации мечты прежде всего эстетический феномен, М. р. связан с современными народными верованиями (например, в реальное существование Эльдорадо). От фантастики этот метод отличается обыденностью, повседневностью того, что кажется фантастическим европейцу. В волшебном реализме (термин А. Карпентьера, предшествующий М. р.) «наивный» афро-карибский тип восприятия противостоит европейскому. Дуализм местной и колониальной культур порождает двойственную картину мира, двоящийся художественный стиль. В произведениях М. р. народные верования аборигенов трактуются не как экзотический фольклор, но как достоверное знание. Им невозможно овладеть посредством западноевропейской научно-рационалистической традиции. М. р. мыслится как альтернатива традициям христианской средневековой и просветительской западной эстетики. В нем выражаются эстетические чувства, вкусы, ценности региональных сообществ, не прошедших этап модернизации, не воспринявших идеи рационализма и прогресса, «ученой» культуры. Его основа — устная культурная традиция с ее магически-суеверным отношением к миру. М. р. 90-х гг., не чуждый идеям транскультурности, трактует ее не каки деструктивное для латиноамериканской ментальности взаимодействие архаических и модернизаторских тенденций, но как их равноправное сосуществование в неиерархизированном культурном пространстве. В художественном языке М. р. это выражается в миксте сельской и городской культур, архаики и авангарда, постмодернизма. Новой линией его развития является трактовка масс-медиа как современной формы магии. Лит.: Chiampi I. El réalisme maravilloso: forma e ideológia en la novela hispanoamericana. Caracas, 1983; Paris W. Lois Parkinson Z. (ed.). Magical realism: Theory, History, Community. Durham, 1995. Н. M. Малевич Казимир. (1878–1935) Русский художник, один из крупнейших представителей русского авангарда начала XX в., основатель и главный представитель супрематизма. М. родился в польской семье в Киеве; в 1904 г. впервые приехал в Москву и с этого времени практически постоянно жил в Москве или в Петербурге (Ленинграде). С 1904–1905 гг. начал серьезно самостоятельно (был «самоучкой», как он писал во всех анкетах) заниматься живописью, пропустив через себя и пережив до 1913 г. практически все основные этапы развития авангардного искусства: импрессионизм, постимпрессионизм, модерн, символизм, примитивизм, фовизм, сезаннизм (см.: Сезанн), кубизм, футуризм и кубофутуризм. В 1913 г. пришел к абсолютизации принципа алогичности и абсурдности в живописи в так называемом «заумном реализме» и от него перешел к созданию собственно супрематических работ. Впервые они были не без сопротивления других участников выставки предъявлены им общественности на «Последней футуристической выставке картин «0,10»» в декабре 1915. Тогда же появились термин супрематизм и первая теоретическая брошюра-манифест М. с попыткой обоснования нового направления «От кубизма к супрематизму. Новый живописный реализм.» Основные стадии развития супрематизма, как писал сам М., он прошел с 1913 по 1918 г. Однако собственно супрематические картины он писал по крайней мере до середины 20-х г., и супрематическое «ощущение» бытия и искусства существенно отразилось на всем его последующем творчестве. М. много писал и теоретических работ, особенно начиная с 1919 г. (в Витебске), когда стал систематически заниматься педагогической деятельностью, и позже — в Москве и Петрограде (до 1927 г.). В них он достаточно подробно изложил свою эстетическую позицию в целом, свое понимание искусства (или, как он всегда писал, Искусства — с большой буквы), живописи, истории искусства и собственно его высшего этапа, как он считал, — супрематизма. В течение его бурной творческой, педагогической и исследовательской деятельности и под влиянием не менее бурных внешних обстоятельств того времени отдельные взгляды и представления М. нередко достаточно сильно менялись, иногда на диаметрально противоположные, но генеральная линия его концепции, его понимания искусства оставалась достаточно целостной и однозначной. Кратко она может быть условно обозначена как линия чистого эстетизма, апологии неутилитарного Искусства, независимого ни от каких социальных, политических, экономических или религиозных аспектов, имеющего свой самоценный предмет — красоту и гармонию, и свою цель — эстетическое наслаждение («приятное эмоциональное» состояние, «приятное удовлетворение чувства»). Линия классического эстетизма, которая приобрела у М. неожиданный поворот и вывела его к теории беспредметной экономично-минималистской живописи, в конечном счете отрицающей собственно живопись в ее традиционном бытии и переходящей в некое особое трансцендентное «измерение», открывающееся по ту сторону абсолютного «нуля». Мировоззренческо-идеологическая позиция М. предельно эклектична. Его «философия» — это яркая и эмоциональная смесь вульгарно-материалистических научных взглядов, примитивной историософии, оригинальной, но псевдонаучной этимологии, обрывков идей Шопенгауэра, Ницше, античной и буддийской философий, современных теософских суждений, каббалистических представлений, примитивизированного христианства, идей Э. Маха, Р. Авенариуса, П. Д. Успенского, М. О. Гершензона, русских космистов и т. д. и т. п. В первые послереволюционные годы к этому еще добавлялись некоторые расхожие лозунги и представления из большевистской социологизаторской фразеологии, а в манифестах — хлесткие призывы эпатажного характера. В целом в своем мировоззренческом эклектизме М. явился ярким предшественником принципиального эклектизма ПОСТ-культуры (см.: ПОСТ-), активно заявившей о себе уже во второй половине XX в… Этот же эклектизм и непоследовательность просматриваются, хотя и в меньшей мере, и в его эстетико-искусствоведческих суждениях. Согласно М. человеческая культура (или цивилизация) исторически сложилась из трех главных элементов, или систем: гражданской, включающей все социальные, политические, экономические институты и отношения, религиозной и Искусства; или, как афористично кратко и метко обозначил их М., Фабрика, Церковь, Искусство. Первая система, или сфера человеческой деятельности, изначально возникшая для поддержания жизнедеятельности человека (забота о теле), с развитием науки и техники достигла к нашему времени полного извращения, захватив и подчинив себе большую часть человечества и его деятельности, в том числе и Искусство. Обобщенно-саркастически М. именует ее «харчевой» сферой: «харчевая культурная плантация», «харчелогия», «харчеучение», «харчево-кухонная классовая деятельность», «харчевики» и т. п. Эта харчевая система очень рано научилась использовать Искусство для украшения, оформления своей достаточно примитивной и неприглядной сути, превратив его в средство для более эффективного достижения своих целей. Идеал этой сферы, совершенно чуждый M.: работай как вол, чтобы построить рай для телесных потребностей на земле. Этот идеал одинаков у капиталистов, социалистов, коммунистов, поэтому М., в первые постреволюционные годы увлекавшийся коммунистической фразеологией, как и многие другие авангардисты, уже в 20-е гг. с одинаковой неприязнью относился ко всем харчевикам-материалистам, независимо от их классовой и партийной принадлежности. Более сложным было его отношение к религии и Церкви. Здесь у М. нет ясной позиции, и его суждения и утверждения в разные периоды колебались от почти вульгарно-материалистически-атеистического отношения к Церкви и особенно к конкретной церковной деятельности до почти апофатически-мистического понимания Бога. Личный внерациональный духовный и художественный опыт подвел создателя супрематизма к особой границе бывания, за которой его внутреннему взору открылась некая реальная умонепостигаемая бездна сущности, пустыня небытия, Ничто, по ту сторону которого ощущалось тем не менее Нечто. В лучших традициях христианской апофатики (хотя М. вряд ли даже слышал этот термин или читал кого-либо из отцов Церкви; см.: Византийская эстетика как парадигма) он в каком-то экстатическом откровении утверждает, что «истинный Бог» «ничего не знает, ничего не видит и ничего не может». И лишь религия «достигает Бога как абсолюта (душа есть Бог)». Традиционные искусства располагаются несколько ниже религии; они — «только подсобные ступени. Категории художества стоят первой ступенью после религии… Техника — третья ступень, она выражает рациональную телесную заботу… Отсюда рассматриваю религию как высшую степень легкости, [как] состояние, вне материи существующее, где материя исчезает в духе, душе, образе. Это последнее техническое явление перед беспредметностью». Однако искусство стоит ненамного ниже религии и в чем-то практически равно с ней. Общий эклектический характер мировоззрения М. определял и нередкие изменения его представлений о многих проблемах, связанных с искусством, косвенно выявляя их своеобразную и реальную амбивалентность. Так, в 1919 г. он активно развивает идеи эволюции, прогресса и даже революции В искусстве. Искусство, как и культура в целом, представляется ему находящимся в постоянном развитии и движении, а в наше время — достигшим своего революционного этапа. Суть его — в освобождении искусства от утилитарных связей с «харчевой» жизнью и религией, в утверждении его самоценности, в замене миметически-изобразительного подхода к природе на чисто знаковый. Однако уже в 1924 г. в большом трактате «Искусство» М. приходит к иному выводу, фактически отрицающему какую-либо сущностную эволюцию в искусстве. Нет никакой разницы между искусством Древнего Египта и современным, а искусство первобытного человека ничем не хуже и не слабее классического искусства, ибо в отношении Искусства первобытный человек был равен современному. Он также хорошо, если не лучше нас, чувствовал красоту и гармонию и умел воплотить их в своем орнаментальном искусстве, утверждал М. Более того, искусство первобытного человека, полагал он, было практически неутилитарным, не связанным ни с «харчевой», ни с религиозной сферами. Использовать искусство как средство стали позднее, и только с импрессионистов (Клода Моне, в частности), но особенно — у Сезанна, в кубизме, футуризме и супрематизме оно практически опять вышло на абсолютно неутилитарный уровень, близкий к уровню первобытного искусства. Неизменным сущностным ядром и содержанием любого настоящего Искусства М. считал неутилитарную самоценную красоту, которая возникала на основе гармонии всех элементов, часто контрастирующих друг с другом. Истинным «содержанием» Искусства является оно «само как таковое», его «строй формовых элементов». В частности, для живописи — это сама живопись — соотношение цветовых масс и форм, живописная фактура, реальная жизнь и развитие цветовых пятен, их «энергийная» сила и динамика; «чистый элемент живописный» и т. п. Живописцу каждый предмет предстает «беспредметной комбинацией цветов», или «цветописью». «Чистый беспредметный контакт» с таким (т. е. истинным) Искусством доставляет зрителю «приятные эмоциональные переживания». В этом собственно и состоит художественно-эстетическое credo M., на основе которого он и пришел к супрематизму. Основу его составляет понятие «беспредметности». М. употребляет его в нескольких взаимопересекающихся смыслах, восходящих к его философско-эстетическим представлениям. Согласно им, весь «мир как факт суждения» является «предметным» миром, а «мир как факт вне суждения» — беспредметным. Суждение же у М. в данном случае тождественно осознанию, мышлению, разуму. Таким образом, неосознаваемый мир, мир вне познающего разума и является миром беспредметным. «Чистая работа организма — работа вне сознания и вне учета, безобразна, беспредметна». К возможностям же разума и сознания М. относился скептически, как художник хорошо ощущая их принципиальную ограниченность, а отсюда беспредметность выступает у него практически онтологическим основанием бытия. Мир, по М., в сущности своей беспредметен, т. е. пребывает вне сферы действия разума, и только внеутилитарное Искусство, основывающееся на эстетических (внеразумных) принципах, т. е. тоже беспредметное в своей основе, в состоянии «познать» его. При этом беспредметность (= сущность) искусства осмысливается основателем супрематизма как высшая ступень разумной деятельности человека. «Художество, которое и должно быть вне разума, ибо оно <то> завершение, где разум прекращает свою деятельность. И это только последняя вершина разумной деятельности, после которой вступаем в беспредметность или заумь, [вне относительно] сфер<ы> познания, знания эстетики». Беспредметность отождествляется здесь с заумью, которой увлекались русские поэты-футуристы, друзья Малевича; с тем, что уже за умом. М. и сам создал при переходе от кубофутуризма к супрематизму несколько полотен «заумного реализма», в которых заумь выражалась нарочито прямолинейным совмещением несовместимых вещей: наложением почти реалистического изображения коровы на скрипку в окружении кубистических аксессуаров («Корова и скрипка», 1913); храма, селедки, свечи, сабли, лестницы — на физиономию англичанина («Англичанин в Москве», 1914) и т. п. Под беспредметностью М. понимал также и принципиальную неутилитарность искусства, особенно нового. «Предметом» в этом плане оказывается любая утилитарная функция художества. Искусство «по существу беспредметно, безобразно, вне идей целевых» — не устает повторять русский авангардист. «Беспредметники» (фактически чистые эстеты. — В. Б.) хотят освободить Искусство от всего внехудожественного, «строить мир по чувству приятных восприятий»; они «созерцают мир явлений, и образ их творится внутри созерцающего — отсюда, если возникает новая реальность, то только реальность как «мир в себе». Беспредметное искусство — это «чистое Искусство»; оно обязательно содержит в себе «чистое выражение ощущений» и некий «абсолютный неизменный элемент» Искусства, благодаря которому Искусство обладает вечной ценностью и именно ради него хранится в музеях. В самом общем плане под беспредметностью в искусстве М. понимал его художественность, его эстетическую ценность вне связи с какими-либо иными внехудожественными (преходящими) функциями. Ею обладает любое настоящее Искусство, но только со времени импрессионистов художники осознали, что Искусство можно и нужно освободить от внехудожественного (внеживописного — для живописи) балласта. Моне, Сезанн, кубисты, футуристы, русские кубофутуристы — главные вехи, по М., на пути этого освобождения. И он делает следующий и последний шаг — супрематизм. М. ввел в эстетику еще два специфических понятия — «распыление» и «прибавочный элемент», не дав им, однако, достаточно вразумительного разъяснения. Распыление — это своего рода эсхатологическое понятие у М. Согласно его миропониманию, человечество от некоего первобытного идеального единства с природой и космосом, созидая цивилизацию, культуру, технику, искусство, «распыляло» себя во множестве своих «достижений». Каждый гений приносил с собой «силу», распыляющую человечество, и, вот, XX в., — некий предел «распыления» — перехода в новое качество. «Совершенство мира в распылении» и «это распыление совершилось». Мы (человечество) «распылили» «себя в мировых знаках» и опять «воплощаемся» (растворяемся?) во всей Вселенной, наполняя ее собой, т. е. идем к некоему духовно-научно-физическому слиянию с космосом. Естественно, что супрематизм и как художественное направление, и как «искусство жиз-нетворчества» играет в этом процессе важнейшую роль. Собственно в искусстве «распыление», как конкретное освобождение от видимой материальной оболочки предметного мира, начал кубизм, а супрематизм довел до логического завершения. Понятие «прибавочного элемента» относилось М. непосредственно к живописи, и притом — новейшего времени. Очевидно, что само название навеяно популярной в то время Марксовой теорией прибавочной стоимости, хотя по существу не имеет к ней никакого отношения. У М. прибавочный элемент живописи — это некоторая структурообразующая закономерность, характерная для того или иного направления, т. е. главный принцип организации произведения искусства, его пластической формы в данном направлении. В 1925 г. им была написана работа «Введение в теорию прибавочного элемента в живописи». В таблицах, подготовленных для Берлинской выставки 1927 г., М. показывает в качестве «прибавочных элементов» для импрессионизма — свет, для сезаннизма — волокнистую кривую, для кубизма — серповидную линию, для футуризма — движение и для супрематизма — прямую линию. Каждому из них соответствовали и своя система цветовых «прибавочных элементов», которые были также глубоко проработаны Малевичем и представлены на этих таблицах. Теория «прибавочного элемента» явилась важным шагом на пути структурного анализа произведений современного искусства и имела практическое применение в его педагогической деятельности. Художественно-эстетическая теория и супрематическая практика М. оказали сильнейшее воздействие на развитие многих направлений в искусстве и отдельных крупных художников XX в. Его «Черный квадрат» стал символом и «иконой» авангардных движений и самого «продвинутого» экспериментирования в искусстве и ПОСТ-культуре XX в. Соч: Essays on art. Vol.I–II. 1915-33; Copenhagen, 1968; The world as Non-Objectivity. Unpublishing writings. 1922-25. Vol. III. Copenhagen, 1976; The Artist, Infinity, Suprematism. Unpublishing writings 1913-33. Vol. IV. Copenhagen, 1978; Статьи, манифесты, записи и заметки// Сарабьянов Д., ШатскихА. Казимир Малевич. Живопись. Теория. М., 1993. С. 191–380; Собрание сочинений в пяти томах. Т. 1.М., 1995; Т. 2. М., 1998. Лит.: Казимир Малевич. 1878–1935 [Каталог выставки, Ленинград, Москва, Амстердам. 1988–1989]; Сарабьянов Д., Шатских А. Указ. соч. В.Б. Мальро (Malraux) Андре. (1901–1976) Французский философ искусства, искусствовед, представитель французского экзистенциализма, всемирно известный писатель, видный общественный деятель (с 1958 по 1969 г. министр культуры Франции), тончайший знаток искусства различных цивилизаций. Родился в Париже, изучал археологию и ориенталистику (санскрит и китайский язык), работал археологом в странах Востока (Камбоджа, Китай), после опубликования романа «Удел человеческий» (La Condition Humaine), отмеченного в 1933 г. гонкуровской премией, приобрел мировую известность как писатель. В послевоенные годы М. сосредоточивается в основном на исследовании искусства, именно в этот период публикует фундаментальные труды по философии искусства «Психология искусства» (1947–1949), «Сатурн» (1949), «Голоса безмолвия» (1951), «Воображаемый музей мировой скульптуры» (1952–1955), «Метаморфозы богов» (1957) и др. Профессиональные занятия археологией, в частности участие в экспедициях оказали прямое влияние на характер философии искусства М., признание исключительной роли искусства в культуре. Столкновение с «обломками» различных культур и цивилизаций послужило мощным толчком для взлета его фантазии и интуиции, без которых невозможно «реконструировать» недостающие пласты художественной культуры. Этим же объясняется и свойственное для исследований М. причудливое слияние скрупулезного анализа конкретных художественных произведений с неожиданными порывами интуитивных прозрений, ассоциаций и философских раздумий. Знание археологии укрепило интерес М. и к художественным достижениям неевропейских цивилизаций. Будучи почитателем и блестящим знатоком искусства Востока и других неевропейских цивилизаций, он борется против европоцентризма, ставит вопрос о диалоге культур Востока и Запада, стремится объективно оценить подлинную роль неевропейских культур в истории развития мирового искусства. Богато иллюстрированные искусствоведческие труды М. содержат множество безукоризненно подобранных репродукций произведений египетских, ассирийских, вавилонских, индийских, китайских, японских, византийских мастеров, творчества инков, ацтеков и других народов, отражающих реальную картину развития мирового искусства. М. считал себя не эстетиком, а скорее философом искусства. В его произведениях получает свое развитие характерная для XX в. персоналистическая философия искусства, истолковываемая как форма глубоко личностного самовыражения философствующего субъекта о смысле, назначении и характере искусства. В основе философской концепции М. лежат экзистенциальное (ницшеанское) пан-трагическое восприятие мира, интуитивизм А. Бергсона, теория «жизни форм» А. Фоссийона, положение М. Дворжака о том, что форма значительного произведения искусства заключает в себе неисчерпаемые возможности для новых истолкований, теория «вживания» и «воспоминаний» М. Пруста и характерная для К. Юнга склонность к интравертности, бессознательным сторонам художественного творчества. М. стремился утвердить взгляд на искусство как высший Абсолют и единственную достойную современного интеллектуала религию, способную преодолеть отчуждение людей и вернуть им чувство единства с окружающим миром и другими близкими по духу людьми. Отсюда вытекает возвышение экзистенциального значения искусства, его способности придавать смысл человеческой жизни. Таким образом, искусство выступает здесь в качестве нового метафизического Абсолюта, сущность которого наиболее полно проявляется не в литературном слове, а в доступном живописи и скульптуре языке художественных форм. Придавая смысл непрерывной борьбе творца-человека с судьбой, искусство приобретает значение «антисудьбы» (antidestin). M. выделяет две различные формы художественного творчества: 1) аутентичную (crйation), способную вырваться из-под власти жизненной стихии и выражающую глубинные творческие порывы художника, и 2) продуктивную (production), вытекающую из жизни и остающуюся в безусловной зависимости от нее. Отличительным признаком аутентичного творчества является воплощенное в шедеврах и различных произведениях искусства качество гармонии и мастерства. Опираясь на мысль О. Родена, что «линии и оттенки для художников являются лишь символами скрытых реальностей», М. развивает теорию об эзотерическом характере и таинственной силе подлинного искусства, его устремленности в недоступный филистерскому сознанию мир высших духовных ценностей. Следовательно, приближение к глубинной сущности искусства возможно посредством освоения эзотерических «голосов безмолвия», т. е. линий, форм, слов, звуков. Исключительно важную роль в философии искусства М. играет многослойное понятие «стиль», которое чаще всего истолковывается как связующее звено между творческой личностью, важнейшими духовными устремлениями эпохи и трансцендентальной вечностью. Стиль рождается вместе с художественной деятельностью и составляет суть как «жизни искусства» в целом, так и каждого подлинного произведения. Никакое произведение искусства, направление, школа не способны приобрести эстетическую ценность до тех пор, пока они не начинают говорить свойственным стилю языком форм. Иными словами, найти место в искусстве возможно лишь путем утверждения собственного стиля, ибо искусство всегда есть то, благодаря чему художественные формы трансформируются в стиль. Возвышая чистоту и оригинальность стиля, М. подчеркивает, что стиль и реализм — совершенно несовместимые категории. Хотя М. отказывается от претензий на решение проблем истории искусства, в его произведениях тем не менее обнаруживается довольно цельная концепция развития эпохальных стилей, в которой чувствуется влияние теории «жизни форм» Фоссийона и учения Ригля о «Kunstwollen». Исследуя процесс развития мирового изобразительного искусства, М. выделяет две различные исторически сформировавшиеся формы художественного выражения: 1) символическую — свойственную искусству Египта, Греции, Ассирии, Китая, Японии и других стран, и 2) иррациональную — воплотившуюся в христианском искусстве. Основное их различие проявляется в том, что первая ориентируется на абстрактный язык символов, а вторая опирается на идею воплощения божественного начала в человеке. В истории развития мирового искусства М. выделяет и такие периоды, которые неспособны выразить «высшие ценности бытия». Это — искусство древних греков после эпохи Перикла, римское искусство и последующий за Ренессансом длительный период западноевропейского искусства вплоть до импрессионизма, в котором возрождается дух подлинного искусства. Современная техническая цивилизация с присущими ей возможностями репродуцирования, по мнению М., меняет традиционный взгляд на историю искусства, дает возможность представить «воображаемый музей», но не изобразительного, а сакрального искусства, в котором объединились бы в единое целое шедевры всех времен и народов, несущие в себе следы все той же божественной природы. Придавая современному искусству сакральный смысл и сближая его с высочайшими образцами религиозного искусства, М. усматривает духовную близость в ориентации на формы, «чуждые видимости». Он подчеркивает «трагичность» и «проклятость» современного искусства и расценивает «отчуждение» и «разорванность» сознания в качестве важнейших стимулов подлинного творчества. С возвышением социальной роли современного искусства М. связывает свои надежды на возрождение подлинной духовности, единение людей, превращение ценностей, постигаемых личностью, в общезначимые. Таким образом, философия современного искусства М. превращается в мучительный поиск новой художественной религии интеллектуалов, Богом которой объявляется метафизически истолковываемое искусство. Оно призвано сократить болезненный переход человечества к нахождению нового Абсолюта, позволяющего человеку реализовать заложенные в нем потенции. Только бросая отчаянный вызов судьбе и «выкупая» у нее ценой огромных усилий право на подлинно человеческое существование, личность, согласно М., способна вырваться из-под власти неподлинного мира и наслаждаться плодами своей прометеевской борьбы. Соч.: La Psychologie de l'Art. T. 1–3, Genève: t.l. Le Musée imaginaire.1947; t.2. La Création artistique. 1947, t.3. La Monnaie de L'absolu. 1949; Saturne. Essai sur Goya. Genève, 1949; Les Voix du Silence. P., 1951; La Musée imaginaire de la sculpture mondiale. T. 1–3. P.: t. 1. La Statuaire. 1952; t. 2. Des bas-reliefs aux grottes sacrées. 1954; t. 3. Le monde chrétien. P., 1955; Antimémoires. P., 1966. Лит.: Бломквист Е. Б. Эстетика спиритуализма Андрэ Мальро // Современная буржуазная эстетика. М., 1978. С. 193–221; Sa-bourin P. La Réflexion sur l'art d'André Malraux: origines et évoliution. Paris, 1972. A. Андрияускас Манифестарная эстетика Особая типологическая разновидность критико-теоретической рефлексии, характерная для возникновения радикально новых явлений в художественной культуре общества. Их существование как некоторой интенциональной художественно-эстетической сферы на этапе перехода системы искусств в стадию самокритики как раз и задает, с одной стороны, вектор этой активности, определяет ее динамику и меняющуюся интенсивность, а с другой — позволяет видеть в ней обобщенное стилевое отражение этих явлений, осложненное и одновременно специфицированное ярко выраженным стремлением к их нормализации как бы по ту сторону процедур обоснования и классификации, выработанных в эстетике и искусствознании. С этой точки зрения можно говорить о точках бифуркации или ситуациях выбора и перехода в эволюции художественных систем, которые, повторяясь с известной периодичностью, позволяют именно с ними соотносить рефлексивные процессы подобного рода, представленные, как правило, в наборе манифестов и программных описаний т. н. «современного» искусства. Так можно говорить, например, о М. э. и манифестарности эстетики романтизма (см.: Эстетика), футуризма, сюрреализма, концептуализма, а также авангарда и трансавангарда вообще. Носителями М. э. являются обычно представители маргинальной художественной элиты. Вербальные конструкции, которыми они манипулируют, и термины-неологизмы, которые они вводят, нередко тяготеют к тому, чтобы застыть в мифологеме или же стать концептуальным жестом, то есть смысловым конструктом, ориентированным на хорошо продуманное программно-провокативное воздействие на традиционное эстетическое сознание с целью его осовременивания и приведения в соответствие с проектом будущего искусства. М. э. неизменно претендовала быть его программой и «теорией» и надеялась манифестировать его суть, если не как откровение, то во всяком случае как нечто еще невысказанное. В аспекте этой парадоксальной преемственности в разрыве можно говорить о классической составляющей М. э. и о своеобразном «метафизическом костяке», скрытом в оплотнениях непривычной эпатажно-агрессивной терминологии, призванной прежде всего артикулировать «разрыв» с тем, что существовало всегда и что, будучи преодоленным полемически, фактически сохранялось как некая глубина, заявка на новую духовность или новое видение. При вторичной концептуализации в проектах современной философии искусства это неявное содержание М. э. становилось своеобразным оправданием и самой процедуры, и интереса философской эстетики к т. н. концептуально-интонированной «эстетике художника», присутствие которой в рефлексивном пространстве культуры XX в. помимо имплицитных художественно-творческих форм поиска эстетических аналогий менталитету эпохи чаще всего и выражается в манифестарно-декларативной форме, а определения, из которых она исходит, неизменно являются лозунгами реформы и одновременно опытом синхронной вербализации уникальных художественных новаций, т. е. своего рода комплементарным приемом их аргументации и приведения к существованию, помещения в пространство резонов, на разные лады варьировавших мысль о разрыве и уничтожении, необходимости новой красоты и т. д. Как опыт первичной концептуализации новых и даже невероятных художественно-эстетических тенденций М. э. существует во множестве эскизов «новой эстетики», прорабатывающих эту тему применительно к разным видам и жанрам искусства, и фактически как разновидность «региональной» эстетики противостоит эстетике общих принципов. При всем разнообразии набора проекций М. э. устойчивым в ней остается стремление к форме прямого заявления и оппозиция по отношению к традиционным взглядам, в том числе — господствующей эстетической парадигме, которые могут быть выражены в своего рода теоретической аббревиатуре, сознательно метафорической и фрагментарной или же в форме театрализованного разыгрывания эстетического миропонимания. Жанровая форма фрагмента, впервые освоенная в этом аспекте романтиками, сохраняется и в современной М. э. Как самая горячая точка «альтернативной» рефлексии М. э. предпочитает уточнять и развивать свои эгоцентрические слова в смысловых контекстах, не свойственных дискурсу традиционной философской эстетики. Вместе с тем общепризнанная системно-теоретическая неприкаянность М. э. намеренно артикулируется и предъявляется как выигрышное обстоятельство, позволяющее ей пользоваться языком взаимоисключающих альтернатив и быть не только с авангардом в искусстве, но и как бы в авангарде эстетической мысли в качестве её «футуристической» и одновременно конструктивно-утопической составляющей и залога развития в направлении заявленной ориентации. Эта особенность М. э. и сам дух манифестантизма становятся всё более заметными и в эстетике общих принципов, которая часто пренебрегает «экологическими» нормативами «добропорядочной» эстетической теории с ее претензиями на метатеоретический статус и обращается к эпатажно-пародийно-ироническому пересмотру традиционных эстетических представлений с их жестко фиксированным категориальным смыслом, провозглашая необходимость новой парадигмы философской эстетики, базирующейся на модели эстетического опыта, адекватной современным тенденциям в эволюции художественно-эстетической культуры. Поэтому на современном этапе к носителям манифестарного пафоса в эстетике могут быть причислены не только представители художественной элиты, но и «апостолы униженной мысли». Лит.: Claus J. Theorien zeitgenossischer Malerei. Hamburg, 1969; Claus J. Kunst heute. Hamburg, 1969; Claus J. Expansion der Kunst. Hamburg, 1970; Der Futurismus: Manifeste und Dokumente einer Kunstlerischen Revolution. 1909–1918. Koln.1972; Grabska E. Modemisci o sztuke. Warszawa, 1971; Zmierch estetyki-rzekomy czy autentyczny? Warszawa,1987; Manifeste und Proklamationen der europeischen Avantgarde. 1909–1938. Stuttgart, 1995. С. Завадский Маринетти (см.: Футуризм) Массовая культура «Специфической чертой XX в. было распространение в основном благодаря развивающимся средствам массовой коммуникации (см.: Масс-медиа) М. к. В этом смысле М. к. в XIX в. и ранее не было — газеты, журналы, цирк, балаган, фольклор, уже вымирающий, — вот все, чем располагали город и деревня. Вспомним, как важна была газета для творческой лаборатории Достоевского. Интересно, как бы изменилось его творчество, живи он в середине XX в. — в эпоху радио, кино и телевидения, с их разветвленной системой жанров и новостей через каждые полчаса, бесчисленных газет и журналов, видео, компьютером и Интернетом, телефоном, рекламой, авторской песней, блатным фольклором, детскими страшилками, анекдотом, комиксами, джазом, роком, поп-музыкой, матрешками, лозунгами, троллейбусами, самолетами и спутниками? Для чего нужна М. к.? Для того же, для чего нужны два полушария человеческому мозгу. Для того, чтобы осуществлять принцип дополнительности, когда нехватка информации в одном канале связи заменяется избытком ее в другом. Именно таким образом М. к. противопоставляется фундаментальной культуре. Именно поэтому М. к. была так нужна Достоевскому — прообразу культурного деятеля XX в. Ибо М. к. — это семиотический образ реальности, а фундаментальная культура — это образ глубоко вторичный, «вторичная моделирующая система», нуждающаяся для своего осуществления в языке первого порядка. В этом смысле М. к. XX в. была полной противоположностью элитарной культуры в одном и ее копией в другом. Для М. к. характерен антимодернизм и антиавангардизм. Если модернизм и авангард стремятся к усложненной технике письма, то М. к. оперирует предельно простой, отработанной предшествующей культурой техникой. Если в модернизме и авангарде преобладает установка на новое как основное условие их существования, то М. к. традиционна и консервативна. Она ориентирована на среднюю языковую семиотическую норму, на простую прагматику, поскольку она обращена к огромной читательской, зрительской и слушательской аудитории (…). Можно сказать поэтому, что М. к. возникла в XX в. не только благодаря развитию техники, приведшему к такому огромному количеству источников информации, но и благодаря развитию и укреплению политических демократий. Известно, что наиболее развитой является М. к. в наиболее развитом демократическом обществе — в Америке с ее Голливудом, этим символом всевластия М. к. Но важно и противоположное — что в тоталитарных обществах М. к. практически отсутствует, отсутствует деление культуры на массовую и элитарную. Вся культура объявляется массовой, и на самом деле вся культура является элитарной. Это звучит парадоксально, но это так. Что сейчас читают в метро? Классические продукты М. к. американского образца с естественным опозданием на 10–15 лет. А что читала 10–15 лет назад самая читающая в мире страна в своем самом величественном в мире метро? Детективов было мало. Каждый выпуск «Зарубежного детектива» становился событием, их было не достать. Советского же детектива, строго говоря, не было вовсе, так как в советской действительности не существовало института частного сыска и не было идеи поиска истины как частной инициативы, а без этого нет подлинного детектива. Возьмем, к примеру, такой жанр советского кино, как производственный фильм. Это была ненастоящая, мнимая М. к. Она формировалась не рынком, а госзаказом. Недаром этот жанр исчез моментально, как только началась перестройка. Другое дело, что в Советском Союзе культивировалась бездарная, плохая литература, но это не М. к. в западном смысле. В ней присутствовала идеология и отсутствовала коммерция. «Повесть о настоящем человеке», конечно, очень плохая литература, но это никак не М. к. Необходимым свойством продукции М. к. должна быть занимательность, чтобы она имела коммерческий успех, чтобы ее покупали и деньги, затраченные на нее, давали прибыль. Занимательность же задается жесткими структурными условиями текста. Сюжетная и стилистическая фактура продуктов М. к. может быть примитивной с точки зрения элитарной фундаментальной культуры, но она на должна быть плохо сделанной, а, наоборот в своей примитивности она должна быть совершенной — только в этом случае ей обеспечен читательский и, стало быть, коммерческий успех. Поток сознания, остранение, интертекст не годятся для М. к. Для массовой литературы нужен четкий сюжет с интригой и перипетиями и, что самое главное, — отчетливое членение на жанры. Это мы хорошо видим на примере массового кинематографа. Жанры четко разграничены, и их не так много. Главные из них — детектив, триллер, комедия, мелодрама, фильм ужасов, или, как его называют последнее время, «чиллер» (от англ. chill — дрожать от страха), фантастика, порнография. Каждый жанр является замкнутым в себе миром со своими языковыми законами, которые ни в коем случае нельзя переступать, особенно в кино, где производство сопряжено с наибольшим количеством финансовых вложений. Пользуясь терминами семиотики, можно сказать, что жанры М. к. должны обладать жестким синтаксисом — внутренней структурой, но при этом могут быть бедны семантически, в них может отсутствовать глубокий смысл. В XX в. М. к. заменила фольклор, который тоже в синтаксическом плане построен чрезвычайно жестко. Наиболее ясно это показал в 1920-х гг. В. Я. Пропп, проанализировавший волшебную сказку и показавший, что в ней всегда присутствует одна и та же синтаксическая структурная схема, которую можно формализовать и представить в логических символах. Тексты массовой литературы и кинематографа построены так же. Зачем это нужно? Это необходимо для того, чтобы жанр мог быть опознан сразу; и ожидание не должно нарушаться. Зритель не должен быть разочарован. Комедия не должна портить детектив, а сюжет триллера должен быть захватывающим и опасным. Поэтому сюжеты внутри массовых жанров так часто повторяются. Повторяемость — это свойство мифа — в этом глубинное родство М. к. и элитарной культуры, которая в XX в. волей-неволей ориентируется на архетипы коллективного бессознательного (см.: Юнг). Актеры в сознании зрителя отождествляются с персонажами. Герой, умерший в одном фильме, как бы воскресает в другом, как умирали и воскресали архаические мифологические боги. Кинозвезды ведь и есть боги современного массового сознания. Установка на повторение породила феномен телесериала: временно «умирающая» телереальность возрождается на следующий вечер. Создатели «Санта Барбары» не без влияния постмодернистской иронии довели эту идею до абсурда — видимо, этот фильм кончится только тогда, когда он надоест зрителю или когда у продюсеров кончатся деньги. Разновидностью текстов М. к. являются культовые тексты. Их главной особенностью является то, что они настолько глубоко проникают в массовое сознание, что продуцируют интертексты, но не в себе самих, а в окружающей реальности. Так, наиболее известные культовые тексты советского кино — «Чапаев», «Адъютант его превосходительства», «Семнадцать мгновений весны» — провоцировали в массовом сознании бесконечные цитаты и формировали анекдоты про Чапаева и Петьку, про Штирлица. То есть культовые тексты М. к. формируют вокруг себя особую интертекстовую реальность. Ведь нельзя сказать, что анекдоты про Чапаева и Штирлица являются частью внутренней структуры самих этих текстов. Они являются частью структуры самой жизни, языковыми играми, элементами повседневной жизни языка. Элитарная культура, которая по своей внутренней структуре построена сложно и утонченно, так влиять на внетекстовую реальность не может. Трудно представить себе анекдоты про Ганса Касторпа из «Волшебной горы» или Йозефа Кнехта из «Игры в бисер». Случается правда, какой-либо модернистский или авангардистский прием в такой степени осваивается фундаментальной культурой, что становится штампом, тогда он может использоваться текстами М. к. В качестве примера можно привести знаменитые советские кинематографические афиши, где на переднем плане изображалось огромное лицо главного героя фильма, а на заднем плане маленькие человечки кого-то убивали или просто мельтешили (в зависимости от жанра). Это изменение, искажение пропорций — штамп сюрреализма. Но массовым сознанием он воспринимается как реалистический, хотя все знают, что головы без тела не бывает и что такое пространство, в сущности, нелепо. Постмодернизм — это беспечное и легкомысленное дитя конца xx в.Постмодернизм — это беспечное и легкомысленное дитя конца XX в. — впустил наконец М. к. и смешал ее с элитарной. Сначала это был компромисс, который назывался кич. Но потом и классические тексты постмодернистской культуры, такие, как роман Умберто Эко «Имя розы» или фильм Квентина Тарантино «Бульварное чтиво», стали активно использовать стратегию внутреннего строения массового искусства». (Руднев В. Словарь культуры XX века. Ключевые понятия и тексты. М., 1997. С. 155–159.) Лит.: Mac Donald D. A Theory of Mass Culture // Mass Media and Mass Man. N. Y., 1968; Approaches to Popular Culture. L., 1976; Strinati D. An Introduction to Theories of Popular Culture. L., 1995. Масс-медиа (средства массовой коммуникации) Технологии и институты, через которые централизованно распространяется информация и другие формы символической коммуникации крупным, гетерогенным и географически рассеянным аудиториям; одна из существенных форм распространения и бытия массовой культуры. Само слово «медиум» означает определенный инструмент преобразования опыта в знание, а его форма множественного числа «медиа» обозначает знаки, которые придают смысл событиям повседневной жизни, причем подразумевается существование многочисленных знаковых систем. Термин «медиум» является достаточно обобщенным, это любой инструмент коммуникации, который передает, или «медиирует» значение. Телефон, радио, фильм, телевидение — все они являются «медиа», наряду с печатью и человеческим голосом, живописью и скульптурой. В то же время сам процесс медиации осуществляется в каждом случае по-разному, в зависимости от степени «чистоты» медиума. Так, телефон представляет собой «чистую» форму медиации, в то время как газеты и электронные медиа теснейшим образом связаны со средой своего существования и, в свою очередь, формируют свой собственный саморефенциальный универсум. Уже в конце XIX в. газета становится социальным институтом, а электронные медиа с самого начала неразрывно связаны с контекстом массовой культуры и потребительского общества. В исследованиях по теории медиа подчеркивается связь новых коммуникационных технологий с изменяющимся характером общества, начало которой уходит корнями еще в середину XIX века. Однако массовые коммуникации не следует смешивать с технологиями, делающими их возможными. Терминологическое различие между «масс-медиа» и «массовыми коммуникациями» состоит в том, что в первом случае акцент делается на знаковую природу системы передачи информации, а во втором — на ее социальную значимость как интегрирующего фактора современного социума. В исследовании сообщений массовых коммуникаций, т. е. конкретных газетных и журнальных текстов, радио- и телепередач во всем многообразии их видов и жанров в настоящее время используется большое количество методов и подходов, выработанных в рамках таких дисциплинарных и междисциплинарных исследовательских областей, как семиотика, нарратология, теория жанров, рецептивная эстетика, психоанализ, феминизм, дискурсивный анализ, контент-анализ. В большинстве этих подходов М. -м. рассматриваются как одна из сложных знаковых систем, при помощи которых мы ощущаем и познаем мир. При рассмотрении текстов и сообщений М. -м. не как независимых объектов, а как символических структур, культурных кодов, анализ этих сообщений дает возможность понять не только заложенные в них интснционально смыслы, но и их способность к означиванию предметов и действий и, в конечном счете, их роль в создании человеческого универсума. Отсюда большое внимание, которое уделяется в современных исследованиях М. -м. именно семиотическому аспекту передаваемых сообщений, анализу сигнифицирующих практик. Во второй половине XX в. мировые медиа соединились вместе в широкую универсальную систему, состоящую из спутников новостей, цветного телевидения, кабельного телевидения, кассет, видеопленки, видеомагнитофонов, видеофонов, видеостереофонии, лазерной техники, процесса электростатической репродукции, электронного высокоскоростного печатания, сочиняющих и обучающих машин, печатания по радио, базы данных, Интернета и других сетевых систем. Все эти новые медиа постоянно формируют новые связи как друг между Другом, так и со старыми медиа: печатью, радио, кино, телефоном, телетайпом и т. д. Важным аспектом конструирования пространства М. -м. в конце 80-х годов стало расширение сферы видеокультуры — появляются новые области видеокультуры, имеющие специфические функции, распространяющиеся среди населения неравномерно, но значительно меняющие возможности, смыслы и структуру большой части современного культурного потребления в области массовых коммуникаций. Видеокассета, видеодиск, видеоигры, видеотелефон, видеоконференция, видеотрансляция, компьютерное моделирование изображений, компьютерная мультипликация, телевидение с высокой разрешающей способностью, видеоклип, музыкальное телевидение, видеопоказы на улицах, объемное телеизображение, фотовидеокамера, телематика, видеотекст, телетекст, кабельные телесети, оптический телекабель, спутниковое телевидение, глобальное телевещание, кодированное телевещание для абонентов, телецентры на предприятиях и в учреждениях — составные части современной медиа-культуры. 90-е годы знаменуют новый этап как в мировых, так и в отечественных массовых коммуникациях, причем в рамках этого периода процессы, происходящие в отечественных М. -м., практически совпадают с подобными процессами в европейских. Основной чертой ситуации в мировом медиапространстве 90-х годов является, по мнению многих исследователей, его непредсказуемость, неслыханная скорость технологических инноваций, которые, хотя и не позволяют нам выстраивать какие-либо определенные прогнозы относительно того, каким будет процесс потребления продукции медиа в XXI в. с точки зрения числа изданий и телеканалов, способа дистанционного управления, распространенности новых технологий, мультимедиа, интерактивности и т. д., поскольку все эти процессы находятся сейчас в становлении, однако не оставляют сомнения в культурной значимости приобщения к новым информационным технологиям. В конце XX в. несомненный приоритет среди средств массовой коммуникации смещается в сторону электронных медиа, где главенствующую роль занимают телевидение и Интернет. Если во всех формах коммуникации, предшествующих ТВ, присутствовали дискретные элементы, то в вещании, особенно телевизионном, произошел сдвиг от последовательного расположения элементов программы, отделяемых друг от друга, к смешанному потоку совершенно различных элементов без явных демаркационных линий. На сегодня ТВ является основным и наиболее массовым СМИ и важнейшей частью современной массовой культуры. Проникновение ТВ во все области нашей жизни отражено в многочисленных количественных показателях, существующих практически во всех странах современного мира, относительно того, сколько часов в день, месяц или год смотрит телевизор «средний» потребитель медиапродукции, сколько в среднем телевизоров имеет обычная семья, каковы показатели продаж видеомагнитофонов и т. д. Кроме этого интенсивного потребления телепродукции в развитых странах распространение ТВ идет и «вширь», и в современном мире практически не остается уголков, не охваченных всепроникающим телеэкраном. Как и многие артефакты повседневности, телевизор стал одним из неотъемлемых «присутствий» во всех областях современного жизненного пространства. Можно выделить три основные стадии в развитии ТВ. В 50-е годы оно было подтверждением величия технического прогресса, новых возможностей науки и, с другой стороны, важным социальным фактором, объединяющим людей. В 70-е годы происходит формирование собственно телепродукции, структурируются тележанры. Если раньше ТВ было вторично по отношению к другим каналам коммуникации (кино, театр, эстрада, позднее — радио), то в это время наряду с дальнейшей модификацией и приспособлением традиционных жанров возникают новые «гибридные» формы, а также специфически телевизионные передачи. В 80-е годы происходят колоссальные изменения в возможностях ТВ как средства передачи информации, рекреации, расширения тематики — ТВ обретает цвет, появляется дистанционное управление, совершенствуется качество изображения. «Натурализация» телеимиджей ведет к их укоренению в среде культуры повседневности, к слиянию образов телеэкрана с окружающей вещной средой. Другой важной чертой этого периода является распространение видео, что качественно изменяет сам зрительский опыт, дает зрителю невиданную до этого времени свободу в выборе материала, которая, в основном, охватывает две возможности: смещения времени просмотра и просмотра материала, которого нет в телепрограмме. Кроме этого, появилась возможность выборочного просмотра. Эти перемены в области видеокультуры, увеличение функций телеэкрана дали повод говорить о «видеореволюции», которая освободила зрителей от заданности телепродюсерами возможных структур телевещания. Основными чертами новой телеэпохи, отметившей конец XX столетия, являются распространение спутникового и кабельного телевидения и связанный с этим рост числа каналов, дающий неограниченный выбор зрителю, приведший к ситуации, в которой на место более или менее целостного, единого просмотра той или иной передачи приходит «зэппинг», постоянное переключение каналов, что создает ситуацию одновременного просмотра большого количества передач. В конце XX в. в системе М. -м. наметилась новая революция — компьютерная. На смену всем известным медиа стремительно идет всеобъемлющая «Всемирная паутина» — Интернет, возвещающая новый уровень глобальных коммуникаций и манипулирования сознанием обывателя. Лит.: Fiske J. Introduction to Communication Studies. L., 1982; Mass Media and Mass Man. NY, 1968; Williams R. Television: Technology and Cultural Form. L.,1974; Williams R. Communications. 1979; Williams R. Culture. Glasgo, 1981; Morley D. Family Television. L, 1986; Morley D. Television, Audiences and Cultural Studies. N. Y., 1992; Afullan B. Consuming Television, Oxford, 1997. E. Шапинская Матисс (Matisse) Анри (1869–1954) Один из крупнейших французских художников-авангардистов XX в. Учился в Школе изящных искусств у одного из известных символистов в живописи Г. Моро, испытал влияние импрессионистов (см.: Импрессионизм), Ван Гога, Гогена. Ему открылся мир чистых сияющих красок, как самоценный и самодостаточный, и обитанию в нем и его воссозданию в искусстве М. посвятил свою жизнь. В 1905–1907 гг. был одним из активных участников группы художников-фовистов, увлекавшихся решением чисто цветовых проблем (см.: Фовизм). Однако ему чужды были некоторые крайние установки фовис-тов: понимание цвета Дереном, как динамитного патрона, который должен шокировать зрителей, или осмысление цвета как выразителя сугубо субъективных чувств (Вла-минк, ранний Руо). В XX в. М. ощущал себя прямым наследником классической французской живописи, в которой композиция играла главную роль. Уже в первом десятилетии нового столетия он выработал свою живописную стилистику и свою концепцию живописи, которые развивал и совершенствовал на протяжении последующих 50 лет. М. писал, как правило, плоскостные картины, в которых живописное пространство создается путем строго уравновешенной композиции больших монохромных поверхностей, на фоне которых парят обобщенно изображенные (обычно немногочисленные) предметы и фигуры. М. считал, что его живопись должна быть подобна «мягкому креслу», в котором удобно отдыхать после трудного рабочего дня. Отсюда повышенная декоративность его работ, яркая, сияющая, жизнеутверждающая гамма красок, атмосфера отрешенного покоя, «оазис легкости», некое наркотическое забвение и полное отключение от обыденной действительности. Искусство — это праздник жизни, — основное credo M. После посещения Марокко в 1911–1912 гг. в его искусстве появляется сильный восточный элемент: орнаментальность, арабески, пестрая декоративность, яркая красочность восточных одежд, ковров, африканской растительности, чувственная красота восточных женщин активно трансформируются в оригинальные мотивы и мелодии живописных полотен М. Однако о работах М. нельзя сказать, что они — произведения чисто декоративного (т. е. в какой-то мере прикладного) искусства. Большие цветные локальные плоскости в сочетании с особой цвето-формной ритмикой, острыми цветовыми контрастами, глубоким колористическим чувством, особой композиционной уравновешенностью выводят живопись М. на уровень неких абсолютных ценностей, возносящихся над обыденной жизнью. Условно изображенные предметы и человеческие фигуры значимы для М. не своей предметностью или метафизической сущностью (как, например, у Сезанна), но исключительно живописным звучанием. В результате мы имеем мощные цветовые симфонии высокой абстрактной тональности, возводящие дух созерцающего их в обители какого-то неземного блаженного покоя. Помимо живописи М. много работал в области графики, скульптуры, декупажа (композиции, созданные путем комбинирования форм, вырезанных из цветной бумаги). Здесь также сохраняется его общая художественно-эстетическая концепция на выражение радости бытия, праздника жизни с усилением (особенно в графике) чувства изысканной эротики. Трепетом легкой чувственности дышит свободно льющаяся линия М. Особой, построенной на контрастах экспрессией абстрактного звучания отличаются декупажи позднего М., особенно композиции из книги «Джаз» (1947). Последней работой М. стало оформление интерьера доминиканской капеллы Чёток в Вансеблиз Ниццы (1948–1953), где М. попытался соотнести свое художественное мироощущение с духом христианства, понимаемого как религия радости, любви, красоты, духовного парения над миром. Лит.: Матисс: Сборник статей о творчестве. М., 1958; Алпатов М. В. Матисс. М., 1969; Зубова М. В. Графика Матисса. М., 1977; Эсколье Р., Матисс. Л., 1979; Diehl G. Henri Matisse. Paris, 1954; Cowing L. Matisse. N. Y., 1979; Schneider P. Matisse. N. Y., 1984. Л. Б. Маяковский Владимир Владимирович (1893–1930) Поэт, реформатор поэтического языка. В представлениях о том, что составляет основу поэтического языка, чем разговорный язык отличается от литературного и как речь переходит в язык, был близок к научным воззрениям ОПОЯЗа и, в частности, руководителя названной школы В. Б. Шкловского. Девиз теоретического наследия М., весьма немногочисленного, сводился к следующему — разговорный и литературный языки должны быть из одного материала. Это же утверждение являлось постулатом для членов научного общества во главе с В. Шкловским. Точку зрения на организацию разговорного языка (речи) в литературно-поэтические формы, доступные восприятию читателя послереволюционной России, М. изложил в статье «Как делать стихи» (1926), автобиографии «Я сам» (1922), в манифестах футуристов (см.: Футуризм) в соавторстве с участниками группы «Садок судей» (1910), «Пощечина общественному вкусу» (1912), «Дохлая луна» (1913), предупреждая читателей, что никакого научного значения его статьи не имеют, равно как и не претендуют на более или менее четкое изложение теории поэтического языка. М. не столько формулировал свои представления о языке художественного произведения, сколько «делал» (одно из ключевых слов в изучении поэтического языка членов ОПОЯЗа) его, создавая этот язык «не как начетчик, а как практик». Он делал художественную вещь новой формы простой и динамичной, как того требовало его время, подчеркивая при этом, что никаких правил для поэтического языка не существует вне реальной жизни и все то, что придумывают «академисты», ложно. Эстетика народного языка существует независимо от создаваемых для него правил, перенося свою первозданность в область языка поэзии. Народный язык литературен с той лишь разницей, что организуется поэтом и становится достоянием художественно-поэтического языка. Существенным М. считал способность поэта слышать ритмы народной речи; уловить ритмы улицы, площади, разрозненные звуки толпы как звуки времени и сконцентрировать в лаконичный и адекватный этим звукам-выкрикам слово-образ. Для М. это был первый этап переработки словесного материала — чувство ритма, со-ощущение стихии языка, прообраз факта речи. Вторым значительным моментом творчества он считал попытку поэта упорядочить лексику разговорной речи в виде слова-формы. Процесс представления слова от номинанта (речевого факта) до понятия (формы) есть работа по конструированию образа. Работа эта многогранна, считал М., так как в основе создания образа, передающего атмосферу явлений действительности, может лежать всего лишь один-единственный корень слова-номинанта. При этом корень слова есть «сбитый» в форму некий лексический смысл — его необходимо уловить и сформировать из факта речи в поэтический языковой образ. «Мастерской мира» поэта была для М. его работа со словом, тенденция к созданию общей картины мира. Если же тенденция отсутствует, картина мира не прорисуется, образ (обобщение) не выстроится, — не будет и поэзии. Создание образа — третий этап работы над передачей колорита разговорной речи в сфере поэтического языка. Эту работу М. называл деланием собственно формы. Он рисовал для себя некую схему построения формы, оговариваясь, что схема, равно как и правила подобного построения, — чистая условность. Сама же схема выглядела следующим образом: абстрактное представление о вещи; представление начинается с тенденции; тенденция начинается с ощущения ритмов времени; ритмы улавливаются в новизне лексики; новизна лексических пластов языка появляется там, где разговорная стихия улицы, площади «изгибает» нормативные формы слова до уровня своего самовыражения, т. е. явления новой эпохи оформляются в те звуки, которых ранее не было слышно: меняется тональность звучания улицы — меняется эпоха. Далее условная схема М. выстраивается так: звуки улицы в мастерской поэта отчетливо прослушиваются как разговорная речь в образно-поэтических формах. Услышать поэзию плошади — задача уже чисто гражданская, но если услышал и увидел, как «улица корчится безъязыкая», которой «нечем кричать и разговаривать», поэт обязан улице язык дать. И М. формирует гортанные выкрики толпы в лексико-синтаксическое единство, смысловую структуру, выражающую характер того, что еще некоторое время назад было даже не высказыванием, фактом речи, а звуковым потоком, раз-нотональной какофонией «войн и революций». М. считал, что звуки улицы обладают тем видом внутренней энергии, которая передается поэту, тому, кто способен почувствовать эту энергию внутри себя самого. Следующая ступень схемы в «делании» вещи предусматривает техническую обработку первообраза, основного понятия, которое стало уже личностным, внутренним состоянием поэта, принявшего в себя реальное понимание происходящего. «Это было со мной», «это в сердце было моем» — факты сопереживания энергии улицы и личности, площади и «Я». Техника обработки образа-основы, представление о том, что-сделаю-дальше в единстве взаимопроникновения стихии энергии «не-Я» — «Я», укладывается в рамки строго традиционной поэтической работы над словом. В программной статье «Как делать стихи» М. называет процесс технической работы над вещью «доведением» ее до такой степени выразительности, когда она (вещь) становится демократической в широком понимании этого слова, т. е. понятной любому читателю. К технике он относит сравнение, метафору, гиперболу и т. д., отмечая, что их применение зависит от того, какова выбранная поэтом форма первообраза-основы, каково абстрактно-тенденциозное предчувствие мастером абсолютной конечной вещи. К техническому арсеналу поэзии М. относит и приемы обработки слов: рифмы, размеры, пафос, стиль, которые служат воспроизведению уже конкретной, четко прорисованной формы вещи. Все, что делает поэт, является работой над формой, которая требует для своего воспроизведения всего поэтико-лингвистического набора средств выразительности, так как только форма способна принять вид вещи, которая заключает в себе смысл. Форма превалирует над смыслом, форма не только выражает «го, но и показывает, изготовив его из сгустков аморфного, безличностного содержания, которое до обретения формы узкоматериально и, по словам М., уродливо. Форма, по М., делает содержание надличностным, показывая его как образ произведения искусства. Поэтические формы, отмечает М., несут в себе образ эпохи. Именно поэтому они должны быть строгими, простыми и лаконичными в то конкретное время, о котором писал М. «Красивость» слова необходимо заменить его красотой, что является, по М., правдой «о времени и о себе». Образ времени и время как один из главных образов его поэзии заставляли его ломать грамматическую структуру слова, упрощать синтаксис, сокращать поэтическую строку. Вся логика русского предложения строится в его стихотворениях на импульсивной динамике глагола. Время — этот образ был той самой «сделанной» вещью, тем произведением искусства, на которое было направлено все творчество М., включая его работу в РОСТА (1919–1921). Традиционные академические взгляды на поэтический язык существовали в первой половине XX в. параллельно с рядом авангардных направлений в филологических науках и эстетическими программами различных поэтических школ и течений крупных направлений русской литературы указанного периода. Представления М. о поэтике литературного языка, который, не выходя за рамки классических основ сложившихся культурных традиций в русской поэзии, соответствовал бы духу своего времени, совпадали с теориями научных исследований русской формальной школы лингвистики и теории и истории культуры. Его требования к языку как выразителю эпохи не расходились с научными новациями ОПОЯЗа, а точка зрения на культуру слова, берущая начало в исторически сложившихся традициях национальной классики, не выходила за рамки эстетических канонов истории искусства. Его брутально-эпатажное «Долой ваше искусство!» — не более чем поза, но поза имеющего веские аргументы поэта, создающего язык новой поэзии, современной и актуальной, давшей огромный поэтический материал для изучения тем же приверженцам русского формализма. Лит.: Маяковский В. Пол. собр. соч. в 13-ти т. М., 1956–1961. О. Палехова Медитативное искусство Возникло, прежде всего, в среде американских художников, работавших в орбите абстрактного экспрессионизма, как реакция на повышенную агрессивно-напряженную эмоциональность и пестроту большинства картин абстрактных экспрессионистов, на излишнее внимание к динамике жеста и механицизм творческого процесса в живописи действия, на сознательную приземленность искусства представителей art informel (см.: Информель). Сильное влияние на М. и. оказала увлеченность художественной интеллигенции восточными философиями, в частности получившим в то время широкое распространение в Европе и Америке дзэн-буддизмом. Восточный опыт использования искусства (в форме некоторых монотонных структур, в частности) в качестве одного из действенных путей к медитации, сакрализация семантики пустоты, паузы и т. п. привели некоторых художников послевоенного поколения к осознанному стремлению повысить духовный уровень своего искусства. Путь к этому они усматривают в создании огромных монохромных, однотонных или приближающихся к этому полотен. Пионерами в этой области стали Клифорд Стилл, Адольф Готлиб, Марк Ротко. Последнему удалось создать, пожалуй, наиболее глубокие образцы М. и. Его однотонные полотна с как бы вибрирующими тоновыми отношениями (особенно по краям картин) активно втягивают зрителя внутрь какого-то многомерного пространства, активно способствуют достижению состояния медитативного погружения. Особенно силен этот эффект, например, в экспозиции дюссельдорфского музея, когда зритель располагается в зале, на четырех стенах которого размещены четыре огромных полотна Ротко. Другой представитель М. и. Барнетт Ньюмен считал, что гипнотическая сила цветового пространства ощущается только в том случае, если его огромные полотна рассматривают вблизи, без какой-либо дистанции. Об этом, кажется, знал еще Клод Моне (см.: Импрессионизм), когда писал в конце жизни свою знаменитую цветовую симфонию «Кувшинок-нимф» (Musйe de l'Orangerie des Tuileries), названную Андрэ Массоном «Сикстинской капеллой современного искусства». В Европе к М. и. могут быть отнесены монохромы Лучио Фонтана и Ива Клайна, а также эксперименты со свето-цвето-пространством группы «Зеро». Свою концепцию нового синтетического пространственно-временного искусства, изложенную в «Manifesto bianco» (1946), Фонтана начал осуществлять с разрушения традиционной и «неприкосновенной» монохромной поверхности холста путем нанесения ей ножевых порезов и рваных ран. Участники группы «Зеро» стремились к созданию специфических свето-динамических пространств (например, белые гвоздевые картины Гюнтера Юккера), имеющих целью также определенное медитативно-гипнотическое воздействие на зрителя. В целом М. и. — это одна из реакций Культуры на угрожающе прогрессирующую экспансию ПОСТ-. Л. Б., В. Б. Мессидж (message — англ.: послание) Смысл, идейное содержание художественного произведения. М. транслируется реципиенту имплицитно или эксплицитно, может быть художественным либо внехудожественным. Эксплицитный М. открыто формулирует теорию, тезис, излагает авторскую позицию (социальное послание в ангажированной эстетике, в частности экзистенциализме А. Камю и Ж. -П. Сартра 40-х гг.). Имплицитный М. избегает вербализации, используя чисто художественные средства (аллюзии, подтекст и т. п.) для передачи авторских идей (философский М. довоенного экзистенциализма, психоаналитический М. фрейдизма). Художественный М. — сугубо эстетическое послание, связанное с эстетическими качествами произведения, эстетическим удовольствием (красота линии, цвета, колорита). К нему нередко прибегают для промоушэна инновационных арт-феноменов, нарушающих традиционные критерии прекрасного (асимметрия, диссонанс и т. д.). Функция внехудожественного М. — передача философских, нравственных, политических, научных и других идей. Н. М. Метафизическая живопись (ит. — pittura metafisica; франц. — peinture peinture métaphysique) Камерное, но значимое направление в искусстве авангарда первой трети XX в. Его главным создателем, практиком и теоретиком был работавший в Париже итальянский художник Джорджо де Кирико. Основные метафизические картины были созданы им в период 1910–1919 гг. С 1917 г. к нему присоединились Карло Kappa и несколько позже Джорджо Моранди. В духе М. ж. создали ряд работ и некоторые другие итальянские художники того времени. М. ж. явилась своего рода реакцией на механистические и динамические направления в искусстве того времени, прежде всего — на футуризм. В отличие от большинства представителей «международной банды современных живописцев», по выражению Кирико, окружавшей его в Париже, он был глубинным созерцателем и мистиком в живописи. Истоки его искусства коренились на формальном уровне в классическом итальянском искусстве с его строгой линейной перспективой и любовью к изображению архитектуры; в произведениях Джотто, Мантеньи, Пьеро делла Франческо, Учелло и др. итальянцев XIV–XV вв. Именно у них уловили представители М. ж. и сам «метафизический» дух архитектурного пейзажа. Убрав из некоторых картин художников раннего Возрождения человеческие фигуры, мы можем ощутить нечто близкое к тому, что в концентрированном виде дает нам М. ж. В духовном плане существенное влияние на Кирико оказали философские идеи Ницше и Шопенгауэра, которыми он увлекался в период пребывания в Мюнхене (1906–1909) и не скрывал этого позже, и живопись поздних немецких романтиков и символистов, особенно такого мистика и визионера, как Арнольд Бёклин. Идея некоего направления М. ж. родилась у Кирико и Kappa в 1917 г., когда они одновременно оказались в госпитале в Ферраре, а многие классические образцы М. ж. были уже созданы. Под влиянием Кирико существенно изменилось художественное мировидение Kappa, начинавшего свой путь в искусство в среде футуристов. В 1919 г. Kappa издал свою книгу «Pitture metafisica», которая не понравилась Кирико, и пути главных представителей М. ж. разошлись. Определенный вклад в развитие теории и практики М. ж. внес брат Кирико поэт, музыкант и живописец Альберто Савиньо, а интересные образцы М. ж. в жанре натюрморта создал Моранди. «Мы знаем знаки метафизического алфавита, — писал Кирико, — мы знаем, какие радости и страдания заключены в арке ворот, в каком-нибудь уголке улицы, между стен комнаты или в пространстве ящика». И эти знания метафизикам удалось воплотить в своем творчестве. В отличие от импрессионистов (см.: Импрессионизм) и футуристов, их интересовали не внешние стороны видимой действительности, но глубинные, «загадочные» («Все в мире следует понимать как загадку», — писал Кирико), потусторонние, вечные аспекты бытия; не преходящий мир явлений, но — лежащий за ним некий сущностный (метафизический) уровень. Не следует забывать, утверждал Кирико, что картина должна быть отражением глубокого чувства и что глубокое означает странное, а странное является знаком мало известного или совсем неизвестного. Настоящее произведение искусства выше человеческих условностей и ограничений, оно вне человеческой логики и стоит на грани мечты и детской ментальности. Одно из самых сильных чувств, доставшихся нам в наследие от древности — это предчувствие, дар провидения, и истинный художник обладает этим чувством. Провиденческим, ирреально-пророческим духом иных пространственно-временных измерений дышат многие работы метафизического периода и самого Кирико, и его немногочисленных соратников. Именно этот дух в картинах Кирико одним из первых уловил Гийом Аполлинер и пришел в восторг от него. Портрет Аполлинера, сделанный Кирико, также оказался пророческим — в нем усматривают некие знаки предстоящей скорой гибели поэта. Из этого метафизического духа проистекает и одновременно создает его особая пластическая стилистика М. ж.: принципиальная статичность пейзажей — в основном городских, вернее — архитектурных, или неких абстрактных коробковых пространств. Отсутствие растительности, живых людей и животных, но — наличие неких объемных геометрических фигур посреди городских площадей и улиц, статуй (материал которых иногда колеблется в восприятии зрителя между камнем и живой плотью), гипсовых муляжей, безликих манекенов (один из пластических символов и инвариантов М. ж.), каких-то странных конструкций из этих манекенов и чертежных инструментов, превращающихся вдруг в средневековых рыцарей в латах. Физически ощущаемое отсутствие воздуха в этих пространствах, странное искусственное освещение, создающее резкие зловещие тени. Кирико утверждал, что подобные миры и фигуры являются ему в видениях. И картины метафизиков действительно напоминают какие-то странные, иные миры — то ли других планет, то ли фантастических сновидений. Атмосфера отчуждения, ирреальности или сверхреальности царит в работах М. ж., и этим они предвозвещают скорое появление сюрреализма, создатели которого почитали метафизиков за своих духовных отцов. «Метафизический живописец, — утверждал Кирико, — освящает реальность». Идеал такого живописца он усматривал в Д. Моранди, очень недолго остававшемся на платформе метафизиков, но создавшем ряд натюрмортов, ставших классическими образцами М. ж. «Он смотрит глазами верующего человека, — писал о нем Кирико, — и внутренняя сущность вещей, которые мертвы для нас, открывается ему … своими вечными аспектами». Выявление этой «внутренней сущности вещей» и ее выражение в пластических формах живописи оказалось, однако, делом не простым даже для самих представителей этого направления, и в 20-е гг. все участники его отошли от него (самым последним Кирико), оставив в истории искусства удивительно яркую и таинственную страницу. Лит.: Masciotta M. La pittura metafisica in litteratura. Milan, 1941; Apollonio U. Pittura metafisica. Milan, 1945; Carra M. Metaphysical Art. 1971. Л. Б.,В. Б. Метц (Metz) Кристиан (1931–1993) Лидер французской неклассической киноэстетики; киносемиотик, разрабатывающий структурно-психоаналитическую теорию кино. Творчески применяя ряд идей Ж. Лакана к анализу киноязыка, М. выявляет психоаналитическую структуру означающего в кино, соединяя изучение первичного (психоаналитического) и вторичного (лингвистического) процессов обозначения в кино, сливающихся в науку о символическом, чей предмет — сам факт обозначения. В психоанализе и лингвистике М. усматривает два основных источника семиологии кино — по его мнению, единственной науки, способной дать в перспективе подлинное знание о человеке. Кино представляется М. узлом глубинного совпадения семиотики, бессознательного, истории, окрашенного социальным символизмом: кино — это социальная практика некоторого специфического означающего. Но кино — это и сон, дыра в социальной ткани, бегство от общества. Задачей теории кино является выяснение соотношений означаемого и означающего, воображаемого и символического, выявление психоаналитической подосновы киноязыка. При этом приоритет отдается означающему, а не означаемому, символическому, а не воображаемому, форме, а не содержанию. Означаемое фильмов характеризуется М. как статичный подтекст, образуемый неврозами кинематографистов. Означающее же формирует собственно фильм, его текст и коды. Аналогично, воображаемому как сфере изложения противопоставляется символическое как область выражения. Придавая фильму привлекательность, питая кино, воображаемое грозит поглотить символическое, подменить теорию кино властью воображаемого. Одной из целей структурно-психоаналитической теории кино является освобождение последнего от воображаемого ради символического, обогащенного семиологией, чье внимание перемещается с изложения на выражение. Полагая, что символическое в кино увенчивает воображаемое, М. рассматривает последнее в двух отношениях — обыденном (по Э. Морену) и психоаналитическом (по 3. Фрейду, Ж. Лакану, М. Клейн). Первичное, обыденное воображаемое связывается с кинофикцией — вымышленным рассказом, а также кинотехникой — кинопленкой, фонограммой. Психоаналитическое воображаемое предстает как первичное ядро бессознательного, изначальное вытеснение, знак зеркала, признак двойничества, бессознательного влечения к матери, комплекс кастрации. Все это воспроизводится игрой киноэкрана — психической приставки. Воображаемое — киносон, символическое — код этого сна, позволяющий исследовать механизм сочленения непрозрачного фантазматического воображаемого с изгибами означающего. Разрабатывая сновидческую концепцию кинематографа, М. проводит аналогию между сексуальным и кинематографическим актами. Зеркало экрана для него — тело, фетиш, который можно любить, соединяя воображаемое (идентификация с персонажем), реальное (отчуждение от персонажа) и символическое (утверждение кинофикции). Киноаппаратура — метафора и фетиш умственной деятельности: зрителю достаточно закрыть глаза, чтобы уничтожить фильм; но он же способен и вызвать его, являясь одновременно киноаппаратом, воспринимающим экраном и регистрирующей камерой. Киноэкран — эдиповская замочная скважина, позволяющая воочию увидеть то, что в жизни обычно остается вытесненным — эротику, садизм. Все это превращает кино в своего рода перманентный стриптиз. Исследуя зрительские реакции, М. приходит к выводу о тройственной структуре «фильмического состояния», распадающегося на сны, мечты (фантазии) и явь. Если спящий не знает, что грезит, и переживает во сне иллюзию действительности, то кинозритель знает, что находится в кино, испытывает впечатления действительности. Однако сознанию кинозрителя свойственно затуманиваться, тяготея ко сну, его восприятие чревато галлюцинациями; увлекаясь, сопереживая, зритель «засыпает», но собственные реакции на увиденное будят его. Неподготовленные зрители склонны впадать в сомнамбулическое состояние, ведущее к смешению фильма и действительности. Уподобляя сон детству, ночи, мечту — взрослению, вечеру, явь — зрелости, ясному дню, М. приходит к выводу, что фильм сильнее мечты, но слабее сна; это смесь трех зеркал, в которых сливаются впечатления действительности и псевдореальности. Кино — «нереальная реальность». Структурообразующим ориентиром для кинозрителя является киноудовольствие. Именно с ним сообразуются такие механизмы, как киноиндустрия, направленная на установление хороших зрительских отношений с фильмом; зрительский ментальный механизм, позволяющий воспринимать и потреблять кинопродукцию; традиционные история и теория кино, кинокритика, чей объект — кино как «хорошая, интересная вещь» независимо от того, хвалят или ругают конкретные фильмы. Эти механизмы находятся в области воображаемого, а не символического. Традиционная, или «социоисторическая» кинокритика смешивает реальный объект (фильм) с воображаемым (понравившийся фильм, т. е. зрительский фантазм), приписывает первому достоинства второго и таким образом обволакивает и защищает его, подобно кокону. Такая авторская вкусовая кинокритика квалифицируется М. как нестрогая, нетеоретическая. Ее механизм, направленный на генерализацию частного фильмического удовольствия, увековечивание сиюминутного, так же диаметрально противоположен результату, как брак — любви. Подобная критика превращается в «милосердный Страшный суд», служанку купли-продажи, один из способов побудить зрителя «спонтанно» устремиться в кинотеатры. В качестве альтернативы М. разрабатывает «символическую» кинокритику, проникнутую «садизмом познания» и изучающую свой объект «против шерстки». Критик-психоаналитик должен порвать с кино, сохранив воспоминания о своей любви к нему. Такой подход амбивалентен, пользующийся им кинокритик неизбежно ломает и теряет свою игрушку, но семиолог вновь находит ее, утверждает М. Переходя от общеэстетических положений к конкретному структурно-психоаналитическому исследованию кинематографа, М. сосредоточивает внимание на психоанализе трех выделяемых им структур: сценария (означаемого), текстовой системы фильма (означающего) и киноозначающего. Трактуя сценарий в широком смысле как тематику уже отснятого фильма, его интригу, персонажи, пейзажи, монтаж, язык, М. видит в нем воображаемое означаемое, чреватое «вторым сценарием» — символическим означающим. Роль психоанализа и состоит в высвобождении неявных значений сценария, его превращения в означающее: изучать сценарий с психоаналитической (или шире — семиотической) точки зрения значит конструировать его как означающее. Призывая к изучению механизма кино в целом, М. подчеркивает, что главное отличие нового эстетического подхода к кинематографу заключается не в противопоставлении отдельного фильма (один-единственный фильм) «интегралу» кино (все существующие фильмы), но в изучении текстов и кодов. Осн. соч.: Langage et cinéma. P., 1971; Essais sur la signification au cinéma. T. 1,2. P., 1971-72; Le signifiant imaginaire. Psychanalyse et cinéma. P., 1977; Esais sémiotiques. P., 1977. H. M. Мимесис (греч. mimesis — подражание, воспроизведение) В античной эстетике основной принцип творческой деятельности художника. Исходя из того, что все искусства основываются на М., самую сущность этого понятия мыслители античности истолковывали по-разному. Пифагорейцы полагали, что музыка подражает «гармонии небесных сфер»; Демокрит был убежден, что искусство в широком его понимании (как продуктивной творческой деятельности человека) происходит от подражания человека животным (ткачество от подражания пауку, домостроительство — ласточке, пение — птицам и т. п.). Более подробно теория М. была разработана Платоном и Аристотелем. При этом термин «М.» наделялся ими широким спектром значений, Платон считал, что подражание составляет основу всякого творчества. Поэзия, например, может подражать истине и благу. Однако обычно искусства ограничиваются подражанием предметам или явлениям материального мира, и в этом Платон усматривал их ограниченность и несовершенство, ибо сами предметы видимого мира он понимал лишь как слабые «тени» (или подражания) умонепостигаемого мира идей. Собственно эстетическая концепция М. принадлежит Аристотелю. Она включает в себя и адекватное отображение действительности (изображение вещей такими, «как они были или есть»), и деятельность творческого воображения (изображение их такими, «как о них говорят и думают»), и идеализацию действительности (изображение их такими, «какими они должны быть»). В зависимости от творческой задачи художник может сознательно или идеализировать, возвысить своих героев (как поступает трагический поэт), или представить их в смешном и неприглядном виде (что присуще авторам комедий), или изобразить их в обычном виде. Цель М. в искусстве, по Аристотелю, — приобретение знания и возбуждение чувства удовольствия от воспроизведения, созерцания и познавания предмета. Неоплатоник Плотин, углубляя идеи Платона, усматривал смысл искусств в подражании не внешнему виду, но самим визуальным идеям (эйдосам) видимых предметов, то есть в выражении их сущностных (= прекрасных в его эстетике) изначальных оснований. Эти идеи уже на христианской основе были переосмыслены в XX в. неоправославной эстетикой (см.: Религиозная эстетика России), особенно последовательно С. Булгаковым в принцип софийности искусства. Художники античности чаще всего ориентировались на один из аспектов понимания М. Так, в древнегреческой теории и практике изобразительных искусств господствовала тенденция создания иллюзорных изображений (например, знаменитая «Телка» Мирона); в целом же для эллинского изобразительного искусства характерно имплицитное понимание М. как идеализаторского принципа искусства, т. е. внесознательное следование той концепции изображения визуальных эйдосов вещей и явлений, которую только в период позднего эллинизма вербально зафиксировал Плотин. Впоследствии этой тенденции придерживались художники и теоретики искусства Возрождения и классицизма. В Средние века миметическая концепция искусства характерна для западноевропейской живописи и скульптуры, а в Византии она уступает место символической; сам термин «М.» наполняется здесь новым содержанием. У Псевдо-Дионисия Ареопагита (см.: Византийская эстетика как парадигма), например, «неподражаемым подражанием» назван символический образ, «по контрасту» обозначающий умонепостигаемый архетип. В поствозрожденческой эстетике концепция М. влилась в контекст «теории подражания», которая на разных этапах истории эстетики и в различных школах, направлениях, течениях понимала «подражание» (или М.) часто в самых разных смыслах (нередко — в диаметрально противоположных), восходяших, тем не менее к широкому антично-средневековому семантическому спектру: от иллюзорно-фотографического подражания видимым формам материальных предметов и жизненных ситуаций (натурализм, фотореализм) через условно обобщенное выражение типических образов, характеров, действий обыденной действительности (реализм в различных его формах) до «подражания» неким изначальным идеальным принципам, идеям, архетипам, недоступным непосредственному видению (романтизм, символизм, некоторые направления авангардного искусства XX в.). В целом в визуальных искусствах с древнейших времен до начала XX в. миметический принцип был господствующим, ибо магия подражания — создания копии, подобия, визуального двойника, отображения скоропреходящих материальных предметов и явлений, стремление к преодолению времени путем увековечивания их облика в более прочных материалах искусства генетически присуща человеку. Только с появлением фотографии она стала ослабевать, и большинство направлений авангардного и модернистского искусства (см.: Авангард, Модернизм) сознательно отказываются от миметического принципа в элитарных визуальных искусствах. Он сохраняется только в массовом искусстве и консервативно-коммерческой продукции (см.: Консерватизм). В ПОСТ-культуре (см.: ПОСТ-) М. часто вытесняется реальной презентацией самой вещи (а не ее подобия) и активизацией ее реальной энергетики в контексте специально созданного арт-пространства или создаются симулякры — псевдоподобия, не имеющие прототипов ни на каком уровне бытия или экзистенции. И здесь же нарастает ностальгия по иллюзорным подражаниям. В результате в самых современных арт-проектах все большее место начинают занимать фотография (особенно старая), документальные кино — и видеообразы, документальные фонозаписи. Представляется, что М. является неотъемлемой потребностью человеческой деятельности и в принципе не может быть исключен из эстетического опыта человека, какие бы исторические трансформации он ни претерпевал. Лит.: Аристотель. Поэтика. Риторика. СПб, 2000; Лосев А. Ф., Шестаков В. П. История эстетических категорий. М., 1965; Ауэрбах Э. Мимесис. Изображение действительности в западноевропейской литературе. М., 1976. В. Б. Минимализм (minimal art — англ.: минимальное искусство) Художественное течение, исходящее из минимальной трансформации используемых в процессе творчества материалов, простоты и единообразия форм, монохромности, творческого самоограничения художника. Для М. характерен отказ от субъективности, репрезентации, иллюзионизма. Отвергая классические приемы творчества и традиционные художественные материалы, концептуалисты используют промышленные и природные материалы простых геометрических форм и нейтральных цветов (черный, серый), малых объемов, применяют серийные, конвейерные методы индустриального производства. Артефакт в минималистской концепции творчества — определенный заранее результат процесса его производства. Получив наиболее полное развитие в живописи и скульптуре, М., интерпретируемый в широком смысле как экономия художественных средств, нашел применение и в других видах искусства, прежде всего театре, кинематографе. М. возник в США в первой половине 60-х гг. XX в. Его истоки — в конструктивизме, супрематизме, дадаизме (см.:Дада), абстракционизме, формалистической американской живописи конца 50-х гг., поп-арте. Непосредственным предшественником М. является американский художник Ф. Стелла, представивший в 1959-60 гг. серию «Черных картин», где превалировали упорядоченные прямые линии. Первые минималистские произведения появляются в 1962-63 гг. Термин «М.» принадлежит Р. Уолхейму, вводящему его применительно к анализу творчества М. Дюшана и поп-артистов, сводящих к минимуму вмешательство художника в окружающую среду. Его синонимы — «прохладное искусство», «АБВ-искусство», «серийное искусство», «первичные структуры», «искусство как процесс», «систематическая живопись». Среди наиболее репрезентативных минималистов ~- К. Андре, М. Боннер, У. Де Мариа, Д. Флэвин. С. Ле Витт, Р. Мэнголд, Б. Мэрден, Р. Моррис, Р. Раймэн. Их объединяет стремление вписать артефакт в окружающую среду, обыграть естественную фактуру материалов. Д. Жад определяет его как «специфический объект», отличный от классических произведений пластических искусств. Самостоятельную роль играет освещение как способ создания минималистских художественных ситуаций, оригинальных пространственных решений; используются компьютерные способы создания произведений. Идея концептуальной предопределенности творческого процесса в М. получила развитие в концептуализме; представление об искусстве как действии, пространственно-временном опыте освоения окружающей среды оказалось созвучно американским течениям антиформы, земляного искусства (см.: Лэнд-арт), саморазрушающегося искусства и постминимализма второй половины 60-х гг. Лит.: Wollheim R. Minimal Art // Arts Magazine, January 1965; Battcock G. Minimal Art. A Critical Anthology. N.Y., 1968; Art Minimal I. De la ligne au parallélépipède. Bordeaux, 1985; Art Minimal II. De la surface au plan. Bordeaux, 1986; Baker K. Minimalism. Art of Circumstance. N.Y., 1988; Groupes, mouvements, tendances de l'art contemporain depuis 1945. 2éd. P., 1990. H. M. Миро (Miro) Хуан (1893–1983) Испанский художник, один из крупнейших мастеров XX в., руководствовавшийся в своем творчестве принципами сюрреализма. Детство и юность провел в Барселоне, с 1919 г. жил попеременно то в Париже, то в Испании (Барселона, Пальма де Майорка). С 1907 г. профессионально обучался живописи в художественной академии. В 1916 г. знакомится с работами французских авангардистов на выставке в Барселоне, создает свои первые полотна под влиянием Ван Гога, фовистов (см.: Фовизм) и кубистов (см.: Кубизм). Однако уже в этих работах ощущается некая сила и глубинная экспрессивная мощь, которой были лишены его французские прообразы. Особенно в фигурных композициях с использованием кубистических приемов прорывается некая архетипическая энергия, характерная для романской стенописи Каталонии (XII в., сохранилась в ряде церквей Барселоны), выполненной в наивно-экспрессивном духе. В 1919 г. М. впервые посещает Париж, в 1920 г. знакомится с дадаистами, в 1923 г. входит в круг главных создателей сюрреализма (Бретон, Элюар, Арагон и др.). Дух дадаизма и сюрреализма оказывается наиболее созвучным его духовно-творческим интенциям, и в 1924-25 гг. М. обретает свой оригинальный стиль, который фактически и стал одним из главных компонентов сюрреалистического движения в целом. В пространстве этого стиля с некоторым его внутренним движением (наиболее сильное формально-пластическое развитие его произошло в 60-е гг.) он работал на протяжении всей своей жизни, создав большое количество высокохудожественных живописных полотен, но также пробовал силы и в графике, театральном искусстве, скульптуре, а в поздний период даже в ассамбляже. А. Бретон в 1928 г. признался: «Миро поистине самый сюрреалистский из всех нас». И это не было преувеличением. Исключительно живописными средствами (на уровне только цвета, абстрактных форм и линии, освобожденных от какой-либо литературщины) сюрреалистический дух с наибольшей силой передал именно М. По своему внутреннему складу он был иррационалистом и изотериком. Из всех сюрреалистов и других авангардистов он дальше всех стоял от всяческих, характерных для авангарда, поверхностных эпатажных акций, архиреволюционных заявлений и манифестов. Глубоко прочувствовав, что сюрреалистский тип творчества, ориентированный на полное снятие контроля разума в процессе творчества, высвобождение иррациональных, бессознательных процессов и спонтанного глубинного видения мира, открывает принципиально новые возможности перед живописью, М. полностью ушел в творчество. Картины М. — это окна в некие космические или духовные миры, наполненные уникальной духовно-органической жизнью, отличной от всего того, что известно нам на земле. Ощущается, что перед нами высокохудожественное выражение некоего эзотерического знания, мистического опыта проникновения в иные реальности, которое не может быть реализовано в нашем мире никаким иным способом. Для большинства картин М. характерно создание художественного пространства путем живописной гармонизации нескольких одноцветных (но колористически тонко проработанных, насыщенных системой цвето-тоновых отношений) достаточно плотных туманностей, плавно перетекающих друг в друга. Обычно используются сине-голубые, зеленые, желто-коричнево-охристые гаммы для отдельных туманностей. На ранних этапах (в 20-е гг.) для создания ирреального пространства картины нередко использовались не туманности, а абстрактные локальные цветные плоскости (ярко желтого, красного, синего, зеленого, иногда черного цветов). Затем эти пространства населяются абстрактными и полуабстрактными причудливыми формами самых различных конфигураций (фантазия М. в этом плане безгранично изобретательна), большинство из которых под кистью мастера наполняются духом живых органических существ различной жизненно-энергетической сложности и духовной насыщенности. От примитивных амёбообразных существ, через некие зоо — и антропоморфные существа, как бы сошедшие с детских рисунков, до сложнейших иероглифических и абстрактных цвето-формных образований, излучающих мощную духовную энергию неизвестной природы, активно воздействующую на психику реципиента. Живописные миры М. часто музыкальны, поэтичны, крайне насыщены и разнообразны. Они бывают наполнены десятками самых причудливых формо-существ, а могут быть и очень лаконичны, как триптих «Голубое» 1961 г., на крупноформатных голубых полотнах которого изображено только по несколько черных небольших пятен и по одному красному. На третьем полотне — всего одно черное пятно и одно красное с длинным хвостом — тонкой черной линией. Тем не менее триптих обладает духовно-медитативной силой, намного превышающей некоторые его «многонаселенные» картины. Холодный трансцендентализм, которым дышит этот триптих, чужд, однако, большинству работ М. Более характерным для его менталитета является проникновение (и презентация в своем творчестве) в миры, наполненные внеземным, но близким нам космическим эросом, тем эросом, который открывался, кажется, древним эзотерикам в их сакрально-экстатических мистериях и культовых оргиях. Некоторые работы М., особенно позднего периода, для которого характерны особая напряженность немногих крупных контрастных цветоформ, использование жирного черного контура, иероглифоподобных черных знаков, пронизаны каким-то пророческим, апокалиптическим духом. М., как и большинство крупных художников-пророков XX в., не имел ни учеников, ни последователей. Его искусство с предельной полнотой выражало дух своего времени — последнего этапа Культуры (см.: ПОСТ-) и оказало сильнейшее влияние на художественно-эстетическое сознание XX столетия. Соч.: Gesammelte Schriften. Hrsg. E.Schei-degger. Zürich, 1957; Selected Writings and Interviews. Ed. M.Rowell. Boston, 1986. Лит.: Dupin J. Joan Miro. Leben und Werk. Köln, 1961; Erben W. Joan Miro. 1893–1983. Mensch und Werk. Köln, 1988. В. Б. Мис ван дер Роэ (Mice van der Rohe) Людвиг (1886–1969) Немецкий архитектор, ведущий представитель «интернационального стиля», сложившегося в результате формообразовательных экспериментов авангарда 1920-х годов. Основным его вкладом в архитектурную поэтику явился выразительный образ стеклянных конструкций, зданий-кристаллов с высоким металлическим остовом или в виде горизонтально вытянутых ограждений, по типу отдельно стоящих башен и павильонов. В своих композиционных решениях сближался с направлением геометрической абстракции (См.: Супрематизм, Мондриан); стремился организовать пространство на основе свободного плана с помощью взаимопересекающихся плоскостей, «парящих» в прозрачной световой среде. Работая в США, М. нашел необходимую техническую базу для осуществления своих инновационных проектов, что привело к широкому распространению созданной им типологии стеклянной архитектуры как в США, так и в других странах мира. Однако массовые подражания, продолжившиеся вплоть до 1970-х гг. и позднее, не только исказили и опошлили эту «высокую» в своей основе художественную концепцию, но и показали ее слабую целесообразность на практике (гигантские энергетические затраты на поддержание искусственного климата, психологические неудобства существования за стеклянными стенами и др. негативные факторы). Таким образом, творчество М., потеряв свою актуальность, тем не менее прочно вошло в мировой фонд архитектурной эстетики XX в. «Поэт» архитектуры стекла и металла родился и получил воспитание в кайзеровской Германии, в среде продолжавших традиции средневекового ремесленничества мастеров-каменщиков католического Аахена. К своему собственному имени — Людвиг Мис — архитектор впоследствии добавил фамилию матери — ван дер РОЭ. С детства он помогал в работе отцу, наследственному каменщику и строителю. Все эти обстоятельства, вместе взятые, сформировали в общих чертах творческую легенду архитектора: у такого католического авторитета, как Фома Аквинский, он ищет и находит ответы на волнующие его вопросы формообразования, а средневековый идеал в различных проявлениях (ремесленничество, «дух готики» и т. д.) становится для него путеводным. Надо хорошо понимать, что так называемая стеклянная эстетика вообще, берущая свое начало в романтизме и распространенная в художественной среде, окружавшей М. после Первой мировой войны в Берлине, связывалась прямо или опосредованно через различные аллюзии с искусством готики. Один из выразителей этой эстетической концепции поэт-экспрессионист П. Шеербарт писал: «Стеклянная архитектура не мыслима без готики». Подразумевался не только мистический световой эффект витражных окон в средневековых соборах, но и нечто большее — дематериализация камня, намеченная как принцип одухотворения архитектуры в таких соборах. Стекло же как светопроницаемая мембрана, как хрупкая рефлектирующая оболочка открывало заманчивые возможности для создания впечатления почти полной победы над строительным материалом. Именно это осознавалось сторонниками стеклянной эстетики принципом готического искусства, в противовес классическим принципам, в том числе и принципу светотеневой моделировки объема, подчеркивающей грубую телесность камня. Не случайно, что проектируя свои первые стеклянные небоскребы, М. особо подчеркивает в их облике «игру отражений» и противопоставляет эту игру «эффектам света и тени» обычных зданий. Начав проектами высотных зданий на Фридрихштрассе в Берлине и в условном городском окружении (1919–1921), архитектор продолжает совершенствовать свою концепцию в проекте павильона Германии на международной выставке в Барселоне (1929) и в особняке Тугендхат в Брно (1930). После переезда в Соединенные Штаты в 1938 г. М. получает архитектурную кафедру в Иллинойском технологическом институте в Чикаго и ведет активную проектную деятельность. Его стеклянная эстетика не претерпевает серьезных изменений, но композиционные решения становятся более цельными и уравновешенными. Исходя из определения истины у Фомы Аквинского, он строит свою философию архитектурной формы, которая трактуется им как единство целого и мельчайших деталей. («Сооружение — это единое целое от вершины до подножия, а его … детали выражают те же идеи»). К наиболее известным сооружениям американского периода творчества архитектора относятся Краун-холл в Иллинойском технологическом институте в Чикаго (1955) — черный кристалл с почти классическим ритмом металлических тяг на фасаде, и Сигрем-билдинг в Нью-Йорке (1956-58), высотный стеклянный параллелепипед которого артистически сочетается с мощными струями бьющего вверх фонтана. Лит.: Мачульский Г. К. Мис ван дер Роэ. М., 1969; Людвиг Мис ван дер Роэ // Мастера архитектуры об архитектуре. М., 1972. С. 365–383; Glaeser L. Ludwig Mies van der Rohe: Drawing in the Collection of the Museum of Modern Art. N. Y., 1969; Hilferseimer L. Mies van der Rohe. Chicago, 1985. А. Шукурова Модерн (фр. modeme — современный) Стилевая эпоха в евро-американском искусстве рубежа XIX–XX вв. Термин М. наиболее активно употреблялся в России; во Франции это явление обозначалось как «ар нуво» (Art nouveau), в Австрии — «сецессион» (Secession), в Германии — «югендштиль» (Jugendstil), в Италии — «либерти» (Liberty). M. явился своеобразной художественно-эстетической реакцией культуры на засилие в ней в XIX в. позитивистско-материалистических тенденций, а в искусстве — натурализма, реализма, академизма. Внутренней движущей силой М. явился эстетизм, активно разрабатывавшийся У. Моррисом, Дж. Рёскиным, А. Ван де Вельде. Основу его составляло стремление теоретиков и практиков искусства «поворота столетий» выработать принципиально новый «большой стиль» в культуре, который органично опирался бы на художественные достижения прошлых эпох, охватывал всю среду обитания человека, включая все виды и жанры искусства, и в основе которого лежали бы чисто эстетические (в понимании теоретиков М., прежде всего, связанные с красотой) принципы. Синтетизм всех видов искусства, органичность их сочетания друг с другом на основе усмотренных в природе принципов органического строения форм в растительном (отсюда подчеркнутая флореальность М.) и животном (биогенность М.) мирах, подчеркнутая декоративность, повышенный пластицизм — характерные установки М. Зачинателями М. были живописцы и графики, но наиболее полно он проявился в архитектуре (как синтезирующем факторе всех искусств) и декоративно-прикладном искусстве. Архитектурные сооружения М. создавались по принципу «органической архитектуры», отказывающейся от классического ордера, прямых линий и плоских поверхностей. Пространство здесь развивается изнутри (от интерьеров) наружу по своеобразным законам пластической логики. Асимметрия, текучесть форм и локальность линий, фантастические формы, искривленные пространства и объемы характерны для этой архитектуры и связанных с ней видов искусства (см., например, архитектуру А. Гауди в Барселоне). Формально-пластическим символом М. является изысканно (эстетски) извивающаяся линия, прозванная в начале XX в. «ударом бича». В архитектуре крупнейшими представителями М. были испанец А. Гауди, в Бельгии В. Орта, в России Ф. Шехтель и др. В живописи и графике — Г. Климт, А. Ван де Вельде, «набиды», ранний Э. Мунк, Ф. Ходлер, М. Врубель, отчасти В. Васнецов и участники группы «Мир искусства» (А. Бенуа, К. Сомов, Л. Бакст, А. Головин, М. Добужинский) и др. Большинство из них работали также и в декоративно-прикладном искусстве и дизайне. Сегодня мы видим, что период «перелома столетий» стал завершением классической культуры (и искусства) и предвестием и началом грандиозного переходного периода (см.: ПОСТ-). Он уже не мог породить «большой стиль» в традиционном понимании, но как бы ностальгически подводил итоги угасающей классической культуре (отсюда черты подчеркнутого декаданса, манерности, изощренного эстетства, надломленности, фантастического буйства органических форм и линий, но и какой-то бесконечной грусти в плавно текущих линиях и формах, художественный мистицизм и символизм), перебирая и многообразно сочетая художественные формы, элементы, приемы, находки искусств Востока (особенно японские мотивы) и Запада, античности и Средневековья, Ренессанса и маньеризма, классицизма и романтизма. Христианские мотивы здесь переплетаются с национальным фольклором, сказочностью; фривольный эротизм с мистическим символизмом; утонченный вкус с вульгарными, грубыми, кричащими элементами (предчувствие кэмпа и кича), рафинированный символизм с натурализмом, «органицизм» флореальности с рациональным геометризмом и т. д. Важнейшим стилевым принципом М. стала стилизация, понимаемая как подчинение всей художественной системы произведения или архитектурной среды единому формообразующему принципу, основывающемуся на эстетической переработке многих (часто разнородных) принципов стилеобразования. В России М. проявился наиболее полно в группе художников, сотрудничавших с журналами «Мир искусства»(1898–1904) и «Золотое руно»(1906–1909), а также в так называемом «неорусском стиле». Последний связывают, прежде всего, с деятельностью художников «Мамонтовского кружка» (в усадьбе С. И. Мамонтова в Абрамцеве под Москвой) — В. Васнецова, М. Врубеля, В. и Е. Поленовых, А. Головина и др. Абрамцевский кружок организовал мастерские, в которых по проектам и эскизам этих художников, активно использовавших стилизации под русское народное искусство, создавалась майоликовая посуда, домашняя утварь, мебель и т. п.; художники делали эскизы костюмов и декораций к частной опере Мамонтова на мотивы русских сказок и былин, занимались книжной иллюстрацией. В «неорусском стиле» работали и участники другой художественной «колонии» — в имении княгини М. К. Тенишевой в Талашкине под Смоленском — Н. Рерих, М. Врубель, С-Малютин; а также художники, групировавшиеся вокруг имения В. Д. Поленова под Тарусой. На мировую художественную арену «неорусский стиль» активно проник со знаменитыми «Русскими балетными сезонами» С. Дягилева (с 1909 г.). В книжной графике наиболее ярким и тонким выразителем этого стиля, как и русского М. в целом, был И. Билибин, создавший самобытный орнаментально-иллюстративный стиль на основе стилизации элементов древнерусской миниатюры, икон, лубка, вышивки. Билибинский стилизованный мир русского фольклора (сказок, былин, преданий) до сих пор сохраняет свое невыразимое очарование. М. стал первым крупным тревожным (на сугубо интуитивном уровне художественного бессознательного) сигналом Культуры и ее протестом (а также попыткой противостояния) против начавшегося победоносного и лавинообразного нашествия научно-технического прогресса (см.: НТП и искусство) и материалистического мировоззрения, которые в конце первого десятилетия XX в. уже захватили и сам М., когда внутри него декоративно-орнаментальная стихия начала уступать место конструктивистским, техницистским, «пуристским» принципам формообразования. Многие из черт М. на новом витке цивилизационного процесса проявятся уже в иных формах в постмодернизме (postmoderne!) второй пол. XX в. Лит.: Яремич С. Врубель. Жизнь и творчество. СПб, 1911; Сарабьянов Д. В. Стиль модерн. М., 1989; Символизм в России. СПб, [1994]; Натаnn R., Hermand J. Stilkunst um 1900. Berlin, 1967. Л. Б., В. Б. Модернизм (фр. — modernisme, от moderne — современный, англ. — modernism) Неоднозначное понятие, использующееся в науке в нескольких смыслах. В наиболее широком из них оно употребляется в западной эстетике и искусствознании XX в. для обозначения большого круга явлений культуры и искусства авангардно-модернизаторского характера, возникших под влиянием НТО в техногенной цивилизации втор. пол. XIX — перв. пол. XX в. (или даже несколько шире), начиная с символизма и импрессионизма и кончая всеми новейшими направлениями в искусстве, культуре и гуманитарной мысли XX в., включая все авангардные движения (см.: Авангард), вплоть до его антипода — постмодернизма. Среди главных теоретических предтеч М. часто называют Лессинга, Канта, романтиков; к непосредственным теоретическим лидерам относят Ницше, Фрейда, Бергсона и многих неклассических философов и мыслителей XX в., в частности, экзистенциалистов и структуралистов. В качестве главных особенностей М. указывают на эстетическую стратегию автономии искусства, принципиальной независимости от каких-либо внехудожественных контекстов (социального, политического, религиозного и т. п.); на предельное затушевывание или полный отказ от миметического принципа (см.: Мимесис) в искусстве; акцент на художественной форме (тенденция достигшая логического предела в формализме любого толка — и художественного, и исследовательского), понимаемой в качестве сущностной основы произведения искусства и тождественной его содержанию; и в результате всего этого — на абсолютизацию визуальной (или аудио) репрезентации произведения в качестве принципиально нового кванта бытия, самобытного и самодостаточного. В российско-советской эстетике и искусствознании понятие М. чаще всего применяли для обозначения всего комплекса авангардно-модернистских явлений (см.: Авангард) с позиции предвзято негативной оценки. В основном — это позиция консервативной линии (см.: Консерватизм) в традиционной культуре по отношению ко всему новаторскому; в советской науке она, в первую очередь, определялась партийно-классовыми идеологическими установками. М. являлся объектом не столько научного анализа, сколько всеобъемлющей, часто огульной критики. Критиковали М. за отход от традиционной (в рамках традиции XIX в., прежде всего) культуры — за антиреализм, эстетство, отход от социально-политической ангажированности, за смыкание с мистикой, за абсолютизацию художественно-выразительных средств, за апелляцию к иррациональной сфере, алогизм, абсурдность и парадоксальность, за пессимизм и апокалиптику, за формализм, за стирание грани между искусством и жизнью и т. п. Более строгим представляется суженное значение термина «М.» как одного из трех главных этапов развития искусства в XX в.: авангарда, М. и постмодернизма (см. также: Художественная культура XX века). Типологически и феноменологически М., наряду с главными особенностями, перечисленными в первом (широком) семантическом модусе, наследует многие достижения и находки собственно авангарда, но отказывается от его бунтарского, эпатажного, скандалезного манифестаторства. М. — это как бы академизировавшийся авангард; он утверждает многие из авангардных новаторских художественно-эстетических находок уже в качестве как бы само собой разумеющейся классики. Для М. кубизм, абстракционизм, экспрессионизм, сюрреализм, конструктивизм, додекафония, литература Джойса — это классика, органично продолжившая многовековую историю мирового искусства. Хронологически апогей М. приходится где-то на поздние 40 — 70-е гг., то есть частично захватывает и поздний авангард, и ранний постмодернизм, являя собой как бы некое посредствующее звено между ними. Если авангард во многом довел до логического предела (часто до абсурда) автономизацию средств и способов художественного выражения традиционных искусств, как правило, еще в их рамках (живописи, музыки, скульптуры, литературы) и только наметил некие принципиально новые поисковые ходы арт-презентации (реди-мейд Дюшана, пространственные коллажи, фотомонтажи и т. п.), то М. в основном разрабатывал именно эти нетрадиционные для классического искусства страте-гии) арт-продуцирования. Начиная с поп-арта, кинетизма, минимализма, всевозможных акций, инсталляций, концептуального искусства (см.: Концептуализм), энвайронментов художники М. выводят арт-объекты за рамки собственно искусства в традиционном понимании, разрушают границы между искусством и окружающей действительностью, часто активно вовлекают реципиента в процесс творчества-созерцания-участия в арт-проектах (см.: Хэппенинг). Создатели модернистских объектов и концептуальных пространств или акций, как Правило, отказываются от традиционной для искусства эстетической (= художественной) значимости и констатируют только их самобытное и уникальное бытие в момент презентации-рецепции. Парадоксы, абсурдные ходы, алогичные сочетания вроде бы несочетаемых элементов и т. п. приемы, выполненные методом сборки на основе коллажа-монтажа часто из далеких от традиционных для искусства материалов (обычно бывших в употреблении вещей обихода и их фрагментов, отслуживших машин, механизмов, приборов индустриальной цивилизации, реже — заново созданных неких технологических неутилитарных симулякров, не имеющих реальных прообразов и какого-либо функционального назначения), призваны активизировать восприятие реципиента и рассчитаны на очень широкую и субъективную смысловую полисемию. С М. в сфере художественной культуры начинает формироваться энвайронментальная эстетика, и в нем заключены основные истоки ПОСТ-культуры (см: ПОСТ-); в ряде своих арт-направлений М. с 60—70-х гг. перетекает в постмодернизм. Лит.: Модернизм. Анализ и критика основных направлений. М., 1980; The Gender of Modernism. An Anthology. Ed. B. K. Scott. Bloomington, 1990; Eysteinsson A. The Concept of Modernism. Ithaca, 1990; Stevenson R. Modernist Fiction. An Introduction. N. Y., London, 1992; Drucker J. Theorizing Modernism. Visual Art and the Critical Tradition. N. Y., 1994; Nicholls P. Modernism. A Literary Guide. London, 1995; From Modernism to Postmodernism. An Antology. Ed. L. E. Cahoone. Cambridge/Mas., Oxford, 1996. В. Б. Модильяни (Modigliani) Амедео (1884–1920) Итальянский художник, с 1906 г. живший в Париже. Работал как живописец, скульптор, график. На его творчество определенное влияние оказали искусство итальянского Ренессанса, которое он энергично штудировал до приезда в Париж в Италии, и в парижский период работы Тулуз-Лотрека, Сезанна, Пикассо; ощущается и влияние африканской скульптуры (особенно в его пластике), которая в тот период была в моде у обитателей Монмартра. В искусстве авангарда он был своеобразным лирическим маньеристом. В противовес большинству своих коллег и друзей по парижскому цеху живописцев он проповедовал своей кистью утонченную красоту, лиризм, линейно-живописную поэзию, данные в чистом, рафинированном виде. Среди живописцев своего времени он был, пожалуй, единственным аристократом кисти, у которого органично синтезировались многие достижения живописи прошлого (особенно итальянского Ренессанса: Джорджоне, Боттичелли, Тициана) и некоторые находки авангарда. В основном он писал портреты и ню. В них при преобладании удивительно напевной изысканной линии существенную роль играла живописная проработка фактуры, усвоенная им от Сезанна. Его без преувеличения можно назвать последним в живописи вдохновенным певцом женского тела, женской красоты в целом. В своих ню он добивается удивительной одухотворенности женского тела, фактически лишая его какого-либо намека на чувственность, что удавалось только некоторым ренессансным мастерам. Для его портретов характерна изысканная удлиненность форм (особенно шеи), плоскостная обобщенность, подчеркнутая графичность; настроение некой меланхолической погруженности в себя, выражению чего способствуют соответствующий колорит, характерные наклоны голов, закрытые, полузакрытые, а иногда и вообще не прописанные глаза (голубой, или иной фон вместо глазных яблок). Лит.: Виленкин В.Б. Модильяни. М., 1970; Modigliani J. Modigliani: Man and Myth. N.Y., 1958; Werner A. Amedeo Modigliani. N.Y., 1967; Krystof D. Amedeo Modigliani. 1884–1920. Die Poesie des Augenbliks. Köln, 1996. Л. Б. Мондриан (Mondrian) Пит (1872–1944) Один из крупных художников авангарда. Творчество М., подобно искусству его великих соотечественников, Рембрандта и Ван Го га, выходит далеко за рамки национальной голландской живописи. Выдающемуся художнику и мыслителю суждено было стать лидером и властителем умов, сначала европейского, а затем мирового художественного авангарда. Воздействие его творческого наследия ощутимо и на исходе XX столетия. Став известным пейзажистом, М, почувствовал, что живопись не просто интересует его сама по себе. Она лишь средство самопознания или Богопознания. Живопись (в толковании М. тех лет — «светопись») способна фиксировать истинное, не видимое обыденным глазом свечение вокруг материальных природных объектов — отражение Божественного света. Богоискательство привело М. к теософии, как это произошло с его великим русским современником В. Кандинским. Возникнув в России на рубеже столетий в трудах Е. Блаватской теософское учение, объединяющее все мировые религии и уделяющее особое внимание истории культуры и искусства, стремительно распространилось в странах Европы, особенно в протестантских Скандинавии, Германии и Голландии. В мае 1909 г. М. вступил в голландское отделение Теософского общества. Программным произведением М. -теософа стал монументальный триптих «Эволюция» (завершен в 1911 г.), само название которого выражает основное понятие учения Блаватской. Композиционной основой триптиха является священная в теософии геометрическая фигура — треугольник. К треугольникам сводятся лепестки стилизованных багряных цветов вокруг головы левой женской фигуры, олицетворяющей пробуждающуюся к жизни материю. Правая фигура олицетворяет anima mundi («душу мира»), проявляющую себя в свечении, цветной ауре вокруг материальных объектов; суть anima mundi воплощена M. в изображении вокруг головы теософских гектограмм — перекрещенных золотистых треугольников, концы которых обращены вниз и вверх, к Божественному свету. Центральная фигура триптиха воплощает божество, вершину треугольника мироздания, источник света; по сторонам ее головы также изображены треугольники внутри сфер. Такой буквальной иллюстрации к теософскому учению мы больше не встретим в творчестве М.: однако в разработках мотивов с одиноким цветком или деревом («Хризантема» маслом, акварелью, гуашью 1909 г., «Красное дерево») чувствуется его близость к антропософу Рудольфу Штайнеру с его развитием на мистической основе натурфилософии Гёте. Подобно Гёте и Штайнеру, М. пристально всматривался в жизнь растения, открывая в каждой ее фазе аналогию с жизнью души и духовным озарением. В состоянии творческого подъема, ставя перед живописью сверхзадачи по осмыслению и воплощению anima mundi, M. осенью 1911 г. на выставке в Амстердаме впервые встретился с кубизмом Пикассо и Брака. Конструктивные формосозидательные и коммуникативные проблемы синтетического кубизма нашли немедленный отклик в творчестве философствующего с карандашом и кистью в руках голландца. Весной 1912 r. M. уехал в Париж и начал работать в манере «высокого кубизма». В отличие от своих парижских предтеч, М. не ставил перед кубизмом задач изображения предмета или природного мотива со всех возможных точек обзора, пользуясь приемами ротационного зрения. Его «высокий кубизм» конструктивен и аскетичен. Из композиций устраняются не только цвет, сведенный к скупой черно-серо-голубой гамме, но и массы, предметность которых обозначена лишь выразительными геометрическими линиями, выявляющими внутренний костяк, основу жизни архитектурных и природных мотивов. Интересно, что сами эти натурные мотивы оставались для М. объектом того же пристального внимания, что и в докубистический, ранний период творчества. Обобщенные линейные полуабстрактные «Композиции» на тему деревьев чередовались с тщательными натурными меловыми рисунками в традиционной манере. Пользуясь разными стилистическими приемами, М. ставил перед собой одну и ту же задачу: проникнуть в тайны структуры мироздания с помощью геометрических знаков и «светописи». В 1914 г. М. вернулся в Голландию, где оказался отрезанным от остальной Европы после начала Первой мировой войны. Здесь он вскоре сблизился с теософом, философом и математиком д-ром Шенмейкерсом, автором трудов «Принципы формотворческой математики» и «Новый образ мироздания». Под влиянием «Христософской» геометрии и теории чисел Шенмейкерса, претендовавшего на истинность знакового постижения Божественного космоса, М. открывал возможности геометрической абстракции в живописи. В больших овальных композициях тушью и углем он уподоблял фасады церквей и морские виды геометрическим структурам из вертикальных линий. Наиболее выразительные листы покрывались сетью геометрических знаков, получивших впоследствии у художников название «плюс-минус». Не случаен и избранный овальный формат композиций: теософия заимствовала у индуизма знак яйца — символ бывших и грядущих перерождений. Здесь М. подошел к полному отказу от фигуративности, чего избегали Пикассо и Брак. В конце 1915 г. беспредметные опыты М. нашли отклик у молодого художника Тео ван Дуйсбурга (1883–1931), пытавшегося найти синтез живописи с современной архитектурой. В 1916 г. художники создали группу «Де Стейл», а в 1917 начали издавать художественный журнал с тем же названием «De Stijl». На страницах «De Stijl» M. публиковал теоретические выкладки о законах формообразования, приведшие к рождению нового направления — неопластицизма («Nieuwe Beelding in de Schilderkunst»). M., полностью отказавшись от фигуративности, теоретически и практически исследовал природу абстрактного искусства, обосновывая ведущую роль в композиции вертикальных и горизонтальных линий, демонстрирующих равновесие противоположностей: отказ от перспективных построений, так как «новый тип созерцания не исходит из какой-нибудь точки и видит везде»; и «абстрагированный от естественного цвета первоначальный цвет». В основе его живописной теории лежали теософские представления о природе творчества. «Настоящий современный художник… осознает, что чувство прекрасного — космического, универсального происхождения. Такое признание неизбежно приводит его к абстрактному пластицизму, ибо человек остается верен только всеобщим принципам». И далее следует доказательство преимущества абстрактной формы перед натуралистической: «Новая пластическая идея не может использовать форму натуралистического или конкретного изображения, хотя последнее, в какой-то мере, обозначает универсум или, было бы правильнее сказать, скрывает его внутри себя. Но новая пластическая идея проигнорирует частности кажущегося мира, то есть натуралистические форму и цвет. Напротив, она найдет свое воплощение в абстрагировании от формы и цвета, в прямой линии и в ясном определенном первичном цвете». М. подчеркивал, что неопластицизм является чистой живописью, а не чем-либо иным, отличным от нее. В этом заявлении он выступил как классический мастер Первого авангарда, оставляющий за живописью право на исчерпывающую полноту художественного выражения. В дальнейшем, после Второй мировой войны, точка зрения на уникальные права живописи кардинально изменилась. Но для художника-теософа М., работавшего в первой четверти XX в., роль чистой живописи непреложна. Он пояснил свою позицию по отношению к живописи будущего: «Средства выражения остаются прежними — форма и цвет, однако существенно углубленные с точки зрения внутреннего смысла; прямая линия и закрашенная поверхность отныне становятся чисто живописными средствами выражения». Сбалансированное взаимоотношение форм, равновесие противоположностей внутри живописной композиции, по мнению М., способствует изображению универсума в наиболее чистом виде, воплощению гармонии и единства, являющихся врожденными свойствами разума. В своих теоретических опусах М. постоянно возвращался к доказательству преимуществ неопластицизма перед традиционной живописью, обосновывая принципы абстракции. Сегодня следовало бы сказать: принципы «геометрической абстракции», ибо представители этого направления второй половины XX в. в процессе творчества продолжают неуклонно следовать этим, мондриановским принципам начала века. Конкретная реальность не дает представления о целостности мироздания; ее репрезентация не является изображением универсума. М. ввел в искусствоведческий лексикон понятие «космического сознания», обусловливающего развитие искусства. Представление о «космизме» живописи XX столетия и терминологически и по сути восходит к М., о чем часто забывают. Космическое сознание требует своего «технического» воплощения в искусстве; то есть, писал М. в 1919 г., произведение искусства должно быть вначале «сконструировано». Изображая взаимодействие форм, художник руководствуется законами мироздания и потому выражает внеличностное, универсальное начало, пользуясь двумя позициями, образующими между собой прямой угол. Тем не менее, с помощью ритмических отношений цвета и материальности пластической формы художник выражает личную субъективность. Поэтому, по мнению М., новый пластицизм дуалистичен по своей природе. Концепция искусства, предложенная М. и нашедшая горячий отклик у его соратников — голландских художников Тео ван Дуйсбурга, Барт ван дер Лека и архитектора Уда, а также русского конструктивиста Эля Лисицкого (1890–1947) — представляла собой модель совершенной гармонии, доступной как для индивидуума, так и для общества в целом, и содержала в себе изрядную долю утопизма, рожденного в недрах протестантской культуры. Недаром Уд называл эстетику неопластицизма, воплощенную в живописи, сведенной к линии, пространству и цвету «протестантским иконоборчеством». Т. ван Дуйсбург провозглашал, что «Четырехугольник есть знак нового человеческого сообщества. Квадрат значит для нас то же, что крест обозначал для первых христиан». Нетрудно заметить в этом высказывании и обоснование роли «Черного квадрата» Малевича. Супрематические композиции великого русского новатора вопроизводились в начале 20-х гг. на страницах журнала «Де Стейл». В период Второй мировой войны в 1940 г. М. эмигрировал в США. В Нью-Йорке в творчестве и мировосприятии уже старого художника свершились существенные перемены. Его «космическая» эстетика как бы заземлилась, вобрав в себя новые ритмы городской жизни, так не похожие на размеренный уклад старой Европы. Нью-Йоркские устремленные ввысь небоскребы и джаз нашли свой отклик в прямоугольных конструкциях неопластицизма. Строгие монохромные линии и плоскости цвета уступили место разноцветным полосам в композициях «Буги-вуги». М. в 1943 г. оценивал свои открытия следующим образом: «… деструктивная мелодия является эквивалентом деструкции видимого образа, подобия; конструкция рождается в процессе оппозиции чистых элементов — возникает динамический ритм». В отличие от большинства своих современников и последователей, извлекших из открытий неопластицизма практический конструктивистский результат, М. был равнодушен к одной лишь предметно-средовой стороне вопроса. Главный смысл из его абстрактных полотен извлекает сам творец, ищущий единственно верную знаковую закономерность построения композиции. Переживания М. во время нанесения на холст или лист бумаги геометрических знаков сопоставимы с состоянием монаха в процессе работы над иконой. Работа над абстрактной композицией для М. есть акт медитации, а следовательно, путь к самосовершенствованию и Богопознанию, единственно достойный для христианина. Все это связывает М. с тысячелетней традицией мировой культуры. Однако сведение живописной изобразительности к единому символическому пластическому модулю и полный последовательный отказ от каких-либо форм мимесиса, лежащие в основе теоретических постулатов М., закладывают фундамент новой эстетики, получившей развитие у его европейских и американских наследников. Соч.: Plastic Art and Pure Plastic Art and Other Essays. N. Y., 1947. Лит.: Seuphor M. Piet Mondrian. Life and Work. N. Y., 1957. М. Бессонова Морфинг (morphing — англ.) Электронный спецэффект, компьютерный способ превращения одного кинематографического объекта в другой путем его постепенной непрерывной деформации. В результате плавных трансформаций форма утрачивает классическую определенность, становится текучей, оплазмированной. Ее неструктурированность воплощает в себе постмодернистское снятие оппозиции прекрасное — безобразное. Возникающие в результате М. трансформеры свидетельствуют об антииерархической неопределенности компьютерных эстетических объектов. Этот спецэффект ведет к возникновению киноэстетики амбивалентной мультиреальности, населенной виртуальными персонажами — киборгами, биороботами, зомби, воплощающими недифференцированность живого и неживого, человеческого и звериного («Волчица») и т. д. Они лишены характеров, личностного начала, что создает выразительные контрасты в случаях сочетания компьютерной анимации и игрового кино («Кто подставил Кролика Роджерса?»). В компьютерной виртуальной реальности ориентация на оптико-кинетические иллюзии «невозможных» артефактов становится эстетической нормой. Н. М. Музыкальная графика Термин, обозначающий эксперименты с визуальным отображением средствами графики и живописи воздействия музыки на слушателя. Этот жанр возник в результате всеобщих тенденций к взаимодействию и синтезу искусств, но собственно оригинальных результатов достигнуто здесь не было ввиду отсутствия возможности однозначного «портретирования» музыкальных произведений (X. Майер-Тур, Д. Бельмонт и др.). Используется, в основном, в целях художественного воспитания и педагогики, в эстетотерапии и для психологических исследований закономерностей синестезии (цветного слуха). Наиболее активные эксперименты в области музыкальной графики проводились в 1920 — 1980-е гг. в Вене, где был создан Институт музыкальной графики, а в нашей стране — в 1970 — 1990-е гг. в Казани (ТО «Прометей»). И. Ванечкина |
|
||
Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх |
||||
|