5. БОДЛЕР

Париж, 20 августа 1857 года. Только что открывшееся заседание шестой палаты исправительного суда департамента Сенэ внимания толпы к себе не привлекло. В этом нет ничего удивительного. Дела о проступках не возбуждают таких страстей, какие разгораются вокруг больших процессов с участием присяжных.

Однако же сегодняшнее заседание, пожалуй, не пройдет незамеченным. Обвиняемого зовут Шарль Бодлер. Он привлечен к суду вместе со своими издателями де Бруазом и Пуле-Малассисом за признанную скандальной публикацию сборника стихов «Цветы зла».

Председатель суда Дюпати формулирует состав обвинения: оскорбление общественной морали, оскор-бление морали религиозной.

Широкой публике Шарль Бодлер еще неизвестен. Ему тридцать шесть лет. У него пока вышли всего четыре книги: два тома искусствоведческих работ, «Салоны 1845 года» и «Салоны 1846 года», и две книги переводов из Эдгара По «Необыкновенные истории» и «Новые необыкновенные истории».

Зато в литературных кругах Бодлер уже занимает видное место. Такие прославленные и столь разные писатели, как Виктор Гюго, Флобер и Барбе д'Орвильи, считают его ровней. Но и среди них у него репутация чудака, оригинала.

Братья Гонкуры оставили нам беспощадный портрет Бодлера: «Без галстука, шея голая, голова бритая, одет как для гильотины. Но при всем том подчеркнуто изыскан, маленькие чистые руки ухожены, как у женщины; однако лицо его — это лицо маньяка, в голосе слышится металл, говорит он витиевато».

Имение эта незаурядная личность сегодня на скамье подсудимых. Возле сидит адвокат господин Ше д'Эст-Анж; рядом с ним — издатель Пуле-Малассис, второй, де Бруаз, отсутствует.

Процесс против Бодлера не редкость в тогдашней политической обстановке. Вторая империя и впрямь с моралью не шутит. Прошло чуть больше шести месяцев с тех пор, как так же по обвинению в безнравственности был привлечен к суду Флобер за свой последний роман «Госпожа Бовари». Писателю удалось доказать несостоятельность выдвинутых против него обвинений, и он был оправдан.

Что же касается Бодлера, ему так легко отделаться не удастся. Режим Наполеона III, конечно, некоторый либерализм допускает: в пьесах, в оперетте, даже в правах, а вот писатели ему весьма подозрительны. И самый видный из них, Виктор Гюго, со времени своего изгнания на остров Гернси уж больше властям не доверял.

Вот почему, проиграв процесс против Флобера, обвинение, несомненно, собирается с лихвой взять реванш в деле Бодлера, поэта отверженного, поэта-отщепенца, чья репутация сильно подмочена. Да и вести процесс поручено тому же судье. Прокурор Пинар, произнесший обвинительную речь против «Госпожи Бовари», теперь нападает на «Цветы зла».

Собственно, все разгорелось из-за кампании против «Цветов зла», которую развязала в прессе газета «Фигаро», выходящая дважды в неделю на восьми страницах. Две свирепые статьи появились за подписью никому не известного Гюстава Бурдена. Этот псевдоним, безусловно, взял сам главный редактор Вильмессан.

«Цветы зла» поступили в продажу 25 июня 1857 года, В номере от 5 июля Гюстав Бурден писал:

«Я прочел книжку. Вот мое мнение, и навязывать его кому бы то ни было у меня нет намерения. Гнусность соседствует здесь с низостью, а мерзость источает смрад. Доселе не видано было, чтобы столько грудей кусали и даже жевали на таком малом количестве страниц никогда не бывали мы и на подобном параде бесов, чертей, кошек и паразитов. Эта книга — настоящее прибежище для сердец, пораженных гнилью… Если еще можно понять, что подобные сюжеты способны увлечь воображение двадцатилетнего поэта, то уже вовсе нельзя простить столь чудовищную книгу человеку, которому за тридцать».

И будто этого оказалось недостаточно, неделей позже злобный анонимный критик в той же газете вновь обвиняет:

«Что до господина Шарля Бодлера, то иначе как кошмаром все это не назовешь. Когда прочтешь «Цветы зла» и закроешь книгу — на душе тяжкое уныние и жуткая усталость… Все эти ужасы бойни, бесстрастно выставленные напоказ, бездны нечистот, в которых роются, засучив рукава, надо бы похоронить за семью печатями».

«За семью печатями…» Речь идет о «преисподней» Национальной библиотеки, где хранятся запрещенные произведения. Вот чего требует благонамеренная публика.

Вопрос о таланте, даже о гениальности, не стоит. Речь идет о защите общества и режима от вредных влияний.

Бодлер на процессе не в форме для гильотины, как он описан у Гонкуров. Он в строгом костюме, на нем галстук; нервничает: это видно по его беспокойным рукам и по взгляду, странному, отрешенному, настороженному взгляду ночной птицы, как говорят о нем друзья и враги.

После установления личности обвиняемого председатель суда Дюпати предоставляет слово обвинению, и прокурор Пинар приступает к обвинительной речи.

Недавнее оправдание Флобера, принесшее шумный успех «Госпоже Бовари», должно быть, заставило его стать более осторожным, и начинает он так:

— Обвинять книгу в оскорблении общественной морали—дело тонкое. Если из этого ничего не выйдет, автора ожидает успех, он окажется чуть ли не на пьедестале, и получится, что его просто-напросто травят…

Судья не литературный критик, — продолжает прокурор, — он — часовой на посту и следит за тем, чтобы границы морали не были нарушены…

Подкрепляя свое обвинение, господин Пинар начинает читать стихи. И зал шестой палаты исправительного суда, привыкший к кляузам, ссорам между пьяницами и сварам рыночных торговок, наполняется вдруг бодлеровской гармонией:


И чтобы смыть всю горечь без следа,
Вберу я яд цикуты благосклонной
С концов пьянящих груди заостренной,
Не заключавшей сердца никогда.[10]

И еще:


Мой влажный рот прильнуть умеет нежно
к коже,
И забываю вмиг стыдливость я на ложе.
Власть слезы осушать дана груди моей
И старцев заставлять смеяться, как детей.
Тот, перед кем хоть раз я сбросила покровы,
Свет звезд и солнца блеск забудет у алькова[11]


Волшебная музыка! Однако именно против нее ополчается прокурор, причем в выражениях по меньшей мере категоричных.

— Господа, полагаю, я привел достаточное количество цитат, подтверждающих, что общественной морали нанесено оскорбление. Либо чувства стыда вообще не существует, либо границы, которые оно не позволяет перешагнуть, дерзко нарушены,,

И все-таки, приступая ко второму пункту обвинения — оскорбление религиозной морали, — господин Пинар более осторожен в своих выражениях. Процитировав некоторые стихотворения, которые кажутся ему подозрительными, он произносит слова, оставляющие место сомнению:

— Судите сами, сознавал ли Бодлер, чей беспокойный дух склонен скорее к странностям, чем к богохульству, — сознавал ли он, что посягает на религиозную мораль?

В заключение он требует запрещения и изъятия шести стихотворений из сборника и оканчивает свою речь следующим образом:

— Господа, призываю вас, вынесите решение, в котором бы осуждалось всякое влечение к тому, что безнравственно: эта нездоровая лихорадка, эта жажда все изобразить, все описать, все сказать, будто общественную мораль оскорбить невозможно, будто этой морали не существует вовсе…

Теперь настает очередь адвоката Бодлера господина Ше д'Эст-Анжэ… Имя его довольно известно в адвокатских кругах. Ше д'Эст-Анж — сын одного из защитников приговоренных к смерти в 1822 году четырех сержантов из Ла-Рошели, жертв другого авторитарного режима, режима Людовика XVIII.

Итак, господин Ше д'Эст-Анж начинает свою защитительную речь, тщательно продуманную и составленную по всем правилам адвокатского искусства… Слишком тщательно, быть может…

Прежде всего, он настаивает на том факте, что Бодлер описывает порок, чтобы ярче обличить его, и в доказательство цитирует четыре первые строки «Цветов зла» из вступления:


Безумье, скаредность, и алчность, и разврат
И душу нам гнетут, и тело разъедают;
Нас угрызения, как пытка, услаждают,
Как насекомые, и жалят и язвят.[12]

Он призывает в свидетели самого Мольера. Разве знаменитый комедиограф не избирал тоже в качестве примеров странности и пороки современников, чтобы изобличать их?., И разве не это было причиной нападок па «Тартюфа» со стороны кабалы святош?

Вывод: намерения Бодлера чисты. Этим заканчивается первая часть академической речи господина Ше д'Эст-Анжа.

Вторая часть: собственно факты. Разве Бодлер изменил своим добрым намерениям? И разве совершил он грех сквернословия или нанес ущерб нравственности?

— Господин прокурор процитировал лишь небольшие фрагменты стихотворений, строки, выдернутые из контекста, — негодует адвокат. — Когда отрывки приводятся произвольно, смысл полностью извращается.

И он в свою очередь тоже читает Бодлера. Читает целиком одно из стихотворений, которое прокурор счел преступным и потребовал запретить, — стихотворение «Лесбос». И это, быть может, лучшее, что есть в его речи, самое в пей убедительное. Достаточно слышать эти стихи, которые хотели бы навсегда заключить в «преисподнюю» Национальной библиотеки во имя нравственности.


О мать латинских игр и греческих услад,
О Лесбос, край любви, где нежные лобзанья.
Как солнца, горячи, свежи, как виноград.
Несут ночам восторг и дням очарованье.[13]

Затем следует третья часть защитительной речи. Господии Ше д'Эст-Анж, пользуясь методом противника, в свою очередь цитирует строки из стихотворений современных поэтов, вырванные из контекста, подчеркивая их безнравственность, которая, по правде сказать, не вполне очевидна, и вопрошает, почему не преследовались и эти поэты?

Прием не очень-то красивый, однако большая часть речи уделена именно этому… Вновь и вновь звучат цитаты из Мюссе, Беранже, Теофиля Готье.

— Обвиняя Бодлера, — кричит господин Ше д'Эст-Анж, — надо судить и Рабле за все, что он создал, Лафонтена за его басни, Руссо за его «Исповедь», да и у Вольтера и Бомарше тоже были непристойные вещи…

И он требует оправдания.

Когда адвокат замолкает, друзья слышат, как Бодлер тихо произносит:

— Не об этом надо было говорить. Нужно было просто заявить, что художник перед моралью не в отчете, у пего должен быть талант, а не добрые намерения.

Однако подобная речь вряд ли была бы понята в этом зале. А в речи господина Ше д'Эст-Анжа правила игры соблюдены.

Председатель суда Дюпати без всяких колебаний спокойно зачитывает вердикт:

«Суд,

 Принимая во внимание, что Бодлер, Пуле-Малассис и де Бруаз совершили преступление против общественной морали и нравственности, приговаривает Бодлера к уплате 300 франков штрафа, а Пуле-Малассиса и де Бруаза — к штрафу по 100 франков каждого;

предписывается изъятие из сборника отрывков под номерами 20, 30, 39, 80, 81, 87…»

Приговор поэту был вынесен морализирующим обществом; выиграла процесс самая консервативная критика. Бодлер не произнес ни слова. Возможно, он был готов к тому, что произошло. Вместе с несколькими друзьями он покидает зал суда.

У этой истории два эпилога. Первый имел место несколькими днями позже. Бодлер получил письмо, одно из многочисленных свидетельств дружбы собратьев-писателей, — письмо, лучше всего дающее представление о том, что думали тогда о решении шестой палаты исправительного суда департамента Сена.

Письмо было от знаменитого изгнанника с острова Гернси, от Виктора Гюго.

«Искусство, как лазурь, — бесконечная песнь. Вы это доказали. Ваши «Цветы зла» сияют и поражают своим ярким светом как звезды. Продолжайте! Я кричу изо всех сил: «Браво!» Ваш мощный дух восхищает меня… Вы только что получили одну из редких наград, которые дают наши власти. То, что у них называется правосудием, осудило вас во имя того, что они называют своей моралью. Вы получили еще один венок. Поэт, я жму вашу руку…»

А вот эпилог второй. Спустя без малого столетие, точнее, девяносто два года, дело Бодлера возобновляется и получает юридическое завершение, 31 мая 1949 года Кассационный суд но просьбе Сообщества литераторов, пересмотрев его, аннулировал решение шестой палаты исправительного суда департамента Сена.

«Ввиду того что стихотворения, явившиеся поводом для привлечения к суду, не содержат в себе ни единого непристойного, ни даже грубого слова и не превышают свобод, данных художнику…

Ввиду того что с тех пор так и не сформулировано, в чем, собственно, состоит оскорбление нравов…

суд—

Кассирует и аннулирует решение от 20 августа 1857 года и, отменяя приговор, восстанавливает добрую память Бодлера, Пуле-Малассиса и де Бруаза».

Бодлера не было на свете уже больше восьмидесяти лет.

Завершение дела, в сущности, было закономерным: в противоборстве творческого гения с моралью его времени побеждает всегда именно он. Только — но в этом «только» и заключается суть—это вопрос времени.

Будем же верить: покидая зал суда 20 августа 1857 года, оскорбленный тем, что искалечено его творение, и оказавшийся под угрозой остаться без средств, Бодлер ясно понимал и был убежден, что все произойдет именно так.


Примечания:



1

Les grandes affaires criminelles. Collection dirigee par Roger Jean Segalat. P., ed. La Courtille, 1974–1976.



10

*Перевод С, Рубановича в kн. Бодлер Ш, Цветы зла. М., «Наука», 1970



11

** Перевод И. Кузнецовой.



12

* Перевод Эллиса в к.: Бодлер Ш. Цветы зла. М., «Наука», 1970.



13

* Перевод И, Кузнецовой.









Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх