Попытки Наполеона вступить в мирные переговоры


114

1812 г. ноября … — Из письма И. В. Тутолмина Н. И. Баранову из Москвы о свидании с Наполеоном.

Милостивый государь Николай Иванович!

…5-го числа в 2 часа Наполеон поехал по городу смотреть «свои злодеяния, по набережной доехал до Воспитательного дома, спросил: «Что это за здание?» — Ему сказали: «Воспитательный дом». — «Почему он не горел?» — «Его избавил оного начальник своими подчиненными». Тут же на месте послал ко мне ген. — интенданта всей армии гр. Дюмаса (я прежде с ним виделся); прискакал в дом, спросил: «Где ваш генерал?» Я был в бессменной страже. Подошел к нему: «Что вам угодно?» — «Я прислан к вам от императора и короля, который вашего превосходительства приказал благодарить за труд и за спасение вашего Дома, притом е. и. величеству угодно с вами лично познакомиться». Я, поблагодаря, принял равнодушно, но тем очень был обрадован, что весь Дом оным окуражился.

6-го числа в 12 часов приехал ко мне от императора статс-секретарь Делорн; я встречаю его; он мне говорит, что прислан от государя просить, чтоб я был к нему. Присланного я знал в Москве назад 5 лет, который у Александра Дмитриевича Хрущова ежедневно бывал; поцеловались, посадя его, стали говорить, как знакомые. Я обрадовался, что он по-русски говорит как русский, расспрашивал про все семейство Хрущова, наконец, взял меня за руку, сказал тихо: «Поедем, чем скорее, тем ему приятнее». Сели на дрожки, а его верховую — за нами. Приехали в Кремль; он, введя меня в гостиную, подле большой тронной. Тут много армейских и штатских, все заняты. Не более десяти минут отворил Делорн двери. «Пожалуйте к императору». Я, войдя, Делорн показал (sic!): «Вот государь». Он стоит промеж колонн у камина. Я большими шагами, не доходя, в десяти шагах сделал ему низкий поклон; он с места подошел ко мне и стал от меня в одном шагу. Я зачал его благодарить за милость караула и за спасение Дома. Он мне отвечал: «Намерение мое было сделать для всего, города то, что я теперь только могу сделать для одного вашего заведения. Скажите мне, кто причиною зажигательства Москвы?» На сие я сказал: «Государь, может быть, начально зажигали русские, а впоследствии французские войска». На то сердито отозвался: «Неправда, я ежечасно получаю рапорты — зажигатели русские, но и пойманы, на самом деле доказывают достаточно, откуда происходят варварские повеления чинить таковые ужасы; я бы желал поступить с вашим городом так, как поступал с Веною и Берлином, которые и поныне не разрушены; но россияне, оставивши сей город почти пустым, сделали беспримерное дело: они сами хотели предать пламени свою столицу и, чтоб причинить мне временное зло, разрушили созидание многих веков; я могу оставить сей город, и весь вред, самим себе причиненный, останется невозвратным; внушите о том императору Александру, которому, без сомнения, неизвестны таковые злодеяния; я никогда подобным образом не воевал; воины мои умеют сражаться, но не жгут. От самого Смоленска до Москвы я более ничего не находил, как один пепел». Потом спросил меня, известно ли мне, что в день вшествия французского войска в столицу выпущены были из темниц колодники, и правда ли, что полиция с собою увезла пожарные трубы. На сие я сказал, что я слышал. Отвечал мне на сие, что дело сие не подлежит никакому сомнению.

Я с ним обо всем полчаса говорил. Он стоял на одном месте, как вкопанный. Фигура его пряма, невелик, бел, полон, нос с маленьким горбом, глаза сверкают, похож больше на немецкое лицо, широко плечист, бедры и икры полные. Отпустя меня, подтвердил еще, чтоб я о сем писал к своему императору Александру и послал бы рапорт чрез одного из своих чиновников, которого он велит препроводить до своих форпостов, что я и исполнил — отправил 7 сентября, но ответа не имел; а как неприятель оставил Москву, то от государыни и Рухин мой возвратился ко мне…

Бумаги Щукина, ч. V, стр. 148–150.


115

Рассказ И. А. Яковлева о беседе с ним Наполеона в Москве по поводу предложения мира Александру I.

2 сентября 1812 г., садясь в карету, чтобы ехать из Москвы, я был настигнут французским отрядом, который отнял у меня моих лошадей и мои экипажи, со всем тем, что в оных находилось. По этой причине я остался в Москве с моим семейством, моею прислугою, с прислугою моих родственников и с сотнею крестьян, их женами, детьми, скотом и со всем их имуществом. Все эти люди, в том числе и я, лишились даже обуви и не знали, чем питаться, ж так как дома наши один за другим погорели, то мы должны были день и ночь скитаться по улицам, не находя убежища. Случайно я встретился с полковником Мейнадье, начальником главного штаба, и спросил его, каким образом выбраться мне со всеми моими за французские аванпосты. Он сказал мне, чтобы я обратился к маршалу Мортье, который был тогда губернатором Москвы и к которому Мейнадье немедленно провел меня. Маршал сказал, что он никак не может дать мне отпуск без соизволения Наполеона, которому он действительно и говорил о том, вследствие чего Наполеон приказал провести меня к себе (это было 9 сентября).

За мною пришел тогдашний секретарь его Делорнь-Дидвиль и провел меня в Кремлевский дворец, в тронную залу. Наполеон, повидимому, ожидал меня. Он дал знак Делорню, чтобы тот не уходил, а сам немедленно обратился ко мне. После обыкновенного приступа к разговору, он начал жаловаться на московские пожары, говоря: «Конечно, не от нас горит город, ибо я занимал почти все европейские столицы и не сжег ни одной. В жизнь мою я сжег только город в Италии и то потому, что жители защищались в улицах. Как? И вы сами хотите уничтожить Москву, Москву святую, в которой покоятся все предки ваших государей!» Я отвечал ему по правде, что мне не известны виновники этого бедствия, но что мне довелось испытать его в значительной степени, так как все мое состояние заключается лишь в том, в чем он меня видит (действительно, в это время я всего лишился, и одежда моя была в лохмотьях). Он продолжал: «А кто у вас в Москве губернатором?» Делорнь назвал ему гр. Ростопчина. «Что Это за человек?» Я отвечал, что это человек очень известный по уму своему. «По уму, может быть (возразил он), но он сумасшедший», и затем продолжал: «Я имел, понятие об этой стране; но, судя по тому, что я видел от границы до Москвы, это страна великолепная: всюду возделанные поля, всюду поселения, но из них одни опустели, другие обращены в пепел. И однако вы сами губите эту прекрасную страну. И зачем вы так поступили? Это не мешало мне итти вперед. Мне понятно, что вы то же самое делали в Польше. О! Поляки вполне это заслужили, потому что они являлись к нам навстречу и кинулись в наши объятия. Наконец, надо же положить конец кровопролитию, надо нам итти к соглашению. Война эта вполне не политическая. Мне нечего делать в России. Я ничего от нее не требую, лишь бы соблюдался Тильэитский трактат. Я хочу уйти из нее, потому что все мой дела с Англиею. Ах! Если бы мне взять Лондон! Оттуда бы я не вышел. Да, я хочу возвратиться. Коль скоро император Александр желает мира, ему стоит лишь дать мне знать о том. Я пошлю к нему кого-нибудь из моих адъютантов — или Нарбона, или Лористона, и мир будет скоро заключен. Но если он хочет продолжать войну, так хорошо, мы будем ее продолжать. Мои солдаты настоятельно просят меня, чтобы я шел в Петербург. Ну хорошо, мы и туда пойдем, и Петербургу достанется участь Москвы.»

В заключение он мне сказал, что так как я просился вытти за французские аванпосты, то он ничего против этого не имеет, но ставит условием, чтобы, проводив всех моих людей в то место, которое я им назначил, сам я отправился в Петербург, где император будет рад увидеть очевидца-свидетеля всему, происходящему в Москве, и чтоб я рассказал обо всем государю. Я отвечал ему, что у меня нет никакого права, ни положения для того, чтобы иметь смелость представиться к императору. Он мне сказал на это, что я могу обратиться к посредству гофмаршала Толстого, которого он знает за хорошего человека; что я могу приказать доложить о себе через государева камер-лакея, что, впрочем, император ежедневно прогуливается, и я могу встретиться ему. Несмотря на мои постоянно отрицательные отзывы, он продолжал излагать мне множество способов представиться моему государю, и я нашелся вынужденным сказать ему: «Государь! Теперь я в вашей власти; но я не переставал быть подданным императора Александра я не перестану им быть, пока в жилах моих будет хоть капля крови. Не требуйте, чтобы я сделал то, чего я не должен сметь делать и чего поэтому я не могу вам обещать». На это он мне сказал: «Хорошо, я напишу письмо к императору; я ему скажу, что призывал вас, что говорил с вами.» Он передал мне содержание письма, которое предполагал он написать и сущность которого состояла в том, что он желает мира. Наконец, он мне сказал, что я должен отвезти письмо это в Петербург, на что я не отвечал ничего, потому, что сказать правду, я не знал тогда, да и: теперь не знаю, в праве ли я был отказаться от такого поручения. Он пожелал мне доброго пути, и я вышел..

На другой день он мне прислал письмо через Делорня и приказал проводить меня до французских аванпостов. Итак, на следующий день я в полдень вышел из Москвы пешком, в сопровождении человек до 500. Вечером я достиг Черной Грязи, где застал полковника (ныне генерала) Иловайского. Я провел там ночь, а на другой день он приказал казакам проводить меня до д. Давыдкова, где находился ген. Винценгероде, который тотчас отправил меня в Петербург в сопровождении офицера. По прибытии к Петербургской заставе, предъявлено было приказание везти меня прямо к гр. Аракчееву, который встретил меня отменно ласково и сказал мне, что император приказал ему взять привезенное мною письмо. В приеме письма я получил от графа росписку, которая у меня цела.

Р. А., 1874, № 1, стр. 1066–1069.


116

1812 г. сентября 8. — Письмо Наполеона Александру I из Москвы с уверением его в дружеских чувствах.

Москва, 8 сентября 1812 г.

Государь, мой брат! Будучи уведомлен, что брат министра вашего и. в. в Касселе находится в Москве, я позвал его к себе и имел с ним беседу. Я предложил ему отправиться it вашему величеству и сообщить о моих чувствах. Прекрасный и великолепный город Москва больше не существует: Ростопчин приказал его сжечь. 400 поджигателей были арестованы на месте преступления. Все они заявили, что поджигали по приказаниям губернатора и полицеймейстера. Они расстреляны. Пожар, повидимому, прекращен. Сожжены три четверти домов— уцелела четвертая часть. Такое поведение ужасно и бессмысленно. Имело ли оно целью лишить меня некоторых ресурсов? Но эти ресурсы находились в погребах, куда не проник огонь. К тому же, как можно было разрушить один из прекраснейших городов мира, создание веков, ради того, чтобы достичь столь малой цели? Это тот образ действий, которого придерживаются со времени Смоленска и который привел к нищете 600 тыс. семейств. Пожарные насосы города Москвы были разбиты или увезены. Часть арсенального оружия попала в руки злоумышленников, и пришлось дать несколько пушечных выстрелов по Кремлю, чтобы выгнать их оттуда. Гуманность, интересы вашего величества и этого великого города требовали, чтобы он был вверен моей охране, если русская армия оставила его незащищенным. Следовало бы оставить в нем администрацию, учреждения и стражу. Так именно поступали * дважды в Вене и в Берлине и в Мадриде. Именно так мы сами поступили в Милане перед занятием его Суворовым. Пожары способствуют грабежу, которому предается солдат, вырывая остатки имущества у пламени.

Если бы я предполагал, что подобные вещи творились в соответствии с приказаниями вашего величества, то я не написал бы этого письма. Но я считаю невозможным, чтобы с вашими принципами, вашим сердцем и правильностью ваших идей вы могли позволить подобные эксцессы, недостойные великого государя и великой нации. В то время, как увезли городские насосы, оставили 150 полевых пушек, 60 тыс. новых ружей, 1600 тыс. патронов, более 400 тыс. килограмм пороха, 300 тыс. мер селитры, столько же серы и т. д.

Я веду войну против вашего величества без всякого враждебного чувства. Одна записка от вашего величества, полученная до или после последнего сражения, остановила бы мое движение, и я даже хотел бы иметь возможность пожертвовать выгодой занятия Москвы. Если ваше величество сохраняете еще некоторый остаток своих прежних чувств по отношению ко мне, то вы истолкуете это письмо в хорошую сторону. Во всяком случае вы только можете быть мне благодарным за отчет о происходящем в Москве. Я молю бога, государь, мой брат, сохранить вас в добром здоровье и благополучии.

Вашего и. в. верный брат Наполеон.

Горяинов, ч. II стр. 92–93.


117

1812 г. сентября 23. — Донесение М. И. Кутузова Александру I из Тарутина о посещении его Лористоном.

Всемилостивейший государь! Я еще сутки должен был задержать ген. — адъютанта Волконского. Сегодняшнего утра, получив чрез парламентера письмо, которым означено, что император Наполеон желает с важными препоручениями отправить ко мне своего ген. — адъютанта, кн. Волконский донесет вашему и. в. обо всех пересылках, которые по сему случаю были. И, наконец, ввечеру прибыл ко мне Лористон, бывший в С.-Петербурге посол, который, распространяясь о пожарах, бывших в Москве, не виня французов, но малое число русских, остававшихся в Москве, предлагал размену пленных, в которой ему от меня отказано, и более всего распространялся об образе варварской войны, которую мы с ними ведем; сие относительно не к армии, а к жителям нашим, которые нападают на французов поодиночке или в малом числе ходящих, пожигают сами дома свои и хлеб, с полей собранный, с предложением неслыханные такие поступки унять. Я уверял его, что ежели бы и желал переменять образ мыслей сей в народе, то не мог бы успеть для того, что они войну сию почитают равно как бы нашествие татар, и я не в состоянии переменить их воспитания. Наконец, дошел до истинного предмета его послания, т. е. говорить стал о мире: что дружба, существовавшая между вашим и. в. и императором Наполеоном, разорвалась несчастливым образом по обстоятельствам совсем посторонним, и что теперь мог бы еще быть удобный случай оную восстановить. «Cette guerre singuliere, cette guerre inouie»









Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх