10. ЕКАТЕРИНА: «УМ НЕСРАВНЕННО БОЛЕЕ МУЖСКОЙ»

Одна иностранка, приехавшая в Санкт-Петербург в середине восемнадцатого века, осталась там навсегда, став российской императрицей.

В 1742 году, в год своей коронации, Елизавета решила заняться вопросом престолонаследия. Ее поступок кажется странным, ведь она была еще молодой женщиной, которая вполне могла бы стать матерью. Возможно, такое решение было принято ею потому, что еще девочкой Елизавета стала свидетельницей неразберихи в вопросах наследования престола. А может быть, она действительно обвенчалась с Разумовским и знала, что больше никогда не выйдет замуж за другого.

В качестве претендента на российский трон она выбрала своего четырнадцатилетнего племянника Карла Петра Ульриха, герцога Голштинского, сына своей горячо любимой старшей сестры Анны. Казалось, это было неплохое решение. Петр приходился внуком Петру Великому и внучатым племянником — шведскому королю Карлу XII, то есть был родственником двух заклятых врагов и наиболее могущественных монархов Европы. Петр потерял свою мать в трехмесячном возрасте, а отца, — когда ему исполнилось одиннадцать лет. Мальчик рос, не ведая любви. Сначала его воспитывал суровый отец, которого он почти не знал, а затем — прусский наставник с садистскими наклонностями, издевавшийся над ребенком и мучивший его. Петр жаждал любви и тепла, но был замкнут, нервозен и болезненно робок.

Приезд наследника престола в Россию обставили весьма торжественно. Елизавета была готова полюбить Петра. Она ласково приняла мальчика и одарила его вниманием со всей щедростью своей натуры; однако все оказалось бесполезным. Голштинский принц ненавидел все русское и открыто презирал православие. Елизавета пришла к выводу, что только хорошая жена сможет спасти создавшееся положение. Выбор в конце концов пал на юную Софью Ангальт-Цербстскую, троюродную сестру Петра, с которой юный принц впервые встретился, когда ему было одиннадцать лет, а ей — десять. Семья Софьи имела обширные родственные связи и отличалась знатностью, особенно по материнской линии, но была одной из самых бедных и, возможно, самой неизвестной из многочисленных немецких герцогских семей. Именно по этой причине кандидатура Софьи не вызвала возражений у политиков, а кроме того посчитали, что если дела не пойдут на лад, то ее можно будет отослать обратно домой.

Софья с матерью приехали в Россию в феврале 1744 года. Софья была умной четырнадцатилетней девочкой, рассудительной и старавшейся понравиться окружающим. Она также страстно жаждала любви и одобрения. Мать уделяла Софье мало внимания и подчас отдавала явное предпочтение сыну.

В раннем возрасте Софья поняла, что только ее собственные достоинства могут помочь ей завоевать людские сердца. Единственным близким ей человеком была ее гувернантка Бабет Кардель, дочь эмигранта-гугенота, поселившегося в Германии. Позже Екатерина писала, что мадемуазель Кардель была терпелива, справедлива, весела и постоянна, и всю свою жизнь отзывалась о ней с благодарностью. Даже в зрелые годы Екатерина все еще подписывала некоторые свои письма Вольтеру словами «ученица мадемуазель Кардель». Бабет Кардель научила юную Софью говорить по-французски и привила ей любовь к культуре своей родной страны. Ее влияние имело чрезвычайно глубокие последствия для всей России.

Сразу после приезда в Россию Софья осознала, что для завоевания популярности ей следует проявлять интерес к русскому языку и православной церкви. Она принялась за методичное освоение языка. Софья трудилась упорно и так долго засиживалась за книгами в одной ночной рубашке, что простудилась и заболела воспалением легких. Ее мать практически не проявляла заботы о больном ребенке, доктора почти отказались от нее, а Императрица Елизавета, прогнав их, стала сама ухаживать за девочкой и сумела поставить ее на ноги. Этот случай произвел прекрасное впечатление: юная иностранная принцесса была настолько увлечена русским языком, что не щадила себя, овладевая им. Такое поведение Софьи было всеми замечено и казалось особенно привлекательным по сравнению с позицией молодого Петра, который и в баню ходить отказывался, считая это чисто русским обычаем.

Прошло несколько месяцев, и у Елизаветы больше не возникало вопроса, отсылать ли принцессу домой. Умная девочка сумела даже завоевать дружеское расположение своего жениха, обладавшего нелегким характером. Официальная помолвка немецкой принцессы с Петром состоялась в июне, через пять месяцев после ее приезда в Россию. Имя Софья было широко распространенным в России, но, к сожалению, так звали сестру Петра Великого, пытавшуюся захватить власть, и при переходе в православие Софья приняла более привлекательное имя Екатерина.

Дела, возможно, приняли бы другой оборот, если бы на Петра зимой 1745 года не обрушилось несчастье. Он неожиданно заболел оспой. Услышав об этом, Елизавета тотчас же поспешила к его постели. Все время, пока племянник был болен, Императрица оставалась с Петром, рискуя заразиться смертельно опасной болезнью и потерять красоту, которой она всегда так гордилась. Петр поправился, но его одутловатое лицо изуродовали следы оспы. Увидев жениха, Екатерина пришла в ужас. «Он стал ужасно дурен», — записала она в дневнике. Петр и без того был болезненно застенчивым юношей, теперь же его облик причинял ему подлинные страдания. Разрушительные последствия болезни сделали для него невозможными любые нормальные человеческие взаимоотношения. Поведение Петра стало невыносимым; он начал пить. Погрузившись мыслями в прошлое, Петр становился все более похожим на голштинца. Екатерина с мудрым расчетом делалась все более русской.

Несмотря ни на что, Елизавета настояла на осуществлении плана с женитьбой. Свадьба была назначена на 21 августа 1745 года. Екатерине было шестнадцать лет. Это событие рассматривалось как особо важное — первая свадьба в императорской семье, публично праздновавшаяся в России. Елизавета сама руководила всеми приготовлениями. Она отправила письма в Версаль и в Дрезден, чтобы узнать, как проводились свадебные торжества дофина и церемония бракосочетания сына польского короля. Курьеры возвратились к ней с подробными описаниями и рисунками.

Подвенечное платье Екатерины из блестящего серебристого глазета, расшитое по подолу серебряными нитями, было великолепным, но «ужасно тяжелым», как вспоминала впоследствии Екатерина. Платье в талии имело всего пятьдесят четыре сантиметра, широкая юбка напоминала те, что носили инфанты в Испании, лиф с короткими рукавами украшала вышивка серебром. Огромная мантия из серебряных кружев была накинута на ее плечи. Невеста была просто усыпана драгоценностями. После завершения длительной свадебной церемонии и целого марафона торжеств, включавших парад украшенных флагами судов на Неве, молодую чету провели в брачные покои, убранные ярко-красным бархатом. Там стояла кровать с покрывалом, на котором серебряными нитями был вышит рельефный узор из колонн и пилястр, обвитых гирляндами. Однако тут так ничего и не произошло. Когда через восемь лет Екатерина родила своего первенца Павла, ходили слухи, что отцом ребенка был вовсе не Петр, а один из придворных, Сергей Салтыков.

Екатерине пришлось восемнадцать лет ждать того дня, когда она стала Императрицей. Эти годы она впоследствии характеризовала как «полные скуки и одиночества». Она презирала легкомысленный двор Елизаветы. Екатерина не любила танцевать, ее ухо не воспринимало звуков музыки и поэзии; более того, она не могла взять верно ни одной ноты. Позже, став Императрицей, она раздражалась на шум оркестра, развлекавшего публику в антрактах спектакля, и часто приказывала музыкантам прекратить игру. Более всего Екатерина любила в одиночестве ездить на охоту и на рыбалку или совершать многочасовые прогулки верхом. Она читала толстые книги, в основном по философии и истории — «Всеобщую историю» Вольтера, «О духе законов» Монтескье и «Анналы» Тацита.

Единственным развлечением, которое она любила, была игра в карты с придворными. Будучи Великой княгиней, она иногда проигрывала более половины своего годового содержания. Когда Екатерина вступила на трон, ее страсть к азартной игре стала удовлетворяться за счет сложных дипломатических интриг, в которых она была весьма искусна. Присутствие доли риска возбуждало Императрицу, а возможность привлечь к себе внимание всего мира питала ее тщеславие.

Как личность Екатерина сформировалась при российском дворе. За годы ожидания своего восшествия на престол она прошла длительное обучение в школе придворной жизни. Ей были знакомы все группировки, и она вполне приспособилась к атмосфере интриг. Она всегда понимала, что для завоевания популярности ей необходимо выглядеть более русской, чем сами русские. Поэтому Императрица продолжала старательно заниматься русским языком, хотя за всю свою жизнь так и не преуспела в этом, продолжала делать грамматические ошибки, неверно произносила слова и говорила с явным немецким акцентом. Екатерина в действительности не питала глубоких чувств к национальным традициям или к церкви. Хотя за годы своей жизни она много путешествовала по России, Императрица видела страну лишь из окон своей кареты. Она не знала никого из простых русских людей, за исключением собственных слуг. Двор был ее жизнью, и, когда Екатерина впоследствии говорила «мои подданные», она имела ввиду родовитое дворянство, интересы которого всегда защищала.

Екатерина всегда знала, что она не была красива, и это в большой степени справедливо. У нее были темные волосы, удлиненное лицо с волевым подбородком, тонкие плотно сжатые губы и тяжеловатая форма рта. На лице ее постоянно играла «дежурная» улыбка придворной дамы. Она могла быть очаровательной и веселой, если ей этого хотелось, но ее серые проницательные глаза, несмотря на внешнюю веселость, оставались холодными. Императрица старалась компенсировать эти природные недостатки, развивая ум, совершенствуя манеры и серьезно занимаясь философией и искусством. В Екатерине бушевали страсти, но она обладала редкостным хладнокровием и умением контролировать себя, необходимыми, чтобы добиться желаемого. Она упивалась властью, а не удовольствиями. По ее собственному выражению, она имела «ум несравненно более мужской, чем женский».

Даже в своих знаменитых любовных романах ей удавалось ловко сочетать пылкость чувств с честолюбивыми устремлениями. В долгие годы ожидания того часа, когда трон достанется ее мужу, Екатерина, все более отдаляясь от Петра, завела двух фаворитов. Один из них, Станислав Понятовский, был галантным польским аристократом, и много лет спустя она сделала его королем Польши. Расставшись с ним, Екатерина сблизилась с франтоватым гвардейским офицером Григорием Орловым. Роман с Орловым был совсем не в духе Екатерины, всегда заботившейся о соблюдении внешних приличий, а ее избранник не отличался знатностью происхождения, но, как стало ясно впоследствии, сама судьба уготовила Великой княгине этот выбор. Григорий был красив, храбр, дерзок и наделен недюжинной силой. Он был ослеплен положением своей новой возлюбленной. У Орлова было четыре брата, рослых, крепких и фанатично преданных друг другу и Екатерине.

В то время, когда умерла Елизавета, Екатерина была беременна от Орлова. Она уже сумела сделать прочной свою позицию при дворе, постоянно заботясь об укреплении своего влияния и добиваясь поддержки у знати. Благодаря братьям Орловым, Екатерина имела сильных сторонников и в гвардии. У Петра же везде были лишь враги.

Через полгода после смерти Елизаветы, в одну из ясных июньских ночей Екатерина с нетерпением ждала в Монплезире известий о государственном перевороте, подготовленном гвардией под руководством братьев Орловых, в результате которого ее провозгласили Императрицей. Десять дней спустя низвергнутый Петр умер при загадочных обстоятельствах после дикой ночной попойки в кругу приближенных, среди которых оказался Алексей Орлов, брат Григория. А Екатерина наконец-то торжествовала. Теперь она стала Императрицей.

Все Орловы были щедро награждены, они получили поместья и ордена. Григорий надеялся, что Екатерина выйдет за него замуж, но Императрица решительно отказала ему, несмотря на то, что они были близки в течение десяти лет и имели троих детей.

Великолепие церемонии коронации Екатерины превзошло все, даже самые роскошные, подобные торжества предшествовавших русских царей. Интуиция подсказала ей, каким должно быть публичное зрелище, и Екатерина твердо решила продемонстрировать, что она — истинный самодержец и всемогущая императрица. На ее парчовом платье были вышиты золотыми нитями двуглавые орлы, разбросанные по всей широкой юбке. Коронационное облачение включало мантию, на которую пошло до четырех тысяч шкурок горностаев.

По традиции к коронации каждого царя изготавливали новую корону. В царской сокровищнице за несколько веков было собрано множество ослепительных образцов ювелирного искусства и другие несметные сокровища. Но для Екатерины создали настоящий шедевр. Это была работа талантливого ювелира Иеремии Позье, приехавшего в Петербург из Женевы в 1729 году, когда ему было всего тринадцать лет. Начав работать учеником ювелира, он на всю жизнь остался в России. Позье изготовил для трех императриц и их приближенных изысканные драгоценности. Он особенно тонко чувствовал красоту алмазов, и многие его ювелирные изделия украшал лишь один великолепный бриллиант. Корона, созданная Позье для Екатерины, стала вершиной ювелирного искусства восемнадцатого века. Ее совершенство осталось непревзойденным, и в дальнейшем в России для коронации уже не изготавливали новых корон. Это творение Позье служило символом императорской России до самой революции, сверкающее неизменной красотой, неподвластное времени. Когда Екатерина увидела корону, работа ювелира так понравилась ей, что Императрица немедленно дала Позье звание свитского генерала.

Чтобы Позье мог подобрать необходимые драгоценные камни, ему был разрешен свободный доступ в царскую сокровищницу. В своих воспоминаниях ювелир писал: «Я выбирал самые крупные камни, как бриллианты, так и цветные драгоценные камни… и мне удалось изготовить самую богатую вещь, когда-либо существовавшую в Европе». Корона была убрана 5012 бриллиантами общим весом около 3000 карат. По двум дужкам набраны пояски из 76 безукоризненно подогнанных друг к другу восточных жемчужин, а на вершине короны, украшенной бриллиантовым крестом, красуется огромная темно-красная шпинель, весом 415 каратов, купленная «за судно полное золотых слитков» царем Алексеем у маньчжурского императора в 1676 году. Благодаря ослепительной красоте и изяществу, корона выглядела очень легкой, но, как писал Позье, «несмотря на все мои старания сделать корону легкою и употребить лишь самые необходимые материалы для крепления камней, в ней оказалось пять фунтов весу». Носить ее в течение нескольких часов коронации было настоящим подвигом; Николай II жаловался, что у него от короны разболелась голова.

К тяжелой золотой имперской державе по приказанию Екатерины добавили бриллиантовые пояски и великолепный сапфир в 200 карат. В золотой скипетр она впоследствии поместила алмаз Орлов весом 193 карата, четвертый по величине алмаз в мире. Легенда об этом голубовато-белом камне с огранкой розой повествует, что он служил когда-то глазом индийского божества и был украден французским солдатом. Затем алмаз, пройдя через различные сомнительные руки, оказался в Амстердамском банке. Там его увидел фаворит Екатерины Григорий Орлов и купил за 460 000 рублей. Широким жестом он преподнес бриллиант Екатерине, когда она решила положить конец их десятилетней любовной связи. Нельзя сказать, что Григорий покинул Императрицу с пустыми руками. Екатерина подарила Орлову специально заказанный севрский сервиз стоимостью 250 000 рублей, поместье с 6 000 душ и назначила ему пожизненное содержание в 150 000 рублей в год.

Образ жизни Екатерины существенно отличался от образа жизни Елизаветы. Елизавета правила, подчиняясь велению сердца, а Екатерина — велению разума. Ее «ремеслом» было управление государством, и она постоянно этим занималась. В отличие от спонтанного распорядка дня Елизаветы, искавшей одних удовольствий, Екатерина обычно ложилась спать в одиннадцать часов и, встав в пять утра, работала по десять, а порой и по пятнадцать часов в сутки. Она внимательно изучала государственные бумаги и не только сама составляла законы, но и обосновывала их, снабжала философским комментарием. Ежедневное чтение серьезной литературы, в особенности философской, всю жизнь оставалось одним из главных занятий Императрицы.

Екатерина стремилась к тому, чтобы ею восхищались и любили ее. Она использовала ум как одно из средств завоевания всеобщего поклонения; деньги — как второе. Екатерина была расточительна даже в большей мере, чем Елизавета. Она сорила деньгами в масштабах, до того невиданных в России, а это говорит о многом, так как безрассудная трата денег всегда была и до сих пор остается характерной чертой русских. Она тратила миллионы не только на строительство дворцов и загородных резиденций, но также и на покупку художественных коллекций, драгоценностей и дорогих нарядов для себя. Она знала, что деньги — мощное оружие, позволяющее завоевывать сердца людей. В тех случаях, когда ей не удавалось добиться любви своими добродетелями, Екатерина просто покупала ее. Она щедро раздавала поместья и подарки своим придворным и фаворитам и однажды подарила Орлову расшитый золотом мундир, стоимость которого, по слухам, была баснословной и приближалась к миллиону рублей. Богатейшая Россия, торговавшая зерном, крупным рогатым скотом, древесиной, кожей и мехами, предоставляла ей для этого средства.

Как правительница Екатерина тонко чувствовала обстановку в стране, настроение подданных и старалась ему следовать, а не насаждать собственные идеи. Мнение людей «влиятельных» всегда было для нее важным. Один весьма язвительный современник писал об Императрице: «Чтобы понравиться ей, нужно было приехать издалека, а для того, чтобы она признала за вами право высказывать свои мысли, нужно было иметь громкое имя; и в особенности, чтобы получить вознаграждение. Родись гений рядом с ней, она его даже и не заметила бы…» Больше всего она ценила мнение Европы, и особенно Франции. В Европе восемнадцатого века получили широкое распространение идеи французских философов. Еще со времен Елизаветы в России стали весьма популярными сочинения Вольтера. В одном Петербурге в 1756 году было продано три тысячи экземпляров труда Вольтера по философии. Французов принимали при российском дворе значительно теплее, чем немцев. В годы правления Екатерины французский язык стал официальным при русском дворе. Возможно, это было связано с теплыми воспоминаниями Императрицы о мадемуазель Кардель. Но княгиня Дашкова, близкая подруга Екатерины, предложила другое, более проницательное толкование такого странного явления: Екатерина не знала ни греческого, ни латинского языков и если говорила на французском, то лишь потому, что хотела, чтобы в России забыли о ее немецком происхождении. При Екатерине владение французским языком и знание культуры этой страны стали признаками принадлежности к высшему свету, и аристократы использовали это преимущество, чтобы создать свою касту и отгородиться ото всех прочих жителей России.

Вполне на современный лад, Екатерина II считала популяризацию собственной персоны одним из основных рычагов управления страной, и она проявила незаурядный талант в умении показать всему миру достоинства российской императрицы и результаты ее деятельности. Прежде всего Екатерина распорядилась, чтобы ее речи переводились на иностранные языки и распространялись за границей, но вскоре она поняла, что будет еще лучше, если другие голоса разнесут ее славу по миру. Она приобрела таких глашатаев, вступив в регулярную переписку с самыми великими и влиятельными людьми своего времени. Императрица написала сотни писем Дидро, Вольтеру, Даламберу, принцу де Линю, прусскому королю Фридриху Великому и австрийскому императору Иосифу II. (По инициативе Екатерины, которая пыталась в течение многих лет составить универсальный словарь всех языков мира, генерал Лафайет обратился с просьбой к генералу Вашингтону подобрать несколько слов племени Чиппева и других индейских племен.) Основной корреспондент российской Императрицы — человек, которого можно было бы назвать агентом по печати восемнадцатого века, Фридрих Мельхиор Гримм, немец по национальности, проживавший в Париже. Гримм издавал газету под названием «Литературная, философская и критическая корреспонденция», которую за довольно значительную плату получали привилегированные и влиятельные подписчики. Екатерина была одним из самых главных клиентов и сотрудников Гримма. Корреспонденты очень высоко ценили возможность переписки с Екатериной не только за содержащиеся в письмах остроты Императрицы, но и за более весомые знаки льстящего их самолюбию восхищения: дорогие меховые шубы и уникальные драгоценные табакерки. Неудивительно, что они откликались с энтузиазмом, и хор голосов, воспевавших достоинства Екатерины и называвших ее «Семирамидой Севера» и «Минервой», разнесся по всей Европе.

Не многие из этих джентльменов на самом деле были лично знакомы со своей корреспонденткой. Дидро приезжал однажды в Россию, но визит его успехом не увенчался. Он сидел рядом с Екатериной и, называя ее «моя добрая фея», обсуждал с ней революционные идеи, которые были ей абсолютно чужды. Когда Вольтер, мучимый ревностью, также захотел совершить путешествие в Россию, Екатерина заметила, что ему не стоит приезжать: «Cateau[22] лучше видеть издали».»

На подмостках Европы, а также и Америки, восемнадцатый век разыгрывал спектакль, в котором соседствовали потрясающая роскошь и жалкая нищета. Это было время поразительных контрастов между идеями свободы и реальной жизнью. Людей жестоко преследовали в Европе за религиозные убеждения, кровавые казни были публичным зрелищем на площадях Лондона и Парижа. Самые несметные богатства одних сосуществовали со страшной бедностью других. В Англии герцог Бедфордский содержал в Вубернском аббатстве четыреста слуг. Шесть крепких мужчин на службе у французского короля не имели других обязанностей, кроме как наливать по утрам какао в чашку и помешивать его. На огромной, в семьдесят тысяч акров плантации Мидлтонов в Южной Каролине, принадлежавшей Генри Мидлтону, одному из тех, кто впоследствии подписал Декларацию о независимости, десятками лет работали сотни рабов, чтобы вырастить аллеи из тысяч камелий. Английские парламентарии старались не замечать, что Англия активно ведет торговлю рабами. Идеи рабства и крепостничества даже среди умных и просвещенных людей рассматривались как допустимые с точки зрения права и казались естественным положением дел. Томас Джефферсон также никогда серьезно не задавался вопросом о допустимости рабства. В восемнадцатом веке Россия была страной подобных парадоксов. Крепостное право, возникшее в семнадцатом столетии, на первых порах должно было лишь удерживать крестьян от передвижения по стране. Постепенно оно переродилось в жесточайшую крепостную зависимость. Крепостной, в принципе, не был рабом. Помещик не владел им лично, его собственностью была только земля, на которой работал крестьянин. Ко второй половине восемнадцатого века это различие полностью исчезло.

Во времена Екатерины русские дворяне содержали целые армии слуг. Самые богатые имели в штате от 300 до 800 человек; число домашних слуг от 100 до 150 воспринималось как очень скромное. Знать проводила большую часть своего времени в поместьях, находившихся друг от друга на значительном расстоянии и похожих на небольшие городки в сельской местности. Богатый аристократ держал собственных крепостных: портных, сапожников, седельников, плотников, конюхов, молочниц и лекарей, не говоря уж о посудомойках, прачках, лакеях, дворецких, резчиках, горничных, подающих кофе, и мальчиках на побегушках. Считалось вполне нормальным, вдобавок ко всем перечисленным, иметь целые оркестры из крепостных, своих актеров и актрис, поэтов, архитекторов и художников.

Когда дворяне переезжали из одного поместья в другое или из города в деревню, они брали с собой свои театры и оркестры. У одного состоятельного помещика, остановившегося в пути на ночлег, оказалось двадцать больших экипажей с сопровождавшими его музыкантами и актерами. Аристократы, с традиционной для русских щедростью и гостеприимством, старались не уступать в расточительстве самой Екатерине.

В начале своего правления Екатерина много говорила и писала о «свободе» и пробудила в дворянском сословии идею предоставления воли крестьянам. В последние годы восемнадцатого века в России, как и по всей Европе, все громче стали звучать призывы к упразднению подневольного труда. Некоторые представители просвещенной знати начали освобождать своих крепостных.

Но Екатерина не желала об этом и слышать. С возрастом она становилась все более консервативной. Она называла Вашингтона «бунтовщиком», наложила цензуру на сочинения Вольтера и даже, доходя до абсурда, критиковала некоторые идеи, высказанные прежде ею самой.

Достижения времени правления Екатерины Великой в области искусства опирались в гораздо большей степени, чем ей хотелось в этом признаться, на начинания Императрицы Елизаветы. Еще супруга Петра I, скромная Екатерина, в 1727 году возвела рисовальную школу основанную Петром, в ранг гравировальной палаты Академии наук, а граф Иван Шувалов, фаворит Елизаветы, в последние годы правления своей покровительницы создал первую в России Академию художеств.

Граф Шувалов был блестяще образованным и культурным человеком, много путешествовавшим по странам Европы. Он говорил на нескольких иностранных языках, переписывался с Вольтером и французскими философами-просветителями. В 1755 году Шувалов при содействии своего друга, ученого Михаила Ломоносова, основал Московский университет. За несколько лет до смерти Императрицы Елизаветы Шувалов подал в Сенат докладную записку с представлением об учреждении Академии художеств и предложил построить для нее специальное здание. В одну из своих поездок за границу он пригласил французского архитектора Жана Батиста Валлен-Деламота в Петербург преподавать в Академии. Валлен-Деламот вместе с русским архитектором Кокориновым спроектировал величественное здание Академии художеств, строительство которого было завершено в 1789 году.

Эта работа архитекторов произвела большое впечатление на Екатерину, и она вскоре поручила Валлен-Деламоту выполнить проект Эрмитажа рядом с Зимним дворцом. Екатерине хотелось иметь более интимную городскую резиденцию, напоминавшую частные европейские дома, где она могла бы находиться в уединении поблизости от огромного Зимнего дворца. В Эрмитаже она предполагала также разместить свои разраставшиеся собрания художественных произведений и книг. В то время Императрица уволила Шувалова с поста президента Академии художеств, придала этому учреждению статус государственного и назначила директором своего человека, графа Ивана Бецкого. Бецкой был изрядным педантом и не обладал такой богатой фантазией, как граф Шувалов. Перед Академией в первые годы ее существования ставилась цель воспитания плеяды российских художников. При Екатерине в этом учреждении перестали поощрять индивидуальность художника и требовали, чтобы он следовал канонам официального искусства. Устав Академии был заимствован в Европе, но в отличие от Франции, рисунок, скульптура и прикладное искусство преподавались в Петербурге под одной крышей.

Со времени основания Академии Шуваловым, лучших воспитанников этого учреждения за счет казны посылали за границу группами по двенадцать человек. Там они проводили от двух до четырех лет, обучаясь во французской Академии и в мастерских художников Парижа, Италии и Германии. Выдающийся скульптор Федот Шубин, сын рыбака с Белого моря, поступил в Академию в 1761 году, в год смерти Императрицы Елизаветы. Он учился у Никола Франсуа Жилле, возглавлявшего класс скульптуры, и как победитель одного из конкурсов был награжден пенсионерской поездкой в Париж, где продолжал образование в течение шести лет. Возвратившись в Россию, Шубин создал целый ряд замечательных бюстов видных деятелей екатерининского времени. Его работы были столь совершенны и правдивы, что по сей день они считаются одними из лучших в области русского скульптурного портрета.

Русские художники, воспитанные в традициях иконописи, начиная с «птенцов гнезда Петрова», пытались прежде всего передать на своих холстах облик человека. Они стремились уловить не только физическое сходство, но и внутренний мир изображаемого персонажа, не стараясь приукрасить натуру. В результате портреты, выполненные в восемнадцатом веке в России, оказались менее официальными, более интимными, чем европейские той же эпохи. Есть в этих русских портретах нечто непринужденное, почти задушевное. Оба знаменитых портретиста екатерининского времени, Дмитрий Левицкий и Владимир Боровиковский, были родом с Украины. Боровиковский, сын художника-иконописца, принадлежал к украинскому казачеству. Выполненный им знаменитый портрет уже немолодой Екатерины, прогуливавшейся в парке Царского Села с собакой, поразительно неофициальный и непосредственный, оказал значительное влияние на более поздние изображения царствующих особ.

Дмитрий Левицкий, которого называли «русским Гейнсборо», считается величайшим портретистом своего времени. Левицкий — сын священника, работавшего в гравировальной мастерской знаменитой Киево-Печерской лавры. Так же как и Ван Дейк в Англии, Левицкий запечатлел для потомства образ русской аристократии, изобразив многих государственных деятелей своего времени.

В 1764 году, находясь под впечатлением от «Трактата о воспитании девиц» Фенелона, Екатерина решила основать школу для девочек. Она открыла ее в Смольном монастыре, где уже имелась школа для сирот, заведенная еще Императрицей Елизаветой. Вначале в Смольный институт было зачислено пятьсот девочек, половина из дворянских семей и половина из незнатных. При обучении воспитанниц упор делался на изучение иностранных языков, но девочкам преподавали также и научные дисциплины, и это было смелым новаторским решением, значительно опередившим появление подобных идей в женских учебных заведениях Европы. В 70-х годах 18-го века Екатерина поручила Левицкому написать своих любимых учениц, и он выполнил семь портретов нежных и очаровательных девушек в расцвете их юности. На одном из полотен изображены княжны Екатерина Николаевна Хованская и Екатерина Николаевна Хрущева, исполнявшие роли в пьесе, разыгранной в присутствии Екатерины. Левицкий превосходно передал их робость и восторг. Успех художника при выполнении этих полотен подсказал Екатерине идею заказать Левицкому несколько собственных портретов в полный рост. Однако Императрица никогда не позировала художнику, и поэтому она выглядит на портретах Левицкого несколько скованной, что не свойственно манере живописца. Известен портрет Екатерины кисти Левицкого, на котором она представлена в торжественном официальном платье с символами императорской власти.

Первые два художника, изображавшие крестьян, Иван Аргунов и Михаил Шибанов, также начали работать в екатерининское время. Оба они были крепостными. Аргунов получил возможность развить свои художественные способности благодаря могущественному семейству Шереметевых. Его полотно 1784 года с изображением богатой крестьянской девушки — это первый портрет крестьянки, нарисованный художником, который получал знания и навыки, изучая стили западного искусства. Шибанов, крепостной князя Потемкина, считается родоначальником чисто русского стиля живописи. Под влиянием французского художника Греза Шибанов писал картины, дававшие представление о крестьянской жизни. Он изображал некоторые сценки сельского быта; так, в 1774 году им написана картина «Крестьянский обед».

В целом Екатерина ценила искусство не столько за его эмоциональное воздействие и красоту, сколько за содержание и обеспечиваемый владельцу собрания престиж. Поэтому вместо того чтобы активно поддерживать российских художников, Екатерина коллекционировала иностранные шедевры. Она купила для себя у сэра Роберта Уолпола из Хоутон Хола в Норфолке пятнадцать полотен Ван Дейка, а также работы Рафаэля, Рембрандта и Рубенса. Петербуржцы часто наблюдали, как на пристани у Зимнего дворца разгружали целые суда с картинами. Со временем бесценная личная художественная коллекция российской Императрицы стала содержать около четырех тысяч первоклассных работ. Именно она сформировала ядро великолепного собрания произведений искусств, которое можно сегодня увидеть в Эрмитаже.

Не каждый поддерживал Екатерину в ее следовании французским образцам и в отрицании традиционных ценностей и этических норм России.

Среди знати одним из ее критиков была княгиня Екатерина Романовна Воронцова-Дашкова, ближайшая из ее подруг в те дни, когда Екатерина была еще Великой княгиней. Княжна Воронцова принадлежала к высшим аристократическим кругам; ее крестными были Императрица Елизавета и несчастный Петр III. Екатерина Воронцова получила блестящее образование; она изучала математику в Московском университете, хорошо знала зарубежную литературу, свободно говорила на нескольких языках. Ей было пятнадцать лет, когда она впервые встретилась с Екатериной. Воронцова стала близкой подругой Екатерины, которая поверяла ей свои тайны. Юная княжна энергично защищала интересы Екатерины в аристократических кругах и помогла ей взойти на трон. Княжна Воронцова вышла замуж за князя Михаила Дашкова, офицера императорской гвардии, который через пять лет умер, находясь в действующей армии. Дашкова больше никогда не вступала в брак Она осуждала любовную связь Екатерины с Григорием Орловым, в своих стихах подшучивала над Императрицей за то, что та окружила себя подхалимами, осуждала слепое следование Екатерины зарубежным образцам и вольные нравы при ее дворе. Ее Императорскому Величеству это пришлось не по душе, и она на пятнадцать лет отстранила Дашкову от дел. В течение этого времени Екатерина Романовна жила в своем поместье, а также много путешествовала по Европе.

Судьба княгини Дашковой — яркое свидетельство того, в какой степени знатная русская женщина могла быть независимой. К тому времени женщины прошли долгий путь от почти полной изоляции в тереме к эмансипации. В России, в отличие от других европейских стран, женщины из аристократических семей пользовались большими гражданскими правами. Так, им было предоставлено законом право распоряжения своими средствами и землями. Муж мог находиться в тюрьме за долги, а его жена по закону не должна была их выплачивать. Состоятельные женщины при вступлении в брак в значительной степени сохраняли свою независимость. Дашкова была высокоодаренным от природы человеком. Она переписывалась с философами, ее друзьями были многие выдающиеся личности Европы, среди них столь не похожие друг на друга прусский король Фридрих Великий и знаменитый актер Дэвид Гаррик из Лондона. Покинув Санкт-Петербург, Дашкова много путешествовала по всему континенту, посещая основные европейские дворы и встречаясь с величайшими людьми того времени, включая, конечно, и кумиров интеллектуальной элиты восемнадцатого века, — Дидро и Вольтера. Ее сын получил образование в Англии, в Вестминстере и в Эдинбургском университете, где Дашкова, навещая его, вела беседы с Адамом Смитом и шотландским историком Уильямом Робертсоном. Эти выдающиеся джентльмены были поражены умом и эрудицией русской княгини.

Князь Григорий Потемкин, имевший почти безграничное влияние в России, искренне восхищался Дашковой, и они состояли в регулярной переписке. В 1782 году, возможно, под его влиянием, Императрица Екатерина вновь призвала Дашкову ко двору и назначила ее директором Академии наук. На этом посту княгиня находилась в течение четырнадцати лет, с большим достоинством управляя делами. Она была единственной женщиной в Европе, занимавшей столь высокое положение в интеллектуальной сфере деятельности.

Как директор Академии Дашкова была чрезвычайно энергичной и дальновидной и сделала очень много для развития национальной научной школы. В то время, когда при дворе отдавали предпочтение французскому языку, она основала Российскую Академию, основным назначением которой провозгласила совершенствование русского языка, и стала ее первым Президентом. Под покровительством Академии Дашкова организовала чтение публичных лекций в летнее время со свободным посещением, и эти лекции имели огромный успех. Она сумела увеличить оклады профессоров и удвоить число стипендий для одаренных студентов, включая выходцев из крестьян, чье обучение велось полностью на средства государственной казны. Она настойчиво добивалась предоставления больших сумм для проведения в жизнь начинаний Академии и поддерживала материально приют для подкидышей.

Дашкову тревожило, что русские не имеют возможности читать лучших иностранных авторов, и она основала отделение переводчиков. В России была опубликована целая серия книг, мастерски переведенных с древних языков. Так зародилась традиция, которая поддерживается и сегодня. Под руководством Екатерины Дашковой был составлен первый толковый словарь русского языка. Для этого издания она сама отобрала и описала ряд абстрактных понятий. Княгиня отдала распоряжение о выпуске сборников русских драматических произведений и основала журнал «Собеседник любителей российского слова», в котором печатали работы лучших литераторов, в том числе поэта Гавриила Державина. За один год было выпущено шестнадцать номеров журнала. Впервые Академия начала регулярно издавать научные труды. Несмотря на свою кипучую деятельность, Дашкова все же находила время для сочинения стихов и пьес.

В одну из многочисленных заграничных поездок Дашкова посетила любимую ею Ирландию и пригласила к себе Марту Уилмот, которая прожила у княгини несколько лет и стала близка Дашковой почти как дочь. Именно она уговорила княгиню написать увлекательные воспоминания, которые сестра Марты, Кэтрин, сумела вывезти из России. Сестры из Ирландии оставили занимательное описание своей экзотической жизни в России, наполненное живыми наблюдениями над характерами известных современников, а также создали яркий портрет самой Дашковой.

«Вы, должно быть, знаете, что наша мания строительства сейчас сильнее, чем когда-либо… Мания строительства — дьявольская вещь, она поглощает деньги, и чем больше строишь, тем больше хочется построить. Это болезнь, подобная пьянству…» Так Екатерина II писала Гримму в августе 1779 года.

Хладнокровная и рациональная, Екатерина, любившая во всем строгий порядок, не могла принять характерный для елизаветинского времени облик зданий с их яркими насыщенными тонами, обильной позолотой и декором, похожим на взбитые сливки. И Петр Великий, и Императрица Елизавета предпочитали жить открыто, и архитектура их времени отражала любовь этих правителей к пребыванию в гуще людей и событий. Екатерина была совсем другой. Она очень рано выработала в себе умение играть роль то общественного деятеля, то частного лица, и она очень четко разделяла эти две ипостаси.

Как только Екатерина стала Императрицей, все характерное для елизаветинского времени сразу вышло из моды. Екатерина не испытывала глубокой любви к национальному искусству, не понимала русского стиля в архитектуре. Она не принимала Москву и жаловалась, что встречает там неприязненное отношение, чувствуя себя окруженной людьми, «чья преданность вызывает сомнения». Она приказала снести чудесный, но пришедший в упадок деревянный дворец в Коломенском. Правда, при этом Императрица велела сделать его модель, сохранившуюся по сей день. Был также снесен Анненгофский деревянный дворец, возведенный в Кремле зодчим Растрелли для Императрицы Анны и считавшийся самым красивым деревянным дворцом в мире. Екатерина даже лелеяла поразительную мечту — построить в Кремле гигантский дворец с классическими колоннами, что потребовало бы разрушения большой части кремлевской стены. Императрица истратила тысячи рублей на разработку этого проекта, который уже был близок к реализации, когда, к счастью, Екатерина потеряла интерес к своей затее. Она упразднила ряд монастырей, определявших облик старой Московии. В некоторых обителях по ее приказу возвели колокольни в псевдоклассическом стиле, которые совершенно не сочетались с архитектурой окружающих зданий. Позолоченная отделка прекрасного Екатерининского дворца в Царском Селе во многих местах облупилась. Екатерина повелела соскрести позолоту и покрыть лепку темной краской, которая полностью нарушила эстетическое впечатление от здания. Некоторые из подрядчиков предлагали ей около полумиллиона рублей серебром за позволение собрать частички золота, на что Императрица надменно ответила: «Я не имею привычки продавать свои поношенные платья».

На смену пышности елизаветинского барокко, выразившейся в творениях Растрелли, пришел строгий и величественный неоклассицизм, который полностью отвечал философским взглядам Екатерины и ее стремлению к власти. С этого времени общественные здания следовало строить с импозантными фасадами, соответствующими представлению Государыни об императорском могуществе. Новый стиль не только отражал ее собственные вкусы, но и, что было важно для Екатерины, позволял идти в ногу с Европой, где в середине восемнадцатого века модным течением стало подражание античности. Впервые русские оказались полностью вовлеченными в духовные искания Европы. Россияне, — не только аристократы, но также художники и архитекторы, — путешествовали по всему континенту, знакомясь с культурой других стран и впитывая идеи, распространившиеся в ту эпоху по всему миру, — идеи, на удивление сходные. Античные идеалы в архитектуре были в восемнадцатом веке столь популярны, что один и тот же стиль стал символом аристократического романтизма в Англии, демократической республиканской системы правления в Соединенных Штатах и авторитарной монархии в России. В очередной раз русские восприняли идеи Запада, а затем на их основе создали в своей стране образцы самобытной архитектуры. Главными отличиями русского классицизма от любого другого классического стиля, характерного для Европы, были внушительные размеры зданий, поразительная смелость в использовании материалов и более ярко выраженная театральность в реализации идей.

При Екатерине Санкт-Петербург превратился в величественный, одетый в гранит столичный город. В начале царствования Екатерина привлекала к работам итальянского архитектора Антонио Ринальди, французского — Жана Батиста Валлена-Деламота и Василия Баженова, сына мелкого служащего из Ярославля. Баженов учился в Москве и в Санкт-Петербурге у Растрелли. (Именно Баженову Екатерина доверила свой план построить новый дворец в Кремле.) Тома де Томон, француз, прибывший из Нанси в 1790 году, спроектировал стрелку Васильевского острова как центр проведения официальных церемоний и коммерческих операций. Он построил здание биржи, использовав в качестве прототипа греческий храм Посейдона, создал гранитные набережные, пандусы и две большие ростральные колонны, на верхней части которых были установлены маяки, а у подножия — четыре огромные сидящие фигуры, аллегорически изображавшие великие русские реки.

Юрий Фельтен — архитектор, родившийся в России. Его отец приехал в Петербург из Данцига, чтобы занять должность повара при Петре I. Юрий Фельтен учился за границей и стал блестящим инженером. Это он одел в финский гранит набережные Невы. Строгие и красивые набережные со ступенчатыми спусками к воде, встроенными через определенные интервалы, тянутся вдоль реки более, чем на тридцать километров. Они придали Петербургу элегантный, величественный и стройный вид. Фельтен спроектировал также ажурную ограду и ворота Летнего сада. Эта прекрасная решетка стала первой в целом ряду кружевных чугунных оград, усиливших особое очарование города.

В 1766 году, возможно, по рекомендации Дидро, почитателя таланта Этьена Фальконе, Екатерина пригласила французского скульптора в Петербург и поручила ему создать «героический» конный памятник Петру I. Пьедесталом этого монумента служит огромная гранитная глыба, вырубленная из валуна, найденного в восемнадцати километрах от города. Предполагалось, что Петр будет изображен на коне, взбирающемся на эту скалу высотой 8 метров и длиной 13. От обнаруженной в окрестностях Петербурга глыбы во время бури ударом молнии откололся кусок, в образовавшейся трещине выросли березки, а вся гранитная скала была покрыта мхом.

Чтобы перевезти огромный гранитный валун, свыше пятисот человек работали почти два года, с декабря 1768 по октябрь 1770. Камень с огромным трудом поместили на платформу, сделанную из нескольких слоев толстенных бревен, которые затем закатили на медные шары и везли до моря по специально построенной дороге. Кузнецы постоянно работали на платформе, ремонтируя бронзовые шары; их приходилось заменять при передвижении этого вселяющего священный трепет колосса. Сотни человек одновременно поворачивали лебедки под дробь барабанов. На движущейся платформе производилась обработка камня, и его осколки отскакивали в разные стороны. На берегу моря глыбу погрузили на специально сконструированную для перевозки валуна баржу длиною около 60 метров и шириною около 21 метра и переправили в Петербург к берегам Невы. Даже после того, как вес огромного камня значительно уменьшили, он все же составлял 1500 тонн. Восхищение от гранитного валуна, прозванного «катящейся горой», было столь велико, что небольшие отколовшиеся от него куски использовали для изготовления серег. Екатерина заказала пару для себя и подарила такие же серьги супруге короля Англии Георга III.

Фальконе потребовалось одиннадцать лет для завершения работы над монументом; он был отлит в 1782 году. Чтобы правильно выбрать позу всадника и коня, скульптор наблюдал за гвардейцами, на полном скаку останавливавшими коня на вершине помоста. Мария Колло, ученица скульптора, изваяла великолепную голову Петра I, копируя маски, которые были сделаны при жизни императора и после его смерти. Статую поместили на пьедестал, выполненный из доставленного огромного дикого камня, и установили на Сенатской площади, обратив Царя лицом к Неве. Рука Петра повелительно простерта вперед и указывает в сторону Швеции. Под копытами ржущего коня лежит поверженная извивающаяся змея. Эта скульптура, одна из величайших во всем мире, стала символом Санкт-Петербурга. Чтобы никто не усомнился в том, какую роль отводила себе Императрица, на гранитном постаменте смонтированы надписи, на одной стороне на латинском, а на другой — на русском языке: «Петру I Екатерина II»

Всю жизнь страсть Екатерины к строительству не ослабевала. Во второй половине своего правления Императрица пригласила в Петербург итальянского архитектора Джакомо Кваренги, одного из самых знаменитых зодчих того времени. Наряду с многими другими работами Кваренги выполнил проект дворца в Царском Селе для внука Екатерины Александра I.

Иван Старов, сын священника, получивший образование в Москве, Петербурге и за границей, перестроил собор Александро-Невской лавры и разработал проект Таврического дворца для Григория Потемкина. Этот дворец считался одним из самых красивых в Европе. Творения Старова оказали огромное влияние на россиян. Благодаря этому зодчему русские полюбили колонны столь же преданно, как когда-то купола, и в течение сорока лет после Старова дома в дворянских поместьях, будь то деревянные или оштукатуренные каменные, непременно украшались колоннами.

Каждое лето Екатерина проводила в Царском Селе, переезжая туда в апреле или мае. Но даже во время отдыха Императрица, поднимаясь с зарей, весьма внимательно изучала множество государственных бумаг. Завершив работу, она отправлялась с собаками на прогулку в простом платье и встречалась со своими подданными в огромном парке, открытом для публики. Она не любила богато украшенный дворец Растрелли с его анфиладой официальных залов и окружавшие его регулярные сады. Со свойственной ей энергией, Екатерина задумала создать в Царском Селе атмосферу, более соответствовавшую ее вкусам. Прежде всего она решила отказаться от голландского и французского стиля в разбивке садов и парков. Она писала Вольтеру: «Я ныне люблю до безумия английские сады, кривые дорожки, отлогие холмы, озерам подобные пруды, архипелаги на твердой земле, а к прямым дорожкам и однообразным аллеям чувствую великое отвращение; фонтанов также не могу терпеть: они заставляют воду принимать такое течение, которое несообразно природе; статуям же, по мнению моему, пристойно быть заключенными в галереях и прочих подобных местах. Короче сказать, над садовничеством моим совершенно владычествует английский вкус». На самом деле, она никогда не видела английского сада, разве что на рисунках и гравюрах. Но по императорскому указу все регулярные сады следовало уничтожить. Екатерина приказала прекратить стрижку деревьев, а затем по объявлению она нашла в Англии садовника, специалиста по ландшафту. Работу получил некий Джон Буш, умевший говорить по-немецки.

Для отделки интерьеров своих жилых комнат Императрица пригласила шотландского архитектора Чарльза Камерона. Книга, написанная им о римских термах, попала в руки Екатерине и настолько ей понравилась, что она в 1772 году предложила Камерону приехать в Петербург. Камерон, мало известный в своей собственной стране даже в наши дни, стал знаменитым в России. О происхождении зодчего сохранилось не так много сведений. Екатерина писала о нем: «Шотландец по национальности, якобит по убеждениям, выдающийся архитектор, воспитанный на классических образцах». Приехав в Царское Село, Камерон поселился в домике английского садовника и впоследствии женился на его дочери. Архитектор провел в России тридцать лет, даже не пытаясь изучить русский язык, но он быстро усвоил русские вкусы и традиции.

Прежде всего Екатерина поручила Камерону подготовить проект Китайской деревни из девятнадцати домов, разместив их в дворцовом парке среди елей, свисающие ветви которых напоминали пагоды. Затем, явно одобрив работу зодчего, Императрица предложила Камерону переоформить парадные залы в Екатерининском дворце и спроектировать ее личные покои.

Ничто не могло быть более непохожим на решенные в теплых тонах елизаветинские интерьеры с их богатой отделкой, чем небольшие комнаты, украшенные молочно-белым стеклом и напоминавшие о приглушенных красках подводного мира. Отошли в прошлое яркие чистые тона синего и золотого. На смену им пришли бронза вместо золота, лавандовый цвет вместо синего, оливковый и сизо-голубой. И только инкрустированные двери и тепло деревянных полов еще напоминали о сердечности русской натуры. Малый будуар Императрицы, названный «табакеркой», изнутри походил на маленькую коробочку для драгоценностей, изящную, но хрупкую. Основное место в будуаре занимал диван во всю ширину комнаты. Стены были облицованы тонкими пластинами молочно-белого и синего стекла, двери окаймлены синими стеклянными колоннами. Опочивальня Императрицы отделана в сиреневых тонах и украшена стройными изящными колоннами лилового стекла с базами и капителями из золоченой бронзы. Из стекла были выполнены и потолки с накладными сфинксами и бронзовыми орлами. Комнату освещали люстры из горного хрусталя, а мраморный камин был отделан белым аметистом и золотом со вставками-медальонами работы Веджвуда.

К незаконченной части дворца Камерон пристроил Агатовый павильон, содержащий шесть комнат, среди которых были помещения для приемов, библиотека и крытая галерея. Для отделки павильона Камерон использовал разнообразные мягкие и полудрагоценные камни, которыми была богата Россия — лазурит, известняк, агат, искусно соединенные с пластинками зеленой яшмы. В Яшмовом кабинете стены были сплошь облицованы яшмой вперемешку с «мясным агатом». Камерон заказал красный, черный, серый, зеленый и белый мрамор из Карелии, Финляндии и Сибири. С Урала доставили агат и порфир. Только в России мог Камерон в таких количествах получить дорогие и разнообразные материалы. Из Шотландии Камерон привез себе в помощники каменщиков: 60–70 мастеров вместе с семьями — всего 140 человек. Императорский указ регулировал часы их работы. Некоторые каменных дел мастера находились в России лишь до завершения срока контракта, другие остались в этой стране навсегда.

В Агатовых комнатах установлены мраморные камины и огромные торшеры в виде женских фигур. Вся мебель спроектирована в помпейском стиле — импозантная, но тяжеловесная и официальная. В нижнем этаже павильона Камерон расположил изысканно оформленные помещения бань по образцам римских терм императоров Тита и Диоклетиана. В Холодных банях были устроены бассейн, уютные комнаты с диванами, каминами и теплые ванны. Одна из ванн с кранами из золоченой бронзы была изготовлена из белого мрамора и представляла собой копию римской модели, с каменным навесом, поддерживаемым четырьмя колоннами.

К павильону Камерон пристроил крытую галерею, где установили бюсты тридцати философов, особо чтимых Екатериной. Здесь Императрица любила прогуливаться в дождливые дни или завтракать летом под взглядами их каменных глаз. Между Цицероном и Демосфеном посетитель совершенно неожиданно наталкивался на бюст Чарльза Джеймса Фокса. Екатерина объясняла, что этот великий английский государственный деятель и оратор удостоился такой чести потому, что благодаря его красноречию удалось предотвратить войну между Англией и Россией. «У меня нет другого способа выразить мою благодарность», — говорила Императрица и затем добавляла: «Питт будет ревновать». Однако, говорят, во время французской революции Екатерина в гневе выбросила бюсты Фокса и своего идола в прошлом — Вольтера в кучу мусора, так как их взгляды слишком отличались от ее собственных.

Двери галереи вели на импозантную лестницу, разделявшуюся на два марша. С возрастом Екатерине стало трудно взбираться по ступеням, и Камерон спроектировал для нее pente douce[23], пологий спуск, ведущий в сад. Екатерина была в восторге от работ Камерона и его проектов, которые, по ее словам, отличались «прочностью и изяществом». Архитектурные творения Камерона она считала совершенными, и в знак признания его заслуг галерею философов стали называть именем зодчего[24].

Екатерину назвали Великой во многом благодаря завоеваниям новых земель в ее царствование. С некоторой долей лицемерия Императрица писала: «Мир для этой обширной империи совершенно необходим», но она не раз развязывала войны и захватывала огромные территории. К России была присоединены большая часть Польши и Крым, вассальное ханство Турции. Численность армии и флота в годы правления Екатерины удвоилась. Очевидно, что все это она совершила не одна.

Екатерина обладала талантом окружать себя умными, одаренными людьми. Среди этих великих государственных мужей и военных, названных впоследствии «Екатерининскими орлами», были некоторые из самых выдающихся военачальников, когда-либо служивших России, — фельдмаршалы Суворов и Румянцев и молодой генерал Кутузов. Но самая примечательная фигура в этой плеяде — неукротимый Григорий Потемкин. В течение семнадцати лет он правил вместе с Екатериной. Он был ее возлюбленным, самым близким советчиком, в том числе и по иностранным делам, ее главнокомандующим и, возможно — супругом. Он поддерживал трон Императрицы, осуществлял ее грандиозные проекты, основывал города и завоевывал новые земли. Это был совершенно особый физический и духовный союз. Екатерина правила Россией, а Потемкин правил Екатериной. Значительной долей своего величия она была обязана этому могучему русскому колоссу. Он стремительно ворвался на страницы истории, сильный, мужественный, противоречивый.

Григорий Потемкин обладал блестящим умом, но в юности его отличала некоторая сумасбродность. Сын полковника из Смоленска, Григорий учился в Московском университете и получил награду как лучший студент, но вскоре был отчислен за пропуски занятий. Он поступил на военную службу в конную гвардию в Санкт-Петербурге. Потемкин был отчаянно храбрым воином, но всю свою жизнь он интересовался и богословием. Из аристократической гостиной он мог неожиданно отправится в монастырь, и несколько раз блистательный вельможа был недалек от того, чтобы стать монахом. Даже будучи самым влиятельным человеком в России, он мог прервать важные политические переговоры для того, чтобы принять священника и углубиться с последним в теологические рассуждения.

Екатерина впервые увидела Потемкина, когда ему было двадцать три года и он служил вахмистром в гвардии. Потемкин смело подскакал к Императрице и вручил ей темляк от шпаги в день переворота. Он был высокого роста, с темными блестящими глазами, с чувственным ртом, широкоскул и смугл; она его называла «настоящим Алкивиадом».

После того как Екатерина стала Императрицей, братья Орловы ввели Потемкина в узкий круг ее друзей. Потемкин славился умением изображать разных людей. Однажды Екатерина попросила его продемонстрировать свои знаменитые способности. Он совершил нечто ужасное, скопировав ее явный немецкий акцент. Все вокруг замерли. Екатерина рассмеялась. После этого Императрица его никогда не забывала. Он восхищался ею открыто и смело. Григорий Потемкин посвящал ей стихи; это были единственные поэтические произведения, которые нравились Екатерине. Естественно, что братья Орловы вскоре стали косо смотреть на все эти знаки внимания, и, рассказывают, что однажды они напали на Потемкина и здорово избили, дабы проучить его. В результате Потемкин лишился глаза. С этого времени за ним закрепилось прозвище «циклоп». На некоторое время Потемкин исчез, но он ярко запечатлелся в памяти Екатерины, и после своего разрыва с Григорием Орловым Императрица вновь призвала его ко двору.

Она находила в нем блестящего собеседника, мудрого советчика и ценила его «светлую голову». Потемкин обладал феноменальной памятью, знал греческий, латинский, французский и немецкий языки. Он был человеком пылким и импульсивным, и его настроение могло меняться почти мгновенно, переходя от безграничного восторга к полному отчаянию. Покоренная Потемкиным, Екатерина писала: «Он величайший, самый странный и самый занимательный из всех оригиналов». В 1774 году, когда Императрице было сорок четыре года, а Потемкину тридцать четыре, Екатерина вступила с ним в любовную связь. В том же году французский посол направил своему правительству секретное донесение о том, что Екатерина и Потемкин тайно обвенчались в одной из петербургских церквей.

В первый раз в своей жизни Екатерина была безумно влюблена. Она писала Григорию каждый день, иногда по несколько раз на день, даже когда их разделяли всего какие-нибудь двадцать метров. Она написала сотни писем и записок, полных самых ласковых и неожиданных выражений привязанности: «мой павлинчик», «мой казачок», «мой золотой фазанчик», «дражайший», «любимый» и даже «мой супруг». Они вместе обдумывали государственные указы и изучали документы, вместе принимали ванны, она посылала ему свои письма на русском языке, чтобы он мог исправить ее ошибки. И как бы он ни относился к Екатерине (а они то и дело устраивали друг другу бурные сцены), даже если Григорий замыкался в себе, с ним она всегда была покорна и нежна.

Через два года их страстные интимные отношения несколько поостыли. Потемкин был человеком неспособным на верность, а возможно, он просто устал от Екатерины. Но к всеобщему удивлению, Григорий не утратил своего влияния и оставался ближайшим другом и советчиком Императрицы. Он подбирал ей всех последующих фаворитов, за исключением последнего. Всего их было пятнадцать. Все молодые, красивые, все походили на комнатных собачек. Все они подчинялись Потемкину. Он оставался подлинным хозяином России. Потемкин продолжал жить в Зимнем дворце, который стал его штаб-квартирой, а позже перебрался в Эрмитаж. Екатерина подарила ему Аничков дворец, у него также были свои комнаты в других императорских резиденциях — в Царском Селе, Петергофе и Москве. В 1787 году Екатерина подарила Потемкину специально построенный для него великолепный Таврический дворец, одно из чудес Европы. Ее письма к Григорию оставались неизменно нежными. Они отражали новые оттенки их отношений. Императрица продолжала одаривать его почестями, поместьями, орденами. После того как Потемкин присоединил к России Крым, она стала называть его князем Таврическим, и по ходатайству Екатерины Потемкин получил титул светлейшего князя Римской империи.

Легко понять преклонение Екатерины перед этим своенравным гением. «Пылкий ум, пылкий нрав, пылкое сердце», — говорила она о нем. Известно, что сила и поэтичность — качества, которые женщины превыше всего ценят в мужчине. Потемкин, даже по русским меркам, был одарен ими щедро, в масштабах, поражающих людей с более умеренными страстями. Необузданный в своих желаниях, он был поэтичен в их исполнении. Потемкин — человек самых ярких контрастов, как и та страна, в которой он жил. Он был баснословно богатым человеком, обладавшим поместьями стоимостью в девять миллионов рублей с 35 тысячами крепостных, и все же он не вылезал из долгов. В критический момент он был способен на поразительную концентрацию усилий, временами же им овладевала беспробудная лень. Потемкин мог с нечеловеческим упорством идти к поставленной цели и, добившись желаемого, тотчас впасть в меланхолию и скуку. В нем уживались грубость и утонченность. Он мог принимать посетителей с растрепанными волосами, в халате, накинутом на голое тело, а когда ему было холодно, он просто набрасывал шубу на плечи. А потом, несколько часов спустя, он мог появиться безукоризненно одетым, искупавшись в ванне из чистого серебра, надушенный французским одеколоном и усыпанный бриллиантами. Один современник писал о нем: «Когда он отсутствовал, говорили только о нем; когда он появлялся, с него не сводили глаз».

На роскошных приемах у Потемкина подавали уху из стерляди в больших серебряных котлах. Сам же хозяин любил простой русский квас и щи и мог, как это принято у русских, когда того требовали обстоятельства, довольствоваться малым. Один английский путешественник рассказал о своей поездке на юг вместе с Потемкиным в его экипаже. В то время, когда свите князя подавали великолепные обеды, сам Потемкин жевал сырую морковку или брюкву и считал, что его гость будет делать то же самое.

Во время войны князь Потемкин спал прямо на земле, а его штабные при этом жили, как восточные властелины. В их подземных ставках на юге, в Очакове, узкий темный проход приводил к массивной двери. Когда ее открывали, пораженный посетитель оказывался в просторном отделанном мрамором зале, с позолотой и огромными зеркалами на белых стенах. Зеркала были развешаны таким образом, что создавалась иллюзия увеличения пространства вдвое, куда бы гость ни обратил свой взор. Ряды колонн из лазурита и других полудрагоценных камней поддерживали потолок. Тяжелые занавеси, закрепленные между колоннами, отделяли приемную от других комнат. Огромные люстры свисали с потолка, и от свечей разливался теплый свет по всей длине богато накрытых столов. Десятки лакеев в напудренных париках и расшитых золотом парчовых ливреях следили, не нужно ли выполнить чье-либо малейшее желание. В Крыму были раскинуты шелковые шатры, и восточные ковры устилали землю. В круг собственных придворных Потемкина входило немало экзотических выходцев с Востока и даже один французский поэт.

Всю свою жизнь Потемкин обожал женщин, и они с ума сходили от него, что, впрочем, понять не трудно. Он был мастером на щедрые романтические выходки. Григорий, не задумываясь, отправлял курьера за сотни километров, чтобы порадовать одну из своих возлюбленных, вручив ей дыню из Астрахани или букет цветов. Принимая гостей в качестве генерал-губернатора Крыма, он посылал в конце обеда по кругу хрустальные бокалы, наполненные бриллиантами, и просил каждую даму выбрать себе по камню. Когда одна из дам сломала каблук танцевальной туфельки, Потемкин тотчас же отправил офицера в Париж за новой парой. Из своих теплиц, за которыми тщательно ухаживали садовники, к каждому новогоднему празднику Потемкин дарил Екатерине блюдо, наполненное любимыми ею свежими вишнями.

Его щедрость стала легендарной; чисто по-русски, Светлейший князь любил угадывать просьбы и царские желания до того, как они были высказаны. Он тратил состояния на подарки. Люди, ищущие его расположения, буквально не давали ему прохода. На улицах перед Таврическим дворцом выстраивались ряды экипажей; внутренний двор был заполнен простолюдинами. Когда один из университетских товарищей Потемкина, изрядный сноб, заявил князю, что при его высоком положении ему совсем не обязательно принимать простых людей, Потемкин приказал, чтобы этого человека, и только его одного, больше никогда не допускали к нему.

В отличие от Екатерины, Потемкин любил музыку и поэзию. Он покровительствовал искусству и организовывал музыкальные вечера, ставшие знаменитыми. Он держал в военном лагере оркестр из двухсот музыкантов и много раз пытался пригласить Моцарта в Россию, но этому плану помешала безвременная кончина композитора. Потемкин сам сочинял стихи, балеты; в написанном им Те Deum звуки органа имитировали стопушечный залп. Екатерина доверяла ему организацию всех дворцовых развлечений; слава о них разошлась по всей Европе. Каждый раз, когда в Россию приезжал какой-либо важный иностранный гость, а Императрице особенно хотелось поразить его, Потемкин продумывал приемы до мельчайших деталей.

В 1787 году Светлейший князь организовал для Екатерины и группы именитых гостей из Европы роскошную поездку в Крым, где он хотел показать им новый порт в Севастополе, построенный под его началом. Путешественники спускались по Днепру на восьмидесяти римских галерах, раскрашенных в красный и золотой цвета, на борту каждой играл оркестр. Гости проезжали мимо новых городов и деревень, некоторые из которых были совсем недавно построены, а другие лишь планировалось создать. На их местах Потемкин приказал нарисовать фасады домов, и сюда издалека привезли крестьян, чтобы у путешественников создалось впечатление, что поселения существуют в действительности. Выражение «Потемкинские деревни» вошло в русский язык как синоним надувательства, хотя это и не совсем точно отражает действительность.

В апреле 1791 года Потемкин дал бал в честь Екатерины, который затмил все виденное до того в России. Три тысячи гостей были приглашены в Таврический дворец. Светлейший князь встречал Екатерину в алом фраке с епанчой из дорогих черных кружев. Фрак был отделан пуговицами из чистого золота, каждую украшал бриллиант. На шляпе Потемкина было столько драгоценных камней, что ему стало трудно ее держать в руке, и шляпу за князем носил один из адъютантов. В разных комнатах играли оркестры, пел греческий хор, поэты читали стихи, были представлены французская комедия и балет, сочиненный самим Потемкиным. Дворец заливал свет 140 000 фонариков и 20 000 свечей; одного только воску было куплено на 70 000 рублей.

Через несколько месяцев после этой феерии Потемкин возвратился в расположение армии на юг. Там у него повторился приступ малярии, которой Потемкин заразился за несколько лет до того в Крыму. Князь переносил болезнь на ногах. Однажды он вдруг потребовал перо и бумагу, заперся в одиночестве и сочинил десять церковных песнопений, излив Богу все, что накопилось у него на душе. Потемкину становилось все хуже, и он решил отправиться в свое поместье в надежде, что южный климат пойдет ему на пользу. По дороге туда князь неожиданно потребовал остановиться. «Вынесите меня из кареты», — сказал он, — «и положите на землю. Я хочу умереть в поле». Там, в Молдавии, лежа на одеяле у обочины дороги, он и умер. Все стали искать золотую монету, чтобы прикрыть его единственный глаз, но ее не нашлось, и какой-то казак протянул медный пятак.

Получив печальное известие, Екатерина трижды теряла сознание, и всем показалось, что она умирает; несколько раз Императрице пускали кровь. На следующий день она написала Гримму: «Вчера меня постиг страшный удар… около шести часов вечера курьер принес мне горестное известие, что мой ученик, мой друг, мой почти что идол, князь Потемкин после месяца болезни умер». При дворе объявили траур. Екатерина была безутешна и без конца рыдала: «Кем я могу заменить его?» Многие недели после этого события ее секретарь записывал в дневном журнале: «слезы и отчаяние» или просто «слезы».

Императрица пережила Потемкина на пять лет. Смерть пришла к ней без всякого романтического обличья. В ноябре 1796 года в возрасте шестидесяти семи лет Екатерина неожиданно потеряла сознание и впала в кому. Она так и не пришла в себя и через три дня умерла, издав страшный вопль.

Несмотря на целую армию платных любовников, Екатерине так и не удалось найти в жизни любовь, которой она так страстно желала. Ее возлюбленный Потемкин не был верен ей; сын и наследник Павел ненавидел свою мать. Ее старший сын от Орлова вел разгульную жизнь и был выслан в Эстляндию. Она вызвала у русской аристократии интерес к знаниям, но не сделала чего-либо существенного, чтобы удовлетворить его. В ее царствование были закрепощены миллионы ранее свободных русских людей. Последние годы правления Екатерины были мрачным периодом для русской культуры. Великолепие ее царствования оказалось похожим на ее будуар — хрупкий, элегантный, но холодный.

История Екатерины имеет мрачный эпилог. Ее супруга Петра III не успели короновать при жизни, и по российским законам он не мог найти упокоения в соборе Петропавловской крепости. Павел приказал эксгумировать его останки, захороненные в Александро-Невском монастыре. Он возложил корону на гроб отца, и Екатерину с Петром III похоронили рядом друг с другом. В своей жажде мщения, Павел приказал Алексею Орлову, человеку, который участвовал в убийстве Петра, идти во главе похоронной процессии и нести корону Императора на золотой парче.

По иронии судьбы, российскому обществу, всячески поощряемому Екатериной к поклонению культуре и языку Франции, всего шестнадцать лет спустя было суждено пережить вторжение французов, и народ в очередной раз проявил чисто русские качества — необыкновенную стойкость и способность беззаветно верить.

Примечания:

2

sophistication — изощренность, утонченность, искушенность, фальсификация.

22

Cateau — Екатерина II.

23

pente douce — пандус (фр.)

24

Название «Камеронова галерея», по мнению Г. К. Козьмян, впервые употребил П. Н. Петров в статье «Значение архитектора Камерона», опубликованной в журнале «Зодчий» в 1885 г. — Прим. перев.