ГЛАВА 3 Изменения в организационной структуре коммерческих и промышленных сословий. - Городские революции и прогресс городов в конце Средних веков

В те дни, когда коммерция и промышленность совершали этот поворот на новый курс, первоначальное единство коммерческих и промышленных сословий, уже сильно подорванное в предшествующий период, было окончательно разрушено. Наверху образовалось растущее меньшинство буржуа-капиталистов; в середине возникла мелкая и средняя буржуазия, состоявшая из мастеров, объединенных в свободные ремесленные союзы и корпорации, ниже находились рабочие, которые медленно обособлялись от сословия мелких мастеров, а в самом низу наемные рабочие крупной промышленности и присоединившееся к ним подкрепление в виде различных случайных элементов, то есть новый городской пролетариат.

Теперь капиталистическая буржуазия, малочисленная, но всемогущая в силу своего богатства, была организованной и росла. В Базеле из 30 тысяч жителей эти капиталисты составляли всего 4 процента. В Венеции, богатейшем городе Запада, такими капиталистами были всего 2 тысячи патрициев, каждый из которых обладал доходом от 200 до 500 тысяч франков. Но они держали в своих руках основную часть богатства своих городов. Например, во Фрайбурге 37 горожан владели 50 процентами всего движимого и недвижимого имущества, и потому больше трети его жителей не имели никакого имущества. Буржуа-капиталисты были в состоянии стать наравне с земельной аристократией и даже превзойти ее. Флорентийский банкир купеческого происхождения Козимо де Медичи в 1440 г. оставил после себя состояние размером в 225 тысяч золотых флоринов - больше, чем имели французские удельные князья. Банкир из Лукки Дино Рапонди однажды ссудил герцогу Бургундскому 2 миллиона франков, а знаменитый торговец дорогими тканями Жак Кер, казначей короля Франции Карла VII, скопил капитал размером в 27 миллионов франков - правда, его богатство все же было меньше, чем у суперинтенданта Пьера Реми, который во времена Филиппа VI (р. 1293, король в 1328-1350 гг., первый из династии Валуа) имел, как полагают, состояние в 57 миллионов. Во второй половине XV в. купцы-капиталисты из Нюрнберга и Аугсбурга «стоили» каждый от 3,5 до 5 миллионов франков; часть этих денег была накоплена в первой половине того же века, когда некоторые из них имели доходы от 10 до 15 тысяч флоринов; именно тогда возникла власть буржуазных династий - Фуггеров, Баумгартнеров, Хохштеттеров и Херватов.

Своего успеха они добились благодаря деловым способностям, активности или дерзости, а также предприимчивости, которая побуждала их старательно выискивать любые возможные источники прибыли. Они накапливали деньги, сдавая в аренду свою землю, завладели большинством городских домов, а в Венеции в 1420 г. суммарная стоимость всех жилых зданий составляла капитал примерно в 100 миллионов франков; они покупали земли и феодальные поместья в сельской местности. Но в первую очередь их обогащали банковские, коммерческие и промышленные предприятия. Через посредство своих союзов эти капиталисты были хозяевами кредита и денег и даже начали выманивать сбережения у частных лиц, обещая увеличить полученную сумму. Они монополизировали крупную международную коммерцию, торговлю продовольственными продуктами и предметами роскоши, а также зерном, вином, скотом и пряностями. Они спекулировали необходимым для промышленности сырьем и промышленными товарами, а также салом, поташом, дегтем, деревом, шкурами, мехами, хлопком, шелком, шерстью и, кроме всего этого, шерстяными, шелковыми и бумазейными тканями, покрывалами, дорогими видами тканей и мылом. Они занимались разработкой рудников, создавали металлургические и текстильные мануфактуры, и повсюду вложенный ими в дело капитал приносил плоды.

Эти великие дельцы, мастера управления деньгами чувствовали себя «гражданами мира» и не были привязаны к узким интересам какого-либо одного города. Наоборот, они с радостью становились доверенными лицами королей и иных правителей стран и были самыми лучшими помощниками абсолютной монархии, служа которой они служили собственным интересам. Часто они окружали себя великолепием и роскошью, перенимая образ жизни высшей аристократии. Венецианские патриции, Жак Кер и семейство Портинари в Брюгге жили во дворцах или усадьбах, которые были достойны князей и даже монархов. Они с гордостью выступали в качестве меценатов и были в числе умных пропагандистов Возрождения. Но они нарушили покой средневековой экономики и внесли в нее пагубные методы: безжалостную спекуляцию, сговоры и монополии, даже картели, полнейшую неразборчивость в средствах и презрение ко всем нравственным нормам. Их упрекали в том, что они (как было сказано на заседании одного из немецких законодательных собраний) «лишают мелкую торговлю и торговлю среднего размера всякой возможности заработать», или в том, что они, как написал о Жаке Кере один его современник, «делают бедными тысячу достойных купцов, чтобы обогатить одного человека». Своими уловками и неудачами, которые не причиняли никакого ущерба «их богатству», они, как жаловался автор одного тогдашнего памфлета, разрушили весь честный труд и всю честную торговлю. Они разрушили прежний гармоничный общественный уклад городов, поколебав или уничтожив его тем, что сделали одной видимостью защитные меры, выполнения которых он требовал. Они принудили значительную часть населения, занятого в промышленности и торговле, подчиниться их власти. В некоторых видах работ они стали настоящими диктаторами, и они участвовали в создании и развитии тех грозных бедствий, которые неразрывно связаны с наемным трудом и существованием того городского пролетариата, который они оставили в наследство современному миру.

Борьба, сопровождавшая тогда рождение капиталистической буржуазии с ее духом приобретательства, не была такой сильной, какой стала в последующие века; но так было лишь благодаря той силе, которую многочисленность и объединение в союзы давали мелкой и средней буржуазии. Это сословие, куда входили мелкие городские собственники, основная масса чиновников и, в первую очередь, торговцы и мастера-ремесленники, составляла наибольшую часть населения в большинстве городов; например, в Базеле - 95 процентов жителей. Они довольствовались скромным состоянием: в Германии XV в. буржуа из среднего класса часто имели от 2 до 10 тысяч флоринов. В Базеле пятая часть населявших его буржуа имела в среднем от 200 до 2 тысяч флоринов, а треть этих буржуа, в том числе многие ремесленники, - от 30 до 200 флоринов. Во Франции буржуа этой категории обычно давали дочерям приданое, стоившее от 500 до 2 тысяч франков. Этот многочисленный слой общества состоял из людей не очень склонных к риску, но часто имевших достаточно независимый характер. О нем очень заботилось государство, которое часто делало его союзником в делах правления и поручало его представителям значительную часть обязанностей по управлению городами, когда допускало к участию в нем людей из народа.

По сути дела, именно этот слой населения вносил в общество драгоценные свойства - жизнестойкость и стабильность. Его представители никогда даже на мгновение не замедляли свой труд, и в мелкой коммерции и мелкой промышленности каждую минуту возникали новые профессии. Во Франкфурте-на-Майне, например, в XV в. было 191 ремесленный союз, и только в металлургии таких союзов было 18; в Ростоке подобных союзов было 180, в Вене и Базеле по 100. Даже в тех городах, где, как казалось, полностью господствовала крупная промышленность, например в Ипре, ей бросала вызов мелкая промышленность, в которой было занято 48,4 процента рабочих, а на суконных мануфактурах 51,6 процента. В подавляющем большинстве городов большинство жителей входили в объединения рабочих мелкой промышленности; во Франкфурте, который может служить типичным примером, эти союзы охватывали 84 процента работающего населения, а в крупной промышленности работало только 14 процентов горожан.

Эта организация труда, которая обеспечивала трудовым слоям населения независимость, достоинство и справедливые условия труда, оставалась преобладающей и сохранила свои отличительные особенности. Мелкие ремесла господствовали потому, что для них не были нужны ни большой капитал, ни дорогостоящие инструменты, они давали производителю возможность самому пользоваться всеми плодами собственного труда и до некоторой степени обеспечивали равенство в распределении коллективной деятельности между ремесленниками. Большинство городского трудящегося населения было объединено в свободные ремесленные союзы, которые не требовали от вступающего ни создать шедевр, ни долгое время пробыть учеником и управлялись только с помощью простых правил, которые не мешали, а, напротив, способствовали тому, чтобы продукция ремесленников была дешевой, а их репутация хорошей. До середины XV в. крупные города, например Бордо, Лион и Нарбон, жили именно при таких порядках, и даже в городах, где существовали клятвенные корпорации, свободные союзы могли объединять тружеников половины всех профессий (как в Пуатье) или двух третей (как в Париже и Рене).

Тем не менее в этот период все быстрее росло количество клятвенных, то есть привилегированных корпораций. В одних случаях это считалось нужным, чтобы стимулировать недостаточно активных тружеников, в других это был подходящий способ регулировать промышленность и торговлю, научить рабочих дисциплине или использовать их как источник налогов и солдат для правительства. Такие корпорации в это время появились в Франции в Туре, Безансоне, Рене и многих других городах, в Дуэ, Турне и большинстве городов Нидерландов, Англии, Германии, Италии и Испании, а оттуда это движение распространилось на остальную Европу. Во Франкфурте за 100 лет их количество увеличилось с 14 до 28, в Вене с 50 до 68, в Лондоне с 48 до 60, а в Венеции с 59 до 162. Даже прежние корпорации делились на части, давая начало новым клятвенным союзам. В некоторых странах корпоративная структура получила такое широкое применение, что там возникли корпорации скрипачей, слепых, нищих и даже бродяг и куртизанок. Создавались федерации или союзы профессиональных объединений - такие, как, например, базельский safran , объединявший 100 ремесленных союзов, братство портных в графстве Гогенцоллерн или nations и liden нидерландских городов. Даже в маленьких городках и поселках возникли привилегированные корпорации. Клятвенные корпорации не полностью раздавили своей мощью свободные ремесленные союзы, однако в огромной степени расширили границы своего господства.

На некоторые стороны жизни общества этот режим продолжал оказывать то полезное влияние, которое существовало в предыдущий период. Он внес свой вклад в формирование традиций честности и профессионального мастерства, стабильности и общественного равновесия в мире труда. Но в корпорациях быстро развились те эгоизм, исключительность и даже мертвая рутина, которые в конце концов пропитывают собой любое привилегированное сообщество. Из-за этого монополия и регуляция в них достигли высочайшей степени, и увеличилось число судебных разбирательств между соперничающими профессиональными объединениями. Они ненавидели и преследовали любой независимый труд, чересчур педантично учитывали в своих правилах каждую мелочь. Они создали свою следственную полицию и стали чем-то вроде крепостей с привилегиями вместо стен и гарнизоном из работодателей, которые были в союзах меньшинством. Опрометчивая политика муниципальных и центральных властей давала корпорациям возможность под различными фальшивыми предлогами увеличивать число предприятий, вредных для общих интересов.

Позже положение дел еще ухудшилось: в мире труда начались разногласия. В каждом центре богатые или могущественные корпорации старались подчинить себе менее удачливые или менее сильные. Во Флоренции старшие гильдии ( major arts ) стали угнетателями для средних ( middle arts ) и еще более для младших гильдий ( minor arts ). В Лондоне двенадцать крупных «ливрейных» компаний, обладавшие гербами, которые их члены имели право изображать на своей парадной одежде, называвшейся ливрея, отделились от пятидесяти ремесленных союзов, не имевших такого права. В Париже шесть купеческих объединений, в том числе союз торговцев тканями и союз торговцев дорогими материями, превратились в аристократию, а в Базеле то же самое сделали herrenzьnfte - корпорации «господ». Даже внутри каждой клятвенной корпорации старшие по возрасту мастера старались сосредоточить управление корпорацией в своих руках и не допускать к власти молодых. Например, в Лондоне 114 мастеров, известных как Ливрейная часть Компании пивоваров, управляли 115 других.

Эти настроения, столь враждебные свободе и так отличавшиеся от духа предыдущей эпохи, особенно ярко проявлялись в отношениях между мастерами и рабочими мастерских или подмастерьями. Во многих ремесленных союзах рабочие были лишены всех почетных прав и обязанностей и низведены до роли немых участников собраний. И, что было еще хуже, им был закрыт путь к званию мастера, которое его обладатели сделали своей собственностью. Оно могло быть передано от отца к сыну, было доступно зятьям мастеров и богатым странствующим подмастерьям, но недоступно для бедняков. По этой причине шедевр, то есть экзамен на профессиональное мастерство, стал обязательным, а его условия сознательно делали сложными. Все эти правила и еще одна дополнительная трудность - большой вступительный взнос или обязанность устраивать дорогостоящие праздники - имели своей целью не допускать к званию мастера основную массу рабочих. В Брюсселе простого лудильщика попросили заплатить 300 флоринов за разрешение открыть свою мастерскую. Этапы, которые соискатель должен был пройти, чтобы стать мастером, становились все многочисленнее и длиннее, и стажировка в качестве ученика подмастерья стала обязательной; иногда они продолжались целых двенадцать лет, и этот срок сокращали только сыновьям мастеров. Подмастерья и ученики сдавали экзамены, платили вступительные взносы и другие сборы, что давало мастерам деспотическую власть над ними. Все соединилось для того, чтобы удерживать массы рабочих в этом безвыходном положении ради пользы малого числа привилегированных особ, которые получали вознаграждение за их труд. Только в свободных ремесленных союзах и в нескольких корпорациях по-прежнему были правилом жизнь коммуной, скромный размер предприятия и малое число подмастерьев и учеников; там продолжали существовать прежние сердечные отношения и равноправие членов союза. Но всюду, где монополистическая политика мастеров одерживала победы, подмастерья вступали в конфликт с мастерами или объединялись в отдельную общественную группу, интересы которой отличались от интересов их нанимателей. Правила гильдий служили теперь только средством, чтобы надеть на рабочих невыносимо тяжелое ярмо, - не разрешали им работать ни на кого, кроме их хозяина, у которого они находились в жесткой зависимости, не признавали за ними законного права ни на какую прибавку к зарплате (так, например, произошло после эпидемии Черной смерти) и предоставляли им лишь скромное место на собраниях в ремесленных союзах и даже в братствах.

Подмастерья, страдавшие сразу и от оскорбления их человеческого достоинства, и от ущемления их интересов, решили, что их собственные корпорации, соперничающие с гильдиями, станут для них гарантиями свободы, равенства и справедливости, а также средством защиты, которую им больше не давал привилегированный ремесленный союз. В последнее столетие Средних веков стали возникать довольно многочисленные гильдии подмастерьев, которые во Франции получили название compagnonnage (товарищество. - Пер .), а в Германии bruderschaften (братства. - Пер .). Эти союзы рабочих были основаны и часто получали официальное признание под предлогом богоугодных дел, благотворительности или профессионального обучения. Порой их создавали без разрешения, и тогда это были тайные общества, где были в ходу загадочные обряды. Они вырывались за пределы жестких рамок одного города и охватывали целые области и страны, образовывали (например, в Рейнланде) настоящие федерации и заключали между собой договоры о союзе и взаимопомощи.

Эти новые объединения облегчили для своих членов приобретение профессиональных навыков, организуя их переезды из одного города в другой или из одной страны в другую, а также учебные поездки по всей Франции или по всей Германии, которые во второй из этих стран иногда продолжались целых пять лет. У них повсюду были помощники, с которыми они переписывались, и они могли обеспечить рабочих жильем и работой на справедливых условиях. При необходимости они могли заставить мастеров заключать договоры на выгодных подмастерьям условиях; иногда выгоды такого союза были доступны даже для женщин. Союзы подмастерьев имели своих чиновников, совет организации, членские взносы, казну, праздники и пиры, даже свою полицию и тайные встречи членов союза, примерно такие, как у «вольных каменщиков» - союзов строителей, которые стали прародителями масонских лож, то есть с романтичными обрядами приема в союз, клятвами и тайными знаками, посредством которых члены союза передавали друг другу сообщения. Более того, члены этих союзов были нетерпимы к чужакам, считали себя избранными и боролись против независимых рабочих (которых французы прозвали «лисами» и «дикарями»), чтобы принудить их к вступлению в свой союз. Они заявляли, что только они имеют право распределять подмастерьев по рабочим местам, устанавливать условия работы и размер зарплаты. Таким образом, они создали что-то вроде чернового варианта Первого рабочего интернационала, рядом с которым существовало бесчисленное множество других местных групп, братств, confrйries , которые имели в основном религиозные задачи, но могли быть использованы рабочими для организации взаимопомощи и обороны, хотя церковь и государственная власть не одобряли это, а иногда и запрещали.

Некоторые из рабочих мелкой промышленности, несмотря на объединение подмастерьев в организации, были вынуждены согласиться навсегда остаться подчиненными, жили под управлением своих мастеров и принимали ту зарплату, которую им навязывали правила гильдии или постановления городских властей. Эти люди пополняли ряды городского пролетариата, но главным элементом этого класса все же были наемные рабочие крупной промышленности.

Эти рабочие крупных предприятий теперь стали более многочисленными, чем в предыдущую эпоху, и господство над ними крупных предпринимателей было сильнее, чем когда-либо раньше. Предприниматель раздавал им заказы по своему усмотрению, покупал изготовленную ими продукцию, платил им нищенскую зарплату, которой хватало, только чтобы не умереть от голода, обязывал их брать часть зарплаты натурой по произвольно установленным ценам и держал их в зависимости от себя с помощью умело рассчитанной системы авансов, которая втягивала их в долги и оставляла беззащитными перед кризисами перепроизводства и безработицей. Поэтому такие пролетарии были людьми всегда неспокойными и недовольными; это недовольство находило выход в забастовках или заключении союзов, которое сопровождалось бойкотами, если оказывалось невозможно ни умиротворить рабочих с помощью третейского суда, ни подавить их выступление силой. Поэтому же происходили попытки восстаний и революций, которые не один раз приводили к беспорядкам и кровопролитию в городах. Обычно пролетариат добивался лишь кратковременного успеха, который к тому же был омрачен насилием, нетерпимостью и тиранией. В конце концов победа оставалась за теми силами, которые традиционно защищали порядок и привилегии мастеров.

В это же время стали развиваться два присущих пролетариату зла - бродяжничество и нищенство. Целые толпы недовольных своей жизнью рабочих перебирались из одной страны в другую в поисках заработка. Именно так 20 тысяч рабочих из Нормандии во время Столетней войны эмигрировали в Бретань, другие нормандские рабочие добрались даже до Германии, множество фламандских рабочих пересекало Ла-Манш или Рейн, а немецкие рабочие расходились по Италии, Франции и Англии. В это же время преобразования в промышленности и становившаяся все сильнее, как ни мешали этому правила гильдий, конкуренция со стороны женщин и сельских жителей, которых предпочитали нанимать крупные предприниматели, а также иностранцев, стали причинами кризисов занятости - длительных периодов безработицы, породившей нищенство среди пролетариата. Толпы оставшихся без работы рабочих и других несчастных бедняков наполняли беднейшие кварталы и предместья городов в таком огромном количестве, что во Флоренции было 22 тысячи нищих, или же шли из города в город, прося милостыню. Во Франции их называли quйmans или quaпmans .

Так в средневековую жизнь в ее завершающие годы прокрались две силы, нарушившие ее равновесие, - капитализм вверху и пауперизм внизу; к счастью, область их действия еще была ограниченна. Основная часть промышленных и коммерческих слоев общества, за исключением капиталистической буржуазии, с одной стороны, и пролетариата, с другой, жили в условиях более близких к достатку, чем к бедности, - по меньшей мере, в тех странах, которые не страдали от войны или других кризисов. У представителей средней и мелкой буржуазии часто были небольшие состояния. Организация мелкой промышленности всегда способствовала стабильности и гарантировала большинству ремесленников и мелких мастеров некоторый достаток. Даже рабочие при таком строе продолжали получать пользу от правил, которые защищали их от конкуренции, обеспечивали им право на труд и оберегали от переутомления.

Более того, рабочие получили выгоду от всеобщего повышения зарплат - в результате нехватки рабочих рук после великих эпидемий, - которому были бессильны помешать все указы правительства. В Италии и Испании новые зарплаты имели размер от двух до трех прежних. Средняя дневная зарплата итальянского рабочего увеличилась от 0,41 до 1,54 франка. Власти Франции указом от 1350 г. безуспешно попытались ограничить повышение зарплаты третьей частью ее прежней величины и ограничить дневную зарплату строителей пределами от 16 до 32 денье, в зависимости от времени года - зимы или лета. Этот указ был таким неудачным, что в Пуатье плотники, которые в 1349 г. зарабатывали 2 су, стали в 1422 г. получать 5 су, в 1462 г. 6 су, а в Париже строитель в 1450 г. получал эквивалент 4,6 франка - столько же, сколько наемный рабочий из того же союза зарабатывал в середине XIX в. В Англии рабочие этой же профессии зарабатывали в день 6 вместо 3 денье, а другие получали 5,5 вместо 3,5 денье. Торольд Роджерс утверждает, что реальная зарплата английского рабочего тогда была вдвое больше, чем в XII или XVII в. В Германии зарплаты в некоторых группах профессий в течение XV в. поднялись с 13 до 25 денье, а лодочник на Рейне зарабатывал в день целый флорин. В Вестфалии и Эльзасе номинальная и реальная зарплата стали равны, то есть работнику в точности хватало его зарплаты, чтобы оплатить расходы на жизнь.

Для мастеров и рабочих мелкой промышленности в большинстве стран материальные условия жизни остались по меньшей мере комфортными. В Италии, Нидерландах и Германии они даже были очень благоприятными: эти страны быстро преодолевали последствия кризиса населения и экономически были более процветающими, чем другие области Запада. Как и в предыдущий период, наемные рабочие крупной промышленности жили в нищете, в лачугах и предместьях городов, мастера и подмастерья мелкой торговли и промышленности были достаточно обеспеченными людьми, и главная составная часть достатка - пища - у них, видимо, имелась если не в изобилии, то в большом количестве, в особенности это касается Рейнланда, Фландрии и Англии. Во Франкфурте в XV в. потребление мяса достигало величины от 125 до 150 килограммов на человека в год - столько же, сколько в начале XIX в. Один тогдашний путешественник отметил, что в Нидерландах и Англии «от излишней еды и излишнего питья умирает больше людей, чем от мук голода». В городах никогда не было большего количества праздников и кабачков, большего пыла в азартных играх и большей моральной распущенности; во Флоренции и в Венеции было от 12 до 14 тысяч проституток. Никогда городское население не было и более легким на подъем, более готовым к солидарности и благотворительности, более склонным радушно принимать новые идеи, которые скрытно распространялись среди масс в облике религиозной реформы. И никогда оно не осознавало так ясно свои права и не действовало с такой дерзостью ума и силой характера, когда желало отстоять эти права и добиться победы.

Последний из Средних веков - это в первую очередь и главным образом век великих городских революций. Хотя в предыдущем периоде под давлением рабочих общественный строй в городах Запада, как правило, претерпел изменения, сделавшие его более демократичным, народ по-прежнему далеко не был господствующим элементом городского населения. Иногда - как было в Германии - патрициату удалось сохранить часть своей власти; иногда - например, во Фландрии - демократия рабочих должна была разделить власть с буржуазией; иногда - например, во Франции - буржуазный слой чиновников и купцов или мастеров главных ремесел становился правящим слоем в городе; иногда - как было в Чехии - должности чиновников в городах забирали в свои руки представители среднего класса не местного происхождения (то есть немцы. - Ред .); иногда же, как было во Флоренции, крупная и мелкая буржуазия объединялись и изгоняли пролетариат из городского правительства.

Низшие классы желали воспользоваться широкими привилегиями, которые имели органы городской власти, облегчить себе бремя налогов и военных повинностей, которые буржуазия предпочитала взваливать на их плечи, а не нести сама, и помешать капиталистам и буржуа изменять условия труда по собственному желанию. Поэтому низы поставили себе целью завоевать политическую власть. Правда, они не всегда ограничивались тем, что требовали равноправия и справедливого суда от коммунальной администрации; много раз они мечтали о синдикалистском правительстве, классовом господстве, диктатуре пролетариата, которая бы осуществлялась ради них за счет других слоев общества. Вот откуда жестокий, насильственный и трагический характер большинства этих городских революций; некоторые из них даже были всего лишь вспышками слепой народной ярости, вызванной ненавистью или нищетой.

Повсюду, от Востока до Запада, во второй половине XIV в. поднимался этот сильнейший революционный ураган. В Салониках (Фессалонике) в 1342-1352 гг. моряки и ремесленники установили что-то вроде красного террора, который принял форму резни и грабежей; и в течение десяти лет богачи ( archontes ), землевладельцы, промышленники и духовенство жили под этим гнетом. В Италии завязалась борьба между жирными и тощими , то есть между крупной буржуазией из мастеров и капиталистов, с одной стороны, и плебеями (мелкими ремесленниками и пролетариями) - с другой. В Королевстве обеих Сицилии королевская власть прекратила эту борьбу тем, что закрыла ремесленникам доступ в городские правительства. Но в Риме народный трибун, мечтатель Кола ди Риенци попытался (1347) при поддержке народа свергнуть власть дворян-патрициев; а в Болонье (1376), Генуе (1339) и Сиене (1355-1370) народные массы пытались стать полными хозяевами городских органов власти. Во Флоренции наемные рабочие крупной индустрии, которых называли piccolini (малые люди. - Пер .) или poplani (простолюдины. - Пер .), лишенные политических прав, вначале объединились вокруг диктатора - французского авантюриста Готье де Бриена, герцога Афинского (1342). Затем, когда их заставил пойти на крайние меры закон от 1371 г., лишивший их всякой надежды выплатить долги предпринимателям, они организовали знаменитое восстание чомпи (это слово означает «чесальщики шерсти». - Пер .). Под руководством умного и энергичного чесальщика шерсти Микеле Ландо они заставили буржуазию принять их в число официально признанных гильдий, называвшихся arti , предоставить их представителям места в правительстве, освободить от юрисдикции доверенных лиц крупных промышленников и провозгласить отсрочку на двенадцать лет платежей по долгам для всех наемных рабочих. Но скоро восставших увлекли за собой экстремисты, и рабочие провозгласили анархическую кровавую диктатуру одного пролетариата, который они почтительно называли Божий народ. Этим они вызвали к жизни реакцию, которая уничтожила пролетарскую революцию за несколько недель (июль 1378 г.). Единственным результатом этих беспорядков было то, что итальянская буржуазия бросилась в объятия просвещенных деспотов, которые стали называться князьями и в XV в. установили мир в коммунах - благодаря тому, что поработили их.

Но нигде в этих революционных чувствах не было такого мистического пыла, такого стремления распространить свои идеи в других странах и такой ожесточенности в борьбе за удовлетворение классовых требований трудящихся и за диктатуру трудового народа, как в Нидерландах. Там сотни тысяч людей с неукротимой энергией и выдающейся отвагой (которые были запятнаны отвратительными крайностями) боролись против дворянства, духовенства и, в первую очередь, против буржуазии за победу своих идеалов. Они мечтали об имущественном равенстве всех людей и об уничтожении всякой иерархии и власти, кроме власти людей, живущих трудом своих рук. Первый подобный опыт был уже осуществлен в Ипре и Брюгге (в 1323 и 1328 гг.) во время жакерии в приморской Фландрии под предводительством двух рабочих, Вильгельма (Гийома) де Декена и Якоба (Жака) Пейта, которые объявили войну всем богачам и священникам и правили с помощью террора, пока буржуазия, объединившись с дворянством, не разгромила восставших возле Касселе (1328). Вторую попытку, более длительную и еще более мощную, предпринял красноречивый и отважный трибун, сам принадлежавший к крупной буржуазии, - торговец тканями Якоб ван Артевельде. Добившись союза между рабочими и частью буржуазии, он сумел осуществить свой план - установил господство Ген-та во Фландрии при помощи английского короля (1338-1345). Но вскоре его опередили в гонке за власть ткачи с их демократией, которым не терпелось установить правление одного лишь рабочего класса. Их диктатура, начатая восстанием, в котором Артевельде погиб, использовала как методы принудительные займы, резню, конфискации и грабеж. Она настраивала рабочих против рабочих и заставила суконщиков (которые были побеждены 2 марта 1845 г.) выйти в бой против ткачей. Кончилось это падением диктатуры (13 января 1349 г.), против которой объединились государи, дворяне, духовенство, крестьяне, буржуа и мелкие ремесленники. Часть побежденных эмигрировала в Англию; остальные стали готовить реванш и сделали попытки вернуться к власти - одну в 1359 г. и другую, главную, в 1378 г.

На этот раз рабочее движение в Генте едва не получило огромный отклик на Западе, и гентские рабочие чуть было не развязали мировую революцию. Руководители Гента старались установить чисто рабочую диктатуру, разорить и уничтожить буржуазию и поднять подмастерьев против мастеров, наемных рабочих против крупных предпринимателей, крестьян против феодалов и духовенства. Пишут, что они замышляли истребить всю буржуазию, за исключением детей шести лет и младше, и то же сделать с дворянством. Рабочие Гента, которые были хозяевами Фландрии, под началом двух предводителей - Филиппа ван Артевельде и ткача Акермана - четыре года заставляли дрожать от страха официальные правительства. Этому кошмару положила конец битва при Розебеке в конце ноября 1382 г., в которой погибло 26 тысяч пролетариев. Ни одно другое движение не достигало такого размаха, но вспышки народных восстаний в Льеже в 1330 и 1343 гг., в Лувене в 1340 г., в Брюсселе в 1359, 1366 и 1368 гг. и в Брюгге в 1359, 1366, 1367 гг. показывают, как упорно трудящиеся Нидерландов не желали расстаться с надеждой на обновление общества. В XV в. территория этого движения понемногу уменьшилась до Брюгге и двух главных центров, Гента и Льежа, и в этих городах его окончательно подавила власть верховных правителей.

В остальной Европе, особенно на Западе, мечты трудящихся были не такими дерзкими. Эти слои населения ограничивались тем, что с большим или меньшим успехом требовали себе место в органах городской власти или пытались реформировать структуру городского правительства. Например, в Германии ряд восстаний - в Кельне (1396), Страсбурге (1346-1380), Регенсбурге, Вюрцбурге, Бамберге, Ахене, Хальберштадте, Брауншвайге, Магдебурге, Любеке, Ростоке и Штеттине - заставил буржуа-патрициев отказаться от монополии на власть и дать гражданские должности представителям ремесленных союзов. В этих городах был по-настоящему либеральный режим. В Испании же крупные буржуа - «почтенные граждане» ее восточных городов Паламоса, Фигераса, Барселоны, Валенсии и Пальмы - были вынуждены (после упорного сопротивления) смириться и поделиться властью с ремесленниками ( menestrals ), в Кастилии ремесленное сословие не смогло отвоевать гражданские должности у дворян и богатых буржуа. В Чехии и Польше, Франции и Англии демократические городские правительства в большинстве случаев пришли в упадок - так случилось в Париже, Реймсе, Руане, Вердене, Монпелье и Ниме - или же лишь с трудом удерживали немногие из своих прежних завоеваний, как было в Амьене и Лондоне.

К тому же коммерческим и промышленным сословиям обычно не удавалось дать городам стабильные и беспристрастные учреждения власти. Рабочие-демократы или буржуа-аристократы имели в своих душах только одно общее чувство - муниципальный патриотизм, который часто побуждал ее с достойным восхищения усердием хранить автономию, величие и славу их городов. Но повсюду, кроме тех городов, где было установлено смешанное правительство, для администрации был характерен кастовый эгоизм, совершенно противоположный чувству справедливости и истинному равенству. Они добивались монопольного владения властью и должностями то от имени буржуазии, то от имени народа. Их деспотическое правление в одних случаях было направлено против богатой буржуазии, в других действовало во вред ремесленникам и наемным рабочим. Сами рабочие, когда одерживали верх, тоже не ограничивались подавлением буржуазии, но разрывали в клочья и друг друга. Каждый класс во время своего правления учитывал одни только собственные интересы, а потому старался руководить трудом и регулировать производство, иногда распределяя богатства страны так, чтобы было выгодно именно ему. В буржуазной и в пролетарской среде проявлялись одни и те же склонность к интригам и жажда власти. Буржуа при распределении муниципальных должностей часто давали богатству преимущество перед талантом, а пролетарии слепо верили самым недостойным авантюристам и самым лживым демагогам. В Париже они провозгласили своим вождем скорняка, в Генте уличного певца, а в Льеже мостильщика улиц. Ни то ни другое сословие не умело поддерживать порядок и честность в своих делах.

О том, чтобы преодолеть узость своих взглядов, порожденных прежней городской экономикой, они тоже даже не думали. У них была лишь одна идеальная цель - сохранить и расширить привилегии лишь одного их города и различных групп его населения. Поэтому они были готовы защищать свои коммерческие и промышленные монополии даже силой оружия. Брюгге объявил своим исключительным правом торговлю шерстью и пряностями в Нидерландах, Гент - торговлю зерном, а Мехелен - солью и рыбой. Экономическое соперничество сталкивало в борьбе Венецию и Геную, Брюгге и Слейс, Гент и Брюгге, Мехелен (Малин) и Антверпен, Дордрехт и Амстердам, Париж и Руан. Иногда город стремился создать себе только ему подвластную территорию - область его колониального или коммерческого господства. Так Гент, Ипр и Брюгге поступили во Фландрии, Генуя в Лигурии, Флоренция в Тоскане, Венеция в Ломбардии, а Барселона в Каталонии. Повсюду города подчиняли себе соседние с ними сельские территории и старались превратить живших там крестьян в своих послушных поставщиков, при этом запрещая им заниматься какими бы то ни было ремеслами, оберегая права союзов городских ремесленников.

Этим города открыли путь для власти верховных правителей, которая вторглась в их жизнь и занялась восстановлением порядка и социального равновесия в городах, но для этого взяла их под более или менее строгий контроль. Однако и эта новая власть, в свою очередь, спровоцировала новый ряд революционных выступлений своей склонностью становиться на сторону богатых слоев городского общества, насильственными изменениями налоговой политики городов и произволом своих администраторов. Самыми знаменитыми из этих восстаний стали те, которые произошли в крупных городах Франции и Нидерландов. В Париже в 1356 и 1358 гг. восстание, вождем которого был богатый торговец тканями Этьен Марсель, получило поддержку главным образом от торговой буржуазии и гильдий ремесленников, которые оказали помощь в знаменитый день 22 февраля 1358 г. и под влиянием которых были составлены некоторые статьи великого декрета о реформе, который стал попыткой искоренить злоупотребления королевской администрации.

Через 22 года, в 1379-1382 гг., новое восстание с центром в Париже пронеслось, как смерч, от Лангедока до Пикардии, от Монпелье, Каркасона и Безье до Орлеана, Санса, Шалона, Труа, Компьеня, Суасона, Лана, Руана, Амьена, Сен-Кантена и Турне. Городские сословия, уставшие от деспотизма королевской власти в налоговых и административных делах, снова атаковали центральную власть. Это движение потерпело неудачу, ответом на него стало наступление на политические привилегии ремесленных гильдий, а в некоторых городах, например в Амьене, представители гильдий были уволены с главных муниципальных должностей. В Безье сорок ткачей и из числа тех, кто работал сам, были повешены, а в Париже и Руане власти сурово обошлись с гильдиями ремесленников. Третья попытка - парижская революция 1438 г. - закончилась возвращением к власти рабочей демократии, на короткое время заключившей союз с буржуазией, и привела к новой попытке административной реформы - Кабошьенскому ордонансу - указу, который не дал ожидаемых результатов из-за гражданской войны и террора, вождями которого были мясник Кабош (по его имени восставшие получили прозвище «кабошьены». - Пер .) и палач Капелюш (1413-1418). В итоге центральное правительство одержало победу, и после этого буржуазия в городских коммунах стала мудрее, а простолюдины-ремесленники - немного спокойнее, а потому им было оставлено право определять направление городской политики. То же самое произошло в Нидерландах, когда герцоги Бургундские подавили последние партикуляристские восстания в Генте (1431, 36, 48), Льеже и Динане (1408, 66, 68). Итак, Средние века приближались к концу, и в итоге городская экономика везде, кроме Германии, исчезла, а национальная восторжествовала.

Но, несмотря на революции и междоусобные конфликты, торговая и промышленная экспансия была так сильна, что городская жизнь не только не пришла в упадок, а, наоборот, наполнилась новой силой. На Востоке Константинополь, Фессалоника (Салоники) и Афины сияли последним блеском своей славы. Франция, пострадавшая от войн с Англией, все же имела большие и жизнеспособные города, в том числе Париж (где в XV в. было 300 тысяч жителей), Лион, Бордо, Реймс, Руан и Амьен. В Центральной Европе Прага имела около 100 тысяч граждан; общее число жителей Лондона достигло 35 тысяч; Испания изобиловала маленькими городами, Барселона, королева испанских городов, насчитывала 60 или даже 70 тысяч жителей, а Валенсия и Пальма по количеству населения ненамного уступали ей.

Однако главными центрами городской жизни были, с одной стороны и в первую очередь, Италия, где Венеция, имевшая 190 тысяч жителей, и Флоренция, в которой их было 100 тысяч, лишь незначительно опережали Милан и Геную и были первыми среди 120 других городов, больших и малых; а с другой - Нидерланды, где, помимо Брюгге со 100 тысячами жителей, был Гент, видимо имевший их 80 тысяч, и Ипр с 40 тысячами. Фландрия выглядела как «один большой город» - настолько преобладало в ней городское население. В Брабанте горожане составляли не менее четверти всех жителей. Это время стало золотым веком и для городских республик Германии, из которых главными были Кельн с 40 тысячами жителей и целая группа городов, где, как правило, насчитывалось от 5 до 20 тысяч человек населения, - Базель, Страсбург, Аугсбург, Нюрнберг, Регенсбург, Вена, Констанц, Шпейер (Шпайер), Трир, Франкфурт, Майнц, Магдебург, Эрфурт, Любек и Бреслау (Вроцлав).

Города, в первую очередь западные, охватила благородная страсть к состязанию друг с другом. Они украшали себя великолепными памятниками, дарили себе множество благотворительных учреждений, развивали образование всех уровней - и больше, чем когда-либо до этого, растили в своих стенах литературу и науку, благодаря чему сыграли видную роль в литературном и художественном возрождении XIV и XV вв. Благодаря экономической активности буржуазного и рабочего классов городская цивилизация перед тем, как угаснуть под давлением национальной экономики и монархической власти, последний раз вспыхнула великолепным блеском, который предвещал величественное сияние современной цивилизации.