• Изменения в составе населения: город и деревня
  • Массы и классы: городской рабочий
  • Клерки и коммерсанты – нижний слой среднего класса
  • Имущие классы
  • Пышность и церемониал
  • «Большие изменения в нравах»
  • «Вилла тори» – возрождение консерваторов
  • Ирландия, Шотландия, Уэльс: тщетные попытки добиться гомруля
  • Империалисты поневоле?
  • Реакция fin-de-siecle: новый взгляд на государство
  • Старый либерализм, новый либерализм, лейборизм и налоговая реформа
  • Эдвардианская эпоха: скрытый кризис государства
  • «Лету в Англии конец»
  • 9. Век либерализма (1851-1914) Х.К.Д.Мэттью

    Свободный рынок: растущая индустриализация экономики

    Всемирная выставка 1851 г. ознаменовала господство Соединенного Королевства на мировом рынке, хотя многие экспонаты, привезенные с континента, и особенно из германских государств, давали английским производителям серьезный повод задуматься об уровне своей технологии. Выставка, проходившая под патронатом Двора и организованная английской аристократией, отражала приверженность Британии экономическому прогрессу, а следовательно, идеям либерализма. В народе ее встретили с энтузиазмом. Для многих обывателей посещение выставки было сопряжено с первой в жизни поездкой на целый день в Лондон на специально организованных для этой цели поездах, доставлявших гостей из разных уголков страны, – утомительной, но такой восхитительной! Успех выставки поразил современников. Данные о количестве посетителей каждый день публиковались в прессе. К ее завершению число проданных билетов перевалило за 6 миллионов, а в один из дней «сверкающий свод прозрачного стекла» – так называли Хрустальный дворец, сооруженный для выставки Джозефом Пакстоном в Гайд-парке, – посетили более 109 тыс. человек. В результате была получена значительная прибыль, которая пошла на строительство музеев в Южном Кенсингтоне. Толпы посетителей вели себя весьма достойно и были настроены монархически. Представители правящего класса могли поздравить себя: нервозная, готовая взорваться атмосфера 40-х годов XIX в. уступала место более спокойным 50-м, а 60-е стали годами очевидного самодовольства. В уличной песенке, текст которой продавали на выставке, проглядывает довольно любопытная смесь уверенности в себе мастерового, интернационализма, свойственного свободному рынку, и монархического шовинизма, смесь, которая определила характер британской общественной жизни до конца столетия.

    Верно, что величайшее достояние Англии
    Есть честный работяга…
    Как славно видеть тысячи людей
    Из разных стран и разных убеждений,
    Что дружески здесь встретились,
    Как дети одного могущественного сюзерена.
    Пусть будет их союз священен,
    Пусть окровавленная сталь Войны уступит место
    Оливковой ветви Мира.
    Но, чу! Гремят фанфары,
    К нам Виктория идет.
    Пусть царствование ее продлится долго –
    Вот наш первый тост!
    Я верю, что всем сердцем его поддержит каждый,
    И еще хочу я предложить –
    Выпьем за радость и благоденствие всех ее друзей,
    А недругам ее достанется позор.

    Тональность баллад, подобных этой, как нельзя лучше объясняет причины популярности Генри Темпла, лорда Пальмерстона. Когда коалиционное правительство лорда Абердина (1852) сначала неосмотрительно ввязалось в Крымскую войну с Россией (1854-1856), а затем распалось, стало ясно, насколько неумело велась им эта военная кампания; вот тогда на руинах павшего правительства возник Пальмерстон в качестве премьер-министра. Возглавив либеральную коалицию, он занимал этот пост до самой смерти в октябре 1865 г. всего с одним небольшим перерывом. Пальмерстон был настоящим воплощением напыщенной самоуверенности Британии, единственной мировой державы того времени, умудряясь соединять в одном лице аристократа, реформатора, фритредера, интернационалиста и шовиниста.

    Перепись 1851 г. дала более детальный статистический анализ общества, которое так наглядно выразило себя во время Всемирной выставки. Два главных факта привлекли внимание общественности. Впервые на основной территории Соединенного Королевства жителей городов, пусть зачастую совсем небольших, было больше, чем населения сельской местности. Это составило разительный контраст с ситуацией в прошлом и положением дел в любой другой стране. Движение за свободную торговлю не столько предшествовало, сколько сопровождало развитие британской экономики в области производства, транспорта и индустрии услуг, для которых необходима городская среда. Мечта либеральных тори 20-х годов XIX в. о равновесии в экономике между сельским хозяйством и промышленностью оказалась забытой вместе с наступлением фритреда (free trade). Сельское хозяйство оставалось самой большой отраслью экономики, причем в 50-60-х годах заметно выросли его уровень и производительность. Однако рост населения происходил в городах, и наемные работники переезжали туда, покидая деревню. Когда в 70-х годах XIX в. в связи с освоением североамериканских прерий разразился кризис в сельском хозяйстве, защитить его было уже практически некому. Так называемое «Восстание нивы» (Revolt of the Field) 70-x годов представляло собой разрозненные волнения среди батраков, пытавшихся протестовать против снижения оплаты их труда, в то время как фермеры и магистраты использовали солдат на уборке урожая. В 50-х годах XIX столетия Британия – особенно Северная и Центральная Англия, Южный Уэльс и Южная Шотландия, – управляемая, по выражению Адама Смита, «невидимой рукой» мирового рынка, а вовсе не разумными политическими решениями, была, таким образом, обречена нестись по крутым дорогам международного капитализма. На этом пути ездоки видели только подъемы и спуски, не ведая, что ждет их впереди как первопроходцев. Нация горожан не имела прецедентов в мировой истории; возможно, именно поэтому англичане так долго цеплялись за деревенский образ жизни и сельские традиции.

    Второй факт, зарегистрированный переписью 1851 г. и привлекший всеобщее внимание, относился к религии. Впервые во время переписи была сделана попытка оценить религиозность британцев или ее отсутствие. Естественно, собрать такие данные было непросто, но основной акцент оказался очевидным и поразительным: отнюдь не все жители Англии и Уэльса ходили в церковь, причем англичане составляли лишь незначительное большинство среди верующих. Общее население Великобритании составляло тогда 17927609 человек, из них англичан было 5292551 человек, католиков – 383630, протестантов-диссентеров – 4536265 человек.

    Из общего числа тех, кто мог бы посещать церковь, более 5,25 млн человек оставались дома. Результаты переписи стали настоящим триумфом для неангликан. Их требования о расширении прав на участие в политической жизни теперь получили поддержку со стороны самого мощного аргумента Викторианской эпохи, того самого, о котором говорил герой Чарлза Диккенса, ланкаширский фабрикант мистер Грэдгринд, – со стороны факта.

    Англия середины XIX в. становилась, таким образом, все более городской, возможно, все более неверующей и наверняка все менее англиканской. Политика средневикторианского периода отражала эти тенденции, каждая из которых была ориентирована на либерализм.

    Между 1847 и 1868 гг. тори (вернее, сторонники протекционизма, оставшиеся в партии после раскола 1846 г.) потерпели поражение в шести избирательных кампаниях подряд (в 1847, 1852, 1857, 1859, 1865 и 1868 гг.). Тори проиграли выборы, это понятно, однако труднее определить победителя. Правительства большинства опирались на поддержку четырех основных групп: вигов, радикалов, либералов и пилитов (последователей сэра Роберта Пиля, объединившихся в 1846 г.). Такая коалиция постоянно сталкивалась с угрозой распада. Классическая модель политических событий средневикторианского периода была следующей: сначала формировалось коалиционное правительство при участии представителей всех четырех или большинства упомянутых выше групп; после торга и компромиссов наступал момент, когда дальнейшая совместная работа становилась невозможной, и правительство уходило в отставку, не распуская Парламент. Затем тори формировали правительство меньшинства. Тем временем другие неторийские партии и группы разрешали свои разногласия, наносили поражение тори, инициировали роспуск Парламента, побеждали на всеобщих выборах и возвращались к власти. Представленная общая модель иллюстрирует приход правительств меньшинства (Дерби – Дизраэли) в 1852, 1858-1859 и 1866-1868 гг.

    Политическая система, существовавшая с 1846 по 1868 г., отодвигала, таким образом, тори от вершин власти, хотя позволяла им время от времени формировать кабинеты меньшинства. В тот же период коалиция большинства, впервые созданная лордом Абердином в 1852 г., постепенно превращалась в либеральную партию. Ее начали так называть еще в 60-х годах, хотя даже тогда партия оставалась все еще фракционной и подверженной распаду. Руководящие посты в правительстве, как правило, занимали виги, пилиты и лорд Пальмерстон. В значительной степени они держались у власти благодаря общему молчаливому согласию. В 40-х годах XIX в. «Лига борьбы против хлебных законов» продемонстрировала бурный рост политических амбиций буржуазии, и стало ясно, что для сохранения прежней политической системы нужно, чтобы она соответствовала интересам среднего класса. Серия государственных бюджетов, внесенных канцлером казначейства пилитом Уильямом Юартом Гладстоном в 1853-1855 и 1859-1865 гг., серьезно учитывала эти интересы в фискальной области. Промышленный класс требовал свободной торговли, и Гладстон ее обеспечил.

    Конечно, свободная торговля означает нечто гораздо большее, чем просто отмену протекционистских тарифов. «Фритредерство», или laissez-faire, представляли собой понятия, содержащие целую философию политической, социальной и экономической организации общественной жизни. В «Принципах политической экономии» Джона Стюарта Милля, впервые опубликованных в 1848 г. и ставших настоящим руководством по либерализму средневикторианского периода, так кратко излагался его смысл: «Laissez-faire должно стать общей практикой: всякое отступление от него является безусловным злом, если только не продиктовано стремлением к великому добру». Предполагалось, что государство должно оставаться в стороне. Разделение государства и общества, с точки зрения Милля и его последователей, основано на убеждении, что личность может и должна быть независимой. Индивидуализм, самоуважение, уверенность в своих силах и создание на добровольной основе обществ сотрудничества – вот главные принципы либерализма середины Викторианской эпохи. Таким образом, экономике следовало быть саморегулирующейся, а личности, будь она производителем или потребителем, сжимающей в руках томик Сэмюэла Смайлса «Помоги себе сам» (1859), следовало самой выбирать способ существования в ней.

    Широко известные работы социальных эволюционистов также повлияли на развитие указанных взглядов на индивидуализм. Труд Чарлза Дарвина «О происхождении видов» (1859) не прозвучал громом среди ясного неба, он естественным образом вписался в целый ряд работ по эволюции, во многом превзойдя их. Концепция эволюции, а следовательно, и прогресса пронизывала образ жизни и идеи Викторианской эпохи на всех уровнях – личном, национальном и даже глобальном. Поскольку эволюция управляется научными законами (такой взгляд обычно называют «позитивизмом»), долг человека – открыть и подчиниться этим законам, а не мешать им. Из этого вытекает, что большинство позитивистов были твердыми сторонниками laissez-faire, например Уолтер Бейджхот, редактор влиятельного еженедельника «Экономист», и Герберт Спенсер, автор многих работ по социологии.

    Поскольку личность должна вести продуктивный образ жизни, она нуждается в знаниях и профессиональной подготовке; т.е. доступность знаний и свобода мнений становятся основой либерального общества. Моральный выбор основан на информации. Содержание романов Джордж Элиот (Мэри Энн Эванс), где самоанализ и саморазвитие существуют в контексте человеческого взаимопонимания, и ее собственная жизнь явились свидетельствами того, через какие испытания на пути к освобождению пришлось пройти личности в обществе середины Викторианской эпохи.

    Отмена в 1855 и 1861 гг. так называемых «налогов на знание» (гербовых сборов с газет, а также акцизного и таможенного налогов на бумагу) стала характерной чертой либерального законодательства, которая оказалась особенно ценной. В результате аннулирования этих налогов возник феномен – свободная пресса не только в столице, но и в провинции, что воплощало и гарантировало существование либеральной Британии. В 50-х и 60-х годах XIX в. возникло множество ежедневных и воскресных газет в основном либерального направления, особенно в провинции. К 1863 г. в Великобритании было примерно 1000 газет, причем большинство из них появилось совсем недавно. Например, в Йоркшире в 1867 г. из 86 местных газет 66 были основаны после 1853 г. Газета «Дейли телеграф», дешевое издание, которое начали заново выпускать в Лондоне в 1855 г., стала флагманом либеральной прессы. Ее тираж в 1871 г. равнялся почти 200 тыс. экземпляров, что далеко превосходило тираж газеты «Таймс». Новая провинциальная пресса равнялась на «Дейли телеграф» и заимствовала ее напористый, полный энтузиазма тон. Характерным примером может служить редакционная статья, комментирующая визит Гладстона на верфи Ньюкасла: «Срывая политическую незабудку для лорда Дерби (лидера тори) и протягивая ее со словами: «А это вам на память», мы говорим, что дикие заблуждения и безумства протекционизма не следует забывать просто потому, что они прощены… Наконец, после десяти лет почетного служения, мы навеки водрузили Свободную торговлю на священный пьедестал, украсив ее зеленым лавровым венком и дав ей в руки договор с Францией (заключенный в 1860 г.) как символ будущих завоеваний».

    К 60-м годам свобода торговли, что в прямом смысле означало отсутствие протекционистских тарифов, стала стержнем британской политики – столь же незыблемым, как порядок наследования в протестантской традиции. Триумф классиков политэкономии был совершенно полным, а основной догмат их учения стал общепринятым политическим принципом, который решился бы отрицать только самый упрямый и откровенный ретроград. Лидеры консервативной оппозиции (тори) быстро сообразили: когда их партия станет партией большинства, придется признать, что, как сказал Дизраэли, протекционизм «не только умер, но и проклят». Бюджеты, которые предлагали в то время тори, были безупречно фритредерскими, как и те, что принимали либералы.

    В области, не относящейся к фискальной политике, всеобщего согласия по поводу принципов фритредерства не было. В 50-60-х годах XIX в. группы давления в либеральном движении инициировали принятие целого ряда законов, противоречащих фритреду: о запрете государственных церквей; об отмене обязательных налогов в пользу Церкви; об отмене религиозного экзамена при поступлении в Оксфорд, Кембридж и на государственную службу; о снятии ограничений на передачу и использование земельных участков, а также о ликвидации права на получение государственной должности по протекции. Кроме того, в 60-х годах в избирательных округах началось всеобщее движение за продолжение парламентских реформ, и многие, хотя и не все, либеральные парламентарии его поддержали. В подобных случаях Либеральная партия действовала еще не как партия в современном смысле слова, а скорее как довольно свободная коалиция сложных и переплетающихся союзов, для которых самым главным была приверженность свободе торговли. Внутри этой коалиции гнездилось множество разных реформаторских идей, особенно в области религии. Значительное оживление религиозных движений, характерное для 60-х годов XIX в., привело в Либеральную партию новых активистов, которые благодаря ей смогли высказывать свои мнения и способствовать тем самым ее успеху. Среди них были католики, нонконформисты и даже атеисты, присоединившиеся к этому движению за прогресс, поскольку их всех объединяло враждебное отношение к англиканству и идее государственной церкви. Нонконформизм в течение всего этого времени, вероятно, являлся одним из главных мотивов голосования за либералов. Парадокс, однако, состоял в том, что вся верхушка либеральной коалиции была как на подбор англиканской, хотя и умеренного, реформаторского толка. Поэтому между руководством партии и активистами в ее рядах постоянно возникали серьезные трения по поводу темпов проведения реформ. В целом верхушка – лорд Пальмерстон, лорд Джон Рассел, Гладстон – поддерживала умеренные реформы, призванные в конечном счете укрепить Англиканскую церковь, тогда как радикально настроенные рядовые члены партии стремились к постепенному отделению Англиканской церкви от государства. В результате обе эти группы смогли договориться о некоторых ограниченных мерах, таких, как отмена обязательных налогов в пользу Церкви, но не пришли к соглашению по поводу главной цели политики партии. Когда Англиканская церковь в 1869 г. перестала быть государственной церковью в Ирландии, это стало самым большим успехом либералов на пути реформ.

    Весьма важным было появление в рядах Либеральной партии передовых представителей рабочего класса, особенно на уровне избирательных округов. В 30-х – начале 40-х годов XIX столетия шесть пунктов чартистов включали требования, которые в политической ситуации того времени не могли быть приняты правящими классами. Но к концу 50-х годов радикальное движение за конституционную реформу, часто возглавляемое бывшими чартистами, выдвигало требования только об изменении избирательного права и, как максимум, о предоставлении права голоса мужчинам – главам семейств. Политическим лидерам обеих партий, но особенно Либеральной, было совсем нетрудно пойти навстречу подобным требованиям. У них были свои причины желать изменения системы. Некоторые тори хотели перемен, потому что после провала 1847 г. они поняли, что в рамках существующей системы им не выиграть всеобщие выборы. Некоторые либералы, включая Гладстона и лорда Джона Рассела, стремились расширить избирательные права, чтобы дать голос городским ремесленникам либеральных взглядов, поскольку те были несгибаемыми индивидуалистами и поддержали бы либеральную программу экономии и реформ. Некоторые радикалы, среди них Джон Брайт, надеялись посредством предоставления права голоса главам семейств сделать базу либерализма более полнокровной, хотя даже они прямо указывали на то, что считают невозможным предоставить избирательное право «подонкам общества» (нищим, безработным, «расточителям», людям, у которых вообще не было собственности). Некоторые либералы, вроде Роберта Лоу, высказывавшие вполне радикальные идеи в отношении обычного законодательства, тем не менее не верили в перемены, ведущие к «власти демоса», так как боялись, что «образованный класс» будет им поглощен. Многие тори, например будущий лорд Солсбери, опасались, что предоставление права голоса главам семейств приведет к атаке на собственность в виде повышения прямых налогов, например налога на доходы. Ряд вигов вообще не видели необходимости менять избирательную систему, при которой большинство в Парламенте получали противники тори.

    Взгляды последних разделял Пальмерстон, убедительно победивший на выборах 1865 г., без каких-либо обещаний реформировать избирательную систему. Он умер той же осенью, и ему на смену пришел Рассел, ставший премьер-министром. Вместе с Гладстоном он провел через Парламент весьма умеренный билль о реформе, затронувшей в основном городское население. Его правительство пало поскольку часть партии отказалась поддержать премьер-министра из-за того, что законопроект означал слишком много, а другая часть потому, что он означал слишком мало. После этого пришедшее к власти в третий раз правительство меньшинства Дерби – Дизраэли предложило собственный билль для городов, изменив таким образом своему обычному антиреформаторству. Между тем необходимость какой-то реформы была очевидной. Пока либералы начинали свою обычную перегруппировку, Дизраэли неожиданно объявил, что принимает поправку по поводу права голоса для каждого главы семейства и этот билль прошел, причем в куда более расширительной трактовке чем тот, что был предложен Расселом – Гладстоном годом раньше. Избирательной системе 1832 г. пришел конец – были установлены новые параметры проведения выборов в городах, просуществовавшие до 1918 г. Для сельских жителей аналогичные критерии избирательного права были гарантированы в 1884-1885 гг.

    В чрезвычайно непростой ситуации 1868 г. либералы выиграли всеобщие выборы с подавляющим перевесом в 112 голосов, подтвердив, казалось бы, свое положение доминирующей партии, которого они добились в 1865 г. Но реформа избирательной системы 1867 г. фактически изменила правила политической игры таким образом, что снова сделала возможным приход к власти правительства консервативного большинства. Правительство тори, возглавляемое Дизраэли и пришедшее к власти в 1874 г., не сделало, однако, ни одной серьезной попытки пересмотреть главные достижения либеральных правительств за последние тридцать лет, особенно те, которые затрагивали суть свободы торговли.

    Кульминация указанного процесса реформирования пришлась на первые годы правительства Гладстона (1868-1874): к 1874 г. многие требования либералов середины XIX в. были выполнены. Кроме отделения Церкви от государства в Ирландии в 60-х – начале 70-х годов либералы отменили обязательные церковные налоги, «налоги на знания», религиозные экзамены при поступлении в Оксфорд и Кембридж, а также покупку патентов на должности в армии. Ими были приняты законы о земле в Ирландии и об образовании в Англии и Шотландии. При поступлении на государственную службу теперь нужно было сдавать экзамен. Путем введения положения об ограниченной ответственности либералы создали для инвесторов более безопасную среду капиталовложений. И все это сочеталось с фритредерской финансовой политикой, полной подотчетностью правительства и сокращением бюджетных расходов.

    Если не принимать в расчет обычные политические дрязги и торг, то эти огромные реформаторские преобразования не встретили серьезного противодействия. Даже господство Англиканской церкви было значительно ограничено, хотя в первой половине XIX в. именно защита англиканства во всей его полноте была центральной объединяющей идеей для тори: то, что в 30-х годах XIX в. казалось лишь мечтой радикалов, в 70-х стало реальностью, причем почти без открытой борьбы. Даже козырная карта консерваторов – неизбираемая Палата лордов – была использована весьма ограниченно: на время отложили отмену налогов на печать, ликвидацию сбора в пользу Церкви, введение тайного голосования и отмену религиозного экзамена в университетах. Имущие и трудящиеся классы вместе принялись за великую расчистку на палубах либерального государственного корабля.

    Наступление эры «свободной торговли» совпало с экономическим бумом, который продолжался с начала 50-х до начала 70-х годов XIX в. Современники считали, что именно она стала причиной экономического процветания, но специалисты в области экономической истории со скепсисом относятся к этому утверждению. Снятие таможенных барьеров, вероятно, оказало только косвенное влияние на британскую экономику, зато «свобода торговли» в широком смысле этого слова, т.е. приверженность нации экономическому прогрессу, оказала огромное влияние на рост предпринимательского энтузиазма, который, казалось, разделяли все классы общества. Если судить по цифрам, то в середине века экономический подъем еще не был особенно впечатляющим, и его сопровождала незначительная инфляция. Тем не менее этот подъем оказался чрезвычайно важным, поскольку он показал, что так называемый вопрос о «положении в Англии», который так бурно обсуждали в 20-50-х годах XIX в., может быть разрешен – и был разрешен – с помощью рыночных механизмов в рамках существующей социально-политической структуры общества. Даже волнения в Ланкашире, вызванные «хлопковым голодом» 60-х годов, когда из-за Гражданской войны в США хлопкопрядильные фабрики были отрезаны от традиционных источников сырья – плантаций американского Юга, не потребовали серьезной политической реакции. Местной инициативы и добровольных пожертвований, как с удовлетворением полагали имущие классы, было вполне достаточно, чтобы разрешить проблему без прямого участия Вестминстера в судьбе пострадавших рабочих Ланкастера (хотя в действительности важную роль сыграли и кредиты, выделенные им государством).

    В период между 50-ми – 70-ми годами XIX в. Британия превосходила любую другую страну по многообразию и объему производимых товаров и услуг. Ее мощная добывающая промышленность обеспечивала страну главным сырьем эпохи раннего индустриализма – углем и железом, укрепляя мировое доминирование Британии по этим двум показателям, поскольку страны континента вынуждены были импортировать английский уголь и железо, чтобы обеспечить собственную индустриализацию. С неутомимой энергией производственный сектор британской экономики снабжал мировой рынок бесчисленными товарами, начиная с кораблей, паровых турбин и текстиля вплоть до предметов повседневного спроса, которые украшали не только викторианские жилища. Британские корабли, перевозившие экспортные товары, если можно так сказать, «викторианизировали» весь мир, торгующий с Британией. Подобная хозяйственная активность опиралась на крепкую валюту и банковскую систему, которая, несмотря на некоторые недостатки, сохраняла стабильность и начиная с 70-х годов играла все более важную роль в экономике.

    Изменения в составе населения: город и деревня

    В результате экономического подъема к 1870 г. возникли нация и экономика, по большей части индустриальная и городская. Хотя в 1851 г. многие думали, что рост городов вскоре приостановится, он стал еще более интенсивным. К 1901 г. только пятая часть населения Англии и Уэльса жила в сельской местности, т.е. 80% жителей были горожанами, что гораздо больше, чем в любой другой стране Европы того времени, и ситуация оставалось такой вплоть до 70-х годов XX в. К 1901 г. в Великобритании насчитывалось 74 города с населением свыше 50 тыс. человек, а Лондон (который викторианцы называли «метрополис») увеличил количество жителей с 2,3 млн в 1851 г. до 4,5 млн в 1911 г. (если считать вместе с пригородами – то до 7,3 млн человек). Причем самый быстрый рост был отмечен не в прежних центрах промышленной революции, вроде Ливерпуля и Манчестера, а в небольших городках типа Селфорда, расположенных вокруг одного индустриального центра. Теоретик городского планирования поздневикторианского периода Патрик Геддес называл процессы объединения нескольких городов, образующих одно большое урбанистическое пространство, «конурбациями». В Британии к 1911 г. существовало уже семь подобных городских регионов, в то время как в остальных европейских странах их было не более двух. К ним относились: Большой Лондон (7,3 млн человек), Юго-Восточный Ланкашир (2,1 млн), Западный Мидленд (1,6 млн), Западный Йоркшир (1,5млн), Мерсисайд (1,2 млн), Тайнсайд (0,8 млн) и Центральный Клайдсайд (около 1,5 млн человек) – и все это в стране с населением всего в 40 млн человек. Некоторые города выросли за полстолетия буквально из ничего, например, Миддлсбро, город угля и стали с населением 120 тыс. человек. В большинстве таких «конурбаций» весьма значительную часть жителей составляли выходцы из Ирландии, среди которых больше, чем где-либо еще, были популярны идеи «оранжевых и зеленых». В конце XIX столетия в Лондоне и Лидсе образовались довольно большие еврейские общины, состоявшие из жертв «депопуляции сельских районов» некоторых восточно-европейских стран, такой же жестокой, как картофельный голод в Ирландии.

    В XX в. аналогичный стремительный рост городов являлся характерной чертой слаборазвитых стран, но в XIX в. этот феномен не имел прецедента. Найти какие-то общие черты во внешнем облике городов того времени довольно трудно, поскольку их архитектурные стили и стандарты строительства существенно различались. Каменные, практически несокрушимые дома Глазго, маленькие, тесно прижатые друг к другу домики шахтерских поселков, нередко выстроенные из плохого кирпича, и красивые загородные коттеджи мелкой и средней буржуазии – эти разные строения объединяло только одно: как правило, их чаще арендовали, а не покупали, хотя количество владельцев к концу XIX в. выросло. Одни города, построенные под наблюдением муниципальных советов в соответствии с хорошо составленным градостроительным планом, имели парки, библиотеки, концертные залы и бани; другие целиком отдавались на произвол частных застройщиков-спекулянтов.

    Главной особенностью растущих городов являлись железные дороги, благодаря которым впервые возникла единая национальная экономика. Они изменили внешний облик городов, пространство в центре заняли вокзалы и сортировочные станции; железные дороги обеспечили недорогой проезд из предместий и позволили состоятельным людям жить за городом. Вместе с тем они покрыли все вокруг ужасной копотью. Отличительной особенностью викторианских городов были грязь и шум: грязь – от поездов, фабричных труб, домашних печей и лошадей; шум – от повозок и экипажей, громыхающих по булыжным мостовым. Когда в начале XX в. автомобили постепенно стали заменять лошадей, все сразу заметили, насколько тише и чище стало в центрах городов. Но шум, грязь и плохое жилье – привычное дело в то время, поэтому настойчивые требования улучшить условия городской жизни возникли далеко не сразу. Для большинства викторианцев производство оправдывало всё. Такой взгляд нашел полное отражение в книге леди Белл Флоранс «На заводе» – классическом исследовании образцового промышленного города Мидлсбро, главным занятием жителей которого было производство железа: «Отсутствие романтического прошлого и великих традиций не помешало Мидлсбро, стремительно выросшему до гигантских размеров, приобрести достоинство иного рода – достоинство силы способности высоко вознестись, не опираясь на историческую основу, без помощи пьедестала Времени… И хотя в нем не найдешь прелести и обаяния старины, зато промышленные города обладают своеобразной привлекательностью и красотой… Высокие трубы, огромные, неуклюжие сушильные печи и домны, кажущиеся в дымной зимней полутьме башнями и горными вершинами… На этот железоделательный город нужно любоваться ночью и в сумерки, днем он окутан дымом, ночью – освещен столбами пламени».

    За двадцать лет, минувшие после всемирной выставки, динамичное развитие городов, вызванное отчасти тем оборудованием, которое было на ней показано, отразилось и на деревне. Большие затраты на удобрения и дренаж почвы, новые строения и машинное оборудование, например косилки и молотилки, а также шоссе, связавшие фермы с железными дорогами, – все то, что называлось «интенсивным земледелием», опровергало утверждение, что свобода торговли означает конец деревенскому существованию. Произошла серьезная модернизация сельского хозяйства, причем во всех отношениях, включая мораль. Возникли даже сомнения, останется ли деревня оплотом традиционной религии, поскольку многие там обратились к нонконформизму, а некоторые даже к материализму.

    Новое поколение сельских жителей, энергичное и напористое перехватило те доходы, на которые ранее сонно и размеренно жило деревенское общество, описанное Энтони Троллопом в романах о Барсетшире. В 1868 г. 80% всех продуктов питания, потребляемых в Соединенном Королевстве, по-прежнему производилось в Британии. Однако несмотря на интенсивное земледелие, многие сельские районы, особенно в Ирландии и Шотландии, оставались катастрофически недокапитализированными. Соха и ручная веялка все еще служили обычными орудиями труда на севере и западе горной Шотландии даже в начале XX в.

    В 70-х гг. XIX в. случилось несколько неурожаев подряд. Ситуация усугубилась в результате освоения североамериканских прерий; доставка продовольствия из этого региона, а также шерсти из других заморских территорий стала быстрой и дешевой, что привело к «великой депрессии». Только производство молока, сена и соломы выдерживало зарубежную конкуренцию. Особенно значительно упали цены на зерно – основной продукт восточной части страны. Однако фермеры, особенно мелкие, не сумели быстро понять, что это не временные изменения, и не перестроились на удовлетворение возросшего спроса на молочные продукты. Животноводческий Запад страны меньше пострадал во время кризиса.

    По мере роста городов значение сельского хозяйства в экономике уменьшилось, и кризис ускорил этот процесс: 1851 г. на долю сельского хозяйства приходилось 20,3% национального дохода, а в 1901 г. – всего 6,4%. Основную часть продовольствия и сельскохозяйственного сырья, например шерсти, Британия импортировала – факт, имевший большое стратегическое значение. Требования защитить сельское хозяйство не получили широкой поддержки даже внутри партии тори – во всяком случае, не до такой степени, чтобы внести изменения в фискальную систему фритреда. Некоторые либеральные сторонники земельной реформы, для которых протекционизм был исключен в принципе, считали небольшие землевладения решением проблемы (кампания 1885 г. проходила под лозунгом «три акра и корова»). Комиссия по мелким фермам для Шотландского нагорья (1886) созданная специально, чтобы объединить мелких арендаторов и освободить их от вмешательства лендлордов, оказалась единственным заметным достижением в этой области, хотя и весьма значимым по своим результатам, как показали дальнейшие события.

    Более высокая оплата труда в городах за меньший рабочий день, механизация сельского хозяйства в 50-60-х годах, депрессия в последней четверти XIX в. – все это привело к значительному сокращению численности населения в деревнях. Великий исход направлялся в шотландские и английские города, в угледобывающие районы (особенно в Уэльс), в колонии и в армию. В период между 1861 и 1901 гг. количество работников-мужчин в сельской местности сократилось более чем на 40%. Число переселившихся в города женщин оказалось ниже, поскольку им не так просто было найти там занятие. За счет этого образовался значительный дисбаланс между мужской и женской частями населением, хотя многие незамужние женщины тоже шли работать в города домашней прислугой, в чем им помогали такие агентства по занятости, как Общество взаимопомощи для девушек.

    Деревня чувствовала себя деморализованной и забытой, но принимала свою судьбу с равнодушием, свойственным любому обществу, находящемуся в состоянии упадка. Романы Томаса Харди были созданы именно в период между 1872-1896 гг., т.е. как раз во время депрессии в сельском хозяйстве. Они с удивительной точностью передают ощущение беспомощности деревенского общества перед далекими и неподвластными ему силами, управляющими судьбами всех обитателей села. Хотя Харди рассказывал в исторических по форме романах о деревенских традициях и обычаях, которых уже не существовало, его сочинения звучали вполне современно. Торговец зерном Майкл Хенчард, герой романа «Мэр Кестербриджа», разорился, потому что не сумел приспособиться к новым методам торговли. Вот как Харди описывает его состояние в момент финансового банкротства: «Размышляя, он все более приходил к заключению, что против него работает какая-то сила». Все романы уэссекского цикла описывают «всеобщую драму страдания» как распад цивилизации. В 1895 г. Харди, говоря о своих романах, так характеризовал происходящее: «Корень зла заключается в том, что крестьянина, постоянного жителя деревни, бывшего хранителем местных традиций и нравов, сменил более или менее временный наемный работник, что нарушило непрерывное течение местной истории, сыграв роковую роль в деле сохранения легенд, фольклора, традиционных межсоциальных отношений и ни на кого не похожих личностей. Для всего этого нужно, чтобы люди поколение за поколением были привязаны к земле на одном и том же месте». К счастью, такие фольклористы, собиратели народных песен и танцев, как Сесил Шарп и Марджори Кеннеди-Фрейзер, записали и сохранили для нас некоторую часть наследия деревенской жизни Британии, прежде чем она исчезла без следа.

    Разрыву с сельскими традициями способствовали Уайтхолл и Вестминстер. Меры в области образования – например закон об образовании в Шотландии 1872 г. – был направлен на то, чтобы побудить жителей Шотландии и Ирландии, говоривших на гэльских языках, и жителей Уэльса, говоривших на валлийском, перейти на английский, а также на то, чтобы подготовить крестьян к городской жизни. В период между 1850 и 1900 гг. изменения в жизни села и в образовательной политике нанесли этим языкам сокрушительный, а в Шотландии – почти смертельный удар. Однако в 1889 г. активность на местах в Уэльсе защитила преподавание на валлийском языке в школах.

    В некоторых районах между городом и деревней постоянно происходила интенсивная миграция жителей: обычно рабочие уходили в деревню на сбор урожая, а обитатели небольших городов не упускали случая побраконьерничать в окружающих лесах. Часть рабочих, особенно шахтеры, жили в деревнях рядом с полями и вересковыми пустошами и в свободное время устраивали собачьи бега и гоняли голубей, т.е. предавались развлечениям, имевшим тогда сельский привкус. Средний класс покупал дома за городом, пользуясь низкими ценами на землю. Для тех представителей имущих классов, у кого был острый финансовый нюх, деревня стала дорогой «игровой площадкой», местом проведения уик-энда. Но для большинства жителей больших городов она превратилась в отдаленную, даже опасную местность, населенную странными людьми с устаревшими выговором, одеждой и манерами. В комедии Оскара Уайльда «Как важно быть серьезным» (1895) верно схвачен этот надменный столичный тон:

    Леди Брекнел…Земля теперь не приносит ни дохода, ни удовольствия. Она дает человеку положение и мешает его сохранить. Вот и все, что можно сказать о земле.

    Джек. У меня есть дом в деревне с участком земли, конечно, что-то около полутора тысяч акров, полагаю. Но мой доход от него не зависит. Насколько я знаю, браконьеры – это единственные люди, которые хоть что-то получают с этой земли.

    Леди Брекнел. Дом в деревне!…Надеюсь, у вас есть дом в городе? Такая простая и неиспорченная натура, как моя Гвендолин, не может жить в деревне!

    Но, несмотря на это, воображение жителей города продолжало рисовать картины счастливого деревенского прошлого. К какому бы социальному слою горожанин ни относился, он хотел иметь дом с садиком и, если была возможность, арендовал участок земли. Тем самым создавалась иллюзия сельской жизни в городе, оставляя за скобками реальные трудности деревенского быта. Архитектура и планирование городов также отразили эту тоску по сельской жизни, ярким выражением которой стал проект Борнвилла для квакеров – владельцев фирмы «Кэдбери» и движение «Город-сад» в конце XIX в.

    Массы и классы: городской рабочий

    Нет ничего странного в том, что урбанизация и упадок деревни оказали глубокое влияние на все классы населения Британии. Еще в первой половине XIX в. больше всего на свете имущие классы боялись возникновения революционного рабочего класса или классов. Самое поразительное, что во второй половине века этот класс так и не сформировался. Большинство наемных рабочих того времени не оставили по себе практически никакой памяти, кроме плодов своего труда: обстоятельства их частной жизни, стремления, надежды, верования, предпочтения, привычки и увлечения- все это по большей части оказалось утеряно. В колониях трудолюбивые и квалифицированные чиновники империи составляли детальные доклады об указанных аспектах существования местных народов, быт которых поражал их воображение. Однако у себя дома систематическое изучение обычаев и образа жизни британских городских низов начались только в самом конце XIX в. Впечатляющий труд Генри Мейхью «Лондонские рабочие и бедняки: энциклопедия условий жизни и заработков тех, кто желает работать, тех, кто не может работать, и тех, кто не желает работать» вышел в 1861-1862 гг. и явился в этой области первым, хотя и несистематизированным исследованием. К тому же за ним никто не последовал. Однако нам достоверно известно, что картина жизни бедных слоев была довольно сложной и поливариантной, причем в ней большую роль зачастую играли религия и местные обычаи.

    Тем временем уровень жизни некоторых слоев трудящихся начал быстро расти. Между 1860 и 1914 гг. реальная заработная плата удвоилась. Во время бума 1868-1874 гг. она росла особенно быстрыми темпами, а между 1880-1896 гг. реальная заработная плата увеличилась почти на 45%. К 80-м годам у многих рабочих впервые в XIX в. возникла возможность для отдыха. У них появились деньги (хотя совсем немного) на что-то кроме еды, одежды и квартплаты. Самое удивительное – несмотря на эти свободные деньги, рождаемость в семьях рабочих не выросла, а упала. То же произошло и в семьях состоятельного класса еще раньше, начиная с 70-х годов. Таким образом, эта тенденция среди трудящихся явилась зеркальным отражением ситуации в преуспевающей части общества. Характерно, что свободные деньги тратились не на то, чтобы в семье появились новые дети. Такое неожиданное и беспрецедентное развитие событий опровергало предсказание классических политэкономистов, от Мальтуса до Маркса, утверждавших, что из-за «железного закона заработной платы» рабочий класс обречен получать только прожиточный минимум, поскольку любой излишек будет поглощаться новыми детьми. Контроль над рождаемостью открыл британскому рабочему путь к относительному благосостоянию начиная с 80-х годов XIX в. Теперь трудно сказать, как и почему это произошло. Женщины и мужчины вступали в брак позднее, чем раньше, к тому же они, видимо, использовали еще довольно ненадежные противозачаточные средства, которые получили распространение с 70-х годов. Поэтому женщины, вероятно, регулярно делали аборты.

    В те времена термин «трудящиеся классы» (викторианцы почти всегда использовали его во множественном числе) применялся в отношении довольно широкого круга людей. В обзоре Чарлза Бута «Жизнь и труд населения Лондона», начатом в конце 80-х годов XIX в., мы находим шесть категорий трудящихся: «высокооплачиваемые рабочие», «рабочие, регулярно получающие среднюю зарплату», «регулярно получающие небольшую зарплату», «имеющие временные заработки», «не имеющие постоянного места работы» и те, кого Бут назвал «низший класс». «Рабочие, регулярно получающие среднюю зарплату» вошли в самую большую группу – практически она равнялась остальным пяти вместе взятым. Мужчины и женщины этой группы заметно сократили состав своих семей, их реальная зарплата увеличилась, и, кроме того, они стали осознавать важность своей роли в экономике.

    Растущее благосостояние рабочих со средним заработком заставляло их вступать в профсоюзы, чтобы защитить свои сбережения, а также добиваться повышения зарплаты и улучшения условий труда. В середине столетия профсоюзы были еще довольно узкими цеховыми объединениями, члены которых ревниво оберегали свое завоеванное тяжким трудом привилегированное положение среди наемных рабочих. Оно достигалось благодаря длительному ученичеству, получению высокой квалификации или выполнению ответственной работы на машинах. Постоянно растущий спрос на квалифицированную рабочую силу только усиливал влияние и укреплялся статус этих цеховых профсоюзов, а технические новшества, например строительство судов из металла, не уменьшали, а увеличивали их значимость. Но в 70-х и особенно 80-х годах ряды профсоюзов стали расширяться за счет вступления в них трудящихся, занятых на постоянной основе. Такое положение стало возможным благодаря выросшим стандартам жизни, так как членство в профсоюзе было делом дорогим. Цель профсоюзов заключалась не только в переговорах об увеличении заработной платы, они были связаны с обществами взаимопомощи, а часто и сами выступали как общества взаимной поддержки, которые выплачивали пособия своим членам. Особенно важным для рабочего человека с чувством собственного достоинства было пособие на погребение, дававшее возможность избежать унизительных похорон, оплаченных работным домом. Многие профсоюзы предоставляли также пособие по болезни и безработице, поскольку государство не оказывало содействия жертвам временных неурядиц и уж тем более не помогало тем, кто не мог работать постоянно, если не принимать во внимание работные дома как последнее прибежище для несчастных.

    С точки зрения наблюдателя, жившего после 1945 г., деятельность профсоюзов развивалась тогда довольно странно. В течение двадцати лет после 1874 г. состояние экономики характеризовалось значительной дефляцией – т.е. цены (и до некоторой степени зарплата) падали. Но для тех, кто имел постоянную работу, реальная оплата труда при этом росла. С этим не могли примириться тред-юнионисты – человеку трудно поверить в то, что хозяин понижает тебе зарплату, а живешь ты все-таки лучше, чем раньше. Поэтому новые профсоюзы были настроены на борьбу за сохранение заработной платы рабочих. В этом движении практически не было идеологии, кроме идеи солидарности. Социалисты играли некоторую роль в самых известных забастовках того времени: на спичечной фабрике «Брайант энд Мэ» в 1888 г. и в лондонских доках в 1889 г. (последняя известна как «забастовка за докерский шестипенсовик»). Обе акции привлекли большое внимание среднего класса, поскольку произошли в Лондоне под самым носом у радикалов. Но эти забастовки нельзя назвать типичными: в лондонских доках действия рабочих возглавлял не профсоюз, поскольку он был создан после завершения забастовки; да и роль в них «социалистов», таких, как Джон Бёрнс, не стоит преувеличивать. Люди, возглавлявшие профсоюзы, были в большинстве своем последовательными сторонниками Гладстона. Работы Карла Маркса, помимо узкого круга адептов, были никому не известны, хотя он провел в Англии большую часть сознательной жизни. Труды социалистов, увидевшие свет в 80-х годах XIX в., читали очень немногие. Упорное сопротивление, с которым в рабочей среде встречали социалистические идеи, вызывало отчаяние интеллектуалов, принадлежавших к среднему классу.

    Профсоюзы стали организациями, деятельность которых отражала выросшее самосознание рабочего класса, а совместно проведенный досуг, особенно мужчинами – главами семейств, подпитывал затем чувство классовой солидарности. В любом промышленном городе, от Портсмута до Абердина, любимым развлечением мужчин, почти без исключений, стал футбол, который был придуман в частных школах и университетских любительских клубах, но превратился к середине 80-х годов в профессиональную игру. В последней четверти XIX в. любой уважающий себя промышленный город имел свой футбольный клуб. Некоторые команды отражали существующий религиозный раскол, например католический «Селтик» и протестантский «Рейнджерс» в Глазго, католический «Эвертон» и протестантский «Ливерпуль» в Мерсисайде. Футбол поддерживал местный патриотизм и помогал болельщикам осознать себя частью целого, что удавалось далеко не всем политическим функционерам. Он был продуктом высокоорганизованного урбанистического общества: регулярность и сложность графика проведения игр за Кубок (начиная с 1871 г.) и за первенство Лиги (с 1888 г.) требовали от зрителей постоянного и непосредственного интереса, а также свободных денег, чтобы каждую неделю покупать входные билеты, а возможно, и оплачивать проезд в другие города, если команды играли на выезде. Подобные игры собирали огромные массы людей, способные к самоорганизации. Они отражали настроения дисциплинированной рабочей силы, готовой платить за то, чтобы следить, как другие играют за клуб, организованный местными бизнесменами. Необходимость для городского рабочего постоянно следить за играми в течение всего футбольного сезона давала ему более широкую временную перспективу, чем-то напоминавшую зависимость его сельских собратьев от климатических периодов.

    Однако возросшую в то же время популярность крикета, игры длительной, уникальной и требующей социальной интегрированности, объяснить гораздо труднее. Соревнования между графствами по крикету стали проводить с 1873 г. Увлечение этой игрой объясняется, видимо, тем, что индивидуализм в обществе сохранился, невзирая на индустриализацию и разделение труда. Удивительные достижения на площадках для крикета доктора Грейса из Глостершира, который царил среди игроков и ставил рекорды во всех компонентах этой игры, непревзойденные до сих пор, сделали его почти таким же национальным героем, как Фред Арчер, жокей, побеждавший на скачках в 1874-1886 гг. У Грейса была большая борода, которую часто изображали на карикатурах; из-за этой бороды его часто путали с лордом Солсбери – что, вероятнее всего, шло на пользу последнему.

    В прошлые времена путешествия были связаны для рабочего только с отчаянной попыткой найти новое место работы или жилье. Но, начиная с 80-х годов XIX в., они сделались формой отдыха. В официальные нерабочие дни многие стали выезжать на море, самостоятельно или с организованной экскурсией, причем делали это почти каждый год. Такие курорты, как Блэкпул, Моркам, Скарборо, Саутенд-он-Си, Истбурн, Портобелло, возникли и выросли на волне этого спроса. Поскольку рабочий класс почти всегда проводил время в этих городах, для него «пляжный отдых» предполагал пирс, развлечения на набережной и купальные кабины, в дополнение к отелям, пансионам и магазинам. Радикалы и социалисты в 90-е годы сделали попытку разнообразить эту традицию, организуя туристические и велосипедные клубы для совместных поездок за город, но туда вступали скорее представители низших слоев среднего класса, нежели рабочие.

    Распространение массовых газет и средств ускоренной коммуникации, охвативших благодаря электрическому телеграфу всю страну, способствовало появлению еще одного вида отдыха, любимого трудящимися, – тотализатора, в котором ставили на лошадей, и футбольного тотализатора, действующего через почту. Такое развлечение обещало выигрыш в виде кубышки с золотом, а значит, отдых мог приносить доход, хотя на деле этого практически никогда не происходило.

    Постепенно самая преуспевающая часть рабочих начала приобщаться к благосостоянию, которое полвека назад промышленная революция подарила имущему классу. Их питание несколько улучшилось: к обычному хлебу, картошке и пиву добавились мясо, молоко и овощи. Качество жилья немного повысилось; люди и их жилища стали чище, поскольку мыло подешевело и стало общедоступным. Квартиру, которую постоянно снимала семья рабочего, теперь украшали книги, фотографии и даже всякие занятные предметы мебели. Целью жизни многих стала респектабельность, т.е. деньги, потраченные на то, чтобы продемонстрировать солидность, уверенность в завтрашнем дне, а также интересы, не ограниченные еженедельным заработком. Продажа в кредит стимулировала такие цели и поглощала основную часть сбережений.

    Повышение уровня жизни занятого населения имело большое значение, но его следует рассматривать в перспективе. Всю вторую половину XIX в. каждые десять лет происходили всплески экономических неурядиц. Многие тогдашние аналитики полагали, что с середины 70-х до середины 90-х годов продолжалась «великая депрессия», и доходы постоянно падали. Как мы уже выяснили, такое утверждение, несомненно, справедливо по отношению к сельскому хозяйству, но по отношению к промышленности в целом это было скорее временем реорганизации, чем депрессии. Хотя для работающего человека такая реорганизация всегда означала обнищание. Именно в 80-х годах слово «безработица» получило в английском языке сегодняшнее значение.

    Религия, в смысле посещения церкви, не играла в жизни городского рабочего почти никакой роли. В 1896 г. священник Англиканской церкви А.Ф.Виннингтон-Инграм писал: «Нельзя сказать, что Церковь потеряла большие города, – ее там никогда не было». Протестантские церкви, как Англиканская, так и нонконформистские, не сумели убедить сельскохозяйственных рабочих продолжать посещать храмы, после того как они переезжали в город. Несмотря на благотворительную деятельность и воскресные школы, дававшие возможность получить образование, им не удалось привлечь к себе и большинство тех, кто был рожден в городе. Миссионерская деятельность Армии спасения и других подобных ей организаций тоже не принесла результатов. В 1902-1903 гг. только 19% лондонцев регулярно посещали церковь, и в основном они являлись представителями социальных верхов. Вероятнее всего, эта цифра была больше в провинциальных центрах и значительно выше – в маленьких городках. Только среди католиков встречалось много рабочих – национальная ирландская идея и католицизм составляли единое целое в деятельности данной Церкви, и этой идее были посвящены религиозные социальные организации и клубы.

    Нельзя сказать, что трудящиеся классы совершенно не вспоминали о религии. «Обряды перехода» (особенно свадьбы и похороны) оставались популярными, даже когда появились такие же гражданские церемонии. К тому же те, кто не ходил в церковь, не проявляли по отношению к ней враждебности, если только религиозность не принимала откровенно папистские или ритуальные формы и была обусловлена трениями в отношениях между ирландскими эмигрантами и местными общинами. Скорее рабочие не любили Англиканскую церковь за то, что она была связана с правящим имущим классом. Отказ от посещений церкви в обществе, где верхи активно пропагандировали ее, являлся знаком протеста либо равнодушия.

    Клерки и коммерсанты – нижний слой среднего класса

    Вторая половина XIX в. стала для среднего класса золотым веком развития. Еще в 1851 г. эта социальная группа была довольно малочисленной и легко определяемой: врачи, учителя, юристы, бизнесмены, банкиры, владельцы магазинов и т.п. Между ними и рабочим классом существовала глубокая пропасть. Но в конце века картина усложнилась. Возникла большая промежуточная группа, которую можно было бы назвать нижним слоем среднего класса. Она появилась благодаря изменениям в экономике, поскольку сектор услуг значительно вырос и стал многообразнее. Британия превращалась не только в промышленную, но и в коммерческую державу, возникала целая армия «белых воротничков» – людей, которые трудились в розничной и оптовой торговле, банках, бухгалтериях, рекламных фирмах. Управление фабриками перестало быть наследственным семейным занятием и перешло в руки нового класса профессиональных менеджеров. Промышленная бюрократия стремительно росла. Число государственных служб, местных и центральных, быстро увеличивалось, по мере того как государство расходовало на них все больше денег, особенно на систему образования, созданную законом от 1870 г. В магазинах, офисах и на телефонных станциях появились новые рабочие места для женщин. Перемены серьезно затронули Лондон, где возникла целая армия людей, получивших образование в политехнических колледжах и работающих в Сити. Эти люди приезжали в Лондон по железной дороге или по новой подземной дороге с бывших окраин, а часто даже из соседних городов, вроде Кройдона, которые очень разрослись в 80-х годах, превратившись в нечто подобное спальным районам для клерков из Сити. Рост населения, живущего за пределами городского центра, стал характерным новшеством жизни горожан во второй половине XIX в. Аккуратные ряды домиков, построенных стена к стене или стоящих отдельно, с маленькими садиками, расположенными перед ними и позади, свидетельствовали об осуществлении стремления к процветанию этого нового социального слоя.

    Век либерализма стал для семей, населявших подобные окраины, временем преуспеяния. Либерализм требовал от них личных достижений, и они старались как могли. Эти люди ценили достоинство, респектабельность, конкуренцию, деловитость и целеустремленность. Они уважали достижения, успех и деньги. Не будучи уверены в собственном социальном положении, они охотно слушали тех, кто был убежден в своем праве командовать, – они уважали иерархию. В этом ее представители коренным образом отличались от либералов 50-х годов, которые были твердыми индивидуалистами, так как на них еще оказывали влияние дух «старой доброй» доиндустриальной эпохи и объединительные лозунги XVII в. Поиски новым социальным слоем своего места в структуре общества превратил консерваторов в партию, у которой была твердая опора в городах. В небольших населенных пунктах, таких, как центры рыночной торговли Уэльса и Шотландии, где существовала давняя традиция нонконформизма, люди, принадлежавшие к этому слою, стали занимать ведущие позиции. Там благодаря приобретенной уверенности в себе и традиционному нонконформизму они оставались либералами. Но в больших городах они выступали за сотрудничество с аристократией и верхним слоем среднего класса, предлагая им содействие в обмен на признание и статус.

    В 1896 г. братьями Хармсворт была основана газета «Дейли мейл», которая благодаря весьма эффективной системе распространения нанесла сокрушительный удар по провинциальной прессе. «Дейли мейл» стала основной газетой нижнего слоя среднего класса. Сначала либерал-империалистическая по духу, она во время Англо-бурской войны перешла на сторону юнионистов. Как презрительно высказался о газете лорд Солсбери, «ее делают посыльные для посыльных».

    Имущие классы

    Верхний слой среднего класса включал две группы. Первая – представители статусных профессий: врачи, юристы, священники государственной церкви, служащие, занимавшие крупные административные посты. Они оканчивали одни и те же университеты, а в еще большей мере одни и те же частные школы. Во многих городах они стали жить более комфортно, чем в первой половине XIX в., так как строили себе роскошные виллы за городом. Благодаря тому что их дети учились в привилегированных школах-интернатах, у этой группы возросло чувство национальной значимости, а связи с местными сообществами, наоборот, ослабели. Мировоззрение представителей этих профессий определял дух Томаса Арнолда из Регби (в интерпретации его последователей). В школах их обучали греческому, латыни и древней истории; их мораль определялась Широкой Англиканской церковью; беспрестанные игры на свежем воздухе (регби – зимой, крикет и легкая атлетика – летом) призваны были «подготовить их к жизни» и не давать бездельничать. В результате сформировался характер представителей статусных профессий – весьма достойный, но неяркий. Они видели свое предназначение в управлении империей, пренебрегая нуждами индустриального государства.

    Подобное мировоззрение до некоторой степени оказывало влияние и на другую группу верхнего слоя среднего класса, занятую в промышленном производстве. Вместо того чтобы с малых лет приучать своих отпрысков к семейному делу, фабриканты все чаще посылали детей в учебные заведения, предназначенные для представителей статусных профессий. В то время как будущие немецкие промышленники изучали точные науки и бухгалтерский учет, дети владельцев хлопкопрядильных фабрик и кораблестроительных верфей Англии учили греческий и играли в регби. Юноши, получившие подобное образование, редко выказывали интерес к жизни заводов, поэтому сохранять дух предпринимательства, который являлся основным двигателем прогресса в первой половине XIX в., становилось все труднее. Сыновьям промышленников больше по душе была коммерция, чем производство, и они шли в растущий банковский сектор, где фабричный пот и кровь превращались в стерильные колонки цифр.

    Британская экономика все более и более полагалась на компетентность этих людей. Возник колоссальный дефицит внешнеторгового баланса (он составил в 1851 г. 27 млн фунтов стерлингов, а к 1911 г. – 134 млн). Но его покрывала так называемая «невидимая прибыль» от банковских операций, страхования, морских перевозок и доход, получаемый от капитала, вложенного за границей. Доход в сфере услуг (24 млн фунтов стерлингов в 1851 г. и 152 млн – в 1911 г.), а также дивиденды от заморских капиталовложений (12 млн в 1851 г. и 188 млн – в 1911 г.) стали жизненно важными элементами британского процветания. Его главной опорой был средний класс, который имел преимущественно опыт управления деньгами, но не людьми или продукцией.

    Все эти важные изменения в британской социальной и экономической жизни происходили не по плану, а так же стихийно, как до того развивалась индустриализация. Они явились ее последствиями в двух аспектах. Поскольку Британия как «мастерская мира» продавала товары за границу, она стимулировала экономическое развитие других стран, где отчаянно не хватало собственных капиталов. Международная конкуренция и депрессия в некоторых секторах английской экономики в 80-х годах снизили норму прибыли в сфере производства, и тогда «невидимая рука» указала путь развития в области банковских услуг.

    Однако не следует преувеличивать значимость этой тенденции или ее новизну. Для Англии всегда было традиционным переплетение интересов земельных собственников, промышленников и коммерсантов, в результате чего аристократия не стала обособленной кастой, как на континенте, а фабрикант мог занять высокое положение в обществе. Некоторые пользовались такой возможностью; другие, особенно нонконформисты, к этому не стремились. Промышленность и фабриканты всегда были мощной силой в Британии, Однако государства фабрикантов, со страхом ожидаемого «монархией среднего класса», в первой половине XIX в. так и не случилось, поскольку аристократия отчасти нейтрализовала политическое и социальное влияние коммерсантов, включив их в свой состав.

    Средний класс исповедовал протестантство, и весьма активно. Его представители занимали довольно высокие посты в иерархии Англиканской церкви и в университетах. Реформы, последовавшие за докладом комиссии Норткота – Тревельяна 1854 г., ввели сдачу профессиональных экзаменов на получение поста на гражданской службе, поэтому университеты теперь обслуживали в основном интересы представителей среднего класса. С 70-х годов респектабельность, необходимость содержать приличный дом, оплачивать прислугу, школу и университет заставили буржуазные семьи ограничить количество детей, т.е. у них это произошло, как уже говорилось, раньше, чем в среде трудящихся.

    Женщины, принадлежавшие к среднему классу, тоже стремились к сокращению размеров семьи, так как у них появились новые возможности в жизни помимо воспитания детей и ведения домашнего хозяйства. Они могли уделять больше времени благотворительности, работать в церкви, принимать участие в местной политике, заниматься искусством, особенно музыкой. С большим трудом некоторые из них добились возможности посещать университет (им разрешили ходить на лекции и сдавать экзамены без получения степени). В конце 70-х годов в Оксфорде, Кембридже и Лондоне открылись женские колледжи. Профессиональные занятия для женщин были закрыты, только некоторым удалось стать врачами. Лучшее, чего могла добиться женщина в профессиональной карьере, – это должность медицинской сестры в престижной клинике.

    Пышность и церемониал

    Аристократия и джентри только отчасти ощутили на себе перемены, происшедшие во время правления королевы Виктории. Из трех больших социальных классов Британии они, вероятно, изменились меньше всех. Как заметила социалистка Беатрис Уэбб, аристократия представляла собой «удивительно крепкую субстанцию». Аристократы по-прежнему обладали значительной политической властью, обеспечивая парламентариями обе партии в Вестминстере. Они занимали высшие должности в империи, возглавляли местное самоуправление и служили офицерами в армии – флот был демократичнее. В период аграрного развития 1850-1870 гг. аристократия и джентри обогатились, а во время депрессии сельского хозяйства много потеряли. Однако часть этих потерь удалось компенсировать за счет умелых вложений в городскую земельную собственность, к тому же стремительное расширение территорий городов обогатило владельцев участков, расположенных на окраинах или неподалеку, хотя цена пахотных земель постоянно снижалась. Британская аристократия всегда принимала участие в индустриализации экономики, особенно в строительстве шахт, каналов и железных дорог. И сейчас она ловко сумела подняться на гребне новой волны коммерческой экспансии – для придания солидности правлениям многих банков и страховых компаний в них заседали лорды. Аристократы разумно укрепляли свое семейное состояние выгодными браками с представительницами молодой финансовой олигархии США. Самый известный пример тому – женитьба девятого герцога Мальборо на Консуэло Вандербильт. Таким образом, несмотря на спад в сельском хозяйстве, в собственности аристократов были сохранены замечательные загородные поместья. Но они стали скорее любимыми игрушками, чем источником обогащения, и отношение к ним сложилось соответствующее. Популярные газеты и журналы создавали в сознании городского обывателя образ аристократа как человека, постоянно предающегося развлечениям: светские женщины и мужчины бывали на скачках, охотились, стреляли и ловили рыбу в своих поместьях, играли в азартные игры и посещали столичные балы и театры. В стране, где проведение свободного времени становилось все важнее для множества людей, такой образ аристократии не отталкивал, а привлекал. Ведущую роль здесь играл королевский двор. Серьезность, с которой принц Альберт относился к придворной жизни на юге страны, была скопирована с присущей шотландцам обстоятельностью на севере, где они начали решительно развивать курортное дело. То, как Виктория и Альберт занимались замком Балморал в Шотландии, как они афишировали свою любовь к сельской жизни и фольклору, а также покровительство, которое они оказывали популярному художнику сэру Эдвину Лендсиру, любившему изображать деревенские сцены, сделало Шотландию респектабельным местом отдыха. Следом за ней вошли в моду север и запад Англии, а также Уэльс, где болота и горы весьма напоминали шотландские. Королевский двор оказывал покровительство романтизму в литературе и искусстве, хотя это художественное течение в то время уже вступило в период упадка. В результате Двор восстановил былую репутацию романтизма, а искусство демонстрировало торжество городской цивилизации над дикой природой. Картина Лендсира «Царь горной долины», одно из самых известных и часто воспроизводимых полотен Викторианской эпохи, изображает оленя. Но перед зрителем вовсе не царь, обозревающий свои владения, а несчастное животное, взятое на мушку охотничьего ружья, – для него не осталось ни одного уголка, где можно было бы спрятаться; природа окончательно покорилась человеку.

    Жизнь Виктории и Альберта в Балморале был приятна и не лишена благородства: они неоднократно подчеркивали свой долг перед крестьянами. Но сын Виктории, Эдуард, принц Уэльский, который унаследовал ее трон, просто предавался удовольствиям. Целая серия связанных с принцем скандалов беспокоила его мать, но давала пищу прессе, поскольку благодаря этим скандалам ее тиражи росли. Эдуарда окружали богатые друзья, которые являлись самим воплощением плутократии, вроде сэра Томаса Липтона, нажившего состояние на розничной торговле бакалейными товарами. В период после Регентства на образ жизни аристократии большое влияние оказывали движение евангелического возрождения и трактарианизм. Поэтому дендизм лорда Пальмерстона в 50-60-х годах XIX в. казался вызывающим и неуместным. Но такая сдержанность поведения уступила место хвастливому потребительству и общему падению морали. Некоторые аристократы, например лорд Солсбери, премьер-министр от партии тори, продолжали жить просто и религиозно, несмотря на царившую вокруг роскошь. Но Солсбери, последний премьер, носивший бороду, в конце своего правления, в 90-х годах, превратился в анахронизм. Артур Бальфур, его племянник и преемник на посту главы правительства, считался свободомыслящим человеком. Вместе с Эдуардом VII они символизировали новую моду в обществе – один был религиозным скептиком, другой открыто предавался сибаритству.

    Несмотря на такую разницу в образе жизни Виктории и ее сына Эдуарда, монархия процветала при обоих правителях, вокруг которых вращался Двор и светское общество. В течение всего своего долгого царствования (1837-1901), Виктория ревностно охраняла устои монархии, полагая, что консервативное правительство обеспечивает их сохранность лучше всего. Но когда после смерти Альберта в 1861 г. она стала надолго удаляться от дел, общество было этим недовольно, в результате чего возникло серьезное республиканское движение, получившее дополнительный стимул для развития благодаря Парижской коммуне. Либеральная партия умело использовала его в начале 70-х годов. Именно отсутствие и бездействие монарха, а не его поступки стали причиной массового недовольства. В стремительно менявшемся обществе, влиятельные слои которого испытывали глубокое уважение к иерархии, монархия казалась чем-то постоянным, олицетворением преемственности, семейных уз и религии, особенно благодаря тому, как она преподносилась средствами массовой информации с их растущим влиянием. В своем классическом труде «Английская конституция» (1867) Уолтер Бейджхот писал: «Англичанин уважает общество, которое можно назвать театральным действом… где апофеозом пьесы является королева». Монархия придавала власти легитимность – «обычно скрытую покровом тайны, ее иногда демонстрировали как пышное зрелище», как, например, во время торжественного празднования юбилеев царствования в 1887 и 1897 гг. Сама нескрываемая обыкновенность королевы Виктории как человека, ее постоянно упоминаемые страдания (о ней писали как о «виндзорской вдове», мужественно продолжающей выполнять свои обязанности), даже тот факт, что она была уже пожилой женщиной и часто болела, подчеркивали контраст между хрупкостью человеческого существования и величием института монархии, что только укрепляло уважение подданных к последнему.

    Монархия воспринималась как вневременное воплощение лучших качеств, присущих доиндустриальному общественному порядку. В условиях все возрастающего урбанизма она компенсировала промышленную революцию. Чем более городской становилась Британия, тем пышнее, церемониальнее и популярнее становилась монархия, поскольку она воплощала ценности, которые стояли в стороне от конкурентного эгалитаризма капиталистического общества.

    «Большие изменения в нравах»

    Если исключить Ирландию, то британскому обществу в период между 1850 и 1890 гг. был присущ удивительный порядок и сбалансированность, особенно принимая во внимание напряженность, обычно сопровождающую изменения в производственной и социальной сферах. Хотя политические беспорядки время от времени случались, но они оставались редким явлением и не вызывали широкого общественного резонанса. Случаи нарушения закона в форме воровства или актов насилия сократились в абсолютной и относительной пропорции, что опровергало утвердившееся мнение касательно индустриализации и урбанизации, которые якобы неизбежно ведут к увеличению преступности. В статистике преступлений за 1901 г. отмечалось, что начиная с 1840 г., «мы наблюдаем большие перемены в нравах: обмен ударами, со словами или без них, сменился обменом одними словами; модели поведения представителей разных классов сблизились; дух беззакония пошел на убыль». Общество того времени демонстрировало способность к самоуправлению и полагалось в этом на добровольные организации: Церковь, группы взаимопомощи и разветвленную сеть благотворительных обществ, которые заботились о тех, кто был обделен в духовном и физическом смысле. Но к началу 60-х годов стало ясно, что в очень важной области образования, возможностей Церкви недостаточно, чтобы обеспечить систему начального обучения, адекватную нуждам индустриального государства. Поэтому в 70 г. правительство либералов издало Акт, учреждавший комитеты по образованию, в обязанность которых входило строить школы там, где не было церковных. Однако вплоть до 1880 г. начальное образование не было обязательным, а до 1891 г. еще и платным. Местная инициатива, особенно в Лондоне и некоторых промышленных городах Севера, соединила начальное образование с техническим, и его могли получить не только подростки, но и взрослые. Однако поскольку содержание обучения определялось членами локальных комитетов по образованию, то оно часто бывало бессистемным и не шло ни в какое сравнение с немецкими образцами. В Манчестере и Бирмингеме, крупных промышленных городах, появились новые университеты, которые перестали ориентироваться на классическое образование, характерное для Оксфорда и Кембриджа. Но современники воспринимали такую заботу правительства об образовании скорее как одно из исключений, сформулированных Миллем, а не как свидетельство того, что государство начало принимать на себя ответственность за социальные нужды.

    «Вилла тори» – возрождение консерваторов

    Реформы избирательной системы 1867 и 1884 гг. повысили численность электората с 20 до 60% мужского населения в городах и до 70% – в сельской местности, что поставило перед политиками новые проблемы. Право голоса для домовладельцев увеличило количество голосующих, но не превратилось во всеобщее избирательное право, даже для мужчин. Кроме того, голосование стало тайным, в то время как раньше указывался голос каждого избирателя.

    Либеральная коалиция, привыкшая всегда выигрывать всеобщие выборы, встала перед вопросом: способна ли их аморфная структура неформальных союзов побеждать и в дальнейшем? Эта проблема проявилась со всей очевидностью, когда первое правительство Гладстона в привычном стиле для либералов развалилось в 1873-1874 гг., а затем, нарушая традицию, проиграло выборы и впервые с 1846 г. уступило власть тори. Реакция либералов была двоякой. В некоторых районах, в основном с городским населением, например в Бирмингеме, где главной политической фигурой являлся Джозеф Чемберлен, была введена закрытая система «кокусов». Кокус представлял собой самоназначенную группу местных нотаблей, как правило бизнесменов нонконформистских убеждений, критически настроенных к верхушке либеральной партии за излишнюю осторожность и аристократизм. Национальная либеральная федерация, образованная в 1877 г., сделала попытку объединить различные кокусы хотя бы на бюрократической основе. С другой стороны, руководство Либеральной партии, состоявшее главным образом из аристократов, отреагировало на такое развитие событий с беспокойством. Объединяющей фигурой для обеих групп стал У.Ю.Гладстон, сын торговца зерном шотландского происхождения, но при этом выпускник Итона и колледжа Крайст-Чёрч в Оксфорде. Гладстон был по убеждениям твердым англиканином, испытывавшим, однако, под конец своей политической карьеры симпатию к взглядам нонконформистов. Благодаря такому сочетанию он оказался способным апеллировать к викторианцам самых разных убеждений. За спиной Гладстона стоял не кокус; он опирался скорее на национальные, а не на местные источники власти. Поверх лидеров местных организаций Гладстон обращался к либералам всей страны, и его основным оружием стал памфлет и политические выступления. Только что возникшая сеть общенациональных и периферийных газет, соединенных между собой телеграфом, впервые в истории позволила проводить общенациональные дискуссии: уже на следующее утро после произнесения политической речи ее текст можно было прочесть за завтраком в любом семействе среднего достатка. Этот новый метод Гладстону удалось использовать во время всеобщих выборов 1868 г. Он сумел вызвать всенародное возмущение, когда правительство Дизраэли ответило бездействием на резню христиан, организованную турками в Болгарии в 1876 г. Аналогично с помощью газет он инициировал кампанию против моральных и финансовых злоупотреблений имперского правительства консерваторов в 1879-1880гг. (так называемая Мидлотианская кампания). Выработка общей «платформы» стала распространенной формой политической борьбы в поздневикторианский период: Гладстон внедрил этот вид политической дискуссии, и все его современники, как либералы, так и тори, были вынуждены принимать в ней участие.

    Реформа избирательной системы 1867 г. предоставила тори новые возможности. Привыкшие и почти смирившиеся с постоянными проигрышами, они начали побеждать. В 1867 г. был организован Национальный союз консервативных и конституционных ассоциаций, а в 1870-м начал действовать его центральный офис, занимавшиеся координацией предвыборной стратегии. Целью тори стал электорат, живущий в небольших городах. Чтобы завоевать политическую власть, им нужно было теперь опираться не только на сельских избирателей, но и на жителей растущих городов и пригородов. И тори с успехом добились своего в 70-х и 80-х годах. Под руководством Дизраэли они одержали убедительную победу во всеобщих выборах 1874 г., а после смерти Дизраэли в 1881 г., стали доминирующей партией, возглавляемой лордом Солсбери. Им удалось достичь цели, связав свою иерархическую, аристократическую и проангликанскую партию с устремлениями широких средних слоев больших городов. Тори превратились в партию защиты собственности и патриотизма. Дизраэли понял, что политический успех зависит не только от самой политики, но и от того, как ее преподнести. В своих знаменитых речах, произнесенных в Ланкашире и в Хрустальном дворце в 1872 г., он характеризовал либералов как непатриотов, обвинив их в том, что они угрожают собственности и главным общенациональным институтам, предают имперские интересы Британии в мире. Чтобы создать положительный образ тори и привлечь к себе тех представителей рабочего класса, которые только недавно получили право голоса, он отстаивал политику социальных реформ. Темы его речей, особенно патриотических, были быстро подхвачены другими консервативными деятелями. Они послужили прототипом большинства предвыборных выступлений тори даже в последующем столетии.

    Первые годы правления консерваторов (1874-1880) были отмечены настоящим бумом реформ, автором которых был главным образом министр внутренних дел Р.А.Кросс. Предложенные им законы касались жилищных условий ремесленников, здравоохранения, обществ взаимопомощи, загрязнения рек, продажи продуктов питания и лекарств, торгового судоходства, профсоюзов, фабрик, лицензирования производства напитков и образования. Многие из этих реформ были подготовлены еще раньше и носили сильный отпечаток идей либералов-пилитов, которые влияли и на правительство Гладстона. Но они затрагивали интересы скорее среднего класса, чем рабочих. К тому же реформы носили не обязательный, а рекомендательный характер, отчего их результат оказался ограниченным и не таким, как ожидалось (например, из 87 городов Англии и Уэльса только 10 решили воплотить в жизнь Акт о жилье для ремесленников). Тем не менее для мифологии Консервативной партии эти реформы были очень важны. Они показали, что тори вполне способны решать проблемы городов и что они создали основу для воплощения в жизнь «торийской модели» демократии. По сравнению с тем, какие решения городских проблем предлагали немецкие консерваторы, реформы тори играли объединительную, примиряющую и конструктивную роль.

    Но главной целью тори было укрепление своих позиций среди городского среднего класса – поддержка рабочих являлась только приятным дополнением. Выдуманный ими жупел непатриотичных либералов имел успех лишь отчасти. Тори претендовали на звание партии компетентного империализма, но события в Южной Африке и Афганистане в конце 70-х годов XIX в., а также огромные военные расходы серьезно подорвали их репутацию. Трудно было сочетать политику империализма и экономное отношение к финансам, главную добродетель, почитаемую средним классом. Это противоречие было умело вскрыто Гладстоном в одной из его мидлотианских речей.

    Тори проиграли выборы 1880 г., и отчасти виной тому был Гладстон, а отчасти – падение спроса на потребительские товары в том же году. Правление Гладстона в 1880-1885 гг. явилось низшей точкой либерализма – партия находилась в кризисе, кабинет разделился. Предсказания тори относительно имперской политики подтвердились: нерешительность и отсутствие твердой линии привели к целой серии катастроф, кульминацией которых стала гибель генерала Чарлза Гордона в Хартуме в 1885 г. Поскольку либералы слишком хорошо знали о нежелании колониальных властей расширять свои имперские обязательства, они решили отвоевать «новую электоральную территорию», при этом громко выражая свои сожаления по данному поводу. Таким образом они оттолкнули от себя обе группы электората: антиимпериалисты полагали, что либералы переусердствовали, а сторонники империализма винили их в отсутствии решительных действий. Во внутренней политике проведению дальнейших реформ мешало стремление Гладстона контролировать и снижать расходы. В разительном отличии от периода 1868-1874 гг. их единственным большим достижением стала избирательная реформа 1884 г., когда право голоса получили сельскохозяйственные рабочие. Предполагалось, что эти новые голоса, полученные в деревне, отойдут либералам, но лорд Солсбери использовал право вето, принадлежащее Палате лордов, чтобы добиться выгодных уступок. Новый билль о перераспределении избирательных территориальных единиц очертил границы городских округов самым выгодным для тори образом. Используя либеральные реформы, консерваторы сумели создать такую структуру одномандатных городских и пригородных округов, где жили представители среднего класса, которая с тех пор является основой их политических успехов.

    В результате либералы теперь все больше зависели от «кельтских окраин», т.е. от парламентских представителей Ирландии, Шотландии, Уэльса. Так заботы и приоритеты упомянутых трех частей страны выдвинулись в центр сцены британской имперской политики.

    Ирландия, Шотландия, Уэльс: тщетные попытки добиться гомруля

    Того, что «ирландская проблема» существует, никто не отрицал, но что она собой представляет, все понимали по-разному. Дизраэли верно изобразил тон имперского недоумения по этому поводу: «Мне бы хотелось, чтобы вышел какой-нибудь политический деятель и объяснил смысл ирландского вопроса. Одни говорят, он материальный, другие – духовный. Сегодня толкуют об отсутствии аристократии, завтра – об отсутствии железных дорог. То все дело в Папе Римском, то – в картофеле».

    Производство в Ирландии было в основном сельскохозяйственным и контролировалось главным образом протестантами, которые, несмотря на распространенное ошибочное мнение, жили на своих земельных участках или неподалеку от них. Во время бума 50-60-х годов XIX в. ирландское сельское хозяйство переживало период подъема и подверглось некоторой модернизации, но в сравнении с Англией оно оставалось недостаточно капитализированным. Ирландия не инвестировала собственные средства и не могла привлечь капитал из Англии. Ее экономика не была в состоянии обеспечить местное население работой, и люди начали уезжать из страны. В Англии не осталось ни одного города, большого или маленького, в котором не было бы ирландской общины. С 1841 по 1925 г. происходила большая эмиграция за океан: 4,75 млн человек переехало в США, 70 тыс. – в Канаду и более 370 тыс. – в Австралию. Ирландское движение фениев за независимость в 60-х годах XIX в. было порождением восстания 1798 г., результатом неудачных попыток Даниела О’Коннела в 30-х и 40-х отменить Акт об унии 1800 г. и катастрофического голода 1845-1846 гг. Фении попытались поднять восстания в США, Канаде и самой Ирландии. В 1867 г. они потрясли Англию серией взрывов бомб, в частности в лондонской тюрьме Клеркенвелл, где погибли сотни невинных людей. Движение фениев ни в коем случае не отражало стремления всего ирландского народа, но существовала опасность, что такое может произойти. Поэтому либеральные политики, особенно Гладстон, решились на уступки. Отделением Англиканской церкви от государства в Ирландии в 1869 г., проведением Акта о земле в 1870 г. и неудавшейся реформой образования в 1873 г. (ее отвергли сами ирландцы) Вестминстер хотел продемонстрировать, что он способен дать ирландцам то, к чему они стремятся. Но подобных реформ было недостаточно. Ассоциация Айзека Батта по созданию собственного ирландского правительства расширяла влияние, в то время как Либеральная партия, которая до того главенствовала в ирландской политике, теряла популярность. Депрессия в сельском хозяйстве, длившаяся с 70-х по 90-е годы, еще более обострила ситуацию. Чарлз Стюарт Парнелл, который был, как и Батт, протестантом, возглавил партию гомруля в 1877 г. и сохранял за собой этот пост до 1890 г., когда его политическая карьера закончилась из-за скандального развода. Парнелл был сторонником жесткой линии и без смущения и колебаний использовал любую политическую ситуацию, но даже его обошла Земельная лига, требовавшая права собственности на землю для крестьян. Парнелл довольно сомнительным путем стал президентом этой лиги в 1879 г. Она возникла в результате слияния «физической силы» фениев и «морального духа» парнелитов, став народным фронтом под знаменем националистического католицизма. Лига вела длительную кампанию против сгона крестьян с их участков во время «Земельной войны» 1879-1882 гг. и сельскохозяйственной депрессии, применяя насилие и бойкот против инициаторов. Сам термин «бойкот» произошел от имени капитана Чарлза Бойкотта, который морально не выдержал угрозы общественного и экономического остракизма. Волна насилия в Ирландии и убийство лорда Фредерика Кавендиша, статс-секретаря по делам Ирландии и племянника жены Гладстона, шокировали имущие классы Англии, которые, как мы знаем, уже отвыкли от насилия в обществе.

    Правительство Гладстона отреагировало на кризис применением силы в сочетании с уступками, например Актом о земле 1881г., который значительно расширял права крестьян, но не давал им права собственности на землю. Партия гомруля усилила свои позиции в Ирландии, чему особенно способствовала избирательная реформа 1884 г. На выборах в декабре 1885 г. она получила 86 мест в Парламенте, благодаря чему в Весминстере возникло политическое равновесие между либералами и тори.

    Гладстон разрубил гордиев узел, выступив в защиту гомруля. Но его попытка договориться с лордом Солсбери о компромиссе между двумя партиями по этому вопросу была отвергнута. Решение Гладстона полностью соответствовало основному ходу мыслей либералов, но время, когда оно было принято, диктовалось политической необходимостью. Впоследствии только один раз, в 1906 г., либеральная партия пришла к власти, не опираясь на поддержку членов Парламента – сторонников гомруля. Большинство либералов поддерживало передачу власти местным органам и признавало право наций «на справедливую борьбу за свободу», как заявил Гладстон. В 1886 г. трудно было отрицать, что Ирландия доказала свое право называться такой нацией. Оставался вопрос, признать Ирландию или сокрушить ее. Вполне умеренный билль о гомруле, предложенный Гладстоном в 1886 г., не предоставлял ей независимость, но противники этого закона считали, что, несмотря на уверения Парнелла, билль приведет Ирландию в долгосрочной перспективе к ее обретению. Кроме того, билль не давал никакой гарантии, что протестантское население, живущее в основном в Белфасте, промышленной столице Ольстера, не попадет в подчиненное положение.

    Все эти события привели к серьезному кризису в британской политике. Летом 1886 г. во время обсуждения билля о гомруле Либеральная партия раскололась: 93 члена Парламента, в основном виги во главе с лордом Хартингтоном, а также некоторые радикалы под руководством Джозефа Чемберлена, голосовали вместе с тори против. В результате либеральное правительство пало, и наступил двадцатилетний период правления консерваторов (или юнионистов, поскольку так назывались члены коалиции противников гомруля). К либерал-юнионистам (т.е. перебежчиков из лагеря либералов) присоединилась значительная часть либеральных газет и практически вся земельная аристократия, которая, как правило, оплачивала все расходы партии на избирательную кампанию. Такая потеря и денег, и влияния оказалась важнее потери голосов перебежчиков и нанесла либералам главный удар, хотя и в Палате лордов они составляли отныне явное меньшинство.

    Раскол 1886 г. ослабил партию, но Гладстон сохранил контроль над ней и над Национальной либеральной федерацией. Ему удалось даже укрепить там свои позиции после совещания в Ньюкасле в 1891 г., когда он принял радикальную программу ассоциации. Таким образом, гомруль крепко связал либерализм с именем Гладстона. До 1886 г. ирландский вопрос блокировал принятие менее значимых мер, и тогда гомруль был не только необходим, но и правилен. После 1886 г. осуществление гомруля стало невозможным из-за Палаты лордов. То есть гомруль одновременно побуждал либералов защищать правое дело, но обрекал на десятилетия поражений!

    Вполне естественно, что события в Ирландии повлияли на Шотландию и Уэльс. Там отделение Церкви от государства тоже стало предметом политической дискуссии, и прошли кампании по земельному вопросу. Но в Шотландии и Уэльсе обошлось без насилия, характерного для многих областей Ирландии, хотя на острове Скай для подавления выступлений мелких фермеров в 1882 г. были использованы войска. Некоторые либералы в обеих частях странах выдвинули лозунг «Гомруль повсюду!». Это движение, подогреваемое общим культурным ренессансом Шотландии, Уэльса и Ирландии, в конце XIX в. оказывало большое влияние на Либеральную партию. Однако в Шотландии и Уэльсе, в отличие от Ирландии, ей удалось взять под контроль националистические настроения, отчасти благодаря тому, что растущий промышленный сектор экономики Шотландии и развитие угледобывающей промышленности в Южном Уэльсе связали эти земли с Британской империей куда прочнее, чем экономику Ирландии. В Южной Шотландии и Южном Уэльсе либерал-империализм одержал верх над национализмом.

    Либеральная партия была расколота и, несмотря на предпринятые попытки в конце 80-х годов, так и не сумела объединиться. Позиции тори укрепились. Они не были крайними реакционерами. Хотя в свое время лорд Солсбери резко возражал против либеральных реформ 50-70-х годов, придя к власти, он не делал попыток их пересмотреть. Союз тори с либерал-юнионистами держался не на совместных действиях, а на недопущении определенной политики. Поэтому для периода гегемонии юнионистов в 1886-1905 гг. характерно отсутствие серьезных законодательных инициатив, хотя некоторые билли все же были одобрены: в 1888 г. созданы выборные Советы графств, в 1890 г. приняты меры по улучшению жилищных условий рабочих, а в 1902 г. одобрен Акт об образовании, который открыл путь для создания системы средних школ. Городской электорат, на который рассчитывали тори, хотел, чтобы государственный либерализм 50-60-х годов XIX в. продолжался без либеральных дополнений в виде гомруля. Он отверг либерализм Гладстона не потому, что тот отвернулся от завоеваний свободной торговли, а потому, что либералы слишком далеко ушли от целей того периода. Антигладстонианская коалиция целиком держалась на противодействии гомрулю, и благодаря ему либералы оказались в оппозиции. Когда в начале XX в. противники гомруля попытались пойти дальше, их коалиция немедленно стала терять избирателей. Общая приверженность Либеральной партии гомрулю способствовала этому. Короткое правление либерального правительства меньшинства в 1892-1895 гг. (оно стало последним правительством Гладстона; после его отставки в 1894 г. премьер-министром в нем являлся Розбери) было отмечено попытками принять второй билль о гомруле. Получив одобрение в Палате общин, законопроект провалился в Палате лордов. Либералы привлекли на свою сторону незначительное большинство от английских графств, Шотландии, Уэльса и Ирландии, ноне смогли ни удержать его, ни повторить попытку. Юнионисты одержали убедительную победу в 1895 г., закрепив ее результаты в 1900 г. на волне временных успехов в Англо-бурской войне при проведении так называемых «выборов цвета хаки».

    Империалисты поневоле?

    Отрицательное отношение юнионистов к гомрулю всегда имело имперскую подоплеку: имперскую власть нельзя девальвировать. Обстоятельства принятия в 1800 г. Акта об унии ясно показали важную стратегическую роль Ирландии, которую гомруль грозил поставить под сомнение. В последней трети XIX в. проблемы империи все чаще оказывались в центре общественного внимания, поэтому мы должны рассмотреть их воздействие на международные позиции Британии.

    В целом британцы не особенно стремились к расширению своих имперских владений, и политические группы, ратовавшие за экспансию, не пользовались ни популярностью у населения, ни политическим влиянием. В тех местах, где белые поселенцы жили уже долгое время, было успешно осуществлено разделение власти, примером чему служат Акт 1867 г. о доминионе Канада и Акт 1900 г. об Австралийском Союзе. Однако последние сорок лет XIX столетия стали свидетелями аннексии обширных территорий в Африке, на Дальнем Востоке и в бассейне Тихого океана. В 1851 г. Британия была центром мировой торговли и главным морском перевозчиком. Она оставалась им, даже когда ее лидерство в сфере производства товаров в конце 70-х годов пошло на убыль. Поэтому британские интересы распространялись на регионы, где шла торговля, при этом формально британские колониальные власти могли там и не присутствовать. Неформальный империализм, таким образом, предшествовал официальным захватам, что делает далеким от истины известное изречение: «За флагом следует торговля». Почти всегда дела обстояли наоборот. Романы Джозефа Конрада прекрасно иллюстрируют эту ситуацию: в любом, самом отдаленном уголке планеты можно было найти представителя Британии, занимающегося ввозом керосина и вывозом местных продуктов.

    Первыми европейцами в Восточной и Центральной Африке были чаще всего миссионеры, такие, как Дэвид Ливингстон, которые проповедовали Евангелие, лечили страждущих и осуждали бесчеловечность торговли рабами на континенте. Экспедиция по спасению Ливингстона в 1871 г., организованная и умело разрекламированная Г.М.Стэнли, составила одну из великолепных приключенческих историй времен королевы Виктории. Именно такие рассказы усиливали интерес к «черному континенту».

    Кое-где британское торговое проникновение поддерживалось силой оружия. Ярким примером тому служила монополия индийского правительства на торговлю опиумом и целая серия «опиумных войн», в результате которых Китаю было навязано неограниченное британское торговое присутствие. Кульминацией этих позорных империалистических захватов стал Тяньцзиньский договор 1858 г., показавший, что в данном случае война была не случайным последствием местного кризиса, а инструментом последовательно проводимой политики. Для того чтобы дать возможность правительству постепенно проникнуть в страну, использовались торговые компании, получившие государственные гарантии на право заниматься коммерцией и управлять данной территорией. Так попали впоследствии под британское владычество Нигерия, Восточная Африка и Родезия. Когда же фирма оказывалась банкротом, что происходило довольно часто, правительству ничего не оставалось, как принять на себя обязанности по ее управлению (например, Британская южноафриканская компания Сесила Родса, которая до 1920 г. ни разу не выплачивала дивидендов, перешла к государству в 1923 г.).

    Центром этой огромной и преимущественно неформальной торговой сети была Индия, «главная жемчужина имперской короны», уже не приносящая прежних доходов, но по-прежнему воспринимаемая британцами как основа безопасности их владений вне Европы. После восстания сипаев в 1857-1858 гг. была ликвидирована прежняя Ост-Индская компания, а ее владения перешли непосредственно под управление британской администрации. В 1876 г. по желанию королевы в Вестминстере был принят Акт о провозглашении Виктории «императрицей Индии».

    Для охраны Индии и путей, ведущих к этому субконтиненту, был произведен ряд захватов. Нападению подверглись находящиеся в непосредственной близости Бирма и Малайя, причем аннексии были инспирированы из Калькутты правительством Индии, которое систематически проводило в жизнь собственную имперскую программу, причем делало это с присущей ему последовательностью, сильно отличающейся от рискованных методов Лондона. Под британский контроль подпали Египет и Судан, поскольку они располагались на путях к Индии. Отчасти вся экспансия в Восточной и Южной Африке диктовалась соображениями, связанными с Индией. Конечно, это весьма упрощенная картина, поскольку каждый конкретный захват имел довольно сложную подоплеку. Самые запутанные ситуации возникли вокруг Египта и Южной Африки, поэтому о них нужно сказать отдельно.

    Через Восточное Средиземноморье тоже пролегал путь в Индию, следовательно, этот район постоянно находился в центре британских интересов, особенно в связи с Россией. Между 1854 и 1856 г. англичане и французы при некотором участии Пьемонта и Сардинии послали значительный флот и вооруженные силы для поддержки Турции. Крымская война имела довольно сложный комплекс причин, но главной было противостояние России и обширной, но слабой Оттоманской империи. Однако Англия и Франция, «самые передовые» страны Европы, показали себя в этой войне против «отсталой» России не самым лучшим образом, а иногда просто неумело. К тому же снабжение больших армий по морю на значительном расстоянии создавало множество непредвиденных проблем. Газетные сообщения с места событий, передаваемые по телеграфу, рассказывали о тяготах, переживаемых солдатами, и отчетливо рисовали все проблемы и парадоксы войны, ведущейся либеральным государством. Они же сделали знаменитой «леди со светильником» – Флоренс Найтингейл. Военные действия состояли практически из серии осад, завершавшихся большой кровью, как это было в Крыму или в районе Карса, расположенного в азиатской Турции. В этом они стали предтечей войны 1914-1918 гг. Однако Турцию удалось защитить и таким образом спасти от развала всю Оттоманскую империю, частью которой был Египет.

    Предполагалось, что Турция будет реформирована и станет современным либеральным государством. Но этого не произошло. В 70-х годах XIX в. она снова оказалась на грани распада и вновь подверглась атаке со стороны России. Правительство Дизраэли по-прежнему проводило крымскую политику сохранения целостности Турции. Оппозиция под руководством Гладстона утверждала, что такая политика бессмысленна и необходимо разделить «европейскую Турцию» на отдельные христианские государства. «Европейский концерт» на Берлинском конгрессе 1878 г. достиг соглашения по этому вопросу, и Дизраэли вернулся в Лондон, привезя с собой «почетный мир» и остров Кипр, который считался важным стратегическим объектом в Восточном Средиземноморье, но оказался непригодным для использования в качестве военно-морской базы.

    Вместе с ослаблением Турции возрастала самостоятельность Египта. На его территории началось строительство Суэцкого канала, открытого в 1870 г., и таким образом Египет приобрел большое значение для Британии и для ее связей с Индией. Приток капитала в Египет в связи со строительством канала дестабилизировал его социально и политически. В 1875 г. Дизраэли выкупил у хедива основную часть акций компании, управлявшей каналом. Поэтому, когда Египет оказался на грани банкротства и произошла попытка военного переворота, Британия не могла оставить без внимания эти события, так как в данном регионе у нее имелся не только стратегический, но и прямой финансовый интерес. После провала усилий отыскать хоть какую-то альтернативу Гладстону в 1882 г. вопреки желанию пришлось пойти на оккупацию Египта, чтобы защитить интересы кредиторов Суэцкого канала. Англичане оставались там вплоть до 1954 г., хотя формально Египет никогда не был колонией и имел тот же статус, что и теоретически независимые княжества Индии. Затем, в результате кампаний 80-х и 90-х годов, был покорен мятежный Судан, и Махди, убийца генерала Гордона в 1885 г., был безжалостно уничтожен Китченером в битве при Омдурмане в 1898 г. Таким образом, ослабление Турции сделало Британию главной действующей силой в Восточном Средиземноморье и Северо-Восточной Африке.

    Ситуация в Южной Африке была во многом похожа на вышеописанную, но осложнялась присутствием буров. Капская колония была оккупирована в 1795 г., чтобы обезопасить путь в Индию. Но положение оставалось нестабильным, так как буры в 30-х годах XIX в. переселились в глубь континента и угрожали оттуда Капской колонии. Было предложено несколько планов по созданию федерации с участием буров. В 1877 г. правительство Дизраэли вынудило их принять идею конфедерации, пользуясь тем, что они в то время были ослаблены войной с зулусами. Полная некомпетентность британских военачальников, отличавшая все их военные операции в Южной Африке, привела к поражению и гибели 800 английских солдат при Исандлване. Это стало единственным случаем в истории колониальных войн, когда копья победили ружья. Конечно, победа оказалась временной, и зулусы были разгромлены при Улунди в 1879 г. Тогда буры решили вернуть себе независимость. Война была недолгой, и после того, как бурам удалось одержать верх над небольшой группой британских солдат в сражении при Маюбе-Хилл в 1881 г. – этой военной операции пропаганда приписала из ряда вон выходящее значение, совершенно не соответствующее истине, – было подписано расплывчатое соглашение. По нему Трансвааль и Оранжевое свободное государство получили независимость, но под британским сюзеренитетом. Однако растущий объем добычи алмазов и открытие месторождений золота в Трансваале в 1886 г. изменили ситуацию. С финансовой точки зрения теперь Южная Африка в полном смысле слова стала главной драгоценностью империи. Приток капитала, направляемый людьми, подобными Сесилу Родсу, разрушил сельскохозяйственную экономику буров, так же как это произошло в Египте. Трансвааль, подобно Египту, оказался на грани банкротства, но буры под руководством Пауля Крюгера сохраняли жесткий политический контроль над страной. Сподвижник Родса, доктор Джемсон, попытался организовать мятеж уитлендеров (британцев, живших в Трансваале, но не имевших политических прав), который провалился в 1896 г. Новый Верховный комиссар Альфред Милнер решил восстановить британское правление в бурских республиках и с помощью военных действий сокрушить Крюгера. Он спровоцировал Крюгера на то, чтобы в 1899 г. атаковать Капскую колонию, и началась маленькая, «ограниченная» война (как о ней тогда думали). Но буры были обеспечены немецким оружием, а британцы, привыкшие вести колониальные войны против туземцев, не знавших военной дисциплины и не имевших современного вооружения, оказались в беспомощном положении. Они потерпели ряд поражений, прежде чем в 1900 г. заняли несколько бурских городов за счет превосходящей силы оружия.

    Казалось, война окончена, и Чемберлен, министр по делам колоний, убедил Солсбери начать избирательную кампанию, которая получила наименование «выборы цвета хаки». В результате победили юнионисты. Но буры отказались признать поражение и начали тревожить британцев партизанскими вылазками. Английские войска в ответ на это стали жечь фермы буров, вырубать заросли и систематически сгонять бурские семьи в «концентрационные лагеря». Высокая смертность в этих лагерях вызвала протесты общественности в Британии. «Когда война перестает быть войной?» – спрашивал сэр Генри Кемпбелл-Баннерман, который сменил Розбери на посту лидера либералов. И сам себе отвечал: «Когда она ведется такими варварскими методами, как в Южной Африке». В 1902 г. начались мирные переговоры. Это значило, что Милнеру так и не удалось уничтожить социальную и политическую структуру государства африканеров.

    Реакция fin-de-siecle: новый взгляд на государство

    Англо-бурская война оказалась чрезвычайно дорогостоящей, на нее было потрачено больше, чем на все другие британские имперские подвиги XIX в. Победить буров так и не удалось, зато рухнула гладстонианская система государственного финансирования, и правительственные расходы поднялись на новую высоту, с которой они более никогда не опускались. Война ясно и без прикрас показала всему народу те проблемы, которые уже давно занимали интеллигенцию. Империя сохранила силу и единство – белые колонии с готовностью посылали на помощь свои войска, – но у нее также выявилось множество слабых мест. Она была слишком велика и неуправляема. Британский флот лишился своего неоспоримого превосходства – теперь ему угрожал французский флот (совместно с немецким, итальянским, американским и японским). Политика «блестящей изоляции» становилась опасной. Еще в 1870-1890 гг. казалось, что самым очевидным врагом Британии была Франция, а Германия – вероятным союзником. Но план модернизации германского военного флота, принятый в 1898 г., требование «места под солнцем» для Германии, сопровождавшееся поддержкой Крюгера во время англо-бурской кампании, превратили Германию в потенциальную угрозу. Подобные настроения отразились в классическом шпионском романе Эрскина Чилдерса «Загадка песков» (1903). Безопасный морской путь по Индийскому и Тихому океанам был гарантирован англо-японским договором 1902 г. За этой первой попыткой ограничить имперские притязания последовали другие соглашения (Ententes), разрешавшие противоречия между Британией и Францией в Северной Африке (1904) и между Россией и Британией по поводу Персии (1907). Таким образом, Англо-бурская война изменила внешнеполитический курс страны. Хотя формально в соглашениях говорилось о территориях вне Европы, их истинное значение касалось отношений между европейскими державами, которые в ту пору становились все напряженнее. Хотя эти договоренности и не были союзами, они до некоторой степени склоняли Британию на сторону франко-русского альянса против Германии и Австрии. Правда, еще не вполне было ясно, до какой именно степени.

    Озабоченность по поводу безопасности в мире после бурской войны заставила общественное мнение Британии задуматься о прочности ее экономического положения, так как от него зависела мощь страны. Подавляющее превосходство британской экономики 50-х годов XIX в. ушло в прошлое. США, Германия, Франция и Россия стали большими индустриальными державами, причем Америка и Германия в некоторых секторах экономики уже превосходили Британию, которая стала теперь одной из многих, утратив положение первопроходца. Но ее общество и правительство продолжали вести себя так, будто все оставалось по-прежнему. Либеральное государство 50-х и 60-х годов, с его принципами свободной торговли, минимальных правительственных расходов, автономностью и саморегуляцией экономики, продолжало функционировать, охраняемое кабинетами консерваторов почти столь же тщательно, как и либералов. Расходы центрального правительства на душу населения в 1851 г. составляли 2 фунта стерлингов, в 1891 г. они достигли всего 2,5 фунта (к 1913 г. увеличились до 4 фунтов). В 80-х и 90-х годах такая ситуация подвергалась критике, а Англо-бурская война только подтвердила правильность критики.

    Медленное развитие событий во время Крымской войны 1850-х гг. дало повод говорить о некомпетентности правящей элиты. Военные неудачи в Южной Африке и слабая подготовка солдат заставили имущие классы требовать изменений в экономическом, социальном и даже политическом устройстве страны.

    Но прежде чем говорить о различных школах, критиковавших традиционный английский либерализм, нужно отметить огромное влияние социал-дарвинизма. Раньше позитивисты были горячими сторонниками laissez-faire. Однако в 80-90-х годах XIX в. социал-дарвинизм приобрел новые формы. Принцип «выживает сильнейший», который раньше относили к рыночной конкуренции между отдельными людьми, теперь стали применять к соревнованию между государствами. Это резко сократило число его участников, но поставило новые вопросы, которые были порождены эпохой империализма: не проще ли изучать поведение «рас», чем несметного числа индивидуумов, и могут ли «передовые расы» управлять собственным развитием, изменяя свою политическую, социальную и даже генетическую организацию? Подобная концепция, ставшая результатом соединения английской науки об эволюции и немецкой органической теории общества, оказала мощное воздействие на современную философскую мысль. О «расах» говорили все реформаторы, несмотря на политические разногласия, от сторонника правых идей – поэта Редьярда Киплинга, философов и новых либералов Дж.А.Хобсона и Л.Г.Хобхауса, – до Дж.Б.Шоу, которого считают писателем и драматургом, придерживавшимся левых взглядов. Популярная интерпретация социал-дарвинизма очень легко превратилась в теорию расового превосходства, связанную с империализмом. Она подогревалась сообщениями прессы о победах во множестве колониальных конфликтов. Репортажи в газетах сообщали о личных подвигах и предприимчивости англичан, о «деяниях на благо Империи», забывая упомянуть об огромной разнице в технической оснащенности между хорошо обученными европейскими армиями, вооруженными ружьями, а начиная с 90-х годов и пулеметами, и туземными воинами, основным вооружением которых были копья и в лучшем случае мушкеты.

    Классическое либеральное государство времен королевы Виктории подвергалось критике с трех основных направлений: во-первых, со стороны консерваторов и юнионистов, считавших, что их политическое лидерство чрезмерно ограничено канонами финансово-бюджетной политики Пиля – Гладстона; во-вторых, со стороны либералов, полагавших, что либерализм должен двигаться дальше, навстречу вызовам времени; в-третьих, со стороны социалистов, которые, хотя бы на первый взгляд, стремились к полному изменению государственного устройства. В результате соединения всех трех элементов появился лозунг «национальной эффективности». Он указывал на стремление так употребить государственную власть, чтобы утвердить «имперскую расу» для достойного ответа на вызовы окружающего мира.

    Государство, проповедовавшее свободу торговли, всегда подвергалось нападкам. Во второй половине XIX в. самым влиятельным его критиком был Джон Рёскин, искусствовед и социальный мыслитель, чьи политические взгляды с трудом поддаются определению. Его мощная проза атаковала эстетику индустриального общества, например, в работе «Последнему, что и первому» (1862), но позиция Рёскина оставалась внесистемной. Его эстетические идеи были подхвачены «Братством прерафаэлитов», группой художников, писателей и мастеров-ремесленников, чьи взгляды особенно ярко выразились в творениях Уильяма Морриса. Прерафаэлиты превозносили ценности доиндустриальной Англии, мифической страны ремесленников и довольных жизнью крестьян, земли романтизма. Это художественное течение оказало сильное влияние на дизайн и архитектуру жилищ, что получило воплощение в «английском стиле» домов Нормана Шоу, а в самом конце XIX столетия – в творчестве Латьенса. Им отмечены самые впечатляющие сооружения в новых пригородах. Именно образы Уильяма Морриса породили надолго его переживший социалистический идеал – самодостаточное общество честных и равноправных йоменов. Моррис не восставал против индустриального общества, он его игнорировал.

    Идеи прерафаэлитов, их критика буржуазной морали была подхвачена эстетами 80-х и 90-х годов XIX в. Среди них выделялся острослов и драматург Оскар Уайльд. Причиной крушения Уайльда, как и его современника, ирландца Парнелла, стало публичное разоблачение его сексуальных наклонностей. Весьма примечательное эссе Уайльда «Душа человеческая при социализме» является примером связи эстетизма и индивидуалистического, но не коллективного социализма.

    Начиная с 1884 г. социалистическое движение дополнилось Фабианским обществом, возникшим в Лондоне. Его членами были такие последовательные сторонники социальной эволюции, как Сидней и Беатрис Уэбб, Джордж Бернард Шоу, Герберт Дж.Уэллс. Позднее к ним присоединился Рамсей Макдональд. Либеральный экономический порядок, с точки зрения фабианцев, был не то чтобы несправедливым, но неэффективным и затратным. Они считали, что экономика и рынок рабочей силы, централизованно управляемые с помощью высокопрофессиональных специалистов, преодолеют эту неэффективность и уничтожат такие побочные продукты цикличности экономического развития, как безработица и нищета. По их мнению, эта цель могла быть достигнута законодательными мерами без революций (отсюда название – Фабианское, – данное по имени римского полководца, чьей тактике оно подражало). Возможно, главным вкладом фабианцев в социалистическое движение было то, что они помогли британским левым по-новому взглянуть на понятие «прогресс», которое в 80-х годах сузилось из-за постоянной борьбы вокруг гомруля. Фабианское общество адресовало свои идеи интеллигенции, они не пытались стать всенародным движением.

    Тем временем недовольство либерализмом гладстонианского толка приобрело всеобщий характер. Шахтер из Айршира Кейр Харди стал выразителем мнения, согласно которому рабочий класс, объединенный в профсоюзы, должен иметь своих представителей в Палате общин, где члены Парламента в то время работали бесплатно. Харди был избран в Парламент от Вест-Хема в 1892 г., а до этого, в 1888 г., участвовал в создании Парламентской рабочей партии Шотландии и основал в Бредфорде Независимую рабочую партию (НРП) в 1893 г. НРП считала себя социалистической, но не сумела создать организацию, пользующуюся всенародной поддержкой. Она разделяла антиимпериалистическую риторику либералов, поддерживала лозунг «Гомруль повсюду!» и призывала к национализации. Социал-демократическая федерация Гайндмана более энергично проповедовала идеологию, близкую к марксистской, но в весьма малой степени получила поддержку в народе.

    Старый либерализм, новый либерализм, лейборизм и налоговая реформа

    Все эти новые движения имели ограниченное влияние. Либералы по-прежнему оставались главной «левой» партией (это слово впервые вошло в британский политический обиход в 80-х годах XIX столетия). Тем не менее новые идеи витали в воздухе, и либералы, почувствовав угрозу своему положению, с большей активностью сосредоточились на современных проблемах. В последние два десятилетия XIX в. они приняли достойное участие в интеллектуальных дискуссиях. Всегда будучи партией, призывавшей к земельным реформам, либералы с энтузиазмом подхватили мысли, изложенные в работе американца Генри Джорджа «Прогресс и нищета» (1880). Отвечая обобщенно на вопрос: «Почему в условиях накопления богатств существует нищета?», Джордж отвечал: потому что землевладелец получает ренту, а рабочий человек не имеет свободного доступа к земле ни в городе, ни в деревне. Решением проблемы могло бы стать радикальное и эффективное изменение налогообложения земли путем введения единого налога. Эта тема стала главной для радикалов в период до начала Первой мировой войны, а также после ее завершения.

    «Почему мы сидим и спокойно смотрим на ужасное состояние дел, которое даже хуже прежнего положения женщин и детей, проживавших в шахтерских и фабричных поселках?» – вопрошал Арнолд Тойнби, либерально-христианский историк и радикал. Он и Т.Х.Грин своим радикализмом оказали большое влияние на умы в 70-х и 80-х годах XIX в. Последователи Тойнби, такие, как Кенон Барнетт, основатель Тойнби-холла в Восточном Лондоне в 1884 г., способствовали тому, что интеллигенция (часто руководствуясь религиозными мотивами) стала изучать реальные проблемы рабочих и, кроме того, осознала, что эти проблемы невозможно разрешить усилиями отдельных людей. «Передовые радикалы» начали требовать от правительства активизации участия государства в экономике и большего «позитивного либерализма», направленного на то, чтобы каждый человек, будь то мужчина или женщина, имел возможность развивать свои способности. Для этого требовались деньги, и либералы считали, что их следует получить, увеличив прямое налогообложение, в частности введя налог на наследство и прогрессивный подоходный налог. Таким образом, одновременно с перераспределением богатства происходило бы увеличение доходов государства. Важный шаг в этом направлении сделало в 1892-1895 гг. правительство либерального меньшинства, которое оплатило социальные реформы и расходы по содержанию флота из денег, полученных от впервые введенного налога на наследство. Это движение, получившее наименование «новый либерализм», было попыткой оправдать систему свободного рынка, сделав ее справедливой. Оно ставило целью усовершенствовать, а не свергнуть капитализм. Самым лучшим пропагандистом «нового либерализма» явился Дж.А.Хобсон, осуждавший «аморальный» капитализм и надеявшийся обратить либеральную партию, в свою веру, с тем чтобы она сохранила популярность среди народа и вовлекла в свои ряды городской рабочий класс. Это помогло бы избежать ситуации, сложившейся в Германии, где рабочие сформировали на классовой основе свою собственную марксистскую партию, отвергавшую законность немецкого государства. Политическая необходимость, в свою очередь, требовала от Либеральной партии изменения политики. После того как правительство приняло ряд враждебных профсоюзам решений, в результате которых они лишились права пикетирования и были вынуждены возмещать предпринимателям убытки, понесенные во время забастовок (как это случилось в знаменитом деле Таффской долины 1900-1901 гг.), некоторые быстрорастущие профсоюзы присоединились к НРП и образовали в 1900 г. Комитет рабочего представительства (Labour Representation Committee). Разделенные после Англо-бурской войны на три течения, либералы были в то время настолько слабы, что ничем не могли помочь профсоюзам, которые до того придерживались либеральной ориентации. Секретарь Комитета рабочего представительства Рамсей Макдональд в феврале 1903 г., начал переговоры с либералами, чтобы объединиться для предвыборной борьбы, не дробить прогрессивный электорат и не допустить победы юнионистов. Были достигнуты договоренности на местном уровне, в результате которых у кандидатов-лейбористов появился реальный шанс быть избранными.

    Подобное соглашение между двумя левыми партиями показало, что у них есть широкое пространство для достижения договоренности: Лейбористская партия (Labour Party) – так стал назваться Комитет с 1906 г. – была частью «партии прогресса», во всяком случае в то время, и она разделяла стремление к реформам и приверженность свободе торговли.

    Юнионисты (так стала называться коалиция тори и либерал-юнионистов, когда в 1895 г. Джозеф Чемберлен и лорд Хартингтон, лидеры либерал-юнионистов, вошли в кабинет лорда Солсбери) хотели оставить британское политическое устройство в неизменном виде. Многие из них стремились сохранить закрепленные в нем фискальные установления и оставались фритредерами. Лорд Солсбери, несмотря на подавляющее большинство в обеих палатах Парламента, не оказал поддержки политике протекционизма. Однако империалистическая фракция внутри его собственной партии полагала, что протекционизм становится насущной необходимостью. При этом приводились три главных довода. Первый: благодаря государственной поддержке развивающейся промышленности успех американской и немецкой экономики стал очевидностью. Кроме того, характерные для современности высокотехнологичные производства, такие, как химическое, электротехническое, автомобилестроение, требуют государственного содействия. Без него, без некоторого уровня планирования и более тесного взаимодействия между промышленностью и образованием, т.е. без того, что требует вмешательства государства, Британия не выдержит конкуренции. Второй: Имперский таможенный союз, подобный немецкому Zollverein начала XIX в., объединил бы экономику империи. Внутри него на долю Британии пришлась бы обрабатывающая промышленность, а на долю колоний – добыча сырья. Третий довод: консерваторы считали, что единственной альтернативой прямому налогообложению являются пошлины, в том числе на продукты питания, которые дадут возможность найти средства на проведение социальных реформ, необходимые «имперской расе», чтобы выдержать жесткую конкуренцию, ожидающую ее в будущем. И в 1903 г. Джозеф Чемберлен, который был в то время еще министром колоний, начал кампанию за тарифную реформу, чем озадачил премьера Артура Бальфура, который за год до этого сменил на данном посту своего дядю, лорда Солсбери. Несмотря на то что кампания за тарифную реформу была прекрасно организована и профинансирована, она привела к расколу партии юнионистов (молодой Уинстон Черчилль был среди немногих членов Парламента, покинувших ее ряды). Как показала серия дополнительных голосований избирателей и всеобщие выборы 1906 г., электорат тоже ее не принял: либералы, а вместе с ними и 29 лейбористов победили с огромным большинством. В 80-х и 90-х годах XIX в. Британия отвернулась от гомруля, но не от фритредерства. Традиция открытого рынка и дешевых продуктов, унаследованная от Пиля – Гладстона, перевешивала другие соображения. Эффектный лозунг либералов: «Большая буханка и маленький кусочек» – сыграл свою роль.

    Победа либералов на выборах 1906 г. была результатом воздействия негативных факторов: враждебного отношения избирателей к тарифной реформе, неприятия нонконформистами Акта об образовании 1902 г., внесенного правительством Бальфура (ряды нонконформистов в это время значительно пополнились благодаря возрождению в народе религиозного чувства), и общего недовольства имперской политикой юнионистов. Самое главное – атмосфера в стране изменилась. Еще немало оставалось сторонников «старого либерализма» и «старого торизма», но либеральное государство времен королевы Виктории подвергалось резкой критике и справа, и слева, и со стороны самих либералов.

    Начало века было отмечено спорами по поводу того, когда он начался – 1 января 1900 или 1901 г., а также распространением различных технических новшеств, которые вошли в употребление еще в 90-х годах XIX в., но из-за недоработок не находили широкого спроса. Это электрическое освещение и телефоны в домах состоятельных людей, пишущие машинки, граммофоны, автомобили, а позднее радио и аэропланы. В Колне (графство Ланкашир) было построено первое в мире здание, специально предназначенное для показа кинофильмов. Совершенно неожиданно оказалось, что викторианский период и все связанные с ним заботы остались где-то в далеком прошлом. Смерть трех самых известных людей той эпохи: Гладстона в 1898 г., самой королевы Виктории в 1901 г. и Солсбери в 1903 г. – стала логическим ее завершением.

    Эдвардианская эпоха: скрытый кризис государства

    Переоценка государства XIX в. началась с появления целой серии социальных исследований 1890-х и 1900-х годов, посвященных рынку труда и условиям жизни трудящихся, таких, как «Жизнь и труд населения Лондона» Чарлза Бута (это произведение выходило с 1889 по 1903 г. в четырех выпусках и составило 33 тома), а также «Нищета: исследование условий городской жизни» Сибома Раунтри (1901). Бут и Раунтри впервые сделали попытку дать определение понятию «нищета» как социальному феномену (в отличие от Закона о бедных, который трактовал пауперизм как правовую категорию). Раунтри обнаружил, что 27% жителей Йорка проживали в ситуации «первичной или вторичной нищеты», по его определению. Конечно, начиная с 80-х годов XIX в., уровень жизни рабочих вырос, но исследования показали, что значительная часть населения по-прежнему живет «в нищете» (относительное определение) или на грани экономической катастрофы. Такое положение вещей резко контрастировало с роскошью плутократии, о которой говорилось выше, королевского двора и аристократии.

    Сведения о том, что 30% населения бедствует, поразили современников. Однако из этих же цифр следовало, что 70% живут в достатке, что было бы немыслимо в дни царствования «железного закона оплаты труда», т.е. в середине XIX в. Еще в 60-х годах Гладстон, будучи канцлером казначейства, признал, что экономика функционирует, порождая «огромную массу нищих». Викторианцы понимали, что живут, видя, с одной стороны, изобилие, а с другой – страдание, хотя почти не говорили об этом вслух и не знали, как этому помочь. Мэтью Арнолд в работе «Культура и анархия» (1869) писал о том, что в лондонском Ист-Энде «скучилась огромная неуправляемая масса несчастных, опустившихся людей». Реакция современников принимала форму частной благотворительности, направленной на облегчение участи либо индивидов, лично им известных, либо той категории, которая называлась «достойные бедняки», например разорившихся дворян. Систематические исследования, проведенные в начале XX в., не только встревожили общественное мнение картиной обеднения «имперской расы», но и показали, что эту проблему можно и нужно решить. Ведь до той поры, пока объем задачи не определен, за ее разрешение нельзя браться. Альфред Маршалл, ведущий экономист фритредерства, заметил по этому поводу: «Если проблему 1834 г. можно определить как проблему пауперизма, то в 1893 г. она стала проблемой бедности». Он имел в виду, что проблему бедности можно оценить и решить.

    Когда после смерти Кемпбелл-Банермана в 1908 г. Асквит стал премьер-министром, правительство либералов 1905-1907 гг. сделало первую попытку как-то найти решение этих вопросов. Были введены бесплатные школьные завтраки (1907 г.) и пенсии по старости в соответствии с планом, разработанным в 1908 г. Асквитом еще до того, как он стал премьер-министром, и проведенным через Палату общин Дэвидом Ллойд Джорджем, его преемником на посту канцлера казначейства. В 1909 г. был принят Акт о развитии, предвосхищавший кейнсианское дефицитное финансирование, созданы биржи труда. По инициативе Уинстона Черчилля и Ллойд Джорджа проведен закон о страховании рабочих (Билль о национальном страховании 1911 г.), по которому для некоторых категорий трудящихся предусматривались обязательные выплаты со стороны государства, предпринимателя и самого наемного рабочего, чтобы из этих сумм выдавать пособие на случай болезни или потери работы. Подобные шаги, а также множество других мер стали первыми законодательными вехами на пути к современному государству всеобщего благосостояния. В их основе лежало отрицание викторианского принципа, согласно которому только личной честностью и усердием можно добиться скромного достатка. Реформы означали признание того, что капитализм расточителен, неэффективен и причиняет страдания, невзирая на достоинства людей, а также что одной только воли недостаточно для достижения успеха. Тем не менее это были реформы, проводимые фритредерами, которые верили, что после небольших изменений и ликвидации отдельных несправедливостей капитализм можно сделать «справедливым».

    Хотя эти преобразования были весьма дорогостоящими, их поддержало значительное большинство населения. Разногласия вызывали пути нахождения денег на их осуществление, поскольку в то же время нужно было изыскать средства на строительство дредноутов для военного флота, чтобы достойно противостоять немецкой морской экспансии. Сторонники тарифной реформы настаивали на введении протекционных косвенных налогов, либералы же инициировали расширение прямого налогообложения. Бюджет 1909 г., предложенный Ллойд Джорджем, довел решение этой давней проблемы до решающей стадии, обложив «суперналогом» доходы богачей и сделав попытку ввести эффективный налог на землю. Бальфур вместе с юнионистами использовали Палату лордов, чтобы отклонить такой бюджет.

    Это явилось кульминацией деятельности Палаты лордов по срыву законодательной работы либералов – Билль о гомруле 1893 г. и целый ряд предложений 1906-1908 гг. оказались либо сильно изменены, либо отвергнуты целиком. Отклонение бюджета (что традиционно было прерогативой Палаты общин) ударило по основному принципу британского представительного правления. Юнионисты утверждали, что законодательные финансовые инициативы либералов покушаются на социальные устои, хотя, как известно, налоги всегда шли на решение общественных задач. В результате двух всеобщих выборов 1910 г. либералы в Парламенте попали в зависимость от поддержки ирландцев и лейбористов, но при этом они все равно составляли большинство против лордов. Руководство юнионистов, хотя и не все члены партии, признало свое поражение: парламентский акт 1911 г. ограничил право вето Палаты лордов двумя годами.

    Великая политическая баталия началась по поводу главного социального вопроса: на кого падет основное бремя налогов – на богачей, в результате введения «суперналога», или на бедняков, если будут применены пошлины на ввоз продуктов. В процессе его решения возникли проблемы конституционного устройства. Либералы по требованию своих ирландских сторонников предложили на рассмотрение Парламента третий закон о гомруле, который был принят Актом Парламента в 1914 г. вместе с решением об отделении Англиканской церкви от государства в Уэльсе, хотя действие этого закона было приостановлено на время Первой мировой войны.

    Юнионистам против воли, но пришлось примириться с бюджетом либералов, однако принять гомруль было выше их сил. С молчаливой поддержки своего нового лидера, Эндрю Бонар Лоу, который сменил лорда Бальфура в 1911 г., они в полном смысле взяли на вооружение лозунг Рандольфа Черчилля 1886 г.: «Ольстер будет сражаться, и Ольстер будет прав!» В Северную Ирландию направлялось оружие, по большей части немецкое, причем никакой уверенности в том, что армия сохранит верность правительству, не было. Электорат Соединенного Королевства уже три раза отказывал юнионистам в праве на власть, но они все равно сумели в 1914 г. подвести Ирландию к самому краю гражданской войны. И это несмотря на то, что либералы хотя и с опозданием, но пошли на значительные уступки в вопросе об Ольстере. Начало Первой мировой войны помешало потомкам узнать, готовы ли были юнионисты переступить эту черту.

    Период истории Британии времен короля Эдуарда оказался весьма беспокойным для политиков. Возрождение либерализма и готовность либералов заняться многими вопросами, которые давно откладывались или игнорировались, нанесли болезненный удар юнионистам, считавшим себя единственными настоящими руководителями нации.

    Хотя упадок старый элиты являлся главной проблемой того времени, в обществе возникли новые силы и активные движения. Еще в 1867 г. Дж.С.Милль попытался внести в Билль об избирательной реформе изменения, дающие женщинам право голоса. С тех пор в обществе многое изменилось: часть женщин получила право голоса на местных выборах и на выборах в синод Англиканской церкви, теперь они могли избираться в местные и школьные советы, а также в благотворительные общества помощи бедным. Однако исполнять роль помощника священника, доктора или члена Парламента, работать в должности секретаря благотворительного общества, где председателем, как правило, был мужчина, или сдавать университетские экзамены без получения диплома, иными словами, продолжать делать на общественном поприще лишь то немногое, что было позволено женщине в 70-80-х годах XIX в., теперь стало явно недостаточно. Отсутствие возможности принять участие в парламентских выборах воспринималось уже как поражение в правах. Кампания за женское равноправие стала борьбой за новое понимание гражданских прав в целом. Национальный союз обществ за женское равноправие, организованный миссис Фосетт в 1897 г., объединил целый ряд давно существовавших организаций. Союз представлял собой организацию безупречно либерального направления и делал заметные успехи. Однако вскоре его оттеснил на второй план Социальный и политический союз женщин (СПСЖ), образованный в 1903 г. мисс С.Панкхерст. СПСЖ проповедовал насильственные меры, направленные против собственности и некоторых политиков, и приветствовал тюремное заключение и голодные забастовки своих членов, что приводило к тяжелым испытаниям, а иногда и к их смерти. Теперь трудно сказать, чего больше, пользы или вреда, принес СПСЖ борьбе за равноправие женщин. С одной стороны, он привлек к женскому вопросу общественное внимание, но с другой – насильственные методы оттолкнули от него многих потенциальных сторонников в Парламенте, в частности премьер-министра Асквита, и в результате борьба была временно проиграна. Несмотря на объединенную поддержку Либеральной и Лейбористской партий, а также некоторых представителей партии юнионистов, к 1914 г. никаких законодательных решений по этому вопросу принято не было.

    В годы правления Эдуарда VII заметно выросло профсоюзное движение. Если в 1901 г. насчитывалось 2 млн членов профсоюзов, то в 1913 г. их стало 4,1 миллиона. После 1908 г. рост цен и отсутствие прибавки к зарплатам заставили молодое профсоюзное движение показать свою силу. В период между 1910 и 1912 гг. произошел ряд крупных забастовок, а в 1911-м – первая всеобщая стачка железнодорожников, которую канцлер казначейства Ллойд Джордж сумел довольно ловко «спустить на тормозах», – что тоже стало в своем роде прецедентом. Вступить в Лейбористскую партию мог только член профсоюза, к тому же многие профсоюзы присоединились к ней в качестве коллективных членов (в частности, присоединение профсоюза горняков, который прежде поддерживал либералов, стало для лейбористов настоящим триумфом). В результате партия быстро набирала силу. Как следствие бурных идеологических дебатов, в основном утопических по содержанию (значительное число породивших их идей было почерпнуто у Уильяма Морриса), возникла целая сеть местных отделений, у которых совсем не было средств для воплощения этих идей. Лейбористская партия довольно уверенно прошла в Палату общин, хотя и небольшим числом – договоренность с либералами принесла им 30 мест в Парламенте после выборов 1906 г. Такой скромный успех никого не удивил, ведь в промышленных районах, где у лейбористов могло быть больше всего сторонников, 60% мужчин не имели права голоса. В тот период группа лейбористов в Палате общин видела свою задачу в отстаивании интересов тред-юнионов, и она добилась изменения первоначального варианта либерального Закона о конфликтах в промышленности 1906 г., чтобы предотвратить ущемление интересов профсоюзов. Закон был принят для разрешения спора, возникшего вследствие дела Таффской долины. Однако лейбористы высказывали мнение не только по разным социальным проблемам, но и по внешнеполитическим вопросам. Медлительность Вестминстера заставляла многих профсоюзных деятелей, особенно представителей уэльских шахтеров, обратиться к синдикализму, т.е. к практике «прямого воздействия» тред-юнионов на Парламент и весь государственный механизм для обеспечения рабочего контроля.

    Само существование и успешная деятельность Лейбористской партии, неразрывно связанной с ростом и проблемами профсоюзного движения, наглядно показывали ее социальное и интеллектуальное отличие от либералов. Солидарность лейбористов основывалась на культурном и социальном родстве, на общности труда и отдыха рабочих, на их восприятии себя как отдельного класса. Это не было отчуждением от имущих классов, но рабочие чувствовали, что они другие. Либералы только укрепили их в таком убеждении, поскольку не приняли рабочих в качестве своих кандидатов в Парламент. Несмотря на согласие по многим политическим вопросам, члены Либеральной ассоциации, как правило представители среднего класса, игравшие главную роль в избирательных округах, никогда бы не согласились проголосовать за кандидата, который, по их понятиям, может входить в дом только через черный ход для слуг.

    «Лету в Англии конец»

    Перед обновленным либерализмом эдвардианского периода стояло множество проблем. Но два первых либеральных правительства нового века сумели приступить к их решению динамично и изобретательно. Они во многом разрешили кризис вокруг фискальной политики, социального обеспечения, социализма и милитаризма (хотя Ирландия представляла собой исключение), в то время как на континенте к 1914 г. некоторые страны оказались из-за этих проблем в политическом тупике. Правление либералов пришло к концу не из-за внутренних раздоров, а из-за внешней политики. Мы уже отмечали ранее двойственность политики лорда Лэнсдауна и сэра Эдварда Грея, министров иностранных дел, соответственно, в правительствах Бальфура и либералов, относительно европейских Entente. В системе равновесия государств Европы Британия безоговорочно склонялась на сторону франко-русского союза, но открыто этого не выражала. Секретные военные переговоры между Британией и Францией после 1905 г. только усилили данную тенденцию. Будучи крупнейшей державой, Британия, тем не менее, почти не оказывало прямого влияния на положение дел в Европе. Экспедиционный корпус, созданный Р.Б.Холденом в результате военных реформ, предназначался для действий на континенте, но был совсем небольшим по сравнению» с огромными армиями, которые набирали европейские страны по обязательной воинской повинности. Германия просто не принимала его в расчет и в конце концов за это поплатилась. Поскольку концепция «европейского концерта» постепенно уступала место националистическим притязаниям, Британия тоже самоустранилась. Грей избегал подписывать какие-либо официальные соглашения, хотя сам был настроен резко антигермански. Но к 1910 г. стало ясно, что если у Британии будет противник в Европе, то им станет Германия. Враждебность между двумя странами особенно усилилась после серии инцидентов в Северной Африке, на Балканах, в Турции, а также в результате развертывания немецкой военно-морской программы, несмотря на все попытки Британии в ходе переговоров 1911-1912 гг. добиться соглашения по ограничению флотов. Враждебность начала принимать культурные, а не только дипломатические и военные формы. Если раньше британцы испытывали по отношению к достижениям Германии уважение, смешанное с озабоченностью, то в 90-х годах XIX в. оно сменилось тревогой и страхом.

    После того что произошло на Балканах и в Центральной Европе в июне-июле 1914 г., события быстро покатились к войне, и Германия решила, что настал ее час утвердить свое господство в мире. Британия в той ситуации практически не оказывала влияния на ситуацию. Она меньше всех других крупных европейских держав, за исключением, может быть, России, выигрывала в результате войны. И если бы немцы не оккупировали Бельгию, трудно сказать, вступил бы кабинет либералов в войну или нет. Однако немцы пренебрегли традиционной заинтересованностью Британии в обеспечении стратегического положения Нидерландов, а также тем, что они вместе с англичанами в 1870 г. гарантировали Бельгии независимость и соблюдали договор во все время Франко-прусской войны. Нападение на Бельгию решило дело, и Асквит, которого поддержало правительство, кроме двух лиц, подавших в отставку, – Джона Морли и Джона Бёрнса, вступил в войну. Он сделал это с тяжелым сердцем. Политическое руководство Британии вовсе не разделяло легкомысленное убеждение толпы, жаждавшей войны, что она должна «завершиться к Рождеству».

    К войне на континенте Британия была подготовлена крайне плохо не только психологически, но и чисто физически. Ведение боевых действий на суше, например в Крыму или Южной Африке, считалось делом профессионалов и небольшого числа добровольцев. Военная доблесть ценилась в среде аристократов, джентри и становилась все популярнее в привилегированных школах, но на остальное население страны она не производила впечатления. Попытки правых милитаризовать общество провалились, несмотря на то что в 50-х годах XIX в. была создана милиционная армия, а потом и другие военизированные объединения – Стрелков и Волонтеров, вплоть до Национальной лиги воинской повинности лорда Робертса в 1900 г. Празднование дня Трафальгарской битвы, ежегодного военного праздника, показывало, что народ понимает войну только в виде оборонительных действий на море; тогда это называлось «политика синего моря». Кроме некоторых сельских районов, выражение «пойти в солдаты» или «получать королевский шиллинг» означало для простых людей, что человек потерял всякую надежду и махнул на себя рукой в период безработицы или какой-то катастрофы личного характера. Британская публика любила военные оркестры и яркую униформу, она видела в них развлечение, а не предвестников войны. Помпезность и склонность к домоседству были стилем британского образа жизни. В эдвардианскую эпоху государственные военные заказы на вооружение и строительство кораблей поглощали значительные суммы, они играли довольно большую роль в экономике северо-востока страны. Однако военные соображения почти не влияли ни на государственные умы, ни на сознание народа, в то время как на континенте приближающаяся война уже стала главной составляющей политической, социальной и экономической жизни. Первая индустриальная нация мира показала замечательный пример построения либеральной капиталистической демократии в условиях свободной торговли и мира. Но вторник 4 августа 1914 г. положил конец этому успешному эксперименту. Повторяя вслед за Киплингом, можно сказать:

    Слышен в поле шепоток – год готовит свой оброк,

    Поседел стогов венец,

    Кличут: «Эй, сюда идите! Пчел уж нету – посмотрите!

    Лету Англии конец» *.

    [Редьярд Киплинг. Длинная дорожка]


    Примечания:



    * Тацит Корнелий. Жизнеописание Юлия Агриколы, 13 // Тацит Крнелий. Соч.: В 2 т. М., 1993. Т.1, С.319.



    * Перевод Е.Карпинской. – Примерный эквивалент русской пословицы «Сколько веревочке не виться, а конец у нее есть».









    Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх