Глава III «Я люблю графа Бекингема больше, чем кого бы то ни было»

Восхождение к вершинам

Еще до осуждения Сомерсета и его жены Джордж Вильерс получил должность и титул, которые недвусмысленно выдвигали его в ряды первых людей королевства. В январе 1616 года он стал шталмейстером (Master of the Horse), а в апреле – кавалером ордена Подвязки.

Master of the Horse (буквально: «господин над лошадьми») – титул при английском дворе, аналогичный тому, что во Франции называли Великим конюшим. Эта должность была одной из тех, что обеспечивали ежедневный доступ к королю, учитывая важную роль конного транспорта в придворной жизни. «Господин над лошадьми» имел привилегию ехать верхом рядом с государем во время официальных церемоний, он не только заправлял дворцовыми конюшнями, но и отвечал за переезды двора и за покупку лучших лошадей для служб Его Величества. При Елизавете I «господином над лошадьми» долгое время был граф Лестер, близкий друг королевы, если не сказать больше; этот факт показывает, сколь значимым был этот титул в дворцовой иерархии.

Кавалер ордена Подвязки – самая высокая степень отличия в королевстве. Присвоение его двадцатичетырехлетнему мальчишке, происходившему из мелкого дворянского рода, было неслыханным событием. Великолепный портрет Джорджа, написанный в этот период [12], являет нам улыбающегося юношу, не успевшего отрастить бороду. У него живой взгляд и симпатичное лицо; его длинные ноги атлета обтянуты белым шелком, который в сочетании с красным бархатным плащом, украшенным золоченым шнуром, составляет орденское одеяние.

В августе 1616 года Джордж Вильерс становится бароном Уоддоном и виконтом Вильерсом. С этих пор он – член палаты лордов. Речь идет не только о близости к королю: молодой человек вступает на политическую арену.

Полученное им образование не подготовило его к подобной деятельности, и, судя по всему, он не проявлял интереса к сложным вопросам политики и управления государством. Однако так пожелал король, и этого требовали нравы эпохи: в ноябре 1616 года сэр Эдвард Кок, впавший в немилость бывший верховный судья [13], обратился к Вильерсу с подобострастным письмом, в котором просил заступиться за него перед государем и вернуть высочайшую благосклонность. В письме Кок называет фаворита «высокочтимым и горячо любимым виконтом Вильерсом»{31}.

Понятно, что теперь вокруг Вильерса толпились добрые советчики, желающие удружить новому фавориту своими знаниями и опытом, а впредь вести его по тернистым тропам политики. Среди тех, кто предложил свои услуги, был и архиепископ Эббот: «Мой дорогой Джордж, поскольку Вы привязаны ко мне и называете меня своим отцом, я усыновляю вас и с этих пор стану называть Вас сыном. Даю Вам мое благословение и прошу Вас как отец прилагать все усилия к тому, чтобы угождать Вашему господину. Главное же: остерегайтесь просить его за людей, которые называют себя Вашими друзьями, но думают только о собственных интересах и собственном честолюбии…»{32} (Письмо от 10 декабря 1615 года.)


Союз философа и фаворита

В то же самое время еще одна высокопоставленная особа, предвидевшая, каких высот может достичь молодой Вильерс, захотела подружиться с ним и действовать к взаимному благу, как теперь принято говорить, «в одной упряжке» с фаворитом. Этим человеком был генеральный прокурор Фрэнсис Бэкон, который в 1616 году, в возрасте пятидесяти пяти лет, чувствовал в себе силы для дальнейшего продвижения по службе.

В отличие от Джорджа, Фрэнсис Бэкон по происхождению принадлежал к правящим кругам королевства. Его отец Николас Бэкон был хранителем печати при Елизавете I и шурином лорда Барли, министра финансов и верного друга королевы. Фрэнсис был избран в парламент в возрасте двадцати трех лет. В тридцать шесть лет он опубликовал свои «Опыты» (Essays), вдохновленный идеями Монтеня; книга принесла Бэкону известность философа. Однако Яков I не любил его. Несмотря на публикацию трактата «О достоинстве и приумножении наук» (1605) и неоднократное и настойчивое предложение королю своих услуг, Бэкон постоянно получал отказ на свои запросы о должностях. Только в 1613 году, в возрасте пятидесяти двух лет, он стал генеральным прокурором и членом Тайного совета. Однако его честолюбие простиралось гораздо дальше.

Клан Говардов всегда относился к нему враждебно. Сенсационное падение Сомерсета в 1616 году и последовавшее за этим ограничение влияния Говарда Бэкон счел возможностью, которую не следовало упускать.

Генеральный прокурор предложил свои услуги восходящей звезде Джорджу Вильерсу, и тот незамедлительно принял протянутую ему руку помощи. Итак, решено: Фрэнсис Бэкон станет его политическим наставником. Король дал согласие. Союз Бэкона и Вильерса просуществовал шесть лет, в течение которых случались и бури и примирения. Молодой Джордж сумел извлечь выгоду из этого союза, ничуть не жертвуя при этом собственной свободой и всегда подчеркивая, что у него есть лишь один учитель, который является одновременно и наставником, и государем: король Яков, источник мудрости.

В том же 1616 году (летом или осенью) генеральный прокурор написал фавориту длинное письмо, которое представляет собой настоящий учебник политической теории и практики. Нам известен целый ряд копий этого письма (но не оригинал), в которые несомненно вносились дополнения и изменения, в особенности после революции Кромвеля и реставрации монархии. Тем не менее во всех копиях основная суть послания остается неизменной.

«Милорд, поскольку Божественное милосердие и благосклонность Его Величества вознесли Вас на вершину славы, каковая состоит в том, что Вам принадлежат взоры, слух и сердце нашего властелина, и поскольку благосклонность сия поместила Вас в средоточие придворных водоворотов, Вы изволили просить моего совета, дабы знать, как именно следует Вам играть роль посредника между просителями и государем. […]

Это правда, что взоры всего королевства устремлены на Вас и каждый знает, что его дела не могут продвинуться, если Вы не станете его ангелом-хранителем или, по меньшей мере, не будете против них возражать. Мнение людей подобно колесу, которое быстро вращается. Вам следует быть начеку, дабы не подвергнуться риску низвержения в пропасть, ибо оно может произойти даже быстрее Вашего возвышения. Однако, если могущество фаворита основывается на его собственных достоинствах, а он заботится лишь о том, чтобы достойно служить государю, он не может не пребывать в благополучии. Именно это, как мне известно, является Вашим единственным стремлением, и оно достойно той чести, которую Вам оказали».

Далее следуют наставления, методически изложенные в разделах, посвященных войне, внешней политике, религии, правосудию, экономике, колониям, придворной жизни. Все вместе занимает тринадцать печатных страниц в издании XIX века и заслуживало бы пространного цитирования как отражение воззрений великого философа, современника Декарта. Однако подробное рассмотрение этих фрагментов представляет больший интерес для биографии Фрэнсиса Бэкона, нежели для жизнеописания Джорджа Вильерса, который, вероятнее всего, весьма бегло просмотрел данное послание{33}.

Приведем лишь как особенно характерную для взглядов Бэкона (и Якова I) точку зрения на войну, мир и значение флота: «В том, что касается войны, наш добрый властелин столь привязан к миру, что избрал в качестве девиза слова Благословения Господня: Beati Pacifici [14]. Пребывание в этом благословенном состоянии – счастье для нашей нации. Да позволит Господь нам и далее пребывать в нем, однако я должен сказать Вам, что лучшим средством сохранить мир является готовность к войне. Море служит нам укреплением, суда – защитниками; они одновременно обеспечивают нам безопасность и процветание. А потому пренебрегать ими было бы грехом и позором. Пусть лица, способные к командованию, не отстраняются от него, пусть оружие и обеспечение флота всегда будут в готовности, как накануне сражения; пусть порты и крепости будут вооружены, как если бы ближние воды грозили опасностями, – такова наилучшая защита»{34}.

Читая эти строки, можно подумать, будто Бэкон предугадал, что его юный ученик однажды станет во главе королевского флота. Однако знать об этом в 1616 году означало бы обладать сверхъестественным предвидением. Не исключено, что этот отрывок был внесен в текст позже, так сказать, задним числом.

В полном согласии с Яковом I, Бэкон отвергает любую идею агрессивной внешней политики: «Я не думаю, что война во имя расширения границ нашей империи была бы справедливой или выгодной. Войну подобает вести лишь ради отражения нашествия или подавления мятежа». Два-три года спустя английское правительство оказалось перед альтернативой: мир или война, однако, как мы видим, сформулированное философом правило в данном случае не могло быть применено; и это доказывает, что в сфере политики абстрактные принципы редко находят практическое применение.

Не менее любопытен – особенно с позиции ретроспективного анализа – совет Фрэнсиса Бэкона Джорджу Вильерсу в отношении религии: «Во всех делах, касающихся церкви, соглашайтесь с точкой зрения людей мудрых, честных и ведущих достойную жизнь. Не прислушивайтесь к тем, кто станет уговаривать Вас сменить вероисповедание, будь то католики или анабаптисты, – все они являются сектантами и врагами нашей церкви. Церковь же наша наиболее близка к евангельской истине и одна лишь совместима с нашей монархией». Эта точка зрения не оригинальна. Она развивает любимый тезис Якова I об отношениях между церковью и государством. Джордж Вильерс всегда придерживался этих взглядов и впоследствии даже восстановил против себя так называемых «сектантов», что в конце концов стоило ему жизни.


Первый политический шаг

Дальновидный Бэкон стал восхвалять юношу перед королем: «Виконт Вильерс – человек мудрый, твердый духом и поступающий обдуманно». Вскоре покровительство принесло плоды: в марте 1617 года философ был назначен хранителем печати – этот пост за полвека до того занимал его отец. После этого честолюбивая мечта Бэкона о должности лорда-канцлера получила возможность стать реальностью.

Что касается Джорджа, то он понял: чем крепче любовь к нему короля, тем надежнее его положение. Со всех сторон к нему поступали петиции, просьбы, его осыпали лестью, ему предлагали услуги. Он не стремился к личному правлению. Судя по всему, Вильерс был человеком жизнелюбивым, а не кабинетным; качества, привлекавшие в нем короля, не относились к сфере интеллекта. Однако существовавшая в XVII веке иерархия придворной жизни требовала, чтобы фаворит был посредником между государем и его подданными. «Он был чем-то вроде личного секретаря короля, в обязанности которого входило давать государю разъяснения по поводу всего происходящего, принимать от имени короля прошения, короче: быть его привилегированным спутником, а не важным вельможей»{35}.

Не трудно представить себе, какие выгоды сулила подобная система. Беззастенчивый фаворит мог пользоваться положением, торгуя собственным заступничеством, создавая круг своих сторонников, а в крайнем случае мог попытаться перехватить власть у короля или сделать его игрушкой в своих руках. Такое случалось в других странах. Однако Джордж Вильерс был человеком иного склада. Не отказываясь полностью от конкретных свидетельств благодарности со стороны тех, в чьих интересах он использовал свое влияние, он не был продажным в истинном смысле этого слова. Впрочем, благосклонность короля и так обеспечивала ему доходы, способные удовлетворить самые большие запросы.

Вместе с тем Вильерс весьма быстро сообразил: следует недвусмысленно дать всем понять, что его влияние на решения короля безгранично. Все должны были уразуметь, что он не просто является каналом достижения чужих честолюбивых целей, но что попытки обойти этот канал обречены на неудачу.

Это стало ясно весной 1617 года, когда главный стряпчий [15] Генри Йелвертон пожелал получить пост генерального прокурора, освободившийся после того, как Бэкон стал хранителем печати. Яков I дал согласие и велел составить королевский указ о назначении (warrant). Не хватало только королевской подписи, однако ее все не было и не было. Йелвертон, который был известен своим неуживчивым характером, удивлялся: ведь король лично объявил ему о своем решении. Он отправился к Бэкону, а тот посоветовал ему заручиться поддержкой виконта Вильерса. Йелвертон отказался: «Не дело фаворита вмешиваться в назначение на административные должности». Однако Джордж, хотя и не испытывал враждебности к Йелвертону, счел это дело вопросом принципа: ни одно назначение при дворе не должно было состояться без его согласия. Он придержал неподписанный указ и решил не передавать его королю до тех пор, пока кандидат на пост генерального прокурора не покорится.

В конце концов Йелвертон был вынужден уступить. Он нанес Джорджу визит и заверил его в том, что у фаворита никогда не появится повода на него жаловаться. Большего Джорджу и не было нужно: он сразу же отнес указ к государю и возвратился с королевской подписью; Йелвертон рассыпался в благодарностях. Вскоре он явился на аудиенцию к королю и в знак признательности преподнес ему сумму в четыре тысячи фунтов наличными. Яков был в восторге, обнял своего нового генерального прокурора и объявил ему, что этих денег как раз не хватало на то, чтобы купить новое столовое серебро. Что до Джорджа, то он отказался от каких бы то ни было подарков, но сказал Йелвертону, что другой кандидат предлагал ему десять тысяч фунтов стерлингов. Король не отличался подобной щепетильностью{36}.

Наделавшее много шума «дело Йелвертона» заставило придворных отбросить сомнения: молодой виконт Вильерс стал отныне единственным источником милости короля. Это признали все.


Бекингем

1617 год в карьере Джорджа Вильерса стал для него решающим не только в плане благосклонности короля, но и в смысле приобретения власти. В январе этого года он получил титул графа Бекингема и отныне будет известен под этим именем. В феврале он стал членом Тайного совета, главного органа правительственной власти. А в марте король объявил, что его дорогой шталмейстер будет сопровождать его в Шотландию, куда он намеревается отправиться сорок лет спустя после того, как покинул древнее королевство своих предков.

Бекингем. Поскольку Джордж Вильерс больше ассоциируется с этим именем, имеет смысл рассказать подробнее о происхождении титула. Бекингем – это город в центральной части Англии, в шестидесяти пяти километрах от Лондона. В эпоху нормандских королей он был центром сеньориальных владений. В XV веке владение было сделано герцогством ради одного из кузенов короля Генриха VI, Хэмфри Стаффорда, и оставалось собственностью его семьи вплоть до 1521 года, когда третий герцог, Эдвард Стаффорд, был казнен за государственную измену. В 1617 году Яков I возродил этот лен, даровав его Джорджу Вильерсу вместе с титулом графа, чтобы впоследствии, как мы увидим, сделать его маркизом и наконец герцогом. После того как в 1687 году, не оставив наследников, умер сын Джорджа, титул опять освободился. В XVIII веке он был передан третьему по счету роду в лице Джона Шеффилда.

Именно Джон Шеффилд, герцог Бекингем, построил в западной части Лондона великолепную резиденцию. В 1761 году это здание было приобретено королевской семьей, а в

XIX веке стало официальной резиденцией королевы Виктории и получило название Букингемский дворец. Так что нынешний дворец английской королевы, строго говоря, не имеет никакого отношения к «нашему» Бекингему. Он жил в Лондоне в так называемом Йорк-Хаузе (York House) на Стрэнде. Об этом доме мы еще упомянем.


Близкая дружба с королевской семьей

Дружба молодого человека с королем крепла день ото дня. Будучи поначалу любовником, Бекингем все больше становился для Якова I чем-то вроде сына. «Я никогда не видел, чтобы муж был столь увлечен своей хорошенькой супругой, как король Яков был увлечен графом Бекингемом; он так сильно любил его, что ни в чем не мог ему отказать», – напишет впоследствии Джон Оглендер{37}. Между ними установился свой любовный язык, фамильярный и игривый. Король называл Джорджа «Стини» (уменьшительное от «Стивен»), возможно, из-за сходства фаворита с изображением святого Стефана. Не исключено также, что он имел в виду строку VI, 15 «Деяний Апостолов» [16]. Оба эти объяснения приводятся в текстах той эпохи{38}. Стини же обращался к государю «дорогой папа и крестный» (Dear Dad and Gossip), Письмо, написанное Джоржем летом 1617 года, дает представление об их отношениях: «Дорогой папа и крестный, хотя я получил от Вас пять или шесть писем и не ответил на них, по сути дела я не опоздал с ответом, учитывая, что мысленно я отвечал Вам уже сто раз, однако ни один из этих ответов меня не удовлетворил; ведь никогда еще слуга не получал подобных писем от своего господина. Никогда еще столь великий король не снисходил до выражения такой привязанности к своему покорному рабу; привязанности большей, нежели у отца к сыну, большей, нежели у мужа к жене, похожей скорее – да! – на привязанность равного к равному. Чем же могу я ответить? Лишь молчанием, ибо если заговорю, то покажусь дерзким и смогу дать много меньше по сравнению с тем, что я должен моему другу, моему врачевателю, моему создателю, моему отцу, тому, кто для меня является всем! Покорнейше благодарю Вас от всего сердца за все, чем я теперь являюсь…»{39}

Для человека, склонного к сентиментальности, как Яков I, подобные письма были и бальзамом для души, и воскурением фимиама. Они свидетельствуют также об интеллигентности молодого человека, сумевшего изобрести смесь фамильярности, нежности и лести. Нет никаких оснований сомневаться в его искренности: Бекингем действительно любил своего «дорогого папу и крестного», которому был обязан всем. Что до того, сколько времени продлилась эта любовь (или привязанность, поскольку маловероятно, чтобы со стороны Джорджа Вильерса в этих отношениях мог присутствовать какой-либо оттенок чувственности), то это – отдельный вопрос. Мы рассмотрим его позже.

Отношения фаворита с королевой также были безупречны. Он называл себя ее «рабом», королеву же – своей «милой госпожой». Ей это нравилось, и она звала его: «мой хороший песик». Он умел развлечь ее, активно и с удовольствием участвовал в празднествах, которые она любила устраивать, он же блистал на них.

Итак, семейная жизнь короля Якова была бы совершенной идиллией, если бы ее не омрачали неприятности с принцем Карлом.


Принц Карл

Какой бы благосклонностью ни пользовался юный Джордж, при дворе был человек, который превосходил его. Это наследный принц Карл Стюарт, принц Уэльский, сын короля и королевы Анны. Если Джордж желал укрепить свои позиции и рассчитывал на блестящее будущее, ему следовало установить с принцем хотя бы корректные, а лучше – сердечные, дружеские отношения.

Задача эта была не из легких. Карл был робким, замкнутым подростком, полной противоположностью очаровательному Джорджу Вильерсу. До двенадцати лет он пребывал в тени старшего брата, принца Генри, которого любил и которым восхищался. Смерть Генри в 1612 году превратила Карла в наследника трона, но он по-прежнему оставался скованным, некомфортно чувствовал себя среди придворных, и те считали его заносчивым и неприступным. Добавим к этому, что Карл придерживался строгих моральных правил, чем весьма отличался от окружения отца. Поэтому к новому, входящему в силу фавориту принц испытывал недоверие, если не ревность и антипатию. А рядом с наследником престола было немало людей, старавшихся поддержать в нем подобное неприятие.

Поначалу действительно произошло несколько событий, которые можно было считать внешним проявлением конфликта. В марте 1616 года один из придворных упомянул в письме о неприятном недоразумении, касавшемся перстня, который принц позаимствовал у Джорджа и потерял. Пришлось организовать поиски драгоценной вещицы: ее, в конце концов, нашли в кармане куртки Карла. Король рассердился на сына. «Будущее покажет, к чему все это приведет», – заключил придворный{40}.

В следующем году случилось нечто еще более неприятное. Принц (ему было шестнадцать, а Джорджу двадцать пять) позволил себе шалость, спровоцировавшую маленькую ссору между молодыми людьми. Во время прогулки в садах Гринвича Карл облил водой великолепный костюм фаворита. Присутствовавший при этом король на глазах у придворных влепил сыну затрещину{41}.

А однажды во время игры в теннис Джордж позволил себе резкое движение. «Кажется, сударь, вы хотели поднять на меня руку?» – ледяным тоном спросил наследник престола. Джордж рассыпался в извинениях. Эта история известна нам от Энтони Уэлдона, который, как известно, был ярым противником фаворита. Епископ Гудмен считает, что анекдот этот следует признать неправдоподобным, «принимая во внимание легкость характера герцога [Бекингема], который никогда ни с кем не говорил оскорбительным тоном»{42}.

Однако король Яков не мог не переживать из-за того, что между его сыном и сердечным другом установилась длительная неприязнь. Не исключено, что и Бэкон разъяснил вспыльчивому фавориту, как глупо ссориться с тем, кто однажды станет его государем. Джордж проявил благоразумие и уже с лета 1617 года ни один хронист не упоминает о каких- либо стычках между принцем и фаворитом. Наступило перемирие, которое завершилось заключением мира и созданием неразрывного союза, удивившего двор спустя всего лишь год.


Поездка в Шотландию

Покидая Шотландию весной 1603 года, Яков со слезами на глазах прерывающимся голосом пообещал своим шотландским подданным, что никогда не забудет их и вскоре приедет их навестить. С тех пор прошло немало времени, воспоминания о древней стране становились все более расплывчатыми – было гораздо удобнее жить в Хемптон-корте или Гринвиче, нежели в Эдинбурге! – однако король не забыл о своем обещании. Весной 1617 года он решил, что наступил подходящий момент для его выполнения, и объявил об этом.

К несчастью, королевская казна переживала не лучшие времена. Яков, как и королева, были неисправимыми мотами. В начале 1617 года дефицит составлял около миллиона фунтов стерлингов. Выше, рассказывая о назначении Генри Иелвертона генеральным прокурором, мы упомянули о том, как король с радостью принял от него в дар четыре тысячи фунтов, «чтобы купить серебряную посуду». При таких условиях поездка в Шотландию оказывалась проблематичной. Государственный казначей лорд Суффолк объяснил королю, что сундуки пусты. Бекингем попытался отговорить своего «дорогого папу» от столь дорогостоящего путешествия, чем в первый и единственный раз чуть было не разозлил его. Но король стоял на своем, и в начале марта двор отправился- таки в путь, благодаря предоставленному (явно против воли) городом Лондоном займу в 100 тысяч фунтов стерлингов.

Королева и принц Карл остались в столице, а молодой фаворит, будучи шталмейстером, сопровождал монарха. Он скакал на коне рядом с ним, вел за уздечку его коня при торжественных въездах в города – ведь путешествие, естественно, прерывалось длительными остановками, во время которых горожане и вельможи устраивали пышные приемы в честь государя. Трудно перечислить все блюда, съеденные во время обеда, который дал сэр Артур Лейк в своем поместье Хофтон: цыплята, каплуны, гуси, утки, индейки, голуби, кролики, цапли, перепела, барашки, поросята, копченые языки, артишоки, бобы, пироги – этот список занимает более печатной страницы в рассказе Джона Николса{43}. А город Ковентри истратил на прием 415 фунтов стерлингов и преподнес в дар королю золотой кубок стоимостью 172 фунта.

В течение всей поездки наблюдатели обращали внимание на доброжелательность и приветливость фаворита, а также на его приятельские отношения с королем. Тем не менее из- за традиционного буйного нрава шотландцев не обошлось без инцидентов. Обмен остротами между маркизом Гамильтоном и лордом Говардом Уолденом, сыном государственного казначея Суффолка, чуть было не привел к драке. Однако Бекингем, вмешавшись, сумел утихомирить их. Позже Уолден грозил «перерезать глотку» фавориту. Поговаривали даже, что на него было совершено покушение (однако обстоятельства этого дела неясны, и ничто не доказывает реальности этого события{44}).

В целом, результат поездки оказался весьма благоприятным, поскольку королю удалось заставить своих шотландских подданных включить в богослужение пресвитерианской церкви некоторые элементы англиканской литургии (что возмутило кальвинистов), а шотландский парламент без особого сопротивления проголосовал за субсидии для королевской казны. Яков пребывал в прекрасном настроении; его услаждали лестью и окуривали фимиамом красноречия, а до подобных удовольствий король всегда был охоч. («Да осмелюсь я, недостойный и невежественный человек, с покорностью возгласить перед лицом Вашего Священного Величества, которого природа и образованность вознесли на вершину совершенства в риторике, изъявления послушания и преданности, каковые мне наказали передать верные подданные Вашего Величества…»{45})

Кроме того, город Эдинбург преподнес королю серебряный сосуд, полный золотых монет, и Яков, не церемонясь, принял подарок. Что до Бекингема, то он оказался исключительно приятным спутником в путешествии.


«У Иисуса был Иоанн»

Расслабившись в этой атмосфере всеобщего ликования, Яков, по возвращении в Лондон, сделал в Тайном совете знаменитое и удивительное заявление, которое часто цитируют биографы Джорджа: «Я не Бог и не ангел, я человек, как все другие. Я признаю, что, подобно обычным людям, я люблю тех, кто мне дорог, больше, чем остальных. Так что, вы можете быть уверены, что я люблю графа Бекингема больше, чем кого бы то ни было, да, даже больше, чем всех вас, собравшихся здесь. И знайте, что в том нет с моей стороны никакой вины, ибо Иисус Христос поступал так же, а потому меня не за что упрекать: у Иисуса был Иоанн, а у меня – мой Джордж»{46}.

После подобного заявления молодой Вильерс мог претендовать на что угодно.


«Мой дорогой сын и супруг…»

Не придавая этому вопросу большого значения, нежели он того заслуживает, мы все же не можем избежать необходимости уточнить истинную суть отношений, связывавших короля Якова I и Джорджа Вильерса с самого начала их близкого общения и до конца жизни короля.

Нет никаких сомнений в том, что в основе своей эти отношения имели сексуальную природу. Современники не питали на этот счет никаких иллюзий, хотя и пользовались менее откровенными выражениями, чем сегодня. Только благочестивые лицемеры XIX века могли скрывать свидетельства этого аспекта отношений между королем и фаворитом, порой доходя до абсурда. Сегодня подобная позиция уже преодолена.

Однако признать сексуальную природу чьих-либо отношений отнюдь не означает автоматически свести их к откровенно сексуальным актам. А в том, что касается Якова I и Стини, на этот вопрос как раз трудно однозначно ответить «да» или «нет».

Когда король Яков встретил Джорджа Вильерса, тому было двадцать три года, а королю – сорок девять. Яков только что пережил глубокий душевный кризис из-за Сомерсета, который, без сомнения, был его любовником в полном смысле этого слова. Более всего король нуждался теперь в друге, которому мог бы доверять полностью, в том, для кого он мог бы стать духовным наставником: эту роль он любил больше всего. Все это он нашел в юном Джордже, который был не только прилежным учеником, но и признательным, почтительным и верным другом.

До какой степени близости дошли эти отношения? Многие современники описывают, как Яков публично ласкал Стини, гладил его по волосам, поправлял на нем одежду. Эти интимные жесты тогда, как и сегодня, казались неуместными, однако сами по себе они не являются свидетельством чего-то большего, хотя сэр Фрэнсис Осборн, несомненно, отражающий мнение многих современников, язвительно комментировал это так: «Видя, как они ведут себя на людях, можно себе представить, что происходит за закрытыми дверями»{47}. Впрочем, это лишь предположение, а не доказательство.

Не больше ясности вносит и тот факт, что Стини часто проводил ночь в опочивальне короля. Это не было чем-то исключительным и не подразумевало ничего скандального. Впоследствии Карл I – благочестивый и всегда корректный в поведении Карл I! – предложил Бекингему провести ночь в его покоях в Сент-Джеймсском дворце в тот день, когда короновался на престол, и никто не возражал против этого, разве что те, кто обеспокоились из-за столь явного проявления к фавориту королевской благосклонности.

Анализ переписки Якова I и Стини, из которой мы уже многое цитировали, также не добавляет ясности. Ласкательные слова, которыми изобилуют эти письма, в наше время несомненно свидетельствовали бы о сексуальных отношениях. Однако в психологическом контексте литературы барокко они вовсе не так однозначны. То была эпоха гипербол и экстравагантных метафор. Когда Яков пишет Бекингему, что тот является его «супругом» (husband), то это не более точное указание, нежели когда он называет себя его «папой» (dad). А в одном письме от декабря 1624 года (или 1623 – датировка не точна), к которому мы еще вернемся, упоминается «новый брак»: здесь мы снова имеем дело с цветистым языком эпохи.

Однако Роджер Локиер, биограф Бекингема (1981), более категоричен в выводах. Он приводит отрывок из письма Якова I Бекингему, в котором король упоминает «времена Фарнхэма, которые я никогда не забуду, ведь тогда подушка не отделяла пса от его хозяина». (Бекингем часто использовал выражение «ваш пес» в письмах к Якову I, он употреблял эти слова наравне с выражением «ваш раб» – и это опять же стиль барокко). Фарнхэм это замок, где двор сделал остановку во время поездки короля по стране в 1615 году. Роджер Локиер делает из этого следующий вывод: «Стало быть, именно в замке Фарнхэм юный Джордж физически уступил Якову»{48}. Позволяет ли отсутствие подушки между псом и его хозяином однозначно сделать вывод о существовании сексуальной связи? Это, разумеется, возможно, но не очевидно.

Очевидны же, в любом случае, три вещи. Во-первых, то, что влечение короля к юному Джорджу Вильерсу в 1615-1616 годах, несомненно, носило чувственную природу. Мы приводили выше замечание сторонника короля Джона Оглендера относительно любви Якова I к Бекингему, напоминающей привязанность «мужа к хорошенькой супруге».

Во-вторых, точно известно, что Джордж не был гомосексуалистом. Слишком много свидетельств о его увлечениях женщинами (и его успехе у них) доказывает обратное. Бисексуальность? Для такого утверждения следовало бы привести хотя бы еще один пример связи Джорджа с мужчиной, кроме Якова I, однако таковых примеров нет. Напротив, во всех письмах к «дорогому папе» чувствуется глубокая и искренняя привязанность, но не сексуальная, а сыновняя.

Наконец, даже если поначалу, возможно, существовала физическая связь между сорокалетним королем и юным фаворитом, то она продлилась недолго. Весьма скоро в тоне их переписки начинает звучать скорее нежность, чем страсть. Именно этим объясняется исключительная длительность их связи, пережившей все испытания. Когда Бекингем женился и стал отцом, король к нему совсем не охладел. Скорее всего чувственное влечение переросло в семейную привязанность. Супруга Джорджа Кэтрин (Кейт) стала «дорогой дочерью» монарха, он начал играть роль любящего дедушки по отношению к первому ребенку молодых супругов, малышки Молли, которую обожал до безумия. Бекингем по- настоящему стал членом королевской семьи, и с этого момента его отношения с королем и с принцем-наследником следует рассматривать именно под данным углом зрения. Последнего он также иногда называл «возлюбленным» (sweet heart).

Теперь встает вопрос, сохранялась ли вплоть до самого конца эта ничем не омрачаемая привязанность и исключительная доверительность между старым королем и блистательным и уверенным в себе мужчиной. Нельзя не отметить один кризисный эпизод, случившийся после поездки Джорджа вместе с принцем Карлом в Испанию в 1623 году. Молодые люди («мои дорогие детки», как пишет Яков I) придерживались в это время в политических вопросах точки зрения, противоположной мнению «папы». У некоторых современников сложилось впечатление (или возникла надежда), что король винит Бекингема в безрезультатности этой поездки. «Король никогда не простит герцогу», – пишет Кларендон. «Король устал от него», – делает вывод венецианский посол{49}. Несколько раз возникали слухи о неминуемой опале фаворита. 22 апреля 1624 года кризис на короткое время обострился до такой степени, что обе стороны впали в отчаяние и проливали слезы, – мы подробнее опишем это позже [17]. Однако, если не считать этого эпизода, спровоцированного испанскими интригами, переписка между королем и Стини свидетельствует о том, что их любовь не угасла вплоть до смерти Якова, хотя их политические взгляды совпадали не всегда: именно в последние годы между больным стариком и молодым адмиралом был заключен тот самый «новый брак», о котором говорится в письме от декабря 1623 или 1624 года. Это письмо подводит итог многолетнему тесному союзу между этими столь разными людьми. Мы процитируем его полностью: «Мое дорогое единственное дитя (ту only sweet and dear child), я написал бы тебе еще вчера, если бы, вернувшись из парка, не почувствовал приступ такой слабости, что был вынужден сесть и полчаса проспать в кресле. Однако я не успокоюсь, пока не пошлю тебе этот подарок [18], моля Бога даровать мне счастливую и утешительную встречу с тобой, чтобы на Рождество мы смогли заключить новый брак, который продлится вечно. Бог свидетель, что я не желаю ничего другого, кроме того, чтобы жить для тебя, и я предпочел бы отправиться в изгнание на край света вместе с тобой, нежели жить без тебя подобно безутешной вдове (like a sorrowful widow). Да благословит тебя Бог, дорогой мой сын и супруг, старайся всегда составлять счастье твоего папы и супруга, Джеймса R»{50} [19].

Итак, папа или супруг? Словарь XVII века очень отличается от нашего, а потому мы не можем дать точный ответ. Но ясно одно – эти два человека, несомненно, любили друг друга. И именно под этим знаком следует рассматривать карьеру Джорджа Вильерса, герцога Бекингема, вплоть до смерти его «создателя», как он сам называл короля, которому был обязан всем.









Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх