ГЛАВА 3

Появление в больших количествах собственных образцов бронетехники позволило приступить к созданию в РККА новых организационных структур танковых войск. Летом 1929 года по инициативе К. Б. Калиновского был сформирован опытный механизированный полк, включавший батальон танков МС-1, автобронедивизион, оснащённый БА-27, мотострелковый батальон и авиаотряд. На базе этого полка в мае 1930 года развернули 1-ю отдельную механизированную бригаду Московского военного округа в составе танкового и механизированного полков, разведывательного и артиллерийского дивизионов, а также ряда специальных подразделений. Бригада, командиром-комиссаром которой назначили Н. Судакова, имела на вооружении 60 танков, 32 танкетки, 17 бронемашин, 264 автомобиля и 12 тракторов.

Очень скоро первые серийные танки получили боевое крещение и первый опыт «взаимодействия». В 1929 году разгорелся советско-китайский конфликт вокруг Китайско-Восточной железной дороги, которая формально находилась в совместном управлении, а фактически целиком контролировалась советской стороной, в перспективе стремившейся при активном участии военных советников, «красных китайцев» и поставок оружия взять под контроль весь сотрясаемый гражданской войной Китай. Так, помощник военного атташе В. А. Трифонов (не понимавший политику партии) за полтора года до событий писал в Политбюро: «Наши советники стали на путь создания просоветского правительства. Создавать в Китае правительство нашими руками – это авантюризм… Наша политика такова, что столкновения в Маньчжурии и на КВЖД неизбежны. Китайский народ рассматривает нашу активность в Китае и на КВЖД не как помощь национально-освободительному движению, а как империализм». В июле правительство Чан Кайши, установив контроль над северными провинциями страны и без сожаления расставшись с коммунистическими советчиками, силовым путём сменило руководство дорогой, «советские граждане – служащие дороги – подверглись всевозможным оскорблениям и нападкам со стороны полиции и были отозваны».

Но это – мелочь, пустяк. Миролюбивая страна «победившего пролетариата», конечно, изыскала бы средства решить проблему полюбовно, дипломатическим путём. Но нашему руководству «стало известно», что Чан Кайши замыслил недоброе: он, игнорируя «неоднократные протесты правительства СССР», начал сосредоточение своих войск у границы, планируя «нанести внезапный удар, дойти до Байкала и перерезать Транссибирскую магистраль, взорвав туннели»! А надоумили Чана империалистические державы, захотевшие «прощупать мощь Красной Армии штыками китайцев». Естественно, Москва была вынуждена принять соответствующие меры.

6 августа 1929 года все военные силы на Дальнем Востоке были объединены в Особую Дальневосточную армию под командованием В. К. Блюхера. Перед Василием Константиновичем поставили задачу «дать надлежащий отпор провокаторам и китайским милитаристам», попутно установив Советскую власть в Маньчжурии. 18 августа передовые отряды ОДВ «с величайшей сдержанностью, не выходя из рамок необходимой самообороны», вторглись в Маньчжурию и заставили вооружённого допотопными фузеями и бомбомётами противника «в панике бросить свои противосоветские опорные базы». В ноябре, на заключительном этапе операции, в составе Забайкальской группы войск приняла участие в боях отдельная рота танков МС-1, напугавшая и врагов, и своих.

Вот как об этом поведал маршал В. И. Чуйков: «Наиболее наше наступление развивалось там, где действовала 36-я стрелковая дивизия, поддержанная ротой танков МС-1. Этот бой вообще был самым интересным. Мы впервые могли наблюдать танковое наступление во взаимодействии с пехотой. В роте действовало 10 машин. С исходных позиций они двинулись после артподготовки. Танки не вводились в прорыв, они прорывали оборону, прикрывая собой наши пехотные цепи. Их атака была внезапной для китайских солдат, удивила она в не меньшей степени и красноармейцев. Я находился на наблюдательном пункте рядом с Блюхером. Мы видели в бинокли, как китайские солдаты и офицеры, завидев наши танки, высунулись почти в пол роста из окопов. Мы ожидали, что они в панике побегут, но удивление оказалось столь сильным, что оно как бы парализовало их волю и убило даже страх. Странно вели себя и красноармейцы. Они тоже не успевали за танками, а некоторые, как зачарованные, смотрели на двигающиеся стальные черепахи, изрыгавшие огонь… Танки беспрепятственно дошли до китайских позиций и открыли огонь вдоль окопов. Пулемётный огонь отрезвил китайцев. Они в панике побежали. Десять танков прорвали оборону противника без каких-либо потерь с нашей стороны. Если бы у нас было лучше налажено взаимодействие танков с пехотой, мы могли бы молниеносно развить успех. Однако и наши части не ожидали такого эффекта. Красноармейцы ворвались в расположение противника и, вместо того, чтобы быстрее двигаться вперёд, замешкались в китайских окопах. Танки углубились на 5 км в сторону Чжалайнора и остановились, опасаясь двигаться по китайским тылам без пехоты».

Плохо вооружённые и слабо организованные гоминьдановские войска были разбиты наголову, потеряв около 10 тысяч человек убитыми и взятыми в плен. Но революция в Маньчжурии, несмотря на заброску отрядов диверсантов-«повстанцев», не заладилась. 29 декабря 1929 года в Хабаровске был подписан протокол о восстановлении на КВЖД прежнего положения; советские войска вернулись на свою территорию. Безвозвратные потери Красной Армии составили 281 человек. Как считают историки из российского Генштаба, «наши жертвы оказались не напрасными»: во-первых, «была восстановлена историческая справедливость», а во-вторых, представился случай показать всему миру «неприкосновенность границ Страны Советов, силу Красной Армии, боевой дух её бойцов и командиров». Через пять лет Китайско-Восточную железную дорогу отдали китайцам, практически даром.

Осенью 1932 года на базе 11-й Краснознамённой стрелковой дивизии в Ленинградском военном округе был сформирован 11-й механизированный корпус, а на базе 45-й Волынской Краснознамённой стрелковой дивизии на Украине – 45-й мехкорпус. В состав каждого корпуса входила мехбригада с танками Т-26 (три танковых батальона, стрелково-пулемётный батальон, артдивизион, сапёрный батальон, зенитно-пулемётная рота), бригада такого же состава, но вооружённая танками БТ, стрелково-пулемётная бригада, корпусные части: разведывательный, химический, сапёрный батальоны, зенитно-артиллерийский дивизион, авиаотряд. Всего мехкорпус имел около 500 танков, свыше 200 бронеавтомобилей, 60 орудий и другое вооружение.

Тогда же началось формирование других бронетанковых частей. В результате численность личного состава автобронетанковых войск к январю 1933 года по сравнению с 1931 годом увеличилась в 5,5 раза, а их удельный вес в армии вырос с 1,6 до 9,1 %. Общая численность вооружённых сил достигла 800 тысяч человек.

На 1 января 1933 года Красная Армия имела в своём составе 2 механизированных корпуса, 5 механизированных бригад – по 145 танков в каждой, 2 отдельных танковых и 15 механизированных полков, 15 отдельных танковых батальонов, 69 механизированных и танкетных дивизионов, на вооружении которых состояло 4500 боевых машин – Т-18, Т-26, Т-27, БТ.

В 1934 году были сформированы ещё два механизированных корпуса: 7-й в Ленинградском ВО взамен переброшенного на Дальний Восток 11-го, и 5-й – в Московском военном округе. В феврале 1935 года мехкорпуса перешли на новую организацию, заключавшуюся в сокращении количества вспомогательных частей для придания корпусу большей мобильности и управляемости; добавился батальон связи и разведбат на Т-37. Механизированные части, как правило, вооружались машинами одного типа, причём бригады в составе корпусов имели танки БТ, а отдельные бригады и полки в составе пехотных частей – Т-26. Полки и бригады, имевшие в своём составе Т-28 и Т-35, именовались тяжёлыми. К 1935 году в РККА были 5, 7, 11, 45-й механизированные корпуса, 2, 3, 4, 5, 6, 8, 13, 14, 19, 20, 31, 32, 133, 134-я механизированные, 33, 50, 135-я стрелково-пулемётные бригады.


Первые же учения показали, что мехсоединения громоздки, трудноуправляемы, а их материальная часть непрестанно выходит из строя как по причине недостаточной надёжности – ломались двигатели, разрушались траки гусениц, так и вследствие безграмотной эксплуатации и низкого уровня технической подготовки личного состава. Чего стоят одни только соревнования по прыжкам через препятствия на быстроходных танках: на что ещё сгодится 12-тонная машина после 20 – 40-метрового полёта с «возвращением на родную землю»?

При этом в армию совершенно не поставлялись запасные части: заводы, выполняя планы, встречные и поперечные обязательства, лихорадочно собирали танки, положив начало стойкой традиции социалистической системы хозяйствования – надрывая пупок, неуклонно наращивать производство продукции, чтобы потом в кратчайшие сроки, не имея запчастей, складов, систем базирования, её сгноить, неважно что, картошку ли, авианосец или те бессчётные тонны боеприпасов, что до сих пор на всех широтах – от сопок Заполярья до степей Украины – десятки лет лежат под открытым небом и взлетают на воздух с удручающей регулярностью.

«Выполнить заказ на танк, трактор, автомобиль, самолёт и прочее все стараются, – сокрушался нарком К. Е. Ворошилов. – За невыполнение этих заказов греют (нарком изъясняется на казарменном жаргоне: «греть» – означает «наказывать») , за выполнение хвалят. А запасные части, которые также должны быть поданы промышленностью, – это в последнюю очередь».

В первой половине 1933 года промышленность поставила армии 80 штук (!) запасных траков. Отсутствие запчастей вызвало к жизни специальный приказ начальника УММ: «В целях сбережения моторных ресурсов танков БТ 50% машин в войсках держать в неприкосновенном запасе, 25% эксплуатировать наполовину их возможностей и 25% – эксплуатировать полностью».

15 февраля 1935 года последовал приказ наркома обороны № 25, согласно которому от 50 до 80 % танков в частях хранились на консервации, чтобы сбе-речь ресурс двигателя. Это тоже очень по-нашему: изготовить горы оружия и не давать его в руки тех, кто должен будет идти с ним в бой. Во-первых – экономия «народных денег»: «Вам гранату метнуть, а для государства это в корову обойдётся»; во-вторых – ещё сломают чего-нибудь. Поэтому на полевых занятиях большинство экипажей ходили в «танковую атаку» пешком. Если всё-таки допускали танкистов к машине, то водить её учили только по прямой, стрелять – с ровных площадок, по неподвижным и выкрашенным для заметности в чёрный цвет мишеням. Для показушных мероприятий и проверок натаскивали отдельные подразделения и самых толковых механиков-водителей и сажали их в танки, если случались учения или «внезапные» тревоги.

Регулярной боевой подготовки в Красной Армии не было никогда, во всяком случае, в мирное время. Армия всё время что-нибудь строила, заготавливала, сеяла и убирала, оказывала помощь народному хозяйству, обзаводилась собственными свинарниками, коровниками и сенокосами. Расходы на боевую подготовку в смете наркомата обороны составляли 0,34 – 0,41 %, почти в два раза меньше, чем на проведение политических и культурных мероприятий, ведь «моральные силы Красной Армии являются решающим средством в деле организации современного боя». Ещё меньше – 0,2 – 0,28% – расходовалось на военное образование.

Одним словом, РККА в первой половине 30-х годов представляла из себя нечто среднее между колхозом и лагерной зоной. На военную службу призывались малограмотные, прошедшие «школу коллективизации», крепостные крестьяне, получали они драное обмундирование, называемое формой, лопату или вилы и занимались привычным с детства делом. Наместник на Дальнем Востоке В. К. Блюхер вообще треть своей армии – 60 тысяч человек – определил в Особый колхозный корпус, призванный, по замыслу полководца-председателя, «освоить богатейшие целинные и залежные земли, обеспечить население и армию продовольствием». Вместо бойцов у Василия Константиновича были пейзане-пастушки, скотники и косари, кстати, их и учить ничему не нужно. Содержались «колхозоармейцы» нередко в самых скотских условиях. Новые воинские части росли как грибы, и буквально на ровном месте: эшелон с людьми опорожнялся на каком-нибудь полустанке, хорошо если в тайге – можно заготавливать дрова и стройматериалы, и получал приказ: «Обживайтесь». Целые полки и бригады, от Ленинграда до степей Забайкалья, летом и зимой размещались в палатках, землянках и «лисьих норах».

«Пришлось принять полк, – вспоминает молодость генерал И. М. Чистяков (275-й полк 92-й стрелковой дивизии), – на голом месте строить временное жильё, столовую и конюшни. Красноармейцы рыли землянки, ставили навесы. Натаскали камней, сделали казарму на пятьсот человек… Питание у нас было неважное, но очень спасала рыба». Вопрос: чем эта воинская часть отличается от спецпоселения? Только тем, что сами себя охраняют?

Вермахт с приходом к власти Гитлера тоже развивался довольно бурно, но танкистов-«сусликов» у них точно не было, как и в любой цивилизованной стране.

Крайне низок был уровень общего образования «красных командиров». Так, в 1929 году у 81,6 % курантов, принятых в военные школы сухопутных войск, имелось лишь начальное образование либо не было никакого – зато все исключительно «с пролетарским происхождением». В январе 1932 года начальное образование было у 79,1 % курсантов, в январе 1936-го – 68,5 %, а в бронетанковых школах – у 55 %. Сделать из них знающих своё дело командиров с хорошим общим развитием и широким кругозором было в принципе невозможно.

Вот портрет курсанта Объединённой Белорусской военной школы «образца 1932 года»: «Резко бросается в глаза слабая строевая выправка», обмундирование «почти всё лето не стиралось» и «дошло до цвета нефти». Завидев командира с ромбами в петлицах, «курсанты дневальные мялись, один почёсывал щёку и вертел головой, не зная, что делать: встать или сидеть».

Но и таких «специалистов» не хватало. В начале 1935 года 37 – 39 % комсостава военного образования не имели вообще. В связи с нехваткой командиров лейтенантские «кубари» массово присваивали младшему комсоставу, порой просто неграмотному. В Харьковском военном округе такими выдвиженцами были почти все командиры взводов и три четверти командиров рот. В «блюхеровской губернии» осенью 1936 года были «целые группы лейтенантов и старших лейтенантов», понятия не имевших, какой процент от 200 составит 6, и штабисты, не знавшие простых дробей. Интересно, кто-нибудь из них читал гордость советской военной мысли – «Временную инструкцию по организации глубокого боя»? Способен был сам маршал организовать «глубокое, многоактное, многоярусное сражение»? (Ну-ка, попробуем представить полководца Блюхера на «Праценских высотах», окружённого «аппаратами радиосвязи и телевидения» и «мощным штабом» с «субординированной частью», синтезирующего «обоснованные решения».)

Выпускники военных училищ, в которых, за ненадобностью и по причине неусвояемости, были выброшены из программы предметы, в царской армии считавшиеся необходимыми и обязательными, не умели читать карту, пользоваться компасом, не приобретали командирских навыков, не владели методическими приёмами работы с младшими командирами, а те, в свою очередь, не могли командовать отделением, орудием или танком, подчас просто подать правильную команду. Институт сержантов (унтер-офицеров), занимавшихся индивидуальной подготовкой бойцов, в Красной Армии был угроблен сразу, надёжно и навсегда, как ни пытались его реанимировать.

Продублённый вояка С. М. Будённый, боевой унтер старой закалки, отмечал: «Мы подчас витаем в очень больших оперативно-стратегических масштабах, а чем мы будем оперировать, если рота не годится, взвод не годится, отделение не годится».

Один из ударников Дальстроя сформулировал «три заповеди, которые надо знать человеку в лагере – мат, блат и туфта».

Именно так. В Красной Армии процветали мат, пьянство, отсутствие дисциплины, элементарное раздолбайство и очковтирательство: «…бичом РККА накануне 1937 года была низкая требовательность командиров всех степеней и обусловленные ею многочисленные упрощения и условности в боевой подготовке войск. Бойцам позволяли не маскироваться на огневом рубеже, не окапываться при задержке наступления; от пулемётчиков не требовалось самостоятельно выбирать перед стрельбой позицию для пулемёта, связиста не тренировали в беге и переползании с телефонным аппаратом и катушкой связи за спиной… В 52-м артиллерийском артполку БВО в декабре 1936 года даже устройство винтовки изучали без самой винтовки, подготовку телефона к выходу в поле – без самого телефона… Неприглядно смотрелся и младший командир РККА. Неподтянутый, небритый, часто в рваной гимнастёрке, а то и без знаков различия, он в принципе не мог быть требовательным, не мог отрабатывать с бойцами все детали их подготовки. С таким командиром можно было пререкаться, его можно было величать «балдой» и крыть матом… Процветало и прямое очковтирательство, когда скрывались факты аварий, «округлялись» и завышались результаты стрельб, а совершенно не умеющие стрелять бойцы объявлялись в рапортах стахановцами».

«Если грянут события на Дальнем Востоке, – клялся с трибуны В. К. Блюхер, – то особая Дальневосточная Красная Армия, от красноармейца до командарма, как беззаветно преданные солдаты революции, под непосредственным руководством любимого вождя Рабоче-Крестьянской Красной Армии и флота – товарища Ворошилова, Центрального комитета партии, великого вождя нашей партии, товарища Сталина, ответит таким ударом, от которого затрещат, а кое-где и рухнут устои капитализма!»

И это понятно любому «забайкальскому комсомольцу»: «Без туфты не обойдёшься – тогда у тебя харч будет весомее».

Положения теории глубокой операции проверялись на манёврах Киевского военного округа в 1935 году (участвовало 75 тысяч человек, 800 танков, 500 самолётов), Белорусского (85 тысяч человек, 1136 танков, 638 самолётов), Московского, Одесского и других округов 1936 года. В ходе учений, на которые съехались самые видные советские полководцы и иностранные военные делегации, отрабатывались: прорыв укреплённой оборонительной полосы пехотой, усиленной танковыми батальонами и артиллерией РГК, ввод в прорыв группы развития успеха, манёвр механизированного корпуса и кавалерии с целью окружения и уничтожения противника, действия штурмовой авиации по боевым порядкам, применение авиадесантов. «Манёвры со всей убедительностью доказали огромную сокрушительную силу и исключительные манёвренные возможности механизированных и танковых соединений», а также «высокую боевую мощь Красной Армии, хорошую выучку красноармейцев и навыки командного состава», войска «округов с честью выдержали экзамен на зрелость». Мероприятия завершились речами, парадами и банкетами.

Истинные результаты подвели в узком кругу. Эскадрильи бомбардировщиков и штурмовиков, которые должны были расчистить путь наступающим танкам, сделать этого, по существу, не смогли. Их взаимодействие с механизированные соединениями «не удавалось», «терялось совершенно» или «осуществлялось эпизодически», ввиду неумения организовать устойчивую связь. Танкисты Якира и Уборевича наступали вслепую, поскольку разведка, по оценке начальника Управления боевой подготовки командарма 2 ранга А. И. Седякина, «была недееспособна». В результате 15-я и 17-я бригады КВО неоднократно наносили удар «по пустому месту», 5-я и 21-я мехбригады не смогли обнаружить вражеские засады. В БВО машины 1-й танковой бригады «внезапно» для себя очутились перед полосой танковых ловушек и надолбов и вынуждены были резко отвернуть в сторону – в болото, где и застряли. Командиры танков не умели вести наблюдение в бою, механики-водители – выдерживать заданное направление, ввиду чего боевые порядки атакующих частей «быстро расстраивались». Командиры взводов, рот и батальонов не освоили радиосвязь, не умели наладить управление своими подразделениями. «Вопрос взаимодействия артиллерии с пехотой и танками» оказался недостижимым «высшим пилотажем» даже в учебных условиях.

Всё взаимодействие и управление на поле боя состояло в громкой команде «Вперёд!», повторяемой «всеми: от командира батальона до командира отделения».

По итогам учений МВО маршал М. Н. Тухачевский отмечал, что ни выучка войск, ни работа штабов, ни взаимодействие войск не находились на должной высоте: «Мехкорпус прорывал с фронта оборонительные полосы противника без артподцержки. Потери должны были быть огромны… Действия мехкорпуса вялы, управление плохое… Действия мехкорпуса не поддерживались авиацией… Авиация работала недостаточно целеустремлённо… Плохо работала связь… Работа штабов, в частности разведка, очень слаба во всех частях». Французский военный атташе оценивал наши манёвры как организованные в пропагандистских целях и изобилующие тактическими ошибками шоу.

«Несколько позднее, – сообщает маршал М. В. Захаров, – по действиям войск на манёврах были сделаны теоретические и практические выводы, сыгравшие большую роль в последующем развитии наших вооружённых сил».

Да, выводы последовали вполне практические: через два года почти никого не осталось в живых из тех, кто на Полесье и под Шепетовкой водительствовал армиями «восточных» и «западных», «красных» и «синих» и наблюдал за потешными битвами с трибун.

В 1937 году был принят третий пятилетний план развития РККА на 1938 – 1942 годы. Им предусматривалось:

1) сохранение имеющегося числа механизированных соединений – 4 корпуса, 21 бригада, 3 отдельные мотоброневые бригады;

2) создание вместо учебных бригад – одиннадцати учебных полков;

3) переход на усиленные танковые взводы с пятью машинами вместо прежних трёх;

4) перевести механизированные бригады на новую организацию: четыре танковых батальона по 54 линейных и 6 артиллерийских танков в каждом, разведывательный и мотострелковый батальоны, подразделения обеспечения;

5) установить штатную численность: в легкотанковой бригаде – 278 танков БТ, в танковой бригаде – 267 танков Т-26, в тяжёлой бригаде – 183 (136 Т-28, 37 БТ, 10 химических), в танковом полку – от 190 до 267 боевых машин;

6) ввести в состав каждой стрелковой дивизии танковый батальон двухротного состава (Т-26 и Т-38), а в кавалерийскую дивизию – танковый полк.

В апреле 1938 года все механизированные корпуса, бригады, полки были переименованы в танковые.

На Дальнем Востоке имелись все возможности вместо витания «в оперативно-стратегических масштабах» решать конкретную проблему. Здесь после оккупации японскими войсками Северо-Восточного Китая постепенно разгорался советско-японский пограничный конфликт, тем более что и границы как таковой там никогда не было. «Самураи», подстрекаемые «правящими кругами США, Англии и Франции и поддерживаемые фашистской Германией» – сами бы они до такого ни в жизнь не додумались, – планировали отхватить себе Советское Приморье и Северный Сахалин. Товарищ Сталин имел виды на китайскую территорию. Практически сразу начались стычки, провокации, скандалы с разоблачением шпионов и диверсантов, которых активно забрасывали друг к другу обе стороны. С советской стороны в инцидентах принимали участие, как правило, пограничники, и надо сказать, что в НКВД умели готовить настоящих бойцов, а вот если в дело ввязывались «колхозоармейцы»…

Например, 1 февраля 1936 года у заставы Сиянхэ две роты японцев столкнулись с двумя ротами 78-го Казанского полка 26-й Сталинской дивизии. Сражения не состоялось, разошлись почти мирно, но на всякий случай советское командование решило выслать на помощь пехоте танковый взвод «двадцать шестых» из состава 2-й механизированной бригады. Однако «лучшие машины» (хранившиеся на консервации ради «сбережения ресурса») оказались неисправными, а «лучшие водители» не знали этих – не закреплённых за ними – танков. Началась беготня, суматоха, заводкой машин занимались все, и в итоге этот процесс занял четыре часа. В пути все Т-26 поочерёдно ломались, а в сопровождавшей их ремонтной летучке не оказалось нужных запчастей и инструментов. Технический же состав оказался технически неподготовлен и с ремонтом не справился. Затем кончилось горючее – а бензозаправщиков при взводе не было… В общем, 150 километров взвод преодолевал 56 часов, из шести танков до места назначения дошли лишь четыре. Но и на них «оружие было подготовлено слабо» (?).

Летом 1938 года разразились события в районе озера Хасан, где сходились границы СССР, Кореи и Маньчжурии.

Всё началось с того, что 8 июля наряд Посьетского погранотряда взобрался на гребень господствовавшей над окружающей местностью высоты Заозёрная – оттуда им было сподручнее наблюдать. К 11 июля на сопке обустроилось уже около 40 бойцов со станковыми и ручными пулемётами, деловито оборудовавших на маньчжурской территории позицию с окопами и натянутой у самой земли проволокой («спотыкач»). По свидетельству бывшего начальника погранзаставы «Подгорная» П. Ф. Терёшкина, «на склонах сопки устроили камнезавалы и заложили несколько фугасов – «сюрпризов». Через две недели «гарнизон» насчитывал 70 человек личного состава двух застав. Затевая эту акцию, советское командование прекрасно сознавало, что «захват высоты может вызвать стремление со стороны японцев овладеть самими этой высотой», и дополнительно выслало в район озера Хасан роту 119-го полка 40-й стрелковой дивизии.

15 июля появились японские жандармы и вежливо потребовали нарушителей удалиться (согласно другой версии, они пытались зафиксировать на фотоплёнке факт «строительства укреплений»). Пограничники на провокацию не поддались и для полной ясности застрелили одного из жандармов. Всё – строго по уставу: «Стой! Назад! Стрелять буду!», предупредительный выстрел и огонь по «нарушителям». Во всяком случае, комкор Г. М. Штерн на заседании Военного совета при НКО рассказывал эту историю именно так: «15 июля два японских военных и три штатских вышли на высоту и сделали несколько десятков шагов по нашей территории. Сапёр Виневитин, заметив это, с дистанции 120 метров выстрелил и одного японского жандарма убил и одного ранил. После этого началась волна нахальных заявлений по нашему адресу…» Нет, похоже, предупредительного не было, был сразу контрольный. Из сообщения сотрудника Центрального пограничного музея ФСБ РФ М. А. Гундырина: «Властный оклик «Стой!» оказался для них настолько ошеломляющим, что, ни секунды не раздумывая, они стремглав бросились наутёк. Виневитин прицелился и выстрелил. Один из нарушителей упал с простреленным черепом».

В тот же день японский поверенный в делах Японии в Москве нахально заявился в наркомат иностранных дел с «надуманной претензией», мол, убивают наших граждан, на честно нами оккупированной территории; будьте любезны – очистить. Господин Ниси самым решительным образом потребовал немедленно отвести советские войска и намекнул на возможные осложнения. 20 июля к наркому М. М. Литвинову с тем же вопросом обратился посол Мамору Сигэмицу. В обоих случаях японские дипломаты получили достойный отпор без всяких политесов: им посоветовали соблюдать осторожность и показали карту, неопровержимо свидетельствующую, что «высоты Заозёрная и Безымянная находятся на российской территории». Обе стороны ссылались на один и тот же документ – Хуньчуньские соглашения, подписанные правительствами России и Китая в 1886 году, – но толковали их по-разному. Так, японцы формулировку «граница идёт по западной стороне озера Хасан» расшифровывали однозначно – по западному берегу; наши специалисты делали вывод, что «не только западные берега этого озера, но и некоторый район к западу от этих берегов принадлежит Советскому Союзу». Самое смешное, что на советской карте, изданной Управлением военной топографии РККА в 1933 году, граница вообще была обозначена по восточному берегу Хасана.

Руководители НКИД вели себя с неподражаемым апломбом, ни малейшей заинтересованности в мирном разрешении конфликта не проявили, от предложений убрать войска с высоты Чангуфэнь (Заозёрной) и спокойно разобраться с конфигурацией границы отмахнулись и вчинили оппонентам встречный протест по поводу вторжения японских жандармов на советскую территорию. Отношения между двумя странами, чьи геополитические амбиции столкнулись в Китае, были, мягко говоря, холодными. Аргументы товарищей Литвинова и Стомонякова – непробиваемыми: «Весь мир знает, что Советское правительство стремится к миру и что единственным зачинщиком конфликтов на Дальнем Востоке являются японо-маньчжурские власти». Дисциплинированный и выдержанный советский пограничник так устроен, что физически не способен пересечь государственную границу; если где-то находится советский пограничник, значит, там и есть советская земля, и японским жандармам на ней делать нечего.

Возможность нормально договориться имелась. Желания не было. Потому консенсуса достичь не удалось. Токио оставил за собой право «применить силу для того, чтобы заставить советские войска эвакуироваться из незаконно занятой ими территории». В Москве ничуть не испугалась.

Японское командование приступило в подготовке операции «по вытеснению советских войск». Нарком К. Е. Ворошилов 22 июля приказал маршалу В. К. Блюхеру привести в состояние повышенной боевой готовности ряд соединений и авиацию Дальневосточного фронта. Однако Василий Константинович вместо того, чтобы проявить похвальное рвение и готовиться «по-настоящему воевать с японцами», затеял самодеятельное расследование и установил, что даже по московским картам «черту заступили» советские пограничники, чем, собственно, и спровоцировали конфликт с сопредельной стороной. Фактически Блюхер злостно саботировал указания товарища Сталина дать как следует по зубам «японским милитаристам», вознамерившимся испытать прочность наших рубежей, и продемонстрировать всему миру неуклонно растущую, несмотря на множество затесавшихся врагов, мощь Красной Армии.

Японский генералитет тоже рвался в бой. Обе стороны предпочли силовое решение проблемы, решив сыграть в небольшую пограничную войнушку с познавательными целями – этакую разведку боем на «полигоне» площадью 300 гектаров. Так, замысел оперативного управления императорского Генштаба предусматривал: «Провести бои, но при этом не расширять сверх необходимости масштабы военных действий. Исключить применение авиации. Выделить для проведения операции одну дивизию из состава Корейской армии. Захватив высоты, дальнейших действий не предпринимать».

(К большому разочарованию «китайских товарищей», предлагавших Москве воспользоваться «неповторимым историческим моментом» для развязывания полномасштабной войны:

«а) Япония истощена годом войны с Китаем, этот год показал всю слабость Японии, поэтому соединёнными силами СССР и Китая легко будет сокрушить военную силу Японии, тем более что японский морской флот не может быть эффективно использован в войне против СССР, как и против Китая, а воздушный флот не может представлять реальной угрозы против первоклассного воздушного флота Советского Союза; в области же людских контингентов Китай имеет неисчерпаемые возможности;…международная обстановка сейчас исключительно благоприятна для решения вопроса средствами войны, и пропустить эту обстановку нельзя; д) до настоящей войны Советский Союз не имел достаточно обоснованного повода начать войну против Японии, так как это противоречило бы его мирной политике; теперь же, поскольку Япония первой начала агрессивные действия, она никак не сможет обвинить СССР в агрессии…».)

Согласно позднейшим советским данным, японцы сосредоточили в районе конфликта 19-ю пехотную дивизию численностью около 10 тысяч человек, которую наши военные отчего-то именовали «гвардейской», бригаду 20-й пехотной дивизии, кавалерийский полк, три отдельных пулемётных батальона и танки. Сюда были подтянуты дивизион тяжёлой артиллерии и зенитные орудия. На западном берегу реки Тумень-Ула разместились орудийные позиции, на ближайших аэродромах сосредоточилось до 70 боевых самолётов. Для поддержки сухопутный войск в устье реки выдвинулся отряд японских кораблей. Сразу отметим, что ни танков, ни самолётов, ни флота японцы не использовали.

Маршал Блюхер велел поднять по тревоге 40-ю имени Орджоникидзе стрелковую дивизию 1-й Краснознамённой армии и выделить из её состава в помощь пограничникам два усиленных стрелковых батальона.

Вечером 29 июля рота японских солдат, выбив советский пограничный наряд – в ходе столкновения погибли лейтенант и четыре бойца НКВД, – заняла высоту Безымянная, расположенную в двух километрах севернее Заозёрной. Резервная группа погранотряда и подоспевшая стрелковая рота заставили их отступить, не принимая боя. В дело вступили части регулярной японской армии. С рассветом 31 июля два батальона 75-го пехотного полка 19-й дивизии при поддержке артиллерии атаковали и захватили Заозёрную, затем Безымянную, отбросив советских части на 4 километра к северо-востоку от озера Хасан. После чего японцы отошли и стали закрепляться на высотах. Подразделения 75-го пехотного полка заняли оборону на высотах Заозёрная и Богомольная, слева – на сопках Безымянная и Чёрная разместились части 76-го пехотного полка.


Боевые действия у озера Хасан 29 июня – 11 августа 1938 г.


Контратака 40-й стрелковой дивизии полковника В. К. Базарова, предпринятая 2 августа и поддержанная 32-м и 40-м отдельными танковыми батальонами, была японцами отбита с большими для неё потерями. Дивизия, совершив 200-километровый марш, потеряв по дороге почти всю артиллерию, атаковала противника с ходу, раздробленно, без разведки и какого-либо плана боя – по взмаху руки и «громкой команде «Вперёд!». Никто не ожидал от «макак» серьёзного сопротивления, и вышел сюрприз: «Враг оказался более хитрым, чем мы наивно предполагали», враг хорошо окопался на командных высотах, враг открывал огонь, «стоило только нам показаться».

Как вспоминает бывший красноармеец 120-го стрелкового полка С. Шаронов: «Наша дивизия наступала с юга в направлении сопок Пулемётной и Заозёрной в узком коридоре (в некоторых местах ширина его не превышала 200 метров) между озером и границей. Большая сложность была в том, что стрелять через границу и переходить её категорически запрещалось. Плотность в этом коридоре была страшной, бойцы шли вал за валом. Очень много там полегло. Из нашей роты, например, в живых осталось 17 человек».

Об этом же говорит комбат Стороженко: «Перед нами лежало пространство в 150 метров, сплошь оплетённое проволокой и находящееся под перекрёстным огнём. В таком же положении находились наши части, наступавшие через северный выступ на Безымянную. Мы могли бы значительно быстрее расправиться с врагом, если бы нарушили границу и овладели окопами, обходя их по маньчжурской территории. Но наши части точно исполняли приказ командования и действовали в пределах своей территории».

Танкисты, не зная местности, увязали в болотах и канавах. Потеряв около 800 человек убитыми и ранеными, советские части отошли к востоку от озера Хасан. Удовлетворённая результатом японская сторона предложила уладить дело мирным путём и для начала развести войска на исходные позиции, имевшие место быть до 11 июля.

Однако «наглая провокация японской военщины у озера» не могла остаться безнаказанной; возмущённый советский народ организованно повалил на митинги и единодушно потребовал от правительства «дать решительный отпор поджигателям войны, очистить советскую землю от японо-маньчжурской сволочи». Предложения Токио были с негодованием отвёрнуты, ТАСС распространило ответ народного комиссара иностранных дел М. М. Литвинова:

«Советские народы не станут мириться с пребыванием иностранных войск хотя бы на клочке советской земли и не будут останавливаться ни перед какими жертвами, чтобы освободить её». Вполне закономерно, что, как только дошло до серьёзных дел, пропагандистский лозунг «малой кровью» мгновенно сменили на железный большевистский принцип: «Победа любой ценой».

В течение трёх суток в район боевых действий подтягивались части 39-го стрелкового корпуса комбрига В. Н. Сергеева, в состав которого вошли 32, 39, 40-я стрелковые дивизии, 2-я механизированная бригада (114 танков БТ), 121-й кавалерийский полк и части усиления. В корпусе насчитывалось 32 тысячи человек, 609 орудий и 345 танков. Действия наземных войск поддерживали 250 самолётов. Директива наркома обороны предписывала командованию корпуса перейти к решительным действиям и восстановить государственную границу. К месту событий прибыли начальник штаба фронта комкор Г. М. Штерн с группой командиров и начальник Главного политуправления армейский комиссар 1 ранга Л. З. Мехлис с группой политработников и военюристов.

4 августа К. Е. Ворошилов приказал, сохраняя тайну, привести в полную боевую готовность войска Дальневосточного фронта и Забайкальского военного округа, военно-воздушные силы и укреплённые районы с тем, чтобы в любой момент по особому указанию «нанести мощный удар зарывающимся наглым японским агрессорам». Аналогичные задачи получили командующие Тихоокеанским флотом и Амурской военной флотилией.

5 августа Г. М. Штерн издал боевой приказ 39-му стрелковому корпусу: перейти в общее наступление и одновременными ударами с севера и юга зажать и уничтожить «врагов, посмевших вторгнуться на нашу священную землю» в полосе между рекой Тумень-Ула и озером Хасан. Диспозиция следующая: 32-я Саратовская стрелковая дивизия полковника Н. Э. Берзарина с танковым батальоном майора М. В. Алимова и 3-м танковым батальоном 2-й механизированной бригады должны были нанести главный удар с севера и овладеть сопкой Безымянная, а в дальнейшем сбросить врага с сопки Заозёрная. 40-я стрелковая дивизия со 2-м танковым батальоном, разведбатом 2-й мехбригады и 40-м танковым батальоном наносит вспомогательный удар с юго-востока в направлении сопки Пулемётная Горка, а затем на Заозёрную. 39-я стрелковая дивизия со 120-м кавалерийским полком, мотострелковым батальоном и 1-м танковым батальоном 2-й мехбригады выдвигалась для обеспечения правого фланга корпуса. В резерве комкор оставил 63 «бэтушки». Всего в районе боевых действий удалось сосредоточить 285 боевых машин типа БТ-5, БТ-7, Т-26, ХТ-26.

Командиры стрелковых дивизий приняли решение использовать приданные им танковые батальоны в качестве дивизионных групп непосредственной поддержки пехоты, поставив им задачу поддержать атаку полков первого эшелона, действовавших на направлениях главных ударов.

В операции предусматривались артподготовка тремя полками корпусной артиллерии, а также поддержка и прикрытие наземных войск авиацией. Пехоте и танкам и на этот раз запрещалось переходить государственную границу. Таким образом, «оригинальный и смелый план» Штерна в точности повторялся, только значительно более крупными силами.

Начало операции было назначено на 14 часов 6 августа. План предстоящего сражения утвердил лично нарком, разрешивший для пользы дела вторгаться на сопредельную территорию и бомбардировать японские артиллерийские позиции на правом берегу реки Тумень-Ула. На карте прекрасно видно, что заходящие фланги 39-го стрелкового корпуса – 95-й и 119-й стрелковые полки – были нацелены на высоту Чёрная, высоту Орёл и корейское селение Хомоку.

Танковые части в это время готовились к бою. Ночь они использовали для перехода на исходные позиции, разведки местности, малопригодной для использования танков, и прокладывания гатей через болота. Никакой информацией о силах, огневой системе, особенностях обороны противника танковые командиры, впрочем, как и все остальные, не обладали, конкретные боевые задачи им поставили лишь под утро. Организовать радиосвязь с пехотой не удалось, так как стрелковые полки не имели радиостанций.

Из-за густого тумана, мешавшего действиям авиации, наступление задержалось на три часа. Ввиду того что сосредоточение войск происходило на виду у неприятеля, ни о какой внезапности не могло быть речи.

В 16 часов тяжёлые бомбардировщики ТБ-3 под прикрытием истребителей нанесли удар по японским позициям. Более 250 орудий приступили к артиллерийской подготовке. Под её прикрытием пехота и танки заняли исходное положение и в 17 часов пошли в атаку. Выдвижение к переднему краю 3-го танкового батальона 2-й мехбригады, поддерживавшего стрелковые полки 32-й дивизии, производилось тремя колоннами, по числу переправ, наведённых сапёрами через ручей юго-западнее Новосёлки. Из-за болотистого грунта в пойме ручья танки двигались со скоростью не более 3 км/ч, подвергаясь сильному обстрелу со стороны противника.

Эффективность артиллерийской и авиационной подготовки оказалась низкой. Красноармейцы с трудом преодолевали заболоченную местность под плотным огнём неприятеля. Из 43 танков 3-го батальона переднего края обороны противника достигли только десять. Остальные застряли на переправах или были подбиты огнём противотанковых пушек. Ничуть не лучше были успехи у 32-го отдельного танкового батальона:

«В танке стояла неимоверная жара, нечем было дышать, – вспоминает генерал-полковник Д. А. Драгунский, командовавший 3-й танковой ротой, – снарядные гильзы обжигали руки. Через прицел я видел только ярко-голубое небо. И вдруг что-то рвануло в машине. Мелкие осколки иголками впились в щёки и нос. Дым и грязь пеленой застлали глаза. Танк развернулся влево, стал окатываться вниз. Я схватил водителя за плечо, закричал: «Остановись!» Напрасно! Неуправляемая машина помчалась вниз и, зарывшись по башню в болото, застыла в мёртвой судороге… В танк попало два японских снаряда – первым водителю оторвало ногу, вторым пробило голову. Вышла из строя коробка перемены передач. В правом борту нашего Т-26 зияли две круглые рваные пробоины».

Незнание обстановки, неумение в ней ориентироваться, отсутствие связи, артиллерийского сопровождения, слабая подготовка личного состава, нетренированного вождению «в трудных условиях с закрытыми люками» и пользованию оптическими приборами, превратили атаку в хаотичное движение массы танков, которая в бою никем не управлялась. Потеряв большую часть машин, танкисты не смогли обеспечить продвижения стрелковых подразделений. Попытка овладеть высотой Безымянная провалилась. С наступлением темноты танковые батальоны были отведены, пехота зацепилась за южный склон. Подразделения 95-го стрелкового полка к 21 часу дошли до проволочных заграждений высоты Чёрной, но сильным огнём были отбиты.

На левом фланге корпуса действовала танковая рота разведывательного батальона 2-й мехбригады, атаковавшая противника девятнадцатью танками БТ-5 и БТ-7. Рота на большой скорости достигла заболоченной лощины между высотами Пулемётная Горка и Заозёрная, где и завязла. Лишь двум машинам удалось преодолеть болото и прорваться к Заозёрной.

2-й танковый батальон, достигнув переднего края японской обороны, также поначалу быстро продвигался вперёд, увлекая за собой пехоту 40-й стрелковой дивизии. Однако к 17.30 половина танков застряла на подступах к высоте Пулемётная Горка. Многие машины были подбиты огнём орудий ПТО либо сожжены японскими «противотанковыми командами». Одними из первых вышли из строя танки командира, комиссара и начальника штаба батальона, а также танки двух командиров рот, выделявшиеся из общей массы своими поручневыми антеннами. Управление батальоном нарушилось, уцелевшие машины остановились и стали вести огонь с места. Командир батальона майор Меньшов часть танков направил к Пулемётной Горке с задачей уничтожить огневые точки, мешавшие продвижению 120-го стрелкового полка, а 12 машин вместе с пехотой 118-го и 119-го полков атаковали высоту Заозёрная.

Танки, атаковавшие Пулемётную Горку, не смогли преодолеть её крутых скалистых склонов. Атака Заозёрной была более успешной – семь танков достигли её юго-восточных склонов, а к 22 часам бойцы 118-го полка водрузили красное знамя на южной части гребня высоты.

Северная часть гребня Заозёрной, высоты Безымянная, Чёрная, Пулемётная оставались в руках противника, сумевшего, несмотря на противодействие советской авиации, перебросить на левый берег подразделения 73-го и 74-го пехотных полков. Советская группировка была усилена 115-м стрелковым полком 39-й дивизии с танковой ротой.

Ожесточённые бои за две сопки в приморской степи кипели до 9 августа, выбить с них противника так и не удалось, хотя наши средства массовой информации раструбили, что «советская территория была полностью очищена от захватчиков».

10 августа японское правительство вновь предложило правительству СССР вернуться к переговорам. 11 августа 1938 года боевые действия были прекращены, войска отведены назад, гребень сопки Заозёрная остался в нейтральной полосе, как оно и было до начала «провокации». Вот и пойми, мы отказались от «исконно российской территории» или всё-таки нас выбили с «исконно маньчжурской»? Демаркацию границы в этом районе провели лишь в 1997 году, спорные 300 гектаров поделили с Китаем примерно пополам.

Советские потери, по официальным данным, опубликованным лишь в 1993 году, составили 960 человек убитыми, пропавшими без вести, умершими от ран и 2752 ранеными; японские соответственно – 525 и 913.

Согласно тем же официальным данным, общие потери в танковых войсках – 75 человек, хотя архивные отчёты только по 2-й мехбригаде дают цифру 106 бойцов и командиров, «вышедших из строя» убитыми и ранеными – 30% «участвовавших в танковой атаке». По подсчётам И. М. Нагаева, цифра безвозвратных потерь РККА составляет не менее 1112 человек.

Всему миру объявили, что «агрессору был преподан суровый урок. Ему пришлось убедиться, что советские границы неприступны… Проба сил японской военщины, решившей прощупать твёрдость советских дальневосточных границ у озера Хасан, закончилась позорным провалом». Двадцать шесть участников боёв получили звание Героя Советского Союза, 40-я стрелковая дивизия удостоилась ордена Ленина, 32-я – ордена Красного Знамени. 

Убежал от нас позорно
За кордон разбитый враг,
На высотах Заозёрной
Гордо вьётся красный флаг.

Итоги подвёл приказ К. Е. Ворошилова № 0040 от 4 сентября 1938 года, в которым указывалось, что «боевая подготовка войск, штабов и командно-начальствующего состава оказалась на недопустимо низком уровне». Войска выступили к границе совершенно неподготовленными, советские части были «раздёрганы и недееспособны», снабжение их не организовано: «Начальники управлений фронта и командиры частей не знали, какое, где и в каком состоянии оружие, боеприпасы и другое боевое снаряжение имеются. Во многих случаях целые артбатареи оказались на фронте без снарядов, запасные стволы к пулемётам заранее не были подогнаны, винтовки выдавались непристрелянными, а многие бойцы и даже одно из стрелковых подразделений 32-й дивизии прибыли на фронт вовсе без винтовок и противогазов».

Помимо этого, несмотря на «громадные запасы вещевого имущества, многие бойцы были посланы в бой в совершенно изношенной обуви, полубосыми, в таком рваном обмундировании, что, по сути дела, они оставались в нижнем белье».

Все рода войск обнаружили полное неумение действовать в реальной боевой обстановке. Артиллеристы не знали, куда стрелять. Танковые части «с именем вождя народов тов. Сталина» сражались геройски, но были использованы неумело, действовали большими группами на ограниченном пространстве и неподходящей местности, без взаимодействия с пехотой и артиллерией, прорвать вражескую оборону не смогли и понесли большие потери в материальной части. Так, во 2-й механизированной бригаде было подбито 49 боевых машин (43%), из них восемь сгорело; ещё 44 танка застряли в болотах и оврагах. В отдельных танковых батальонах выбыли из строя 85 танков Т-26. Специалисты докладывали, что в данной конкретной обстановке «целесообразнее было бы применять танки для атаки лишь отдельными подразделениями до взвода в теснейшем взаимодействии с пехотой, а остальную часть танков использовать как подвижные батареи, огнём с места используя складки местности и получая целеуказание от пехоты».

Касаемо конструкции танков, то в первую очередь строевые командиры предложили убрать поручневые антенны, демаскирующие командирские машины; усилить бронирование, установив броневые листы под рациональными углами наклона; уменьшить удельное давление на грунт «путём уширения гусеницы»; переделать систему вентиляции так, чтобы башня тоже вентилировалась, а не представляла собой место «сильного скопления газов» и высокой температуры; обеспечить экипаж внутренней связью и дополнительными смотровыми щелями. К моторной части претензий не было. Выявилась необходимость дополнить танковые подразделения самоходной артиллерией на гусеничном ходу, поскольку автомобильные артустановки СУ-1-12, ввиду своей малой проходимости, сопровождать атаку не могли.

Иностранные наблюдатели отмечали «слабость русской тактики, недостаток инициативы, отсутствие организации и связи различных родов войск. В одной из сводок Военного министерства Франции сообщалось о явном превосходстве советской стороны в военной технике, о полном её господстве в воздухе, но одновременно – и о некомпетентности командного состава: «Артиллерия вела стрельбу, руководствуясь картами, и не смогла обеспечить пехоте необходимую поддержку. А главное, массированные танковые атаки носили неподготовленный характер и не были поддержаны. Советские артиллерия и танки, несмотря на свой перевес, не сумели скоординировать свои действия в ходе танковых атак и обуздать в нужный момент противотанковую технику японцев. В конечном счёте вышеуказанные неудачи советских войск объясняются неумелым командованием».

Так что Сталин тоже получил урок, поняв, что «исторический момент» ещё не наступил, Красная Армия не способна к проведению крупномасштабных операций. К аналогичному выводу с большим удовлетворением пришёл императорский Генеральный штаб, готовивший наступление на Ухань и опасавшийся вмешательства СССР в японо-китайскую войну. Бывший начальник оперативного отдела полковник Масадзуми Инада впоследствии признал: «Мы исходили из того, что, даже если будет разгромлена целая дивизия, необходимо выяснить готовность Советов выступить против Японии». Можно сказать, что итогами Чангуфэньского инцидента «самураи» были вполне удовлетворены.

Маршал Блюхер был отстранён от командования Дальневосточным фронтом, а сам фронт расформирован в две отдельные армии. В приказе не было упоминания о том, что непосредственно перед началом боёв, в ходе боёв и по их окончании производились аресты комбригов и комбатов – чекисты работали по собственному плану, они занимались ликвидацией «военного заговора», одним из фигурантов которого оказался командир 15-й кавалерийской дивизии К. К. Рокоссовский. Сразу после первого приступа Заозёрной командование 39-м стрелковым корпусом принял лично Г. М. Штерн. В последующем были отстранены от должности и арестованы командующий 1-й Краснознамённой армией К. П. Подлас и начальник штаба армии А. П. Помощников. Комдивом 40-й стрелковой дивизии стал полковник С. К. Мамонтов, а 40-й танковый батальон повёл в бой старший лейтенант Ситников.

Полковник А. П. Панфилов принял под свою руку 2-ю механизированную бригаду за две недели до начала конфликта; два предыдущих её командира – полковники И. Д. Васильев и В. Г. Бурков, начальник штаба, военный комиссар, начальник политотдела, начальники служб, комбаты, ряд других командиров уже обживались на нарах. Командный состав бригады был обновлён на 99%. Панфилов руководил соединением 11 дней, затем взяли и его. В итоге 45-километровый марш танковой бригады в район боевых действий длился 11 часов.

События 1937 – 1938 годов происходили на фоне арестов и отстрела командиров и политработников с «неправильными черепами», в том числе и в бронетанковых войсках. Были расстреляны командир 45-го механизированного корпуса комдив А. Н. Борисенко и командир 11-го мехкорпуса комдив Я. Л. Давидовский, командир 7-го мехкорпуса комдив М. М. Бакши, командир 133-й механизированной бригады комбриг Я. К. Евдокимов, в Читинской тюрьме умер ещё один бывший командир 11-го мехкорпуса комкор К. А. Чайковский. Вот неполный список арестованных командиров мехбригад: полковник А. Б. Слуцкий (6-я мхбр), комдив Д. А. Шмидт (8-я мхбр), полковник С. И. Богданов (9-я мхбр), комбриг М. Я. Колесниченко (12-я мхбр), комбриг Г. Ф. Малышенков (13-я мхбр), комбриг Н. С. Поляков (14-я мхбр), полковник В. П. Стольник (тоже 14-я, а сменивший его комбриг С. И. Кондратьев застрелился сам), полковник С. Н. Аммосов (16-я мхбр), комбриг В. Г. Грачёв (18-я мхбр), полковники А. А. Ваганов, Б. М. Симонов, М. Б. Залкинд (все трое – командиры 19-й мхбр), комбриг Н. И. Живин (22-я мхбр), комбриг М. И. Болотов (25-я мхбр), полковник И. П. Корчагин (31-я мхбр). Само собой, брали под белы руки их заместителей, помощников, начальников штабов, политотделов и прочая, прочая, прочая. Только в 7-м механизированном корпусе были арестованы 75 командиров и политработников.

Истины ради отметим, что расстреляли не всех, кому-то дали срок, кого-то просто уволили из армии. К примеру, С. И. Богданова, будущего Маршала бронетанковых войск, промурыжив допросами и очными ставками полтора года, выбросили на улицу; за это время его жена публично отреклась от «врага народа».

Не забыли, поставили к стенке бывшего начальника советско-германских «Технических курсов Осоавиахима» полковника Н. Ф. Ерошенко, выросшего в начальника автобронетанковых войск Уральского военного округа, а также всех сотрудников школы, «завербованных немцами», вплоть до сантехников, официанток и дворников. За четыре года на «Каме» прошло обучение около 100 офицеров рейхсвера и не менее 65 советских курсантов: строевых командиров, преподавателей бронетанковых вузов, инженеров-танкистов, связистов, специалистов по оптике. Интересно, что немцы известны поимённо практически все, среди них будущие преподаватели, командиры танковых дивизий, командовавший армиями и группой армий генерал-полковник Йозеф Харпе. Списком «русской части школы мы не располагаем» по сей день, смею догадываться, что карьера их оборвалась до начала Отечественной войны.


К 1939 году СССР располагал четырьмя танковыми корпусами (10, 15, 20 и 25-й), двадцатью четырьмя отдельными лёгкими танковыми бригадами, четырьмя тяжёлыми танковыми бригадами и несколькими десятками танковых батальонов и полков в составе стрелковых и кавалерийских дивизий. Весной этого года столкновение советских и японских интересов в Китае привело к прямому военному конфликту на монголо-маньчжурской границе.

Ещё в марте 1932 года на территории трёх провинций Северо-Восточного Китая японцы создали марионеточное государство Маньчжоу-Го. У товарища Сталина на китайской территории была своя марионетка – Монгольская Народная Республика, по советской указке неуклонно двигавшаяся прямиком «из феодализма в социализм, минуя капиталистическую фазу». Кроме Москвы, её никто не признавал. Насколько Народная Монголия была независимой, можно судить по тому факту, что Сталин запретил монгольскому правительству устанавливать дипломатические отношения с кем бы то ни было и даже пускать в Улан-Батор туристов.

Между двумя созданными с помощью иностранных штыков государственными новообразованиями, чьи отношения с самого начала не были омрачены дружбой, границы не существовало. Имелась лишь ничем на местности не обозначенная пустынная зона шириной от нескольких десятков до сотни километров, через которую свободно передвигались различные кочевые племена. Эта территория и превратилась в место постоянных стычек маньчжурских и монгольских пограничных разъездов, тоже «свободно кочевавших».

Ситуация ещё больше обострилась с началом широкомасштабного вторжения японцев в Китай и их намерением проложить стратегическую железную дорогу из Гяньчжоу в Солунь, которая должна была пройти в непосредственной близости от виртуальной границы МНР. Шаставшие в районе планируемого строительства монгольские цирики нервировали самураев. В связи с этим и возник вопрос: кому, собственно, должна принадлежать полоса барханов восточнее реки Халхин-Гол размером 70 на 20 километров (характерна топонимика данного района: Большие пески, Дальние пески, сопка Песчаная) – то есть вопрос о демаркации границы. Монголо-маньчжурская конференция по проблеме спорных территорий продолжалась с перерывами два года (с июля 1935-го по сентябрь 1937-го), в ходе её состоялось 35 заседаний, на которых не было решено ни одного вопроса. Непреодолимым препятствием и поводом для срыва переговоров стали принципиальные разногласия по поводу числа представителей в совместных пограничных комиссиях: маньчжурская сторона считала, что их должно быть три, монгольская – один. На самом деле Сталина не устраивал сам факт установления дипломатических и любых других отношений Монгольской Республики с Маньчжоу-Го. Несомненно, японскую позицию тоже никак нельзя было назвать конструктивной.

Несмотря на то что на картах как российского Генштаба образца 1906 года, так и Генштаба РККА, изданных в 1934 и 1937 годах, граница между Монголией и Маньчжурией была начерчена либо по линии реки Халхин-Гол, либо к северо-востоку от неё, в Москве решили «вершка не отдавать» и защищать «монгольскую территорию, как свою собственную». Совершенно непонятно, на основании каких топографических данных и исходя из каких соображений кремлёвские стратеги вычислили, что граница «монгольской земли» должна проходить именно в двадцати километрах к востоку от Халхин-Гола.

Обе стороны снова готовились к силовому разрешению конфликта.

12 марта 1936 года в Улан-Баторе был подписан советско-монгольский протокол о взаимопомощи сроком на десять лет, сменивший двухгодичной давности «джентльменское соглашение». На основании этого документа в начале июня начался ввод советских войск в Монголию, для начала – 9-й мотоброневой бригады В. Ф. Шипова и отдельного мотоброневого полка, которым командовал полковник А. П. Пакалн.

Пытавшегося помешать Кремлю в его благородных устремлениях, не оценившего сталинской заботы председателя Совета Народных Комиссаров Монголии П. Гэндэна отставили с поста главы правительства, вывезли в СССР, а спустя год арестовали. На Лубянке его встретили как родного, споро убедили сознаться в том, что он замышлял впустить в Монголию японские войска, и расстреляли 26 ноября 1937 года, в один день и в одном подвале вместе с бывшим военным советником при Главкоме Монгольской Народно-революционной армии комкором Л. Я. Вайнером. Сам Главком МНРА – маршал Г. Дэмид, рекомендовавший пограничникам не слишком задираться с японо-маньчжурами, – за три месяца до этого поехал в гости к товарищу Ворошилову и скончался на станции Тайга Кемеровской области, отравившись не то консервами, не то котлетами «а-ля Фриновский»; «врагом» маршала объявили уже посмертно.

В конце августа 1937-го на помощь «братскому народу» двинулись 36-я мотострелковая дивизия, 6-я кавалерийская, 32-я механизированная и 7-я мотоброневая бригады. К октябрю на территории Монголии была сосредоточена советская группировка численностью в 30 тысяч человек, 280 бронемашин, 265 танков, 5000 автомобилей, 107 самолётов. В Улан– Баторе разместился штаб 57-го Особого корпуса, которым командовал комдив Н. В. Фекленко. По установившейся традиции красноармейцы немедленно занялись строительством землянок и заготовкой дров.

С советской помощью и на основании состряпанного московскими специалистами дела о «панмонгольской и прояпонской шпионской организации» в стране первым делом развернули массовый, мобилизующий нацию на великие свершения террор: в течение полугода были арестованы и по большей части казнены 16 министров и их заместителей, 42 генерала и старших офицера, 44 высших государственных служащих, сотни «японских диверсантов» (к ним причислили всех бурят) и «агентов Чан Кайши» (как минимум все китайцы). Буддийских монахов резали поголовно. Из 18-тысячной монгольской армии вычистили 180 человек начальствующего состава, в том числе заместителя военного министра, начальника штаба армии, заместителя начальника политуправления, начальника ВВС, начальника штаба ВВС, командира 1-й кавалерийской дивизии, командира единственной броневой бригады… Душегубством заправлял новый главнокомандующий, по совместительству министр внутренних дел и председатель Чрезвычайной Комиссии, достойный ученик Коли Ежова – Хорлогийн Чойбалсан, по прозвищу Полицейский маршал. Параллельно велась «выбраковка» в самом Особом корпусе: были арестованы и расстреляны корпусной комиссар А. П. Прокофьев, полковник А. П. Пакалн, репрессированы почти все политкомиссары до батальонного уровня включительно; выгнали из армии комрига В. Ф. Шипова.

В это же время начались обширные поставки советского оружия и военных специалистов в Китай, позволившие правительству Чан Кайши вооружить десятки пехотных и даже сформировать первую механизированную дивизию. Китайцам везли полевую, противотанковую, зенитную артиллерию, винтовки и пулемёты, боеприпасы, танки и боевые самолёты (в том числе 6 тяжёлых бомбардировщиков ТБ-3 и 292 скоростных СБ, на которых «китайские лётчики», вроде Антона Ван Си или Ивана Ли Сицина, совершали налёты на Тайвань, Сасебо, Нагасаки и гавани Шанхая).

Что касается спорной территории к востоку от Халхин-Гола, то, устав от провокаций японо-маньчжурских отрядов, которые, вытесняя цириков, «неоднократно проникали на монгольскую территорию, доходя до восточного берега», советско-монгольские войска с артиллерией и бронемашинами (6-я кавалерийская дивизия полковника Ч. Шарийбу и сводный отряд 11-й танковой бригады, которым командовал старший лейтенант А. Б. Быков, – около 2600 человек) 25 – 26 мая 1939 года форсировали реку, продвинулись на 10 километров к востоку и встали заслоном. На помощь к ним спешили части 9-й мотоброневой бригады и 149-го стрелкового полка майора И. М. Ремизова.

Подробности дальнейших событий – до сих пор государственный секрет, описания – скудны и противоречивы.

Выдержав паузу, «самураи перешли границу у реки» и нанесли удар по советско-монгольским позициям силами сводного отряда под командованием полковника Ямагато, основу которого составили часть 64-го пехотного полка и «разведбат» 23-й японской дивизии, 8-й баргутский кавалерийский полк и два эскадрона 7-го кавалерийского полка – всего 1600 штыков, 500 сабель, 75 пулемётов, 12 орудий, 7 бронемашин и 1 лёгкий танк. Советский историк без тени смущения констатирует, что группировка японо-маньчжурских войск «по своей численности и вооружению значительно превосходила силы монголо-советских войск». Но буквально через пару страниц автор сообщает, что у наших имелось 39 пушечных бронеавтомобилей и в 1,5 раза больше «орудий крупного калибра». И совсем непонятно, как один полк и два эскадрона баргутской конницы могут в 3,5 раза превосходить по количеству сабель два полка и один эскадрон монгольской кавалерии?

Целью «японских негодяев», согласно приказу, отданному командиром 23-й пехотной дивизии, являлось уничтожение «войск Внешней Монголии в районе Номон-Хана».

«То есть Халхин-Гола», – уточняет советский автор. На самом деле генерал-лейтенант М. Камацубара имел в виду то, что имел, – маньчжурский населённый пункт Номон-Хан, у околиц которого джигитировал 17-й кавалерийский полк монгольских багатуров.

Впрочем, российский Генштаб и сегодня уверяет нас, что японцы планировали «захватить территорию Монгольской Народной Республики, а в дальнейшем прорваться в Советское Забайкалье, перерезать Сибирскую железнодорожную магистраль и отрезать Дальний Восток от остальной территории СССР». Между тем Япония, завязнув в Китае, к войне с Советским Союзом была не готова. Сталин прекрасно это знал и, выступая перед военными, характеризовал события у озера Хасан и на Халхин-Голе как мелкие эпизоды, пробу сил на пятачке: «Япония боялась развязать войну. Мы тоже этого не хотели…». Задуман был локальный конфликт с целью взаимной проверки на прочность.

На рассвете 28 мая японская авиация обрушила бомбовый удар по наведённой советскими сапёрами переправе через Халхин-Гол, тылам и расположению советско-монгольских войск. «Сталинские соколы», имевшие на вооружении 101 истребитель и 88 бомбардировщиков СБ, продемонстрировали полную беспомощность и ничем помочь своим войскам не смогли. Основными силами противник атаковал по всей 20-километровой линии фронта, а вдоль восточного берега реки с севера на юг через открытый левый фланг к переправе подбиралась на машинах боевая группа под командованием подполковника Адзума. В течение дня советско-монгольские войска были отброшены к переправе и к вечеру занимали полукруговую оборону на плацдарме радиусом два – три километра. Не исправил положения и неорганизованный ввод в бой по мере прибытия подразделений 149-го стрелкового полка. Правда, фланговая атака отряда Адзума была отбита инициативными действиями артиллеристов и контратакой сапёрной роты, предотвративших прорыв японцев к переправе.

Утром 29 мая при поддержке догнавшего пехоту дивизиона 175-го артиллерийского полка и пяти огнемётных танков XT-26 советские части перешли в наступление и оттеснили противника на 1,5 – 2 км. Враг понял, что он разбит, и оставил священную монгольскую землю. Припозднившейся 9-й мотоброневой бригаде, совершившей за тринадцать дней 760-километровый марш-бросок по степи к Халхин-Голу, даже не пришлось вступать в дело.


Боевые действия на реке Халхин-Гол 28 – 29 мая 1939 г.


Как ни путаны рассказы о боях 28 – 29 мая, всё равно создаётся впечатление, что советско-монгольские войска японцы с плацдарма всё-таки выдворили, а сами, посчитав инцидент исчерпанным, от реки отошли. Об этом мимоходом упомянул в своей книге Евгений Горбунов. Правда, в его трактовке противник, потеряв только убитыми более 400 солдат и офицеров и «ещё больше ранеными», был показательно разгромлен и рассеян, но даже своей ретирадой сумел напугать командование 57-го корпуса:

«Для вывозки войск и боевой техники японским командованием были вызваны грузовые автомашины. Советская разведка засекла их появление. Но начальник оперативного отделения штаба 57-го корпуса, который командовал группой советско-монгольских войск на восточном берегу Халхин-Гола, решил, что автоколонна, двигающаяся от границы к позициям японских войск, подвозит новые подкрепления для дальнейшего наступления к центральной переправе через реку. Поэтому, не перепроверив данные разведки, он отдал приказ об отводе советско-монгольских войск на западный берег реки, где они находились несколько дней. Японские войска были отведены на маньчжурскую территорию».

Комдив Н. В. Фекленко так в Москву и доложил: «Наши части под натиском противника отошли на западный берег р. Халхин-Гол».

Любопытно, что, отступая и контратакуя, позволив затем «разбитому» противнику беспрепятственно погрузиться в грузовики и уехать, наши военачальники успели в точности сосчитать японских и маньчжурских убитых. Правда, по японскому счёту, общие потери составили 290 человек, в числе погибших оказался подполковник Адзума. Месяц спустя «уполномоченный ТАСС» впервые сообщил советским гражданам о событиях на реке Халхин-Гол, о разгроме трёх японских штабов, о том, что граница на замке, налётчики разбиты, а «Монгольская Народно-Революционная армия потеряла в этих боях 40 убитых и 70 человек раненых». Часть из них полегла от дружественного огня нашей артиллерии, но это – неинтересные детали. Был убит комдив-6 полковник Шарийбу. Потери советских частей составили 138 убитых и пропавших без вести, 198 раненых, 10 бронеавтомобилей.

Такого позора Сталин стерпеть не мог. Ещё свежи были в народной памяти воспоминания о бездарно проигранной царским правительством русско-японской войне, не мог Иосиф Виссарионович допустить, чтобы его имя связывали с ещё одним «падением Порт-Артура». И проявить слабость перед лицом хищного соседа не имел права. 31 мая 1939 года с трибуны третьей сессии Верховного Совета СССР новоиспечённый нарком иностранных дел В. М. Молотов заявил: «Кажется, уже пора понять, кому следует, что Советское правительство не будет терпеть никаких провокаций со стороны японо-маньчжурских частей на своих границах. Сейчас об этом надо напомнить и в отношении границ Монгольской Народной Республики… Пора также понять, что всякому терпению есть предел».

А потому, едва «советская разведка» к 3 июня обнаружила, что «плацдарм на восточном берегу очищен противником, советско-монгольские войска вновь заняли позиции, на которых они находились до майских боёв, а наблюдение выставили непосредственно к границе». Естественно, «майские бои закончились поражением агрессора, однако они обнаружили и ряд недостатков в действиях советско-монгольского командования, особенно в отношении ведения разведки и управления боевыми действиями».

В начале июня в Монголию с инспекцией был направлен заместитель командующего Белорусским военным округом, «хороший кавалерист», комдив Г. К. Жуков с группой офицеров. Прибыв 5 июня в штаб 57-го корпуса, переместившийся к тому времени в Тамцак-Булак, Георгий Константинович в тот же день выяснил, что «командование корпуса истинной обстановки не знает», оторвано от войск, а главным недочётом в работе штаба комдива Н. В. Фекленко является «отсутствие тщательной разведки противника», что, в частности, позволило японским частям совершить известный фланговый марш и выйти к переправе через реку. В докладе, составленном по итогам халхин-голских боёв, Жуков указывал:

«Командование 57 ОК (особого корпуса), в лице комдива Фекленко, советники МНРА, штабы 57 ОК и МНРА проявили преступную халатность в деле подготовки восточного направления к развёртыванию боевых действий.

Этого района ни Командование 57 ОК и МНРА, ни их штабы совершенно не знали и там не бывали. Командиры соединений и их штабы также никогда ни на одном направлении не бывали и учений не проводили. Связь и управление на этом направлении также не были совершенно подготовлены, и всё базировалось только на один провод до Тамцак-Булака. Никаких узлов связи подготовлено не было. Никаких оперативных расчётов, отработанных соображений и документов на сосредоточение советско-монгольских частей, на случай развёртывания боевых действий ни в штабе 57 ОК, ни в штабе МНРА не оказалось. Части 57 ОК и части МНРА оказались очень плохо подготовленными, особенно плохо был подготовлен штаб 57ОК…»

Короче, не справлялся Фекленко с управлением войсками «в особых условиях», увлёкся хлебозаготовками, зажирел вдали от Москвы на баранине и кумысе. То, что Николаю Владимировичу ранее строго запрещалось делать, – ну, там перенести командный пункт из столицы ближе к театру военных действий, пользоваться радиосвязью, поддаваться на провокации – теперь трактовалось как упущения по службе и преступная халатность.

Если верить жуковским мемуарам, он тут же выехал на передовую и, ознакомившись с местностью, побеседовав с командирами и не увидев ни одного японо-баргута даже на горизонте, сразу выяснил «характер и масштаб развернувшихся событий, определил боеспособность противника» и его дальнейшие намерения: «Всё говорило о том, что это не пограничный конфликт, что японцы не отказались от своих агрессивных целей в отношении Советского Дальнего Востока и МНР и что надо ждать в ближайшее время действий более широкого масштаба». О своих выводах Г. К. Жуков немедленно доложил в Москву, предлагая «прочно удерживать плацдарм на правом берегу Халхин-Гола и одновременно подготовить контрудар из глубины», а также попросил выдвинуть в указанный район не менее трёх стрелковых дивизий и одной танковой бригады и значительно укрепить артиллерию.

На следующий день телеграммой наркома обороны Г. К. Жуков был назначен командиром 57-го Особого корпуса. В тамцак-булакский выступ перебрасывались новые подвижные части.

Надо сказать, что новое монгольское правительство энтузиазма в раздувании конфликта не проявляло, заняв «предательскую» по отношению к Москве позицию. Посему его, правительство, почти в полном составе – тридцать человек во главе с премьер-министром А. Амаром – вывезли на «родину победившего пролетариата», осудили по самым гуманным советским законам на заседании Военной коллегии Верховного суда СССР, посадили, а два года спустя расстреляли. Монгольское кормило власти вручили проверенному товарищу, истинному другу советского народа маршалу X. Чойбалсану, кроме всех прочих, с гордостью носившего почётное звание «Заслуженный работник НКВД СССР».

В Москве тем временем Л. П. Берия вплотную занялся проверкой благонадёжности военных топографов. В донесении Сталину новый нарком НКВД писал: «Нами ведётся расследование, на основании каких материалов и документов в январе 1934 г. в Управлении военной топографии РККА была издана карта, по которой государственные границы показаны проходящими по реке Халхин-Гол, а также выясняется, что послужило основанием к обозначению государственной границы МНР и Маньчжоу-Го к северо-востоку от реки Халхин-Гол». Вообще, гадюшник, скрывавшийся под вывеской Военно-топографическое управление Штаба РККА, чекисты «протраливали» регулярно, так как с самого начала существования здесь свила гнездо многообразная контра, получившая образование и погоны при гнусном царском режиме. Так, весной 1923 года были отданы под суд начальник корпуса военных топографов – бывший полковник О. Г. Дитц, его помощник Иванищев, начальник аэрофотографического отряда Животовский и комиссар Цветков. Второй помощник Дитца, бывший полковник А. Н. Максимович, был выгнан из РККА. По этому же делу был арестован и старый начальник корпуса военных топографов, преподаватель Военной академии бывший генерал-майор А. И. Аузан. Осенью 1923 года по настоянию комиссара А. И. Артамонова из состава корпуса были уволены начальник управления бывший полковник П. В. Кремляков, руководители астрорадиоотряда подполковники А. В. Кожевников и И. В. Орешкин, начальники Омского отдела генерал-майор Н. Д. Павлов и Северо-Восточного – И. И. Селивёрстов, а также много рядовых сотрудников. В Военно-топографическом корпусе осталось лишь четверо профессионально подготовленных военных, в своё время окончивших геодезическое отделение Военной академии: новый начальник корпуса бывший полковник А. Д. Тарановский, начальник геодезического отдела подполковник П. П. Аксёнов, руководители отдела научных работ генералы Н. О. Щёткин и Я. И. Алексеев. Их, а также помощника начальника управления П. П. Аксёнова карающая рука диктатуры пролетариата достала в 1930 году. Практически все сотрудники управления оказались в тюремных камерах. Восемь человек были расстреляны «за участие в контрреволюционной организации и вредительскую деятельность», остальные получили различные сроки и были достреляны позже в местах заключения и ссылки. Честно говоря, не могу сказать, остался ли в управлении кто-нибудь, понимавший значение слова «астрорадиоотряд». Но, видимо, и эти меры не помогли – топографы продолжали рисовать «вредительские карты», доставляя головную боль Сталину, Молотову и Берии.

Тем временем «самураи» готовились к новому столкновению. Разработанный японским командованием план был аналогичен майскому: выходом правофланговой ударной группировки к переправе окружить и уничтожить советские войска на плацдарме. С той лишь разницей, что вместо наступления по восточному берегу реки предусматривалось её форсирование и бросок на юг вдоль западного берега. Для проведения операции была выделена вся 23-я пехотная дивизия в составе трёх пехотных и одного кавалерийского полков, два полка 7-й пехотной дивизии, 3-й и 4-й танковые полки, три баргутских полка Хинганской кавалерийской дивизии, тяжёлая, зенитная и противотанковая артиллерия – всего около 24 тысяч солдат и офицеров, 92 полевых и 32 противотанковых орудия, 87 танков и 6 бронемашин. Основу танкового парка составляли тип «89» и тип «95». Первый, считавшийся средним, являлся танком сопровождения, аналогом советского Т-26: весил 14 тонн, имел 115-сильный мотор «Мицубиси», толщину брони 17 – 11 мм, на шоссе мог разогнаться до 27 км/ч, вооружён был 57-мм пушкой (начальная скорость снаряда – 350 – 380 м/с) и двумя пулемётами, причём боекомплект орудия был представлен только осколочно-фугасными снарядами. 7-тонный «кавалерийский» танк «Ха-Го» (кстати, с дизельным двигателем) нёс броню толщиной 12 мм, 37-мм пушку (начальная скорость 675 м/с), два пулемёта и развивал скорость 45 км/ч.

Общая численность советско-монгольской группировки в тамцак-булакском выступе к концу июня достигла 12 541 человека, 109 орудий, 152 пулемётов, 186 танков и 266 бронеавтомобилей.

Плацдарм на восточном берегу Халхин-Гола глубиной 5 – 6 км занимали стрелково-пулемётный батальон 11-й танковой бригады (бывшая 32-я мехбригада), 149-й стрелковый полк и 9-я мотоброневая бригада – всего 3200 человек, 28 полевых орудий, 7 «сорокапяток», 53 пулемёта. Основной ударной силой являлись 98 бронеавтомобилей БА-6 и БА-10. Фланги советских частей с севера и юга прикрывали монгольские 6-я и 8-я кавалерийские дивизии, занявшие позиции на западном берегу. В районе переправы находился 8-й монгольский бронедивизион (18 бронеавтомобилей) и три дивизиона 175-го и 185-го артиллерийских полков (34 орудия). Южнее переправы на горе Хамар-Даба был оборудован передовой командный пункт штаба корпуса. В 120 км от линии фронта, в районе Тамцак-Булака, дислоцировались 11-я танковая бригада, на две трети укомплектованная машинами БТ-5, 7-я мотоброневая бригада и 24-й мотострелковый полк 36-й мотострелковой дивизии. На подходе были колонны 8-й мотоброневой бригады.


Боевые действия на реке Халхин-Гол 2-5 июля 1939 г.


Весь июнь японо-маньчжурские войска сосредоточивались в районе конфликта. 2 июля началась артподготовка, затем под прикрытием артиллерии в наступление перешла сковывающая группа японских войск под командованием генерал-лейтенанта Ясуока. Точное время я назвать затрудняюсь, поскольку в трудах разных российских историков обнаружил и 10.00, и 21.00, и «к вечеру, когда спала летняя жара».

На главном направлении против частей 9-й мотоброневой бригады и 149-го стрелкового полка были брошены 64-й и 28-й пехотные полки в сопровождении 80 танков. Им удалось оттеснить советские войска к реке, однако японская пехота ходить за танками не умела, взаимодействие подразделений отсутствовало, прорваться к мосту Ясуоке не удалось, к 2 часам ночи наступление заглохло. Танковые полки отошли на исходное положение, десять машин были подбиты огнём артиллерии и бронеавтомобилей. Советское командование подняло по тревоге и двинуло к линии фронта все имевшиеся резервы, планируя контрударами парировать попытки неприятеля прорваться на западный берег.

Пока шли бои на плацдарме, севернее него, обходя советские позиции, ударная группа генерал-майора Кобаяси численностью около 13 тысяч человек при ста орудиях совершила скрытный марш по барханам, в два часа ночи передовыми частями вышла к Халхин-Голу в районе горы Баин-Цаган и приступила к форсированию водной преграды – сначала на плотах, лодках и вплавь, потом сапёры навели понтонный мост. К 8 утра переправа была закончена, и японские войска, отбросив монгольские кавалерийские эскадроны, заняли вершину Баин-Цагана, где стали деловито окапываться и готовить огневые позиции для артиллерии. Противотанковые и полковые орудия по крутым склонам поднимали на руках. Путь на юг, в тыл советской группировке, был открыт…

Теперь немного о топографии, «знании истинной обстановки» и «тщательной разведке».

Гора Баин-Цаган, собственно говоря, горой не является. Это высокий обрыв на западном берегу Халхин-Гола: «Крутые склоны делали недоступным подъём на её вершину со стороны реки танков, бронемашин и автотранспорта. Даже артиллерию можно было поднять на вершину с трудом, и только в отдельных местах. Если смотреть с запада на восток, то гора была не видна. Командир танка или бронемашины видел в смотровую щель башни плоскую, без единого выступа или ориентира, плавно поднимавшуюся местность, которая на самой вершине заканчивалась крутым обрывом к реке. С вершины горы местность к востоку от реки отлично просматривалась до самой границы на 15 – 20 километров… Ширина реки Халхин-Гол достигала 130 метров, что при глубине два метра и сильном течении создавало серьёзную преграду для войск. Долина реки представляла собой сильно заболоченную впадину шириной от одного до трёх километров».

Эти горы, реки и долины многотысячная группа генерала Кобаяси с тяжёлым вооружением сумела преодолеть беспрепятственно и совершенно незаметно для жуковского штаба. Как пишет историк: «Противник, захвативший вершину Баин-Цагана, господствовал бы над местностью на десятки километров к западу от реки. Это прекрасно понимало японское командование». Советское командование, судя по всему, этого не понимало. Что мешало организовать на Баин-Цагане самый обычный наблюдательный пункт в составе трёх толковых бойцов с радиостанцией или хотя бы мотоциклом? И «отлично просматривать местность до самой границы».

За прошедший месяц ничего не было сделано для того, чтобы выявить силы и намерения противника. Маршал Г. К. Жуков признаёт, что «японцы в течение июня сосредоточивали свои войска и готовили их для проведения операции…», но всё это «выяснилось позднее».

С организацией «тщательной разведки» как-то не очень ладилось ни в начале конфликта, ни позже.

Во-первых, штаб корпуса был тотально заражён «вражеской агентурой», к которой особисты причислили начальника штаба комбрига A. M. Кущева, его помощника полковника Третьякова и начальника оперативного отдела полковника Ивенкова. Так, Г. К. Жуков докладывал: «Готовясь к боевым действиям, японцы надеялись на ту сложную обстановку, которая создаётся для Красной Армии в связи с удалённостью района от железных дорог, и, видимо, также возлагали большую надежду на свою агентуру, которую имели в штабе 57-го Особого корпуса и МНРА в лице…» Перечисленные лица «подрывной предательской работой» готовили поражение наших войск, однако были разоблачены и в конце июня арестованы. Интересно, что даже Военная коллегия не нашла повода применить к обвиняемым в измене Родине высшую меру наказания, поэтому им гуманно дали сроки. Комдиву Фекленко, можно сказать, повезло: его отозвали в Москву, поставили командовать 14-й тяжёлой танковой бригадой («парадные» Т-35), а год спустя дали танковую дивизию (Георгий Константинович привычкам не изменял. В августе 1941 года, уже выдворенный из Генштаба за развал работы, он доносил И. В. Сталину: «Я считаю, что противник очень хорошо знает всю систему нашей обороны, всю оперативно-стратегическую группировку наших сил и знает наши ближайшие возможности. Видимо, у нас среди очень крупных работников, близко соприкасающихся с общей обстановкой, противник имеет своих людей»).

Во-вторых: «Многие командиры, штабы и разведывательные органы в начале боевых действий показали недостаточную опытность… Сложность добывания сведений о противнике усугублялась отсутствием в районе боевых действий гражданского населения, от которого можно было бы кое-что узнать. Со стороны японцев перебежчиков не было… Просочиться мелкими разведывательными группами в глубину обороны противника случалось редко, так как японцы очень хорошо просматривали местность в районе расположения своих войск».

Зато японские диверсионные группы в тех же условиях голой степи и отсутствия гражданского населения свободно проникали на монгольскую территорию и военные объекты, добывали информацию, «резали телефонные провода» и «пытались взорвать переправы». Для борьбы с ними в середине июля из Забайкальского военного округа прибыл сводный батальон численностью 500 человек, набранный из лучших пограничников. Основными задачами отряда были «защита района боевых действий от проникновения шпионов и диверсантов, охрана командного пункта, линий связи, складов, водоёмов, переправ». Только за первые две недели «боевой работы» чекисты задержали в прифронтовой зоне 160 праздношатающихся лиц, среди которых выявили несколько десятков агентов японской разведки.

Итак, к утру 3 июля в расположение советско-монгольских войск незаметно «просочилась» почти целая японская дивизия. Её передовые батальоны начали выдвигаться к единственной переправе, связывавшей советские войска на плацдарме с западным берегом.

Согласно летописям, роль гуся, который «спас Рим», сыграл советник монгольской армии полковник И. М. Афонин. Перед рассветом он выехал к горе Баин-Цаган, чтобы проверить оборону 6-й кавалерийской дивизии, и «совершенно неожиданно обнаружил там японские войска». Полковник бросился на командный пункт на горе Хамар-Даба, где находился начальник штаба корпуса комбриг М. А. Богданов. Тот по телефону доложил ситуацию в Тамцак-Булак Жукову, комдив на ходу скорректировал маршрут выдвижения резервов, перенацеливая их так, чтобы все «траектории» сошлись у горы Баин-Цаган.

Первыми к месту событий подоспели батальоны 11-й танковой бригады комбрига М. П. Яковлева и, подчинясь приказу командующего корпусом, совместно с монгольским мотоброневым дивизионом тремя группами разновременно и с разных направлений без подготовки, без поддержки стрелковых и артиллерийских частей, не имея понятия о силах и обороне противника, атаковали японские позиции. В точности, как на киевских манёврах, всё взаимодействие и управление на поле боя состояло в команде «Вперёд!». Удар 132 танков, палящих из всех стволов, произвёл на японских солдат большое психологическое впечатление, но в бегство не обратил. Они ответили огнём из 37-мм скорострельных пушек и 70-мм полковых орудий, бутылками с бензином и подтягиваемыми минами. По воспоминания японского офицера, «русские танкисты выпрыгивали и пытались спастись, убегая в сторону своих позиций. Тела многих были сильно обгоревшими, и они, шатаясь, в агонии делали несколько шагов, прежде чем упасть. Некоторые пытались помочь раненым товарищам, другие пытались укрыться под днищами пылающих танков».

«Бэтушки» и химические Т-26, поутюжив окопы, повернули обратно. Пришла очередь удивиться Жукову.

«В результате этой атаки, – говорится в отчёте «Об использовании бронетанковых войск на р. Халхин-Гол», – не поддерживавшейся артиллерией и без взаимодействия с пехотой, бригада потеряла 36 танков подбитыми и 46 сгоревшими. Этот опыт говорит, что такая атака допустима как крайний случай, вызванный оперативными соображениями».

Безграмотные действия советского командования, обычное шапкозакидательство в нарушение всех уставов нам объясняют тем, что «ждать, пока подойдёт мотопехота и провести совместную атаку, времени не было». Не нашлось времени организовать бой.

Заплутавшая мотопехота – 24-й полк И. И. Федюнинского – появилась к полудню и в 13.00 тоже была брошена в сражение «без организованного по времени и месту взаимодействия с танковой бригадой».

В 15.00 аналогичным образом – после 150-километрового марша, без артиллерийской подготовки, без поддержки пехоты, не имея сведений о противнике, ориентируясь на горящие танки, – двинулись с юга в атаку полсотни бронемашин 247-го батальона 7-й мотоброневой бригады полковника А. Л. Лесового. Помощник начальника штаба батальона старший лейтенант К. П. Петров докладывал: «Во время боя я двигался со штабом, и начальник штаба приказал мне наблюдать за действиями батальона. С подходом батальона к горящим на Баин-Цаган машинам, я сразу увидел, как загорелось 4 – 5 броневиков 1-й и 2-й рот. Количество горевших машин становилось всё больше, часть задних броневиков повернули назад и пошли в тыл, где мы их собирали. 3-я рота в бой почти не вступила, и лишь одна из её машин была выведена из строя. Остальные, видя горящие броневики, дальше не пошли». Командир бронеавтомобиля 1-й роты Л. M. Стрельцов: «С подходом к противнику я вёл огонь из пушки, а во время её заряжания и из пулемёта. Хорошее попадание из пушки заметил только одно. Первый же снаряд противника, попавший в машину, убил пулемётчика и ранил водителя, загорелся бензобак. Слышу, второй снаряд разбил мотор. Я ещё раз залез в башню, но противник открыл огонь по башне. Вижу, слева загорелись броневики Еремеева и Козлобородова и лейтенанта Самардака, а у меня на броневике отлетел весь перед. Я был в 150 м от окопов противника, решил машину оставить и ползком пополз назад в тыл». В скоротечном бою встреченный кинжальным огнём батальон потерял 33 бронеавтомобиля (20 сгорело) и 85 человек личного состава.

В 19 часов советские части предприняли совместную атаку на японские позиции с трёх сторон: юга, запада и северо-запада. Однако японцы снова отбили приступ. За день бригада Яковлева потеряла 77 танков, бригада Лесового – 37 бронемашин, ещё 8 броневиков выбыли из строя в монгольском бронедивизионе.

В беседе с писателем Константином Симоновым маршал Жуков, вспоминая события 3 июля, рассказывал: «Я принял решение атаковать японцев с ходу танковой бригадой Яковлева. Знал, что без поддержки пехоты она понесёт тяжёлые потери, но мы сознательно шли на это. Бригада была сильная, около 200 танков. Она развернулась и смело пошла. Понесла большие потери от огня японской артиллерии, но – повторяю – мы к этому были готовы. Около половины личного состава бригада потеряла убитыми и ранеными и половину машин. Но мы шли на это. Ещё большие потери понесли советские и монгольские бронечасти, которые поддерживали атаку танковой бригады. Танки горели на моих глазах. На одном из участков развернулось 36 танков, и вскоре 24 из них уже горели. Но зато мы полностью раздавили японскую дивизию. Стёрли».

Если бы!

Японцев «давили» ещё двое суток днём и ночью. По всем правилам военной науки: танками, авиацией, тяжёлой артиллерией. Беспрерывные атаки советско-монгольских войск вынудили генерала Камацубара отдать приказ о ретираде. Японцы, прихватив тяжёлую технику, ушли по наведённой переправе, которую так и не удалось уничтожить.

В то же время группа генерала Ясуоки продолжала атаковать восточный плацдарм, который с советской стороны был усилен танками и бронемашинами из состава 11-й танковой и 9-й мотоброневой бригад. Здесь противник 3 июля пытался добиться перелома, бросив в атаку 73 танка. К счастью, японцы применяли их по-жуковски, без пехоты и артиллерийской поддержки, за что и поплатились, потеряв 41 машину (из них 13 безвозвратно). Советские БТ-5 и БА-10 вели огонь с заранее подготовленных позиций с дистанции 300 – 400 метров, отечественный 45-мм бронебойный снаряд с лёгкостью прошивал защиту тихоходных «Оцу», в то время как стрельба японской 57-мм осколочно-фугасной гранатой «по броневикам не нанесла им поражения и не оправдала себя». В бою погиб командир 3-го танкового полка полковник Йошимару. Больше «самураи» танки не использовали.

Потери 11-й танковой бригады за три дня боёв составили 138 танков (половина безвозвратно) и 259 танкистов. Из полка Федюнинского выбыл 191 человек. Всего в июле советско-монгольскими частями было потеряно 175 танков и 143 бронемашины. Противник, как водится, был разбит вдребезги, «тысячи трупов японских солдат и офицеров устилали склоны Баин-Цагана». Вот только, по данным штаба Квантунской армии, группа Кабаяси потеряла убитыми и ранеными около 800 человек, причём все они, и мёртвые, и живые, были эвакуированы. Потери двух танковых полков составили 139 человек.

Воспетый в стихах К. Симонова молодецкий удар бригады М. П. Яковлева стал первым опытом боевого применения крупного танкового соединения, и опытом скорее негативным. Его оправдывают оперативными соображениями, крайней необходимостью, возникшей в кризисной ситуации. Однако приграничные сражения лета 1941 года продемонстрировали, что подобная практика стала традиционной в РККА вследствие неумения организовать разведку и взаимодействие войск на поле боя – всё время что-то мешало нашим генералам: то противник, то пресловутые «оперативные соображения». (Для примера можно вспомнить, как Г. К. Жуков «давил» противника на Украине: хоть танков в распоряжении командования Юго-Западного фронта имелось в тридцать раз больше, чем в Особом корпусе, против немцев тактика «развернулись и смело пошли» не сработала. Фронт понёс фантастические потери, но «мы к этому были готовы».)

Согласно составленным по итогам конфликта секретным отчётам, «лучшая в мире» советская техника в целом соответствовала предъявляемым к ней требованиям.

Танки БТ-5 и БТ-7 показали себя «прекрасными боевыми машинами, способными решать все боевые задачи, какие можно возложить на лёгкие танки, в соответствии с мощностью их оружия и брони. К недостаткам этих танков отнесли неудачное расположение бензобаков, «что являлось основной причиной пожара этих танков от японских бронебойно-зажигательных снарядов 37-мм орудий».

Артиллерийские танки БТ-7А «показали себя незаменимым средством в борьбе с противотанковыми орудиями». Автомобильные артустановки СУ-1-12, как и на Хасане, себя не оправдали: «Они не могут сопровождать танки в атаке – будут немедленно выведены из строя. Их трудно с машиной закопать в землю, в силу чего являются весьма благодарной мишенью для артиллерии и авиации противника».

С самой лучшей стороны проявили себя танки Т-26: «Несмотря на слабый мотор, прекрасно ходили по барханам. Очень большая живучесть танка. Были случаи нескольких попаданий в танк, и он не выходил из строя. И что особенно приятно: «Танк горит очень редко».

Очень понравились огнемётные ХТ-26 и XT-130: «Как правило, японская пехота, находясь в окопах, огня этих танков не выдерживала и бежала». Совсем не понравились Т-37 и Т-38: низкая проходимость на песчаных грунтах и совсем «непригодны для атаки и обороны» (собственно, не для этого они и создавались).

Пушечные бронеавтомобили «показали себя замечально», продемонстрировав хорошую проходимость и выносливость. Правда, на поле боя у них выявился совершенно идиотский конструктивный недостаток в виде 108-литрового топливного бака над головой командира и водителя. При попадании снаряда горящий бензин выливался им на головы, что «очень плохо отражалось на моральном состоянии экипажей».

В тактическом плане подтвердились тривиальные вещи, как-то: танки могут успешно поражать огневые точки, но не способны обеспечить контроль над занятой территорией, а пехота без танков крайне неохотно идёт в атаку на хорошо подготовленную оборону. Причём чаще всего так и получалось – раздельно-гильзово: «Организация работ по тесной увязке действий танков, пехоты и артиллерии являлось слабым местом в организации боя. Стремление скорее и скорее атаковать и уничтожить противника без трезвого и реального расчёта возможности одновременной дружной атаки приводило к топтанию на месте и ряду неудачных атак с большими потерями…

Времени на организацию взаимодействия и увязку действий было крайне мало, и танкисты уясняли свою задачу уже в ходе боя».

Танковая атака начиналась сигналом командира роты или взвода «Делай как я!», и на этом всякое управление заканчивалось. Флажковая сигнализация и сигнальные ракеты себя не оправдали, экипажи в суматохе боя их не видели; радиостанции считались штукой ненадёжной, личный состав знал их плохо, поэтому и пользоваться радиосвязью было некогда: «Микрофон на груди мешает работать, путается, а заниматься настройкой и переключением некогда». Поручневые антенны часто повреждались осколками, и, кроме того, антенны демаскировали командирские машины. Общее руководство на уровне батальон – бригада осуществлялось офицерами связи.

В конце концов, собравшись с силами, создав подавляющее превосходство в людях и технике, в том числе 498 танков и 385 бронемашин, в конце августа 1939 года врагу показали «япону мать». Основную роль в окружении группировки противника сыграли не танковые части – их распределили по стрелковым соединениям, а «бронированная кавалерия» – 9-я и 8-я мотоброневые бригады. Это была их лебединая песня, в 1941 году пушечные БА с противопульной бронёй исчезли со сцены совершенно незаметно.

Всего в ходе конфликта советской стороной безвозвратно было потеряно 124 бронеавтомобиля (ещё 209 получили боевые повреждения и требовали ремонта «различной степени тяжести») и 253 танка (в том числе 186 единиц БТ-5 и БТ-7, 12 «химических машин» и 8 пушечных Т-26). Погибли и пропали без вести, по неполным данным, 695 танкистов, среди них – комбриг М. П. Яковлев, а 864 получили ранения.

Большие пески и пески Дальние достались Монголии, уж не знаю, может, там сегодня яблони цветут. А всё равно бронетанковый маршал П. С. Рыбалко отчего-то считал, что на Халхин-Голе «мы опозорились на весь мир». А маршал М. В. Захаров написал: «События в районе реки Халхин-Гол вскрыли ряд недостатков в боевой подготовке войск. Эти недостатки явились отчасти следствием того, что уставы и ряд наставлений были изъяты под тем предлогом, что они в основном писались лицами, которые были посажены в тюрьмы или расстреляны. Новых же уставов и наставлений создать не успели».

Высший класс! Если, к примеру, вредитель М. Н. Тухачевский требовал, чтобы современный боец обладал «способностью к целесообразному и продуктивному использованию передовой техники», значит, теперь надо делать всё наоборот, и вообще наше тактическое искусство развивается «на стержне высокого политико-морального уровня… Сила классового воспитания, проводимая нашей партией, является могучей силой, и притом силой только Красной Армии». И незачем «классовому бойцу» и «классовому командиру» морочить голову косинусами! Так, с 1938 года на танки Т-26 устанавливали стабилизированный в вертикальной плоскости прицел ТОС, но не прошло и года, как его начали снимать – «из-за трудности освоения личным составом». И Жукову в полной мере можно проявлять свой самобытный талант, не оглядываясь на уставы, которые «создать не успели». Не в них, объяснил Сталин, сила армии, не в профессиональной подготовке: «Главная сила армии заключается в том, правильна или неправильна политика правительства в стране… При правильной политике даже средние командиры могут сделать гораздо больше, чем самые способные командиры буржуазных государств».

Недостатки в организации войск в августе 1939 года обсуждала специальная комиссия под председательством Г. И. Кулика. В неё вошли начальник Генерального штаба Б. М. Шапошников, патриархи «клана кавалеристов» – С. М. Будённый, Б. М. Щаденко, С. К. Тимошенко, М. П. Ковалёв, К. А. Мерецков и другие. Касаемо существующей организации танковых войск, начальник Автобронетанкового управления комкор Д. Г. Павлов поставил вопрос о необходимости таких структур, как танковые корпуса. Командарм 1 ранга Б. М. Шапошников предложил их ликвидировать, сказав, что «вряд ли сложатся такие условия прорыва, в которых будут использоваться целые мехкорпуса», а командарм 1 ранга Г. И. Кулик уверенно заявил, что с такой махиной штаб корпуса не справится: «С точки зрения управления командир мехкорпуса не сможет объединить в своих руках приданную ему пехоту и обеспечивающую артиллерию. Внезапное рейдирование целого мехкорпуса в тылу противника я исключаю. Противник, несомненно, вовремя обнаружит манёвр мехкорпуса и будет ему противодействовать. В связи с громадным ростом средств ПТО я также отрицаю при прорыве самостоятельные действия танков, они должны действовать в тесной связи с пехотой». Против скоропалительных решений выступил маршал С. М. Будённый, резонно заметивший, что разогнать управления танковых корпусов – дело нетрудное, а вот если вдруг надобность в рейдировании возникнет и понадобится бросить в прорыв ударную группу, то создавать и сколачивать её штаб придётся уже в ходе боевых действий, и саму группу придётся формировать из случайных частей. И вот тогда импровизированный штаб определённо с управлением не справится. Может, и недоставало Семёну Михайловичу образования, но здравого смысла и опыта глубоких рейдов было не занимать.

В итоге комиссия рекомендовала танковые корпуса оставить, но исключить из них стрелково-пулемётные бригады, из состава танковых бригад – стрелково-пулемётные батальоны, то есть фактически исключить возможность самостоятельных действий. Танковые соединения должны были оказывать содействие пехоте и кавалерии, а не «увлекаться рейдированием». Танковый корпус иногда может действовать самостоятельно, когда противник расстроен и не способен обороняться, – чисто кавалерийская задача: преследование разбитого неприятеля.

По сути дела, вместе с «вредителями» в безымянной могиле хоронили и теорию глубокой операции: «Глубокое изучение военно-научных проблем, разработка принципиальных вопросов вождения войск стали заменяться узкими, чисто прикладными их решениями – ползучим импиризмом. А стратегия как наука и учебная дисциплина в военных академиях вообще не стала изучаться. Всё это явилось результатом не только необоснованных репрессий, но и того тупика, в котором оказались общественные науки, в том числе и военные. Военная теория сводилась по существу к составлению мозаики из высказываний Сталина по военным вопросам. Теория глубокой операции стала подвергаться сомнению на том основании, что о ней нет высказываний Сталина, что её создатели – «враги народа». Такие её элементы, как, например, самостоятельные действия мотомеханизированных и кавалерийских соединений впереди фронта и в оперативной глубине противника, назывались даже вредительскими и по этой вздорной причине отвергались».

Отправился по этапам и комдив Г. С. Иссерсон и отсидел 15 лет от звонка до звонка; его так и не пустили на «Праценские высоты». Для многих других теоретиков механизированной войны «коридоры закончились стенкой».


Формирование первого крупного танкового соединения Вермахта, предназначенного для решения оперативных задач, – 1-й танковой дивизии – началось в 1935 году. Танковая бригада дивизии состояла из двух полков. Каждый полк, в свою очередь, – из двух танковых батальонов (четыре боевых и одна штабная рота в батальоне). Всего в танковой дивизии было 22 роты, которым полагалось иметь 324 танка. Основной боевой машиной являлся танк Pz. Kpfw. I. Главный вопрос, который решали на этом этапе немецкие генералы, – принципиальная возможность управления таким большим количеством техники. Первые учения дали обнадёживающие результаты.

К 15 сентября того же года в сухопутных войсках числилось уже три танковые дивизии. В 1936 году, вопреки мнению Гудериана, протестовавшего против распыления танков, были созданы три лёгкие пехотные дивизии, имевшие в своём составе танковый батальон – 86 танков. Для совместных действий с танковыми соединениями сформировали четыре мотодивизии.

Окончательное утверждение идеи оперативного использования танковых масс в наступлении и превращение её в один из важнейших элементов германской военной доктрины нашли своё выражение в директиве по руководству и боевому использованию танковой дивизии от 1 июня 1938 года. Если в первых полевых уставах, вышедших в 1933 – 1937 годах, использование танков не мыслилось без тактического взаимодействия с пехотой, то указанная директива исходила из необходимости широкого оперативного применения танковой дивизии в наступлении. Оборона рассматривалась как эпизодическое явление.

Танковая дивизия «образца 1939 года» состояла из танковой и моторизованной бригад, артиллерийского полка, мотоциклетно-стрелкового, разведывательного и сапёрного батальонов, истребительно-противотанкового дивизиона, батальона связи и тыловых служб. В ней по штату было 11 792 человека, 324 танка, 10 бронеавтомобилей, 130 орудий и миномётов. Таким образом, организационно танки не распылялись по пехотным соединениям, большая часть их была сосредоточена в танковых дивизиях, для руководства которыми имелся особый штаб, подчинённый командующему бронетанковыми войсками.

Моторизованная дивизия состояла из трёх моторизованных и одного артиллерийского полка, разведывательного и сапёрного батальонов, батальона связи и противотанкового дивизиона. В дивизии насчитывалось 16 400 человек, 282 орудия и миномёта, около 4000 автомашин, бронемашин и мотоциклов. В целях увеличения подвижности мотодивизии в 1940 году из её состава был исключён один моторизованный полк, что повлекло за собой уменьшение численности личного состава и техники.

На время войны предусматривалось создание моторизованных корпусов (обычно две танковые и одна мотодивизия) для наступления на главных направлениях. Будучи основными тактическими соединениями Вермахта, танковые и моторизованные части пользовались приоритетом в вооружении и комплектовании. Личный состав этих войск подбирался из технически подготовленных и «идеологически выдержанных» призывников. Это были прежде всего квалифицированные механики, шофёры, слесари. Главным резервом пополнения кадров механизированных и танковых соединений служили моторизованные организации «Гитлерюгенда» и национал-социалистический автомобильный корпус. На практическую подготовку механика-водителя танка отводилось 50 часов.

На манёврах особое внимание уделялось вопросам организации бесперебойного снабжения подвижных соединений, создания ремонтной базы, подготовки личного состава, взаимодействия с другими родами войск.

1 сентября 1939 года вопросы теории были переведены в практическую плоскость. Польская кампания показала, что перед лицом массированной атаки танковых и моторизованных сил линейная оборона устарела. Любая форма линейной обороны независимо от того, состояла ли она из долговременных сооружений или полевых укреплений, оказалась наихудшим видом обороны: когда немецкие танки прорывали оборонительную полосу, её защитники, растянутые по фронту, не могли сосредоточить свои силы для контратаки.

«Тактика германских бронетанковых войск основывалась в большей степени на быстроте действий, чем на огневой мощи. Основная задача заключалась в том, чтобы внести смятение. Поэтому немцы обычно заботились главным образом о глубине прорыва. Узлы сопротивления, укреплённые районы, противотанковые препятствия обычно обходились; германские командиры старались найти линии наименьшего сопротивления, ведущие в тыл противника. После прорыва успех развивался также в глубину, вместо того чтобы следовать более осмотрительному методу, разработанному французами: расширять прорыв по фронту… бомбардировщики, эскадрильи штурмовиков и танковые роты прекрасно взаимодействовали друг с другом», – анализировал ход событий английский военный теоретик Дж. Фуллер.

9 сентября танки генерала Рейхенау вышли к Варшаве, 15-го Гудериан захватил Брест.

17 сентября двинулась в Освободительный поход Красная Армия. В составе двух советских фронтов было около 600 тысяч человек, более 2000 самолётов и около 4000 танков. В акции по «защите жизни и имущества братских белорусского и украинского народов» приняли участие два танковых корпуса и 18 танковых бригад. Через две недели польское государство перестало существовать.

Выводы по итогам кампании «братья по оружию» сделали прямо противоположные.

Генерал Гудериан пришёл к убеждению, что танковые дивизии, пройдя боевое крещение, «полностью себя оправдали», как и усилия, затраченные на их создание. Поэтому вскоре лёгкие пехотные дивизии преобразовали в танковые.

Новая генерация сталинских выдвиженцев, наоборот, убедилась в том, что руководить действиями крупных танковых соединений, организовать их взаимодействие с пехотой и авиацией, наладить для них тыловое обеспечение не получается. Масса бронированных машин закупорила все дороги и прочно встала, предоставив пехоте честь самостоятельно освобождать украинцев и белорусов «от панского ига». Начальник автобронетанковых войск Киевского военного округа комбриг Федоренко сообщал: «Действия танкового корпуса показали трудность управления, громоздкость его; отдельные танковые бригады действовали лучше и мобильнее. Танковый корпус нужно расформировать и иметь отдельные танковые бригады». Был ещё один весомый аргумент, озвученный заместителем наркома обороны Г. И. Куликом: «Полную самостоятельность мехкорпусов проповедовали враги народа и этим самым пытались уничтожать танки. В нашем понятии танковые корпуса не нужны, а танковые бригады следует придавать стрелковым или кавалерийским корпусам».

Политическим руководством поход на Запад был воспринят как убедительное подтверждение боевой мощи Красной Армии – управились не хуже немцев. После блистательной победы над практически не оказавшим сопротивления противником (спасибо маршалу Рыдз-Смиглому, отдавшему своим войскам приказ «с Советами не воевать» и уходить в Румынию), никому не хотелось поднимать «провокационные вопросы» о слабой подготовке личного состава, безобразном состоянии связи и матчасти. Ежевечерним «тактическим приёмом» во всех танковых бригадах было переливание остатков горючего в машины передового отряда, чтобы на следующий день достигнуть указанного командованием рубежа. Согласно оперативному донесению начальника штаба 32-й танковой бригады майора Болотова, бригада, совершив 350-километровый марш-парад на запад (большей частью по главному шоссе Белоруссии) в боевых столкновениях потеряла безвозвратно один танк Т-26, а 69 машин бросила по дороге «из-за технических дефектов». Всего бронетанковые войска двух фронтов разбросали по дорогам почти полтысячи неисправных танков.

21 ноября 1939 года Главный Военный совет признал необходимым расформировать танковые корпуса и иметь в мирное время 28 отдельных бригад со штатной численностью 258 танков БТ или Т-26 и 2562 человека, три тяжёлые бригады – 117 машин Т-28, 39 «бэтушек», 2500 человек, одну бригаду РГК – с танками Т-35, Т-28, БТ и 10 танковых полков, развёртываемых в военное время в танковые бригады.

Также планировалось в течение года создать 15 моторизованных дивизий – по 257 танков и 73 бронемашины, – которые предполагалось использовать для развития успеха общевойсковых армий или в составе конно-механизированной группы.

По утверждению М. Ф. Захарова: «Принятию этого решения во многом содействовал Д. Г. Павлов, который на опыте марша 15-го танкового корпуса в западные районы Белоруссии доказывал неуправляемость корпуса на марше и необходимость иметь в составе бронетанковых войск только отдельные танковые бригады».

Всего в боевом составе танковых частей РККА в мирное время должно было быть 8200 линейных танков, из них 3295 типа БТ и 3808 типа Т-26. В военное время в танковых войсках предполагалось иметь 11 085 танков, а с боевыми машинами стрелковых и кавалерийских дивизий в армии должно было находиться 15 420 танков. И они там таки находились, даже без учёта танкеток и «плавунцов».

Общая штатная численность автобронетанковых войск по мирному времени определялась в 105 тысяч человек.


А может, оно так и надо? Ну, если не осталось никого в РККА, кто знал бы, для чего нужны эти самые танковые корпуса и как ими рулить.

Через девять дней Советский Союз, «укрепляя свои северо-западные границы», напал на Финляндию, «в связи с активными военными приготовлениями» последней и «преднамеренным обострением её правящими кругами обстановки». Напал, так сказать, превентивно. Вторжение поддерживали 10-й танковый корпус, 20-я тяжёлая, 34, 35, 39 и 40-я легкотанковые бригады, 20 отдельных танковых батальонов стрелковых дивизий – 1860 танков и 300 бронеавтомобилей. Позднее на фронт прибыли 29-я легкотанковая бригада и значительное количество отдельных танковых полков и батальонов. На разгром «белофиннов» отводилось 5 боекомплектов, 3 заправки горючего и 10 – 15 дней при среднем темпе продвижения войск Ленинградского военного округа 10 – 12 км в сутки.

На вооружении «армии-лилипута» состояло всего с полсотни танков, главным образом «Рено» FT-17, и 112 противотанковых орудий.

Однако целый ряд «уважительных причин», придуманных советскими летописцами с целью объяснить разгром Красной Армии летом 1941 года, на финнов никакого воздействия не возымел. Хотя напали на них вероломно, без объявления войны, делая вид, что никакой войны вовсе нет, а имеет место борьба трудящихся Финляндии за своё освобождение от гнёта капитала. Напали многократно превосходящими силами, имевшими «боевой опыт» Освободительного похода. История отпустила финнам времени на два года меньше, чем нам, и «оттянуть» советскую агрессию не получилось. Ни танков в стране Суоми не было, ни приличной авиации. Из средств моторизации – только лыжи. Ан, обломилось кремлёвским мечтателям. Не прошлись парадом по мостовым города Хельсинки танки под красными флагами мимо трибуны с портретом товарища Сталина, как это было в Гродно, Львове, Белостоке, не появилась на карте СССР ещё одна республика.

Едва советские войска вступили в серьёзное сражение с армией, которая не собиралась драпать куда-нибудь в Швецию, а оказала упорное и умелое сопротивление, как рухнула вся система управления и снабжения. Да и как их снабжать, если не знаешь, сколько в твоём распоряжении имеется войск, где они находятся и чем занимаются. Танки застыли без дела, не имея горючего. Радиостанции многие командиры просто оставили «дома», поскольку радиосвязь не изучали, пользоваться ею не умели, а потому «не любили». Телефонные провода куда-то завезли и долго не могли отыскать. Без связи только и оставалось – «знаком руки руководить операцией». Что говорить о взаимодействии, если даже штабы соседних армий не могли наладить общение. Быстро выяснилось, что «линия Маннергейма» – это не бутафория, и никто не знает, как её преодолевать, начертание её неизвестно. И даже так: «Наставление по прорыву укреплённых районов в штабе фронта не оказалось, так как в своё время оно было отнесено к вредительским документам и сожжено. Пришлось доставать его в Библиотеке имени В. И. Ленина». Вот так, сначала отправились на войну, потом – в библиотеку. По-другому никак не получалось.

Про подготовку непрерывно прибывающего пополнения даже нельзя сказать, что она была плохая, до 30% красноармейцев «не умели обращаться с винтовкой». Рядовые бойцы не понимали целей затеянной Москвой войны, были склонны к панике и нередко бежали с поля боя, бросая оружие, росло число дезертиров и «самострелов». Для многих офицеров тайной за семью печатями оставалось мудрёное понятие «азимут». Бездарно работали штабы, которые терялись в боевой обстановке, не умели организовать разведку, не знали, как правильно использовать технику. Командиры стрелковых дивизий и полков, не понимая природы современного боя, гробили приданные им танковые батальоны, заставляя их самостоятельно прорывать глубоко эшелонированную оборону противника, поскольку пехота, полагаясь на мощь советской техники, за танками в атаку не шла (без танков – тем более). Танкисты сами вели разведку, под прикрытием своего огня проделывали проходы в надолбах и эскарпах, отыскивали и уничтожали цели, возвращались за пехотой, чтобы вести её вперёд, и гибли от 37-мм снарядов «Бофорсов», прошивавших броню насквозь, от бутылок с бензином, которыми в достатке запаслись финские парни, на минах, фугасах и в ямах-ловушках. Действовавшая севернее Ладожского озера, загнанная в леса и болота, 34-я легкотанковая бригада под Новый год попала в окружение и в дальнейших боях потеряла 128 танков и почти 50% личного состава. Комбриг С. Кондратьев, военком бригады полковой комиссар Гапанюк, начальник политотдела полковой комисcap Теплухин, начальник особого отдела Доронкин, имея небогатый выбор между пленом и трибуналом, застрелились. Из кольца сумел вырваться 171 человек. Слабым местом танковых войск оказался острый недостаток эвакуационных и ремонтных средств, запчастей, грузовых автомобилей и автоцистерн.

Умывшись кровью, сообразили, что до тех пор, пока не будут подтянуты резервы, налажено снабжение, пока части не пополнятся и не научатся взаимодействию, успешный прорыв главной полосы обороны финнов вряд ли возможен. Опять же, нужно книжки почитать…

Финнов задавили через три месяца – огромным количеством техники и живой силы. В ходе кампании Красная Армия потеряла убитыми и пропавшими без вести 1936 танкистов, почти столько же ранеными и обмороженными – 1994 человека. Из строя выбыло 3312 танков – 2034 единицы подбил и сжёг противник, остальные вышли из строя по техническим причинам. Армия Финляндии свой танковый парк удвоила за счёт взятых трофеев: в 1940 году на вооружение были приняты 84 танка и 22 бронеавтомобиля, «поставленные» из СССР.


В общем, снова «опозорились на весь мир», окончательно убедив Гитлера в небоеспособности Красной Армии.

К маю 1940 года реорганизация танковых войск была завершена: в составе Красной Армии имелись четыре моторизованные дивизии и 39 отдельных танковых бригад. Они представляли собой полностью сформированные соединения, обеспеченные материальной частью и подготовленными кадрами. Кроме того, в состав кавалерийских дивизий входили 20 танковых полков, а в состав стрелковых дивизий – 98 отдельных танковых батальонов.

Однако в том же знаменательном месяце мае немецкие танковые клинья вспороли Францию и в конечном счёте своими действиями решили исход войны. Уже в июне наркомат обороны принял решение о восстановлении в Красной Армии мехкорпусов. На флоте в подобной ситуации говорят: «Дым – в трубу, дрова – в исходное». После сенсационных побед германских танковых групп в Советском Союзе решили исправить ошибку и приступили к созданию восьми механизированных монстров, предназначенных для «глубокого потрясения фронта противника». Каждый из них должен был состоять из двух танковых и одной механизированной дивизии, отдельного мотоциклетного полка, дорожного батальона и батальона связи. Полный штат мехкорпуса новой организации, утверждённый постановлением СНК СССР от 6 июля, насчитывал 36 080 человек, 1031 танк (в том числе 126 тяжёлых, 420 средних, 108 химических), 268 бронеавтомобилей, 100 полевых орудий и гаубиц, 36 противотанковых и 36 зенитных орудий, 186 миномётов, 4700 пулемётов, 5161 автомобиль, 1679 мотоциклов, 352 трактора и прочее, прочее, прочее. Огромное число бронетехники не сделало их более боеспособными, а, наоборот, ещё более затруднило снабжение и управление. Но если осенью 1939-го управлять корпусом в 560 танков наши командармы и комкоры не умели, то теперь мгновенно «научились».

А куда денешься, если товарищ Сталин вызвал в Кремль начальника Генерального штаба вкупе с первым его заместителем И. В. Смородиновым и спросил: «Почему в нашей армии нет механизированных и танковых корпусов? Опыт войны немецко-фашистской армии в Польше и на Западе показывает их ценность в бою. Нам надо немедленно этот вопрос рассмотреть и сформировать несколько корпусов, в которых бы имелось 1000 – 1200 танков. Рассмотрите этот вопрос и дайте в ближайшее время предложение». Естественно, предложения соответствовали пожеланиям Вождя.

«Такая постановка вопроса вызвала недоумение, – вспоминает маршал М. В. Захаров. – Видимо, целесообразно было доложить И. В. Сталину об имевшемся штатном построении механизированного корпуса и просить его разрешения, исходя из расчётов и плана поступления от промышленности танков, вновь сформировать механизированные корпуса применительно к ранее существовавшей штатно-организационной структуре, в которую, может быть, целесообразно внести лишь некоторые изменения.

И. В. Смородинов сказал, что он не может обсуждать этот вопрос, так как было получено указание Сталина – механизированный корпус иметь в составе двух танковых и одной мотострелковой дивизий по подобию немецкого корпуса, а в танковых полках иметь не менее двухсот танков.

Для разработки организационно-штатной структуры я предложил комкора Д. Г. Павлова. Пусть он теперь докажет, что командир танкового полка сумеет управлять частью, в составе которой будет двести танков».

На формирование новых корпусов были обращены 19 танковых бригад, два танковых полка Т-26 и танковые батальоны стрелковых дивизий.

В октябре на основе «Соображений об основах стратегического развёртывания Вооружённых сил Советского Союза» под руководством нового начальника Генерального штаба К. А. Мерецкова был разработан мобилизационный план 1941 года. Относительно бронетанковых войск в плане предусматривалось развёртывание на военное время 18 танковых и 8 механизированных дивизий. То есть предполагалось иметь 8 механизированных корпусов, плюс 6-я и 9-я отдельные танковые дивизии.

Дополнительно планировалось в течение первых трёх месяцев войны сформировать 2 управления механизированных корпусов, 4 танковые и 2 механизированные дивизии. Кроме того, по мобилизации намечалось развернуть 5 отдельных танковых бригад БТ, 20 бригад Т-26 и 3 отдельные бронебригады.

Шесть корпусов «мирного времени» должны были дислоцироваться в западных приграничных округах, один – на границе с Монголией и Маньчжурией, один – в Подмосковье; отдельные танковые дивизии – в Закавказье и Средней Азии.

В ноябре «сверх плана» в Киевском Особом военном округе был сформирован 9-й механизированный корпус.

И этот вариант полностью обеспечивался наличной матчастью, командным и рядовым составом. Однако нет предела совершенству.


С 23 по 30 декабря 1940 года в Москве проходило совещание Главного Военного совета, которым руководил нарком обороны С. К. Тимошенко. На совещание были приглашены командующие, члены военных советов и начальники штабов военных округов, командующие армиями, начальники главных и центральных управлений и командиры некоторых корпусов и дивизий – всего более 270 военачальников самых высоких рангов. С целью обобщить опыт последних конфликтов и, как выразился маршал С. М. Будённый, «ликвидировать разнобой в оперативной мысли и выработать единую школу оперативного мышления», был зачитан и обсуждён ряд докладов. Ибо совсем запудрили мозги нашим военачальникам «проходимцы», ныне, слава Великому Сталину, обезвреженные, «которые со злым умыслом путали наши хорошие дела», и оттого «вопросы блуждали без управления, и каждый человек мог говорить по-своему».

Одним из основных докладчиков был командующий войсками Киевского Особого военного округа генерал армии Г. К. Жуков. В своём выступлении он проанализировал характер «современной наступательной операции», привёл расчёт сил и сделал выводы:

«Современная наступательная операция может рассчитывать на успех лишь в том случае, если удар будет нанесён в нескольких решающих направлениях, на всю глубину оперативного построения, с выброской крупных подвижных сил на фланг и тыл основной группировки противника. Одновременно с действиями на решающих направлениях наступательным и вспомогательными ударами противник должен быть деморализован на возможно широком фронте. Только такая наступательная операция может в относительно короткие сроки привести к окружению и разгрому основной массы сил противника на всём фронте предпринимаемого наступления…

Мощность первого удара должна обеспечить разгром не менее одной трети – одной второй всех сил противника и вывести наши силы в такую оперативную глубину, откуда создавалась бы реальная угроза окружения остальных сил противника…

Следует вполне законно ожидать, что первоначальные исходные операции, скорее всего, начнутся с фронтальных ударов. Проблема наступления будет состоять в том, чтобы сначала прорвать фронт противника, образовать фланги и затем уже во второй фазе перейти к широким манёвренным действиям. Условия для оперативного обхода, охвата и ударов по флангам будут создаваться в ходе самой наступательной операции».

Для проведения крупной наступательной операции со стратегической целью на фронте 400 – 450 км потребуется 85 – 100 стрелковых дивизий, 4 – 5 механизированных, 2 – 3 кавалерийских корпуса и 30 – 35 авиационных дивизий. На решающем направлении должны действовать ударные армии в следующем составе: 4 – 5 стрелковых корпусов (12 – 15 дивизий), до 7 – 9 артполков РГК (750 орудий), 3 – 5 танковых бригад (700 – 1200 танков), 2 – 3 авиадивизии (600 – 700 самолётов), инженерные и химические части, механизированный либо кавалерийский корпус в качестве подвижной группы.

В теории процесс прорыва вражеской обороны выглядел неотвратимым, как гибель всего мирового капитала: «После мощного огневого налёта артиллерии и удара ВВС на передний край обороны противника, имея впереди разведку, должен ворваться первый эшелон тяжёлых танков и, не останавливаясь на переднем крае, безостановочно бросаться на резервы, артиллерию противника и компункты, порывая на своём пути все линии связи и уничтожая ПТО. Движение этого эшелона поддерживается огневым валом и действиями авиации. Под прикрытием эшелона тяжёлых танков через передний край проходит эшелон лёгких танков с задачей уничтожать систему пулемётного огня за обратными скатами. За этим эшелоном на передний край врывается эшелон огнемётных танков и своими действиями помогает пехоте производить уничтожающие штыковые удары».

Обязанность «больших начальников» состоит в том, чтобы всесторонне «подготовиться к сокрушительным, уничтожающим и организованным действиям нашей армии, несмотря на то, в какие условия (манёвренного, позиционного или иного характера) наша армия будет поставлена».

Доклад в целом собрание одобрило. Правда, командир 1-го механизированного корпуса генерал-лейтенант П. Л. Романенко счёл предложенные Жуковым ударные армии недостаточно «ударными» и предложил в составе каждого фронта (округа) иметь по паре механизированно-авиационных монстров в составе 4 – 5 механизированных, 3 – 4 авиационных корпусов, 1 – 2 авиадесантных дивизий и 9 – 12 артиллерийских полков. Начальник штаба Прибалтийского военного округа генерал-лейтенант П. С. Клёнов указал на то, что теоретические изыскания Жукова (точнее, оперативного отдела штаба КОВО) никак не привязаны к противнику и конкретной обстановке и что вопрос о проведении наступательных операций в начальном периоде войны требует особого рассмотрения:

«Я беру пример, когда эта наступательная операция начинается в начальный период войны, и невольно возникает вопрос о том, как противник будет воздействовать в этот период на мероприятия, связанные со стратегическим развёртыванием, т.е. на отмобилизование, подачу по железным дорогам мобресурсов, сосредоточение и развёртывание войск. Этот начальный период войны явится наиболее ответственным с точки зрения влияния противника на то, чтобы не дать возможность планомерно его провести… Каждое уважающее себя государство, конечно, постарается этот начальный период использовать в своих собственных интересах для того, чтобы разведать, что делает противник, как он группируется, каковы его намерения, и помешать ему в этом». Чтобы не дать противнику возможности помешать Красной Армии развернуться и выстроиться согласно задуманной диспозиции, необходимо «воздействовать» на противника первыми: «Это будут операции начального периода, когда армии противника не закончили ещё сосредоточение и не готовы для развёртывания. Это операции вторжения для решения целого ряда особых задач. Это воздействие крупными авиационными и, может быть, механизированными силами, пока противник не подготовился к решительным действиям, на его отмобилизование, сосредоточение и развёртывание для того, чтобы сорвать их, отнести сосредоточение в глубь территории, оттянуть время. Этот вид операций будет носить, конечно, особый характер…

Вполне естественно, что нужно предупредить противника в готовности таких средств для выполнения операций, как авиация и мотомеханизированные части с точки зрения развёртывания их и количества. Организация и проведение таких операций позволит обеспечить господство в воздухе, не даст возможность противнику отмобилизоваться, затруднит его развёртывание».

Суть дела состояла в том, что наши полководцы ещё толком не определились, как лучше и правильнее «нанести ответный удар агрессору»: отмобизоваться и перейти в решительное наступление или процесс мобилизации должен обеспечиваться наступательными операциями особых армий, само собой, по чужой территории. В конце концов решили, что собрать все силы незаметно для противника – дело нереальное, и остановились на втором варианте – Великий Освободительный поход в Европу начнётся атакой «армий прикрытия», усиленных механизированными корпусами.

28 декабря с докладом на тему «Использование механизированных соединений в современной наступательной операции» выступил главный танкист страны, командующий войсками Западного Особого округа генерал-полковник Д. Г. Павлов. Приводя в пример операции Первой мировой войны, он сообщил слушателям, что «танки не только усиливали пробивную способность, не только усиливали удар», но, кроме того, «резко сокращали работу артиллерии, резко сокращали расход снарядов». Успехи немцев на полях Польши и Франции генерал объяснял наличием моторизованных и танковых соединений, которые на 2 – 5 суток отрывались от пехоты и, не встречая особенно прочной обороны, прорывались в глубину, достигая оперативных целей. Следовательно, нам необходимо и дальше создавать у себя механизированные корпуса.

Если три месяца назад Дмитрий Григорьевич считал 500-танковые корпуса неуправляемыми, ненужными и даже вредными, то ныне заражал всех энтузиазмом. В управлении действиями мехкорпуса в 1300 боевых машин ничего сложного нет, уверял Павлов: «На самом деле операция по вводу мехкорпуса в прорыв не является сложной, она лишь требует от командования отличного знания вопросов взаимодействия всех родов войск и умения практически осуществлять это взаимодействие».

Вот именно! Знания и умения! Генерал Павлов, никогда на практике не осуществлявший это самое взаимодействие, незамысловато считал, что против такого лома «нет приёма», он уже готов «потрясать фронты»: сконцентрировать десять тысяч танков в «таранную массу» (в голове бронированной колонны желательно поставить что-нибудь абсолютно непробиваемое) и указать ей общее направление движения: «На Берлин!» Он уже прикинул, что даже один механизированный корпус, «разрушая всё на своём пути», сумеет самостоятельно взломать вражескую оборону на фронте 12 км и, нанося ряд ударов, последовательно разгромить 1 – 2 танковые или 4 – 5 пехотных дивизий противника. Ввод в прорыв конно-механизированной группы или танковой армии тоже дело нехитрое и мало чем отличается от ввода в прорыв одного танкового корпуса: «Разница будет в масштабах, ширине фронта прорыва, в глубине построения боевых порядков и в более крупных оперативных задачах». Главное, вводить надо с утра пораньше и в быстром темпе, чтобы успеть к вечеру выйти на оперативный простор, иначе неприятель может за ночь подтянуть резервы и «создать сильные минные поля».

Особое внимание Павлов уделил подготовительному этапу операции, на который отводилось 2 – 3 дня. Много правильных слов было им сказано о необходимости чёткой постановки задач, тщательной разведки с привлечением авиации и всех технических средств, изучения местности, организации взаимодействия и непрерывной связи, скрытности и маскировке: «Первый этап охватывает настолько большую сумму вопросов, требует настолько практического разрешения этих вопросов и настолько важен, что без него совершенно немыслимо проведение ответственного второго этапа, т.е. собственно ввода корпуса в прорыв». Жаль, что, когда дошло до настоящего дела, ничего у Дмитрия Григорьевича не получилось. Во-первых, мешал неприятель, во-вторых, доклад выветрился из памяти.

В прениях большинство ораторов на разные лады развивали мысль о том, что таких мощных корпусов надо иметь как можно больше.

Таким образом, по взглядам советского военного руководства, мехкорпуса представляли собой основное ударное средство сухопутных войск. Корпуса предусматривалось использовать в наступлении в качестве подвижных групп для развития наступления на большую глубину. Они должны были вводиться в прорыв, совершённый стрелковыми войсками, либо самостоятельно прорывать слабую оборону противника, а затем совместно с воздушно-десантными войсками при поддержке авиации развивать тактический прорыв в стратегический. Главными задачами мехкорпуса при действиях в оперативной глубине являлись разгром резервов противника, и в первую очередь его подвижных соединений, нарушение управления и деморализация всего тыла вражеских войск на данном направлении, захват важных рубежей и объектов, овладение которыми обеспечивает наиболее быстрое достижение цели операции.

При этом советские стратеги делали вид, что немцы ничем особенным их не удивили, а тактику применения мехсоединений у нас же и переняли: «Немцы ничего нового не придумали. Они взяли то, что у нас было, немножко улучшили и применили». Генерал Г. К. Жуков, после Халхин-Гола вышедший в большие военачальники, на донесении, обобщавшем опыт Французской кампании, недрогнувшей рукой начертал: «Мне это не нужно».

Доклад командующего войсками Московского военного округа генерала армии И. В. Тюленева был посвящён нюансам организации армейской оборонительной операции, возможность которой на отдельных второстепенных направлениях всё-таки допускалась, но даже в этом случае «характер действий сил обороны должен быть пропитан идеей наступления». В качестве самого яркого примера активной оборонительной операции генерал привёл оборону Царицына, «которой руководил великий Сталин». Впрочем, самое главное Тюленев сказал вначале: «…мы не имеем современной обоснованной теории обороны, которую могли бы противопоставить современной теории и практике глубокой армейской наступательной операции». Разве что поставить в оперативной глубине «свободный механизированный корпус», используя его для нанесения контрударов по прорвавшимся группировкам противника.

Вопрос о стратегической обороне или оборонительных действиях в масштабах фронта даже не ставился. Ведь товарищ Сталин сам планировал историю, и нападение Германии (других вероятных противников в Европе к этому времени не осталось) на СССР в этих планах не предусматривалось.

В последовавших после совещания оперативных играх на картах отрабатывались прорывы и охваты на землях Южной Польши и Восточной Пруссии.

Сталин, внимательно следивший за ходом «научных изысканий», подбирая себе «гинденбургов», чётко обозначил свои предпочтения: Павлов получил звание генерала армии, Жуков – крепкий командир дивизии с тремя классами церковно-приходской школы, органически ненавидевший штабную работу, топографическую карту считавший плоскостью, на которой удобно рисовать планы сокрушительных ударов, был назначен начальником Генерального штаба.

В первой половине февраля Георгий Константинович представил правительству новую схему мобилизационного развёртывания, получившую наименование «Мобплан № 23». Разработка его была связана с тем, что по существовавшему мобилизационному плану уже были развёрнуты войска как во время частичной мобилизации в семи военных округах в сентябре 1939 года, так и во время необъявленной войны с Финляндией. Значительное количество войск переместилось в Прибалтику, в западные районы Украины, Белоруссии и Молдавию, а это – новые границы, территории, ресурсы, призывные контингента. Среди всего прочего, «учитывая количество танков в германской армии»(?), план предусматривал развёртывание ещё 21 механизированного корпуса. Кроме того, кавалерийским дивизиям полагались танковые полки, а воздушно-десантным корпусам – отдельные танковые батальоны. Для обеспечения всех этих формирований Тимошенко и Жуков затребовали 36 879 танков, 10 679 бронеавтомобилей и миллион танкистов!

Так и появились на свет 16,6 тысячи танков «только новых типов», которых не хватило, чтобы разбить немца прямо на границе.

После войны, чтобы ещё больше заморочить обывателя, историки взялись показывать чудовищное, несравнимое ни с одной армией мира, количество советского вооружения в процентах от несбывшейся мечты: «Большинство мехкорпусов не имело необходимого количества вооружения и боевой техники. Укомплектованность корпусов приграничных военных округов к середине июня всеми типами боевых машин к началу войны составляла в среднем 153%, автомобилями – 39%, тракторами – 44%, ремонтными средствами – 29%, мотоциклами – 17%. Значительная часть техники нуждалась в среднем и капитальном ремонте». К примеру, если в одной немецкой дивизии имелось 150 танков, а в другой 200, то обе они – полностью укомплектованы, всё у «фрицев» исправно, самый распоследний Ганс пришил к мундиру последнюю пуговицу. В моторизованной дивизии – тем более, так как ей по штату ни танков, ни тягачей вообще не полагалось, что и давало ей 100-процентную укомплектованность. Про советскую танковую (и механизированную) дивизию, в которой, согласно вышеприведённой «средней температуре по больнице», на 22 июня 1941 года тоже было 200 «коробочек», можно сказать, что укомплектована она лишь наполовину, а вторая половина устарела и поломалась. Сочинили бы два Константиновича заявку на 100 тысяч танков, некомплект был бы ещё значительнее.

Маршал Захаров в мемуарах пеняет, мол, не надо было так много и сразу: «Было бы целесообразнее исходя из имеющихся танков и производственных возможностей промышленности не ставить задачу формирования 29 мехкорпусов (от одного решили отказаться. – Авт.) к 1 июня 1941 года, а составить реальный план последовательного формирования мехкорпусов на каждый год в зависимости от получения танков от промышленности. Это был крупный просчёт Генштаба в планировании формирования мехкорпусов». Да и сам Жуков признаёт личную неспособность увязать мобилизационные амбиции с экономическими возможностями страны, ну, докладывал что-то в Кремль от фонаря. Правда, о себе Георгий Константинович пишет шифруясь и в третьем лице: «Генштаб разработал… военные требовали и не учитывали… мы не рассчитали…»

Товарищ Сталин, знавший каждое предприятие и каждого директора, лично доводивший им плановые и сверхплановые здания, в возможности советской промышленности верил безоговорочно и «Мобплан № 23» утвердил. В 1941 году предусматривался выпуск 5,5 тысячи танков в дополнение к 22 тысячам уже имевшихся. И это «в условиях мирного времени, в рамках миролюбивого, а не военизированного государства». А уж «если враг навяжет нам войну, если тёмная сила нагрянет», созданная промышленная база позволяла полностью довооружить 29 механизированных корпусов в течение одного года.

Впрочем, никто и не думал укомплектовывать их одновременно. Сначала были созданы организационные структуры, назначены командиры, затем происходило последовательное плановое наполнение людьми и техникой. В первую очередь – соединений «первой девятки» и возникшего после «народно-демократических революций» Прибалтийского военного округа (в них успели собрать 8322 танка), затем – корпуса второго эшелона и корпуса сокращённого состава. Последние вместо танков временно получали дополнительно до 200 орудий ПТО и могли использоваться «для обороны в качестве противотанковых частей». Такими «противотанковыми корпусами» были, к примеру, 17-й и 20-й Западного ОВО.

Гитлеру, запускавшему проект «Барбаросса», для пущей уверенности тоже хотелось иметь больше подвижных соединений, но техники не хватало даже с учётом трофейной материальной части. Затребованное фюрером удвоение числа танковых дивизий с 10 до 20 было достигнуто путём «деления» – изъятия одного танкового полка и передачи его во вновь формируемые дивизии; взамен давался второй моторизованный полк. Штатная численность танков в дивизиях снизилась до 147 – 209 единиц. Кроме того, в ней насчитывалось 24 лёгких гаубицы калибра 105 мм, 16 артсистем калибра 150 мм, 20 75-мм орудий, 30 81-мм миномётов, 200 тягачей, 1275 автомобилей, 13 700 человек. В «вероломном нападении» приняли участие 17 таких дивизий.

К началу войны ни один из советских механизированных корпусов не вырос до полного штата, не был полностью обеспечен боевыми машинами, особенно новых типов, а часть тракторов и автомобилей должна была поступить из народного хозяйства с началом мобилизации. Но всё-таки в 1-м мехкорпусе состояло на вооружении 1039 танков, в 3-м – 672, в 4-м – 979, в 5-м – 1070, в 6-м – 1131, в 7-м – 959, в 8-м – 899…

Среднестатистический из 20 «неукомплектованных корпусов», принявших участие в боевых действиях первых недель войны, имел около 600 танков, 142 бронеавтомобиля, 20 гаубиц калибра 122 мм, 18 гаубиц калибра 152 мм, 12 «трёхдюймовок», 24 миномёта калибра 82 мм и 22 500 человек личного состава.

Аналогичной была ситуация и с автомобильным транспортом: хотелось бы иметь к дню «М» 595 тысяч автомобилей, а получили всего 507 тысяч – 1673 машины на каждую дивизию при штате 1360 в танковой и 1587 в механизированной (кстати, когда сам Тимошенко принимал дела у Ворошилова, то в качестве причины некомплекта автотранспорта он назвал «завышенные нормы обеспечения войск»). Конечно, запас карман не тянет. Но у немцев дела с этой техникой обстояли немногим лучше, там тоже основную массу автотранспорта составляли машины, изъятые из национал-социалистического хозяйства, и собранные по Европе разномастные трофеи:

«Вызывало тревогу положение с оснащением войск автотранспортом. Сколько-нибудь удовлетворительное решение этого вопроса оказалось невозможным. Трудности предопределялись не только количественной нехваткой автомашин, но также малой степенью пригодности их к использованию в войсках и значительной разнотипностью, чрезвычайно затруднявшей производство запасных частей и снабжение ими войск. В силу этого всё ещё очень часто приходилось прибегать к конной тяге. В качестве временного выхода из положения стали в большом количестве использоваться трофейные автомашины, что, однако, ещё больше затрудняло ремонт автотранспорта. Кроме того, в значительных количествах использовались автомашины, поступавшие с французских автомобильных заводов. Но это также не могло решить проблемы, поскольку французские автомашины, как правило, не отвечали требованиям, которые предъявлялись к автотранспорту дорогами на Востоке». Трофейными и французскими автомобилями были оснащены 20-я танковая, 3, 14, 18-я моторизованные дивизии. Притом Мюллер-Гиллебранд описывает ситуацию до того момента, когда Вермахт пересёк советскую границу и на практике выяснил, чем отличаются «дороги на Востоке» от дорог в Бельгии.

(Впрочем, немецкие солдаты не унывали, а на полный максимум использовали то, что им дали фюрер и германский народ: «Характерной особенностью действия немецких танков является перевозка на прицепе у многих машин противотанковых орудий. На удобном рубеже эти пушки отцепляются, занимают огневые позиции и поддерживают атаку танков, играя роль орудий танковой поддержки».)

Мотоциклов действительно не было, мотоциклетный полк вбили в советский штат, чтобы было не хуже, чем у немцев, не понимая даже, на что его можно употребить. Так, генерал-майор В. М. Потапов, командовавший 4-м мехкорпусом, высказался примерно в таком ключе: «Я долго думал над этим вопросом, не знаю… мне кажется, что вообще найти правильное применение мотоциклетному полку нигде невозможно». Ведению разведки наши генералы совершенно не придавали значения, поэтому требовали, чтобы любая техника несла на себе что-нибудь бронированное и крупнокалиберно стреляющее, поэтому Потапов и недоумевал, зачем ему нужен мотоциклетный полк, который не имеет артиллерии, «имеет только мотоциклы с пулемётом».

Даже в «нештатном состоянии» советские автобронетанковые войска превосходили Панцерваффе оптом и в розницу. Самые мощные механизированные корпуса, входившие в состав армий прикрытия, сгрудились в львовском и белостокском «балконах» – удобных плацдармах для броска на Краков, Варшаву, Алленштейн. Особенно разительный контраст сложился на Украине, где пяти немецким танковым дивизиям (728 танков) предстояло столкнуться с десятью механизированными корпусами (5826 танков).

В первой половине мая 1941 года, когда в глубочайшей тайне началась крупномасштабная переброска советских войск из внутренних районов страны на Запад, маршал С. К. Тимошенко приказал командующим приграничных округов разработать «детальный план обороны государственной границы» на случай, если противник попытается помешать отмобилизованию, сосредоточению и развёртыванию Красной Армии. Мехкорпуса, согласно руководящим указаниям, надлежало использовать для ликвидации прорывов крупных мотомехчастей противника: «Задача мехкорпусов – развёртываясь под прикрытием противотанковых бригад, мощными фланговыми и концентрическими ударами совместно с авиацией нанести окончательное поражение мехчастям противника и ликвидировать прорыв». Ну а при благоприятных условиях «быть готовыми по указанию Главного Командования к нанесению стремительных ударов». В течение месяца работа была выполнена: разработаны планы, выполнены расчёты, проведены рекогносцировки, определены наиболее танкоопасные направления, выбраны отсечные и тыловые позиции, оговорена система оповещения, в сейфы заложены «красные пакеты», которые разрешалось открыть только по команде из Москвы. Учитывая тот факт, что Абвер ничего не слышал о советских мехкорпусах (или слышал, но не докладывал, или докладывал, а его не слушали), не заметил KB и Т-34, дефилировавших по Красной площади на первомайском параде, и вообще полагал, что на вооружении Красной Армии имеется всего 6000 танков, распределённых поротно по стрелковым дивизиям, супостата ожидал большой сюрприз.

Однако штабы фронтов так и не получили телеграммы: «Приступить к выполнению плана прикрытия 1941 года». Вместо неё последовала невразумительная Директива № 1, а затем начались сюрпризы…

Как там было в докладе Г. К. Жукова?

«Польша не была готова к войне не только с точки зрения прикрытия своих государственных границ, опоясывания их соответствующими укреплениями, но она не была готова даже к управлению, организации и проведению современной операции. В первый же удар главное командование, командование всех высших звеньев растерялось и в итоге получился конфуз». Очень точное определение!

На Украине всего за 15 дней пять танковых дивизий, «нанося ряд ударов» – прямо по Павлову, – последовательно разгромили десять механизированных корпусов. При этом советские потери составили 4381 танк – по 292 машины ежедневно! В Белоруссии за 18 суток превратились в металлолом 4799 танков, в Прибалтике – 2523.

До конца 1941 года Красная Армия потеряла 20 500 танков. У немцев за этот же период безвозвратно выбыли из строя 2785 танков и 144 штурмовых орудия.

Граждане! Да как же такое возможно?

Невольно хочется повторить вслед за Ю. П. Костенко: «Как же бездарно надо было применять это грозное оружие, чтобы терять его в таких количествах?»









Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх