Пахнет кровью трава У поверженной Трои. На сво...

Пахнет кровью трава

У поверженной Трои.

На свои острова

Отплывают герои,

И на их имена

Отзывается звуком

Тетива и струна

Аполлонова лука.

И ведет за собой

Он смятенные души

К берегам, где прибой

Все сомнения глушит.

Для мифологического сознания с его замедленностью сценического действия и пристрастием к живописным подробностям и генеалогическим деталям возвращение героев из-под Трои домой, переход от войны к миру – не время, необходимое для плавания от берегов Троянской равнины до Пелопоннеса, Аттики, Беотии или островов Эгейского моря, а длительный период, наполненный удивительными событиями и приключениями. Перенесенные в иную среду, герои должны преодолеть возникающие препятствия на пути в отечество.

В годы Троянской войны они вспоминали о нем чаще всего в тех случаях, когда между героями возникали споры и можно было пригрозить возвращением на родину. Герои в пылу сражения как будто не помнят о том, что у них дома остались отцы, жены, сыновья. Так, Ахиллу о его отце Пелее напоминает Приам, желая разжалобить убийцу сына. О сыне Ахилла Неоптолеме ахейцы вспоминают лишь после гибели великого героя, когда опять-таки троянец сообщил, что без его появления у осаждающих не будет удачи.

Тоска по родине возникает у греков во время их возвращения. Греки называли возвращающихся «ностой» – и именно от этого корня произошло современное «ностальгия». Но для эпических героев ностальгия – чувство тех, кто в пути. Заданный мифом долг выполнен. Можно с чистой (или нечистой) совестью возвратиться с богатой добычей, с золотом и пленницами или малолетними пленниками к милым женам, к сыновьям, не видевшим отцов или успевшим забыть о них, к старым родителям. Ан нет! Миф ставит на пути к желанной встрече одно препятствие за другим. Вот уже родной город на виду, а буря отбрасывает корабль назад. Отец не принимает сына, не оправдавшего возлагавшихся на него надежд. Колдунья, очарованная красотой героя, не отпускает его на родину. Еще раз герой с невероятными усилиями достигает отечества, но судьба или враждебные боги опять воздвигают преграды. Так родина становится трижды желанной, а разлука с нею немыслимой, если только по оплошности не выпьешь сладкого лотосового сока забвения или не будешь превращен злой волшебницей в животное, которому неведома ностальгия.

Таковы логическое и психологическое обоснования сюжетов о странствиях при возвращении на родину, используемых в мифах об Одиссее, Менелае, Тевкре, Диомеде и многих других ахейских героях. Разумеется, и в этих сюжетах присутствует определенная историческая подоплека: желание создателей мифов обрисовать те реальные этнические и политические перемены, которые произошли в период между Троянской войной и временем жизни поэта, собравшего предания о ней. Мифы о возвращении давали возможность объяснить, как были основаны далеко от первоначальной родины новые города, как племена переменили места обитания.

Древнейшей и как будто единственной из поэм возвращения была «Одиссея». Ее часто называют «поэмой моря». В самом деле, море присутствует во всех частях пространного повествования как грозная, подвластная враждебным богам стихия, которая противостоит соединению скитальца Одиссея с его островной родиной, с супругой, хранящей ему верность на протяжении двадцати лет, с выросшим в отсутствие отца сыном. Сила моря выглядит тем более значительной, что могучая фантазия поэта размывает до неузнаваемости хорошо знакомые мореходам его времени очертания островов и полуостровов, бухт и проливов. Все это создает впечатление, что действие происходит не в прекрасно изученных, тысячелетиями выверенных и обозначенных лоциями водах, а в беспредельных пространствах, где герой, даже такой находчивый, как Одиссей, не может рассчитывать на самого себя, а только на помощь дружественных ему богов. Одиссея нельзя назвать мореходом, это целиком «сухопутный человек», втянутый в морской мир поневоле.

Превращение Одиссея, а не кого-либо из других мифических героев Троянской войны, в скитальца по морям Запада связано с географическим положением Итаки, его родины. Ни один из микенских торговых центров, – а это прежде всего был Коринф, родина предков Одиссея, – не мог достигнуть Италии, минуя Итаку. Запасшись на этом острове водой и продовольствием, мореходы плыли к острову Керкире, а оттуда до «каблука» Италии было рукой подать. Поэтому если маршрут плаваний Одиссея фиктивен, то Итака как пункт на пути микенской колонизации Запада назван безошибочно.

Излагаемое нами содержание «Одиссеи» не соответствует последовательности, избранной в повествовании Гомером. Рассказ о большей части собственных приключений в поэме вложен в уста самому Одиссею, и события на его родине Итаке составляют особую линию рассказа, параллельную плаванию. Но изложение в любом случае не может заменить оригинала так же, как и перевод текста последнего. Мы вынуждены были допустить эту условность, поскольку она подготавливает к чтению великого творения Гомера, а также и потому, что без знакомства с «Илиадой» и «Одиссеей» представление о греческой мифологии будет неполным. Поэмы, изложение которых в книге занимает последнее место, могли бы быть поставлены первыми, поскольку они служили более поздним поэтам и мифографам источником. Но тогда мы не получили бы представления о греческой мифологии как системе. Гомер был поэтом. Поэзия же и система несовместимы.

Приключения Менелая

Первым заторопился на родину Менелай [317]. Плоды долгой и кровопролитной Троянской войны достались прежде всего ему: была возвращена для наказания виновница войны Елена, пусть успевшая за десять лет сменить двух супругов, но столь же прекрасная и пленительная, как в день первого знакомства. Поэтому он не покарал ее смертью, а решил вернуть на свое ложе. Но не польстится ли кто-либо вновь на красоту Елены, не постигнет ли тогда судьба Трои Кносс, Фивы, Афины? Да мало ли кто может захотеть обладать небесной красотой. «Скорее, скорее на корабли!» – призывал Менелай, к неудовольствию Агамемнона. Царь Микен не торопился домой, хотя и не догадывался о ждущей его там беде. Будучи человеком богобоязненным, он настаивал, чтобы до отправления ахейцы как следует отблагодарили Афину, даровавшую им победу.

Снова между братьями вспыхивает ссора. Не дождавшись их примирения, в море на кораблях уходят Нестор, Диомед, строитель деревянного коня Эпей и другие герои.

Менелай со своей флотилией догоняет их у мыса Суния, крайней оконечности Аттики. Здесь ему приходится задержаться. Посейдон лишает жизни кормчего его корабля Фронтида. Пока царь Спарты устраивает погребение и ищет другого кормчего, остальные суда поднимают якоря. Все они благополучно минуют мыс Малей, крайнюю оконечность Пелопоннеса, а корабли Менелая попадают в бурю. Пять из них относит к острову Криту.

Уцелевший корабль Менелая несется на юг. Ударом волны его разбивает о скалу. Супружескую пару и еще нескольких ахейцев выбрасывает на берег. Оставив жену и спутников в пещере, Менелай идет выведать, где находится. Увидев богатый дом, он узнает, что оказался в Египте [318]. Но когда он попытался войти, перед ним захлопывается дверь, ибо от госпожи получен приказ не пускать никого, кроме супруга. Назойливый странник все же узнает, что хозяйка дома Елена, спартанская царица.

Обескураженный Менелай поначалу решил, что Елена, которую он оставил в пещере, уже успела пробраться в этот дом и заимела нового супруга. Но из беседы с привратницей выясняется, что Елена прибыла в Египет до начала войны с Троей и все эти годы провела в ожидании ее окончания.

А вот появляется сама хозяйка дома и с порога бросается в объятия к Менелаю. Да, это его Елена! Но кто же тогда та, которую он вывез из Трои, которую простил за бегство и измену? «Неужели судьба вознаградила меня за долгую разлуку с супругой тем, что дала еще одну Елену? – думал Менелай. – Но это же двоеженство!»

Вырвавшись из объятий, Менелай несется к пещере. Никогда, даже в Трое, в состязаниях у гробницы Патрокла, ему не удавалось достигнуть такой скорости. Но что это? Спутники бегут ему навстречу. Вздымая руки к небу, они кричат:

– Менелай! Ты видел? Еще мгновение назад…

– Да, я встретился с нею! – отвечает Менелай, отдышавшись. – Она ждала меня в Египте десять лет, но где же та, что оставалась с вами?

– О ней мы и говорим! Мгновение назад госпожа растворилась в эфире.

– И она просила что-нибудь мне передать?

– Нет! – отозвался один из спутников растерянно. – Она о тебе не вспоминала. Но нам она объяснила…

– Что же она сказала? – перебил Менелай.

Он еще ничего не понимал, но радовался, что у него осталась одна Елена.

– Буквально следующее: «Глупцы вы, ахейцы и троянцы. Сколько лет вы проливали из-за меня кровь на берегу Скамандра, выполняя замысел Геры. Все вы были уверены, что Елену похитил Парис и владел ею до самой смерти. Но это была я, призрак Елены. Ныне, исполнив повеление Мойр, я возвращаюсь к отцу своему Эфиру».

– Ну и дела, друзья! – выдохнул Менелай. – Мне кажется, лучше держать то, что вы слышали, в секрете.

– Это верно! – согласился тот, кто рассказывал. – Что о нас подумают в Спарте, если мы туда вернемся!

– Да нам и не поверят! – подхватил другой. – Решат, что мы сошли с ума.

– Или возводим хулу на богов! – вставил третий.

– Оставайтесь здесь! – приказал Менелай, довольный, что не пришлось убеждать в необходимости сохранения тайны, приказывать или брать клятву. – Я пойду туда…

В тоне, каким было сказано это последнее слово, чувствовалось, что Менелай не ожидал от супруги такого же понимания. И он не ошибся. Узнав о случившемся, Елена не обрадовалась исчезновению соперницы. Она была возмущена до глубины души тем, что какая-то тварь – волнуясь, Елена не нашла другого слова для дочери Эфира – покрыла позором ее честное имя.

– На меня будут показывать пальцем! – негодовала Елена. – Она бежала с чужеземцем! Она переменила трех супругов! Сколько из-за нее погибло людей!

– Успокойся! – взывал к разуму Елены Менелай. – Ведь не завтра мы окажемся в Спарте. К тому времени многое поуляжется, позабудется, предстанет в ином свете.

Мудрый был человек Менелай! За семь лет, какие им дали боги, чтобы посетить многие народы Ливии и Азии, Елена перестала сердиться на своего двойника. У женщин ведь свое честолюбие! Той, которая десять лет проживала в Египте, не покидая дома, было приятно услыхать, с каким восхищением рассуждают об ее мнимых похождениях ливийки, египтянки, сидонянки.

На пути в Спарту Менелая и его спутников выбрасывает на островок Фарос, где, страдая от голода, им пришлось ждать попутного ветра. К счастью, на помощь приходит местная нимфа. От нее скитальцы узнают, что на берег островка выходит со своим тюленьим стадом Протей, знающий тайны богов. И он их выдаст, если его крепко держать, не пугаясь превращений.

На рассвете Менелай и его спутники, накинув на себя вонючие тюленьи шкуры, вышли на берег моря и устроились за камнями. Вскоре послышались звуки, напоминающие свист. Протей, старец с бородой цвета водорослей, загонял тюленье стадо в бухту, где волнение моря было менее сильным. Тюлени один за другим выбирались на берег и, энергично двигая ластами и всем туловищем, ползли к скалам.

Убедившись, что в море не осталось ни одной самки, ни одного тюленьего детеныша, Протей по-стариковски лег на песок и захрапел. Услышав храп, герои подползли к старцу и, внезапно скинув шкуры, схватили его за руки и за ноги. Чего только ни вытворял Протей, чтобы вырваться из плена. Вместо рук и ног героям приходилось держать когтистые лапы ревущего льва. Царя зверей сменяла огромная змея, с шипением направлявшая на недругов голову. Змея превращалась в дрожащего от ярости кабана, кабан – в ветвистое дерево. Наконец, в руках героев оказалась быстротекущая вода. Но они не разжимали пальцев. И Протей сдался! Приняв облик старца, он спросил устало:

– Ну что ты от меня хочешь, Менелай?

– Какие из богов, гневаясь, не дают мне попутного ветра? – спросил Менелай.

Не давая прямого ответа, Протей сказал:

– Возвращайся обратно в Египет и принеси гекатомбу богам, которые даруют тебе счастливое возвращение на родину.

Выполнил Менелай совет Протея. Он и Елена благополучно возвратились в Спарту и прожили остаток жизни душа в душу. Елена взяла на себя проделки призрака, поняв, что это угодно богам. Гера умела не только беспощадно мстить, но и быть благодарной. После смерти Менелай и Елена были перенесены на Острова Блаженных, где жили, не испытывая никаких мучений [319].

Агамемнон Месть Клитемнестры

Быстрее всех героев вернулся на родину Агамемнон, чтобы пасть жертвой ненависти Клитемнестры. Не простила она заклания Ифигении и начала мстить еще до возвращения мужа, введя в дом любовника Эгисфа.

Царица отрядила одного из рабов следить, не смыкая глаз, с крыши дворца за огненным сигналом. Узнав таким образом, что ахейское войско отчалило от Трои, Клитемнестра стала готовиться к торжественной встрече ненавистного супруга. Рабыни сшили из пурпурных тканей огромный ковер и спустили его с лестницы дворца к дороге, по которой должна была пройти колесница победителя Трои.

Вот и она, украшенная цветами и зеленью. Рядом с супругом – дева, бледная, с круглыми от ужаса глазами. Клитемнестра уже слышала о ней. Это Кассандра, дочь Приама. Взять наложницу с собой на колесницу было еще одним оскорблением Клитемнестре. Но она не подала виду, что оскорблена. Обняв и поцеловав супруга, она улыбнулась и пленнице.

На лицо Агамемнона лег отсвет кроваво-красного ковра. Царь стал искать глазами обходной путь, пугаясь оказанной ему божеской почести. Но куда ни глянь – земля пылает пурпуром. Сняв сандалии, Агамемнон осторожно сошел с колесницы, словно бы спускаясь на раскаленные угли, а не на мягкую ткань.

Глаза Кассандры блуждают. Взгляд то опускается долу, то вздымается к небу. «Скоро исполнится воля судьбы! – думает дева. – Счастлив тот, кто, умирая, видел родное небо Трои».

Но микенянки, окружившие колесницу, не в состоянии понять ее переживаний. Ведь им неизвестно, что произойдет через несколько мгновений.

– Не бойся, Кассандра, – уговаривают они пленницу. – Сойди с колесницы. Прими ярмо неволи.

Клитемнестра встревожена. Этого препятствия она не предвидела. Поэтому, сменив роль доброжелательной супруги, она превращается в заботливую госпожу и утешает рабыню избитыми словами: от судьбы не уйдешь, рабскую долю испытал сам Геракл, в издавна богатом доме невольнице живется лучше, чем там, где господа разбогатели недавно.

Кассандра безмолвствует. Клитемнестра ищет новые, более убедительные и проникновенные слова. Кассандра продолжает молчать. Тогда, выведенная из равновесия, Клитемнестра бросает невпопад:

– Нет у меня времени тебя уговаривать. В глубине мегарона, у очага, стоит овца и ждет ножа. Нож наточен.

Глаза троянки наполняются ужасом. Слово «нож» само вырвалось из уст убийцы. И оно понятно одной Кассандре. Из груди ее вырывается крик. Она, обращаясь к толпе, старается объясниться как можно яснее. Показывает на дом, куда ее приглашают войти, называет его «живодерней» и «помостом палачей».

Старец в толпе, приложив к уху ладонь, кричит:

– Не пойму тебя! Твои пророчества застлали мне глаза бельмами!

Кассандра повторяет сказанное, дополняя каждое слово жестами. Она показывает на Агамемнона, на себя, на Клитемнестру, подражает удару ножа. Толпа недоумевает.

Клитемнестра заносит секиру, чтобы убить Кассандру

Потеряв надежду, Кассандра сходит с опущенной головой и шагает вслед за супругами во дворец. Она еще не успевает войти, как рабыни начинают сворачивать пурпурный ковер. Еще мгновение, и из дворца доносится приглушенный крик Агамемнона. Наружу выбегает Клитемнестра с секирой в руках. Капли крови стекают с лезвия на деревянные ступени лестницы. Затем появляется Эгисф в царской мантии и с жезлом Агамемнона.

Народ молчит, потрясенный кровавым преступлением. Один лишь старец, разводя руками, бормочет вполголоса:

– Так вот что пророчила дева, а я ее не понял.

Из дворца выносят труп задушенной Кассандры. Толпа разбегается.

Орест и Ифигения

Примечания:

3

Хаос (от корня chao в значении "зевать"), персонификация разверстого пространства, в мифологическом понимании – родитель Эреба (Мрака) и Никты (Ночи), от которых произошли Эфир и День.



31

Афаманту, сыну Эола, царю беотийского города Коронеи или самих Фив, были посвящены утраченные трагедии Эсхила и Софокла "Афамант" и трагедии Еврипида "Фрикс" и "Ино", изложенные более поздними авторами.



317

Излагаемая нами версия, впервые предложенная поэтом V в. до н. э. Стесихором, противоречит версии мифа о Елене, которую принял Гомер и другие авторы, повествующие о возвращении победителей на родину, кроме Еврипида, следующего в трагедии "Елена" вслед за Стесихором.



318

Убежищем Менелая и Елены считался островок в западном устье Нила близ будущей Александрии. Здесь находился египетский город. Греки называли его Канопом по имени кормчего Менелая Каноба, погибшего здесь от укуса змеи. Из слез, пролитых по этому случаю Еленой, будто бы выросло целебное успокаивающее растение элений (элениум). По другим версиям, Каноб был то кормчим бога Осириса, то корабля "Арго". Ныне в блеске своих архитектурных памятников, поразивших римского императора Адриана, город Каноп обнаружен на морском дне.



319

Во II в. н. э. в Спарте путешественникам показывали дом, в котором жил Менелай. Тогда же его почитали как бога.

">







Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх