ПРОВОКАТОРЫ ИЗ РАБОЧИХ

Николай Федоров

В Исполнительный Комитет Совета рабочих и солдатских депутатов

г. Петрограда

Члена Уральского Совета рабочих и солдатских депутатов солдата, от завода Мотовилихи, прикомандированного для работы на оборону, Николай Иванов Федоров, 21 года

ЗАЯВЛЕНИЕ

Товарищи, я весьма удивлен, когда прочитал в некоторых газетах, что я якобы был сотрудником в Петроградской охранке в 1914 г. под кличкой Переплетчика с завода Гамаюна. И я решил написать вам сие заявление, чтобы вы вынесли приговор справедливости, а если вы в этом мне откажете, то я решил покончить с собою, раз не окажется у вас справедливого суда.

Итак, товарищи, прошу вас выслушать мою биографию, и как я попал в список провокаторов.

В школе я учился до 12 лет, после торговал газетами, в 1912 г. поступил на Обуховский завод по валовой чернорабочим; в 1913 г. в мае месяце перешел к Эриксону шлифовщиком, и здесь я первый раз в жизни увидел организацию, и весь отдался этому делу и через 2 месяца был выбран делегатом в Союз металлистов от слесарно-фрезеровочной мастерской, и свой пост нес достойно; но наряду с этим начались репрессии со стороны администрации, но это были только угрозы, а 8 января меня вызвали в канцелярию к директору, где он сказал: «Если же, Федоров, завтра, т. е. 9 января, будет забастовка, то ты будешь арестован». 9 января я, как выборный, вывел свою мастерскую и во дворе на митинге выступал; но администрация свое слово исполнила и около меня поставила охранника, переодевшегося в вольное, который {324} участвовал в демонстрации до клиники Виллие; так как демонстрация была назначена в 11 ч. на Невском, то мы решили возвратиться пить чай. Входя во двор, меня арестовал этот охранник, а находившийся со мною товарищ, живущий в этом же доме, где второй Выборгский участок, кв. 16, Георгий Вайтнек, работающий у Эриксона, убежал. Когда меня привели в участок, то стали избивать, узнавая фамилию убежавшего, били до тех пор, пока я не упал без памяти, тогда бросили в камеру и лежал до 8 час. веч., после чего они, видя, что я пришел в себя и не могу стоять на ногах, отпустили домой, куда я, придя, сразу свалился на пол и был болен около двух недель; а на заводе мне выдали расчет по 105 ст.; это можете справиться у Эриксона и на квартире, где я жил, Большой Сампсониевский проспект, д. № 62, комн. 103, Булышкины и кв. 16.

Здесь я очутился без работы и все время находился в правлении Союза металлистов, исполняя разные поручения, и благодаря рекомендации делегатов, я поступил в завод Гамаюна, где нашел сильную дезорганизацию, но в скором времени мне удалось, благодаря агитации и литературе, сорганизовать и даже поставить завод в известное положение, т. е. был один из передовых заводов.

Свободное время я проводил в Союзе металлистов, где встретил безработного Яна Точинского, которого и поставил к нам; на следующий день, как выборный делегат, подошел к нему и спросил членскую книжку, в которой увидел, что он 9 месяцев состоит членом Союза и ни одного месяца не уплачено. На мое заявление об исключении его из Союза он мне ответил, что я в хулиганской организации не состою и с хулиганом дела не имею; выходит так, что та организация, которая дала ему место, хулиганская, а тот, который его поставил, хулиган. Мы его привлекли к третейскому суду, постановлением которого решили его удалить, это было 27 марта; он подошел ко мне и просил, чтобы я выпросил у рабочих отработать ему до Пасхи, я, переговоря с товарищами, разрешил ему отработать ради семьи. Но 3 апреля он неожиданно сам берет расчет и уходит с завода, а в ночь с 3-го на 4-е ко мне пришли с обыском и меня арестовали на квар-{325}тире; здесь же ночевал мой теперешний шурин Александр Булышкин, высланный в 1912 г., а я проживал - Выборгская сторона. Большой Сампсониевский проспект, д. № 62, ком. № 103, где и можно об этом справиться.

С участка я был отправлен в охранку, где я был избит и отправлен в дом предварительного заключения, откуда каждый день возили на допрос в охранку, где была мне предъявлена 102 ст. за распространение прокламаций и принадлежность к СДР партии. Стращали каторгой и предлагали вступить в охранку сотрудником, и я согласился, а после чего выпустили с тюрьмы без всяких последствий, но с предупреждением опять явиться к ним на свидание в течение трех дней угол Кронверкского и Зверинской ул., но я не явился. Тогда меня вызвали в управление второго Выборгского участка, где мне вручили высылку с пятью пунктами; после чего мне выдали помощь в с.-д. фракции меньшевиков товарищ Чхеидзе 15 руб. и товарищ Шагов 15 руб., в Союзе металлистов 15 руб. и на заводе Гамаюна сделали сбор, и я уехал в Озерки, где я и жил; был поступивши к Новому Айвазу, но там стали требовать выписки, и мне пришлось взять расчет.

Во время расстрела на Путиловском заводе на баррикадах меня казаки избили, и я попал в Петропавловскую больницу, где при обыске у меня нашли паспорт Николаева Андрея, по которому я жил в Петрограде, и до 50 штук прокламаций, которые я не мог выкинуть, про что, конечно, сообщили в охранку, откуда сообщили, чтобы под усиленным конвоем меня доставили в охранку, откуда меня в вольной одежде доставили напротив в дом на вольную квартиру (это - где аптека, по парадной наверху по Александровскому проспекту), где находился адъютант начальника охранки. Меня опять избили, после чего мне опять сулили каторгу и смертную казнь; а затем дали папироску, после которой я стал как сумасшедший и опять вторично согласился быть сотрудником и на чем-то расписывался, но это я помню как сквозь сон, после чего меня опять отпустили и назначили два раза в неделю приходить на свидание. Но в этот же раз у меня при обыске нашли паспорт Николаева Андрея, по которому я жил; они мне велели по нему жить, но в это время прие-{326}хал сам Николаев, и я ему отдал паспорт. После они по этому паспорту приходили меня искать - это можно справиться: Лесной проспект, Парголовская улица, д. № 3, где полиция у дворника сидела 9 суток, сменяясь, но я на свидания не ходил. Здесь приехал мой отец, увидя меня избитым и еле ходящим, увез к себе за Невскую заставу (проспект села Александровского, д. № 21-23, кв. 10), где я жил без прописки, никуда не выходя, около двух недель (если нужно, можно там справиться и узнать все подробно). И все это я перенес, мне только исполнилось 18 лет.

И вот я взял паспорт, прописался в Озерках на Безымянной ул., д. 46, поступил на завод Новый Парвиайнен; и неожиданно случилась экономическая забастовка в торпедной мастерской, где я работал. Проводили забастовку трое, я, Кузнецов Федор и Кудешов Владимир - он же Филиппов Василий. Забастовку мы выиграли, но нас предупредили и сказали до следующего случая. Этот случай скоро подошел: убило электромонтера. Мы устроили митинг, во время которого мне пришлось выступать первому и последнему, потому что те двое были семейные, но они все-таки выступали. Мы вышли из завода; а на следующий день они стояли на Лесном проспекте, а я пошел на завод, где была уже полиция и хотели меня арестовать, но я благодаря мастера Корецкого и рабочих вышел через постройку. Это можно узнать на заводе Парвиайнен Новый. И я опять остался без работы, но здесь я уже был семейный; женился я в Озерках 26 октября 1914 г., но жизнь моя была превращена в каторгу - я жену мог видеть урывками или же где-нибудь в саду, а дома ни в каком случае нельзя - очень следили.

И я выпросил у товарища, работающего на заводе Старый Парвиайнен, Сергея Серикова, паспорт и поступил к Новому Лесснеру в центрально-инструментальную мастерскую шлифовщиком, где я работал до 1 мая 1915 г. В день 1 мая я выступал на митинге. 2 мая, выйдя на работу, приходит отметчик и говорит: Сериков, вас зовут в проходную контору; а за ним подошел товарищ и говорит: не ходите, тебя, говорит, и Плетнева ждет полиция. Нас спрятали в кладовую под тряпки, где мы сидели около двух часов, а поли-{327}ция нас искала по всему заводу. Затем товарищи расставили своих патрулей, заговорили старика сторожа у других ворот на Малую Невку, а мы в это время пробежали мимо; хотя он и закричал, но поздно, а полиция чуть не по одному пропускала из ворот на Сампсониевский проспект. Это можно справиться у Леснера Нового в инструментальной мастерской. Где и как я в это время ночевал! Если работаю в день, то ночью сплю где-нибудь в ящике в заводе, а когда работаю в ночь, то спал в чайных или на полях; а когда стал без работы, то до часу спишь где-нибудь на лестнице, а потом идешь в чайную «Лондон» на Выборгском шоссе.

А моя семейная жизнь была уже разбита; я жене уже изменял, а она мне только принесла дочь; но я не имел права ее видеть. Я познакомился с сиделкой детской больницы Марией Киселевой, и она стала меня снабжать деньгами и спиртом. Я стал пить, ночевать по гостиницам, сошелся с хулиганами и стал постоянным обитателем Антонова поля, даже пускался на кражи, и здесь я был избит и валялся в сене и днем и ночью, а товарищи мои хулиганы приносили мне есть и денатурату туда, а также приносили и лекарства; но что значит выпить на улице - еще хуже.

И вот я решил поступить в клинику Виллие к машинисту по строительной слесарем, и все, конечно, ради спирту, потому что там его было достаточно (и это можно узнать в клинике Виллие у машиниста); и это продолжалось до августа месяца, до моего призыва. Но как мне попасть в солдаты; у меня нигде не прописан весь год и паспорт. И я караулил 3 дня воинского начальника, чтобы попасть на личное свидание; и вот я перед ним притворился патриотом, что хочу послужить родине и загладить и искупить свои старые грехи или же умереть за Россию; он мне посоветовал в каком-нибудь пригородном участке прописаться за день до призыва, но где я не замечен, и я 11 августа прописался у старухи, которая содержит всех воров, потому что отец меня не прописал - он боялся. 12 августа меня взяли в солдаты в первую запасную автомобильную роту, третью команду военных шоферов в гор. Новгород, а 13 августа, где я прописался, {328} пришли охранники за мной, где им ответили, что я взят в солдаты.

С Новгорода были переведены в Новый Петергоф, оттуда, как наилучший шофер, был откомандирован в 37-й бронево-пулеметный автомобильный взвод, откуда, после ухода полковника Самойлова, на меня напали механик и командир взвода, который раньше был старший офицер после полковника, и меня в конце этого откомандировали, как не соответствуя своего назначения, в село Медведь Новгородск. губ., бывший дисциплинарный батальон, откуда я бежал. Хотел попасть на позицию, но на станции Дно Псковск. губ. нас арестовали и отправили в Псковскую каторжную тюрьму, откуда на гауптвахту броневой роты, к коменданту, в пересыльную тюрьму, где вместе с этапом, шашки наголо и под звон кандалов, в арестантском вагоне, в Чудовскую пересыльную тюрьму. Здесь принял новгородский конвой и повезли в Новгородскую губернскую тюрьму и в село Медведь.

За нами стали следить строже, но мы с Василием Отрожденовым при помощи леснеровских рабочих после трех прививок убежали опять; по горло в воде прошли через речку и 75 верст пешком шли уже на Петроград. Потом на товарном поезде добрались до Петрограда, зашли по домам, где сказали, что приехали по служебным делам, взяли кой-чего и на Варшавский вокзал и уехали в Двинск. Прошли до позиции - к штабу полка; нас в 175 Роменском полку не приняли. Нас отправили в штаб 44 дивизии, а оказалось, что 37-й броневой взвод причислен к этой дивизии, и нас за бродяжничество отправили с казаком в Двинск к этапному коменданту; а адъютант оказался при допросе - он снимал с нас - был знакомый; он нам дал денег и бумаги и послал искать себе место где-нибудь в инженерной части. Мы были на Рижском фронте, на Австрийском фронте, и нигде нас не принимали; мы поехали в Петроград с Молодечно через Полоцк. Неделю были в Петрограде и уехали опять в Двинск к тому же коменданту, но вперед продали одежду инженерной части; а он нас назначил с командой выздоравливающих в 29-й армейский корпус, откуда в 3-й стрелковый полк в тре-{329}тью роту, где были до 15 августа 1916 г. А 15-го сдали пробу и были отправлены в Пермский пушечный завод.

И вот 21 сентября я приехал в Мотовилиху, поступил в инструментальный цех фрезеровщиком, отработал месяц и заболел воспалением слепой кишки, пролежал в госпитале 11/2 месяца. Вышел, поработал несколько дней, 8 декабря опять заболел и лежал до 26 января; а потом уехал в Петроград, до 16 февраля жил у отца, набрал листовок и привез в завод и сразу повел агитацию в своем цехе, а при начале революции 6 марта был избран от солдат депутатом в свой Совет рабочих и солдатских депутатов, 9 марта от рабочих своего цеха, а 12 марта от завода в Уральский совет рабочих и солдатских депутатов.

И за все время пост свой нес, соответствуя своему назначению; цех самый пылкий держал в своих руках и не давал никаким явочным проявлениям - это было до 4 апреля. Я здесь опять заболел и лег в госпиталь, где и прочитал в газетах эту заметку. Рабочие просят от меня ответа, а Исполнительный Комитет посоветовал послать вам это письмо; а тов. Чхеидзе я уже послал письмо и телеграмму, но ответа нет. А сегодня рабочие потребовали от Исполнительного Комитета, чтобы мне назначили консилиум врачей, что возможно, я симулирую болезнь; но врачи признали положение мое серьезным, и вот я поэтому прошу прислать мне ответ или же потребовать меня лично в Петроград для личного показания. Но, товарищи, прошу вас вынести приговор справедливости: мог ли я быть провокатором, когда я за них сидел в тюрьме; они мне полжизни унесли побоями, разбили мое семейное счастье, отняли жену и дочь, благодаря им попал в солдаты и получал пять розог в дисциплинарном батальоне, из-за них был в окопах, из-за них же сейчас 2000 верст от семьи и дому. Итак, товарищи, прошу спасите мою жизнь, не дайте погибнуть - мне еще только 21 год, а ведь тогда мне было 18 лет. Неужели свободной России еще нужны жертвы? Нет, я не верю и прошу - или пришлите оправдательный приговор, или потребуйте туда для личного показания. Не губите молодую жизнь, скорей напишите от-{330}вет, а не дай бог, если арестуют; с моим здоровьем зачахну там.

Ник. Ив. Федоров

Адрес: г. Пермь, завод Мотовилиха, Исполнит. Ком. Сов. раб. и солд. депутатов, члену Совета Федорову.

Прошу спасти мою жизнь или вообще дать ответ, что мне делать. Если не дадите ответа, то я покончу с собою.

«Н. И. Федоров, кр. Новгородской губ. („Переплетчик“). Работал на воздухоплавательном заводе „Гамаюн“. Сотрудничал в Охранном отделении в 1914 г., 35 руб. Жил под фамилией Николаева Андрея, кр. Псковской губ.».

(Из списка секретных сотрудников, опубликованного Министерством юстиции)

Василий Савинов

Заключенного в Кузнецкой тюрьме Василия Афан. Савинова

ПРОШЕНИЕ

4 апреля 1917 г. я был арестован Кузнецким комитетом народной власти. Такую резолюцию я не осмеливаюсь оспаривать и не имею на это права, совесть моя не позволяет ходатайствовать об этой милости при наличном обвинительном материале, каковой имеется в руках свободного народа против меня - странным бы было оправдываться, так как установлено документально, установлено и моим чистосердечным раскаянием то обстоятельство, что я состоял агентом у жандармской власти, следовательно, по всем данным я был предателем своего близкого народа; я был ошеломлен своим арестом, но совесть моя во мне не умерла, я рассказал все, что знал, я сказал, что меня заставляли иметь дело на революционной почве с гражданами: Бобылевым, Глуховым и Варкушковым, но я в данное время беру на себя смелость {331} назвать свободный народ своим братом и чистосердечно рассказать ему все то, что меня заставило быть агентом душегубителей-жандармов; поверят ли мне, или не поверят, - это дело не мое, пусть меня судят так, как подсказывает совесть читающим мое прошение; я во времена проживания Уважаемого Россией и народом бывшего члена второй Гос. думы В. А. Анисимова в гор. Кузнецке был учеником его, я готовился у него грамотности, и благодаря его назиданиям у меня были открыты глаза, вардалаки-жандармы, узнав отношение ко мне Анисимова, видя во мне не совсем укрепившегося молодого почитателя социал-демократа, воспользовались жандармы сжатым моим положением, целой сворой бросились на меня, впили свои когти в мою чистую и малосильную душу и начали выжимать из меня тот элексир правды, который я имел счастье воспринять от уважаемого Анисимова и его приближенных единомышленников и, чтобы выработать из меня невольника-сотрудника их, они прибегали к адскому плану, они в течение 6 лет не давали мне покоя, я не имел права поступить никуда на место, я не мог достать себе и любимой матери своей кусок хлеба, которым хотя бы питаться впроголодь, эти адские мучения и преследования удавов довели меня до болезни, и я цельный год болел; мать моя от слез о любимом сыне ослепла; когда я оправился от болезни, я чувствовал, что я, ни более ни менее, как труп не погребенный; обратиться мне за помощью и за поддержкой было не к кому, так как всех моих благодетелей, сознательных людей, кровожадное старое правительство попрятало по тюрьмам и каторгам. Я опять с трудом поступил на железную дорогу; видя меня покинутым, слабого и беззащитного, жандармы напрягли все силы, еще сильней впились когтями, стали душить, но когда я заикнулся просить пощады, то они под угрозой стали меня склонять стать их агентом. Я долго колебался, мучился, неоднократно у меня являлась мысль покончить с собою, но когда я вспоминал, что у меня есть мать и что должна быть когда-нибудь и свобода, то я решал этого не делать; если не дать согласия быть агентом жандармов, то я должен лишиться места и куска хлеба, и кроме того меня бы могли запрятать в тюрьму или выслать в Нарым; вот {332} я при таких обстоятельствах, под давлением жандарма Кузнецова, и согласился быть агентом, каковое согласие было дано ради спасения жизни своей и любимой матери, не может быть фактом предательства. Вы просмотрите все дела жандарма Кузнецова, дал ли я ему какое-либо сведение и материал, которым они воспользовались, я говорю открыто и скажу это, умирая, Богу, что в этом я не виноват; получая ничтожное жалкое жалованье от предателя Кузнецова, я брал его в руки как раскаленное железо, я мучился, плакал, но никто этого не видал, как заметно это пятно черное на мне, а почему оно заметно, я отвечу кратко, на белом маленькое черное пятно видно, но на черном пятна этого незаметно, в этом случае к белому принадлежу я, а к черному относится удав, жандарм Кузнецов.

Приводя вышеизложенное, я обращался к свободным гражданам братьям. Прошу рассмотреть мое прошение и вынести резолюцию не милости, а резолюцию совести; мне кажется для меня достаточно тех нравственных мучений, которые переносил я в течение долгих лет и которые переношу сейчас. Я не стану говорить о жандармах, вы все знаете, что это за разбойники, которые, ради получения царской кровавой мзды, одной рукой душат человека за горло, а другой рукой молят Бога, чтобы он послал ему жизнь и здоровье.

Василий Савинов {333}









Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх