В БОЛОТАХ И ЛЬДАХ ВАЛДАЙСКОЙ ВОЗВЫШЕННОСТИ

Через броды и наскоро наведенные мосты в последующие дни дивизия преодолевала ручьи и реки перед старой русской границей. Мы приближались к Себежу, то есть линии Сталина. В связи с этим у нас возникали в памяти воспоминания о линии Мажино или о «Западном вале».

Мы встретили саперов, действовавших под Даугавпилсом. Один фельдфебель рассказал нам об остановленном товарном поезде, запертые «скотовозы» которого были набиты битком мертвецами всех возрастов. Тот, кто не был расстрелян, просто задохнулся в этой давке.

Этот рассказ, быстро распространившийся по войскам, внес новый элемент в нашу борьбу с русскими.

Шестого июля мы вышли к ужасавшей нас линии Сталина. Эта была линия долговременных огневых точек, протянувшаяся через луга, поля и леса в несколько эшелонов. Тут мы показали, на что способны хорошо подготовленные, полные молодых сил солдаты.

Обозные грузовики спрятались под покровом густых лесов. Рядом с наступающими войсками остались только боевые машины.

Разведывательные дозоры вскоре наткнулись на русское боевое охранение, едва приблизившись к оборонительным сооружениям. Позиции боевого охранения были мастерски замаскированы. Мы понесли первые потери от замаскированных на деревьях снайперов.

Из тыловых районов ударила русская тяжелая артиллерия. Снаряды ложились далеко позади, приблизительно там, где размещался наш обоз.

Позиции боевого охранения противника были вскоре преодолены. Показания пленных помогли нам выяснить положение хорошо замаскированной линии укреплений. Расчеты тяжелых пулеметов и минометов моей роты были приданы другим ротам батальона для усиления. Оставшись один в машине, я поехал на моем «Адлере» в укрытие в лощину, а потом с опушки леса наблюдал за боем. Я чувствовал себя снова оказавшимся на полигоне в Мюнзингене. С высот пулеметы вели точный огонь по амбразурам дотов, а минометы своим огнем перед амбразурами «ослепляли» их гарнизоны, позволяя саперам и пехоте преодолеть находящиеся перед ними заграждения из колючей проволоки и приблизиться к дотам.

Я видел, как на удобное для стрельбы по укреплениям расстояние подъезжали трехосные тягачи с 37-мм противотанковыми и легкими 75-мм пехотными орудиями на прицепе, как из них выпрыгивали расчеты, наводили орудия и вели огонь по тем дотам, которые не могла взять пехота. Однако ожесточенный огонь противника с незаметных позиций наносил чувствительные потери умелым канонирам. Один из водителей трехосных тягачей пехотных орудий направил свою машину в укрытие в лощину, где укрывался и я. По его диалекту я определил в нем уроженца Верхней Австрии. Он был из Зальцкаммергута, недалеко от родины Мика. Мик выписывал фигуры на своем мотоцикле с коляской где-то на равнинных просторах, подвозя боеприпасы для пулеметов и эвакуируя раненых на перевязочные пункты.

Посыльный мотоциклист привез приказ гауптштурмфюрера Шрёделя: «Как только оборона на линии дотов будет подавлена, полностью загрузить машину боеприпасами для миномета, посадить два минометных расчета и проехать за первую линию обороны противника».

«Прекрасно! Загрузить полный кузов фугасных мин, и проехать между еще ведущими огонь дотами! Это способствует прекрасному вознесению на облака! Но сначала пара глотков «боевого духа» из «трехзвездочной»!

Когда я выехал из лощины, передо мной пару раз грохнуло. Но я уже ехал вдали от какого-либо укрытия. Значит, вперед! Под высокими соснами я загрузился боеприпасами: тридцать оцинкованных коробок с тремя 81-мм минами в каждом доверху наполнили мой автомобиль. Мне надо было еще выяснить, где мне посадить два минометных расчета. Вот бы еще машина это выдержала! Минометное отделение должно было сесть где-то в глубокой лощине на первом рубеже у самой линии дотов, которые якобы уже подавили. Прекрасно, прямо как в кино! Еще глоток «трехзвездочного»… Боже мой! Я же герой!

Когда я подъехал к означенной лощине, по ней уже пару раз ударила русская артиллерия и причинила потери. Я, проклиная все, понял, что я сюда на своих плечах наверняка притащил еще артиллерийского огня!

Раненые остались позади, а десять (!) человек с двумя минометами погрузились на мою машину, и мы рванули! Я почти не видел узкой лесной дороги, настолько плотно вокруг меня сидели солдаты. Огонь пехоты противника вреда нам не причинял. На сильно перегруженном автомобиле мы, не сломав мостов, проехали между дымящимися и еще местами ведущими огонь дотами.

Вот и приехали! Рядом с тропинкой в сосновом лесу — убогая землянка, из всех дыр которой несся ураганный огонь. Быстро задний ход до первого поворота.

Мгновенно возникает план: один миномет занимает позицию и кладет мины прямо перед амбразурой этого дзота. После этого я подъезжаю как можно ближе к зоне досягаемости его огня. После разрыва шестой мины мы на полном ходу (с чертовой матерью!) под прикрытием миномета проезжаем находящийся под обстрелом участок дороги. Это должно получиться, если, конечно, иваны не предпримут чего-нибудь, мешающего нашему маневру.

Наряду с великолепной маскировкой доты на линии Сталина часто имели неприятную возможность вести огонь не только с фронта, но и с тыла. Если это мы и не приняли в расчет, то из невидимого холмика под корнями деревьев ударила очередь как раз в тот момент, когда нам казалось, что линия обороны уже преодолена. Она ударила по короткому участку дороги, прикрытому со всех сторон стволами деревьев, но тогда можно сказать, что мы уже были в безопасности.

Как только люди из двух минометных расчетов снова уселись рядом со мной, мы рванули дальше. Связь с нашей ротой я уже давно потерял. Она уже должна была быть где-то впереди, потому что мы — войска моторизованные, а противника перед нами нет. Значит, полный газ, и за ним!

Укреплений не видно. Значит, мы уже их проехали? В соответствии с полученным приказом, я снова выехал на автомобильную дорогу и в сотне метрах от деревни высадил оба расчета, не без желания пополнить запасы боеприпасов за счет нового подвоза. Пока мы обсуждали, где мне выгрузить имеющийся запас в безопасном месте, по занявшим огневые позиции минометам открыла огонь противотанковая или полевая пушка. Ее огневой налет стоил нам троих раненых. Наскоро перевязанных, их посадили ко мне в машину, чтобы я сразу отвез их на перевязочный пункт. Стоны раненых способствовали тому, чтобы я ехал как можно быстрее. Я выжимал из машины все, что было можно. Вероятно, что мы все еще были целью для невидимого противника. Назад я ехал той же дорогой. Но после изгиба дороги, идущей в горку, я заметил 37-мм противотанковую пушку на огневой позиции. Ее командир сидел за ее щитом на корточках, ствол был направлен на нас. Только когда он привстал, показав тем самым, что узнал нас, опасность была позади. На его удивленное:

— Откуда вы взялись здесь, дети человечьи? Я гордо ответил:

— С передовой, унтершарфюрер! — Я сообщил ему, где позиции наших минометов и об обстреле из полевых или танковых пушек.

Кто-то из нас был неправильно сориентирован. Или он, как передовое охранение, стоит слишком близко к своим, или я ошибся, введенный в заблуждение имеющимися следами от машин и не по той дороге уехал слишком далеко вперед.

Продолжая свой путь с ранеными, я снова выехал на линию дотов. К нашему удивлению, некоторые из захваченных уже в ходе штурма сооружений были вновь заняты противником. Я дал полный газ, и мы проскочили их не слишком просторные секторы обстрела, не получив ни одной пробоины. Только когда саперы снова штурмовали доты и подорвали их, я смог на моей машине, доверху нагруженной боеприпасами к миномету, снова двинуться в путь.

Наступила ночь, и шум боя в темноте усилился. Поднявшийся ветер доносил до нас вонь чадящих глинобитных хижин и горящих полей, Где-то горели леса, и пламя отражалось темно-красными всполохами от облаков.

У дороги горели, дымя густым черным дымом, машины и танки. Начал моросить дождь. Впервые мы почувствовали этот типичный запах войны в России — смесь запаха гари мокрых соломенных крыш, горящего леса и горящего раскаленного железа танков.

В ходе дальнейшего наступления на огромных лесных просторах, перемежающихся небольшими полями, часто приходилось вести ожесточенные ночные бои. Я на своем «Адлере», окончательно откомандированный для выполнения специальных задач, был привязан к дорогам и не мог миновать очаги сопротивления, так как, кроме и без того труднопроходимого «шоссе», других путей не было, а вокруг него во все стороны простиралось болото. Стоило только в него попасть, и без гусеничного тягача было из него не выбраться.

Наши спешившиеся роты получили задачу продвигаться вперед, а борьбу с оставшимися очагами сопротивления противника предоставить следующим сзади войскам. Но на практике получалось так, что перед обороняющимися населенными пунктами создавались заторы техники. Объезд по лесу или болоту был исключен. Если кто на это решался, то садился на своей машине по самые оси в вонючую болотную жижу.

«Дерьмо проклятое! Может быть, нам нужно уничтожать очаги сопротивления?» Если только одна из машин ломалась, то она сразу преграждала узкий путь другим через болото.

Когда русские трассирующие пули веерами неслись над нашими головами, офицер нашего дивизиона пехотных орудий пробрался вперед, чтобы выяснить обстановку. У него была задача выдвинуться со своими 150-мм орудиями, чтобы участвовать в бою под Опочкой. Мы поднялись с ним на ближайший холм и показали на давно выявленные русские полевые укрепления, откуда велся пулеметный огонь.

— Сейчас мы это легко устроим, — сказал он спокойно, — мальчики, вы со своими непригодными к местности машинами должны съехать в болото. Потом вас оттуда достанут, когда папочка выгонит с насиженного места злыхИванов!

Его мотоциклист помчался вдоль колонны назад, указывая машинам съехать с дороги, и вскоре вернулся с двумя тяжелыми пехотными орудиями. Тягачи быстро выехали на просеку, где был более или менее твердый грунт, а потом сразу же возвратились на дорогу. Послышались короткие команды. Готовые к бою орудия, предназначенные для ведения огня по крутой траектории, подняли свои стволы в ночное небо. Быстро протянули кабель к холму, где расположился наблюдатель. Уже через несколько минут после прибытия офицера СС первый 150-мм снаряд отправился к противнику. Мы с напряжением ждали разрыва. «Бум!» Снаряд лег за целью. Корректировка. «Огонь!»

Когда на востоке забрезжил рассвет, последние огневые точки противника были уничтожены точными попаданиями из тяжелых пехотных орудий. После того как ни одна из пулеметных точек противника вести огонь уже не могла, два гусеничных тягача снова вытащили на проезжую дорогу машины, съехавшие в болото. Еще до того, как полностью рассвело, мы покинули эту негостеприимную местность. Теперь все было как в мирное время, и мы в свете начинающегося дня мчались на север.

Снова мы могли хоть немного уделить внимание окружающему ландшафту. До горизонта тянулись поля ржи, их сменяли леса и болота. Кое-где попадалась уже высокая кукуруза, росшая почти у самой дороги. Маленькие приветливые озера, окаймленные березовыми рощами, приглашали освежиться. Мы быстро срывали с себя обмундирование и бросались в теплую темную воду, чтобы смыть накопившиеся пыль и пот.

Как раз в тот момент, когда я голый вылезал из воды, чтобы снова приступить к своим обязанностям, подъехал Кривоножка, любимый мотоциклист-посыльный нашего ротного, тарахтя своим «дикобразом», 350-м «Триумфом».

— Приятно ли, господин барон, провели ночь? Что пожелаете после приема ванны? Быть может, английский завтрак со скромным прусским кофейным суррогатом?

Понаблюдав немного за купающимися, он вылез из своего прорезиненного плаща, так как солнце уже хорошо припекало.

— Несчастный, ты мирно продремал ночь на мягком мху, в то время как остальная наша славная дивизия истекала кровью из-за того, что ты не подвез боеприпасы к пукалкам! У меня почетная задача снова сопроводить тебя к нашей компании, чтобы ребеночек не заблудился в лесу!

Говоря это, он разделся до кальсон, ни на секунду не снимая стального шлема. Перед отъездом во Францию гадалка нагадала ему, что в будущем ему надо особенно беспокоиться за голову. Если наш Циги и так уже сам по себе был комичным, то его появление в кальсонах и каске вызвало бурю смеха. Прихватив под мышку газету «Фёлькишер беобахтер», он оглядел окрестности и пошел в тень дуба, объявив во всеуслышание, что роттенфюрер Цигенфус желает отложить утреннее яйцо. Вскоре из листвы торчала только его довольная рожа.

Вдруг в воздухе загудело и грохнуло. Во все стороны полетели щепки и сучки от дуба Цигенфуса. От звука подлетающего снаряда мы моментально бросились на землю. А Цигенфус сел прямо в конечный продукт своего обмена веществ. На другой стороне маленького озеpa мы увидели, как упряжка коней поспешно увозит за холм легкое пехотное орудие.

Чтобы обезопасить себя, мы спрятались за холмиком, где нас не могли достать снаряды крупповской пушки, сделанной для русских. Циги оглядывал себя с сожалением. Стальной шлем печально висел на затылке.

— Роттенфюрер Цигенфус, выйти из боя! — с издевкой заметил я. — Мик и Буви больше с тобой и разговаривать не станут, если узнают об этом.

Он кивнул, печально соглашаясь со своей неудачей.

Себеж и Дубровка остались далеко позади. Наш удар был направлен вдоль Великой на север.

В один из дней мы выехали на перекресток сильно разбитого шоссе. Перекресток находился под своеобразным артиллерийским обстрелом. Точно каждые две минуты со свистом прилетал тяжелый «чемодан» и разрывался рядом с перекрестком. За это время через него одна из машин могла между воронок проделать путь вперед. То есть полминуты на то, чтобы подъехать, одна минута, чтобы проехать, и полминуты, чтобы уехать. Все остальное — была игра в «русскую рулетку», это доказывали горящие и разорванные в клочья машины на перекрестке. Слава богу, что русские канониры не изменяли свой план ведения огня. Вот уже несколько часов каждые две минуты тяжелый снаряд бил в старые воронки. Цигенфус проехал уже через перекресток два раза.

Я все ближе подъезжал к перекрестку. Передо мной только три машины. Еще шесть минут до смерти? Я стал искать возможность объехать этот перекресток. Нечего не получится! Болотистый луг и поваленные деревья не давали съехать на другую дорогу.

Еще четыре минуты. Если бы снаряды, приносящиеся с завыванием сюда, не были такими тяжелыми! Машина впереди меня поехала. Нужно ли мне сесть ей на хвост? Я сразу отказался от этой мысли. Если мы помешаем друг другу, то это приведет к гибели нас обоих. Я подчеркнуто хладнокровно дрожащими пальцами сую в рот сигарету «Юно», хотя у меня самого «задница уже ушла в землю». И вот время пришло, путь свободен, газу и вперед!

На полном газу и пониженной передаче я терзал машину, проводя ее по пустынной дороге, несколько раз на кромках воронок погружаясь в грязь по самые оси. Еще до места падения снарядов вдруг глохнет мотор. Запуск! Не заводится! Запуск, запуск! Я проклинаю всех святых и пытаюсь завести мотор снова и снова. Две минуты истекают! Тут подъезжает Циги на своем «Триумфе». Я прыгаю на заднее сиденье, и мы удираем.

«Бабах!» — метрах в пятидесяти перед моим «Адлером» взлетают ошметки земли и дорожного покрытия. Дорога блокирована моей машиной. Кажется, в задней части под машиной оборвался бензопровод. Я его как-то уже ремонтировал на скорую руку куском пластиковой трубки. Сразу после следующего удара я снова прыгаю на мотоцикл Цигенфуса. Быстрее к машине! Сую голову и руки под кузов. Из разорванного бензопровода тонкой струйкой стекает бензин. Дрожащими руками мне удается снова его соединить. Прыгаю в кабину. Заводись, заводись, заводииись! Мотор заурчал, Циги, назад! Уйди с дороги!

И вот я выезжаю на перекресток! Хватит ли времени? Или я снова застряну посреди воронок? Колеса буксуют. Машина медленно движется вперед мимо свежих воронок. Времени хватит? Времени хватит? Господи всемогущий!..

Пока я проехал «на ту сторону», весь взмок. Только теперь я заметил, что ветровое стекло разбито осколками снарядов, машина полна грязи, а рука, порезанная осколками стекла, — вся в крови.

После следующего удара снаряда ко мне опять подскочил Кривоножка. Сколько же раз он сегодня проскакивал через этот проклятый перекресток? Вместе мы допиваем остатки «трехзвездочного».

Только сейчас я подумал о минометных боеприпасах в моей машине. Попал бы снаряд рядом — и я сразу бы вознесся на небо!

Перед Опочкой мы догнали роту. Я получил разнос от гауптштурмфюрера Шрёделя и сразу же со своим грузом был отправлен на позиции минометов.

На своей машине я выполнял «особые задачи»! Через горящую Опочку в контратаку пошли вражеские танки. Немедленно на передовой потребовались противотанковые снаряды! Между крышами, обрушающимися в языках пламени, я искал указанную дорогу вперед. Огонь, дым, крики раненых, крики команд, гром со всех сторон. Теперь куда? Где наши, а где иваны? Только бы не уехать к ним! После линии Сталина я стал внимательнее.

— Где пушка? — крикнул я ковыляющему в тыл раненому. Он показал куда-то на кучи соломы с крыш и деревянных обломков. Я наткнулся на разорванные тела в лужах крови, в тот же момент все закрыли густые клубы дыма. Кто-то полз на четвереньках по кровавому месиву, по телам своих товарищей, пока и сам не упал в эту кучу. Пушка казалась целой. Я сбросил с машины ящики с бронебойными снарядами, затащил того, упавшего, на заднее сиденье, остальные номера расчета были мертвы. А потом — по газам, пока не достали из вражеского танка. Все новых и новых раненых выносят к сельской улице. Неспособных идти я усаживаю на сиденья, те, кто могут держаться, устраиваются на капоте и багажнике, кто еще может стоять — на подножках. Говорят о сильной контратаке противника. Против русских танков наши 37-мм противотанковые пушки совершенно бесполезны!

Недалеко от полкового перевязочного пункта находится склад боеприпасов.

— Только для 3-го батальона! — Хотели отделаться от меня.

— Да, да, как раз для него! — соврал я. Да мне вообще все равно! Пока грузили мою машину ящиками с патронами и гранатами (у этих молодцов пулеметные ленты выдавали уже снаряженными), я сел в придорожную канаву, чтобы наскоро перекусить. Я подобрал одну из лежавших здесь же ручных гранат и засунул ее за пояс «на всякий случай».

Вдруг в кроне дерева бабахнуло. Меня ударило в живот. «Ранило в живот!» — подумал я, перекатился на бок, хватая воздух ртом, расстегнул пряжку ремня. Из разбитой оболочки гранаты сыпался желтый порох. Пряжка ремня была рассечена снарядным осколком. В коже ремня, сложенной под пряжкой вдвое, торчал зазубренный кусок металла. Какой-то сантиметр определил, жить мне или умереть: если бы осколок ударил по запалу гранаты, то меня, наверное, разорвало бы на части.

Если бы, да кабы! «Жизнь — это жребий, и мы его тянем каждый день!» — поется в одной нашей песне.

В роте благодаря «организованным» боеприпасам меня встретили радостно. Спасительный смертоносный груз распределили по подразделениям. Иванов снова отбросили за Великую. К вечеру мы вновь прочно удерживали Опочку по обе стороны реки.

Пока боевые части собирались в населенном пункте после тяжелых потерь, разведывательный батальон пытался догнать отходившего противника. В ночь на 12 июля к его преследованию присоединились и мы. Нашей целью стал Остров. Местность была труднопроходимой, и машины вынуждены были двигаться только по дорогам.

Активизировались бомбардировщики противника. Прорвавшиеся бипланы громко тарахтели с неба своими звездчатыми моторами, казалось, будто они с трудом летят против ветра. Однако ни они, ни их бомбы особенно нас не пугали.

Когда солнце встало, нас посетил У-2, старый дряхлый биплан. Он медленно летел с заглушённым мотором, совершенно неслышно в шуме колонны, очень низко вдоль нее. Мы заметили зашедший сзади летательный аппарат только тогда, когда он оказался перед нашими глазами. Нас поразила храбрость, с которой этот пилот осуществлял свой разведывательный полет. Его даже не обстреливали. Он сбросил бомбочку на головную машину и исчез за ближайшим лесом. Мы были ущемлены в нашем солдатском тщеславии. По крайней мере, эта старая ворона не должна была от нас скрыться просто так!

Вторая часть представления была нам дана через полчаса. Во время привала машины съехали с проезжей части по твердой почве под кусты и деревья, когда вдруг бешено начала колотить легкая зенитная пушка. Далеко и достаточно высоко в наш тыл мимо нас пролетало соединение Ил-2. Я видел, как наши зенитчики, разместив свои пушки на огневой позиции посреди наших машин, в полном составе оставались у своих орудий. Не ожидая ничего хорошего, я заехал на моем «Адлере» поглубже в лес. Выехав из сосредоточения машин.

Минут через пять «голубчики» снова показались. Звено заходило на бреющем полете, каждый самолет просыпал на место нашей стоянки град мелких осколочных бомб из своих 400-килограммовых запасов. Они умело держали дистанцию, чтобы не попасть под разрывы от бомб впереди летящего самолета.

В пределах видимости они пошли на разворот для нового захода. На вираже один из самолетов загорелся и камнем рухнул на землю.

Наши зенитчики были хладнокровными парнями. Я не видел ни одного, который бы отскочил от орудия во время града осколочных бомб. Они стояли у орудия и сопровождали его стволом атакующее соединение, ожидая, очевидно, когда оно приблизится.

И вот они возвращаются. Заходя со стороны солнца, атакуют под острым углом. По восемь раз блеснуло под плоскостями каждой из машин, и 82-мм реактивные снаряды с огненными хвостами, оставляя за собой серый дымный след, устремились к цели. По самолетам била 20-мм зенитная пушка, бронебойные снаряды которой отлетали от плоскостей и брюха самолетов. Это что-то новенькое! Но одна 37-мм пушка достала один уходящий Ил-2, от правого руля высоты отлетел большой кусок, самолет сразу же свалился на левое крыло и с кратким воем устремился к земле. За еще одной уходившей машиной потянулся дымный след, но она не горела, когда она уже почти исчезла за восточным горизонтом, раздался взрыв.

Два захода — три подбитых самолета. Неплохо для противовоздушной обороны нашей дивизии, стволы зениток которой уже гордо украшают белые кольца.

Оба налета имели плохие последствия. Отовсюду звали санитаров. Я счел, что все пока закончилось, и выехал к командному пункту роты. Кое-где начинал гореть лес. Нам необходимо было как можно быстрее отвести свои машины от тех, что загорелись, пока и их не охватило пламя. Машины с боеприпасами начали взрываться. Машина-цистерна горела неугасимым пламенем, потому что из-за жара к нему невозможно было приблизиться, чтобы потушить. Густые черные клубы дыма обволокли места попаданий. Имеющиеся санитарные машины были не в состоянии перевезти всех раненых на перевязочный пункт. Я получил приказ, отвезти легко раненных после оказания им первой помощи.

Я посадил трех способных сидеть тяжело раненных, на подножках разместились легко раненные. Мы первыми покинули место побоища. Лесной пожар разгорался, охватывая все новые и новые машины, взрывались ящики с боеприпасами.

Не успели мы проехать и пару сотен метров, как над нами пронеслись многочисленные тени. Штурмовики снова оказались здесь. По-видимому, исчезнув за горизонтом, они описали большую петлю и вернулись с западной стороны. Мы их заметили только тогда, когда они уже пролетели мимо нас и обрушили огонь своих пушек и пулеметов на места стоянок машин, обозначенные черными клубами дыма. Наша зенитная артиллерия, менявшая позиции и ничего не видевшая из-за клубов дыма, атаку самолетов отразить не смогла.

Открытый сарай у дороги послужил нам укрытием. Ничего другого не оставалось, как заехать в него, так как штурмовики наверняка налетят снова. Отсюда мы наблюдали за происходящим. Осмелевшие от отсутствия сопротивления, самолеты зашли для еще одной атаки. Но уже на подлете один из шести штурмовиков был подбит зениткой. У Ил-2 начались неконтролируемые движения, но из строя он не выходил. Вдруг он резко повернул в сторону и столкнулся с соседней машиной. Оба самолета сейчас же вспыхнули и с коротким воем рухнули на землю. Потом мы слышали, как остальные четверо обстреляли из пулеметов и пушек место стоянки, прежде чем на бреющем полете уйти на восток.

Мы приехали на перевязочный пункт как раз в тот момент, когда он менял свое месторасположение. Он переезжал в подходящий лесок и снова развертывался, ожидая наплыва раненых.

Один из мотоциклистов, остававшихся на месте стоянки, когда я вернулся, рассказал мне, что первый налет Ил-2, просыпавший град осколочных бомб, причинил наибольшие потери в технике и вооружении, однако не в личном составе, так как солдаты оставили машины и укрылись в лесу. Раненые и убитые были в расчетах зенитных пушек. Но от атаки реактивными снарядами, рвавшимися в кронах деревьев, убитых и раненых было больше всего, так как от их осколков укрыться было негде.

Приблизительно так же, как этот описанный день, выглядели и другие дни. Мы постоянно продвигались на север, атакуемые штурмовиками и устаревшими бомбардировщиками, а также танками из засад, подъезжавшими к нам по бездорожью и исчезавшими, прежде чем наша противотанковая артиллерия могла открыть по ним огонь.

Просторные, тянущиеся часто до самого горизонта поля постепенно стали встречаться реже. Грубо говоря, мы двигались вдоль Великой и прилегающей к ней болотистой низменности. Девственные лиственные и хвойные леса подступали к нашей дороге. Местами они были непроходимы, сойдя с дороги можно было сразу провалиться по колено. Погода в те дни была переменной: то на нас нагонял апатию нестерпимый зной, то дожди, шедшие сутками напролет, приклеивали одежду к телу. Все сильнее одолевали москиты. Хотя своевременно были выданы накомарники, совсем от этих кровососущих тварей защититься не удавалось. Особенно они докучали по ночам, когда тонкий писк болотного комара то и дело предвещал о новом укусе.

Остров мы захватили. Сопротивление противника было упорным и ожесточенным. Потери приняли такие размеры, когда никакой выигрыш территории не мог их оправдать. Русские искусно укрывались в родных для них лесах, избегая невыгодных для них положений, с тем чтобы атаковать нас ночью.

В один из вечеров было прервано продвижение вперед по лесной дороге севернее Острова. Хотя грунт был песчаный, но твердый, и машины могли идти по нему на полной скорости, о продолжении марша, принимая во внимание действия противника, нельзя было и думать. Кроме того, с имеющимися отвратительными картами ориентироваться на местности было трудно и днем. Батальон занял круговую оборону. Мик, Буви и Бфифф еще ездили на своих мотоциклах, развозя донесения. До их возвращения я выкопал в сером песке глубокое укрытие в форме звезды, так, чтобы у нас была защита в случае атаки с любого направления. Я позаботился о пропитании и горючем для наших машин. После того как все покрытые пылью, в наступившей темноте они подкатили на своих мотоциклах, сил им хватило только на то, чтобы съесть свой айнтопф и с полным брюхом завалиться в подготовленную яму. Бфифф и я заступали в караул с часу до трех. До нас службу несли Мик и Буви. Когда нас разбудили в положенное время и мы постепенно приходили в себя, нам сказали, что водитель обозной машины, резервист, не вернулся из ближайшего лесочка. Очевидно, он заблудился и прошел за посты охранения, поэтому были введены дополнительные меры по осторожному применению оружия.

Мик и Буви, которых мы сменили в дозоре, расположенном в кустарнике, сообщили о каком-то незначительном нарушении спокойствия в их секторе. Но о пропавшем никаких вестей. Наш дозор был передовым постом прослушивания и располагался впереди цепи постов охранения. Когда я и Бфифф, совсем одни вдали от лагеря, попытались сориентироваться по звездам, чтобы в случае чего знать, где мы, а где противник, ясное небо заволокли облака. Когда мы еще пару раз повернулись туда-сюда вокруг себя, то уже не знали, откуда мы пришли. Мы стояли спиной к спине, чтобы в этой ночной тьме уберечься от внезапного нападения. Мы даже не разговаривали, потому что каждое слово, оброненное в этой ночной тишине, слышалось на десятки метров. Теперь я понял, что подразумевается под фразой «природа задерживает дыхание». Мы даже не хлопали по лицу, чтобы прибить комаров, а потихоньку растирали их по щекам.

— Камрад, — послышалось мне. И еще раз: — Камрад. — Скорее вздох, чем слово. Бфифф это тоже должен был слышать. Он надавил мне локтем в спину, я ответил ему также. Когда мы взяли карабины на изготовку, прорезиненные плащи очень громко зашуршали.

Больше ничего не было слышно. Мы уставились в темноту, сдерживая дыхание. Мне было слышно, как у меня в ушах пульсирует кровь. Меня охватил страх перед лесом. С Бфифом происходило то же самое. Быть может, мы сами усиливали свою нервозность.

Вдруг вдали в тишине леса раздался жуткий нечеловеческий крик. Так может кричать человек только от ужасной боли или от страха смерти. Это были не слова, а только повторяющиеся ужасные крики, которые, казалось, тянулись бесконечно.

С одного из направлений послышались шум и приглушенные приказы на немецком языке. Теперь мы, по крайней мере, снова знали, в какой стороне наш лагерь. Крики продолжались, пока не ослабели и не затихли. Что же случилось?

Пошел сильный дождь, забарабанивший по каскам, прорезиненным плащам и по листве, гася все остальные звуки. Это было избавление! К исходу ночи мы постепенно стали различать наше окружение. Вернулось чувство безопасности. Дождь прекратился так же неожиданно, как и начался. Со стороны лагеря до нас донесся рокот прогреваемых моторов. Потом появился Цигенфус, снимавший посты.

Когда мы вернулись, батальон уже стоял в колонне у дороги, готовый к выходу. Буви и Мик уже подготовили для нас горячий «кофе» и намазали маслом булочки. Обжигающий эрзац-кофе потек в желудок, вытесняя холод из организма. Начался день, и жизнь вернулась к нам.

Подъехал мотоциклист и передал распоряжение. Два взвода спешились и отправились в то направление, откуда ночью доносились крики. Как сказал посыльный, боя с превосходящими силами противника следовало избегать. Возвращение ожидалось через час. Все спешились, машины были поставлены в укрытия от авиации, подразделения заняли позиции охранения.

Еще до указанного срока подразделение вернулось из поиска. Совсем неподалеку они наткнулись на оставленный бивак русского подразделения. Следы его были совсем свежие. Нашли нашего пропавшего товарища. Он был привязан к поваленному дереву, кишки вытащены на метр из распоротого живота, голова превращена в сплошную кровавую массу, носа, ушей, глаз и языка не было, половые органы отрезаны. Потрясенные, мы стояли вокруг трупа. Лица моих товарищей побледнели, некоторых начало тошнить.

(По сообщению одного товарища, пропавший солдат моего батальона через пару дней снова вернулся в часть. Изуродованный до неузнаваемости труп принадлежал другому солдату вермахта.)

Будет ли в будущем жестокость противопоставляться жестокости? Будет ли немецкий солдат способен на такое? Конечно, нет, но в другом виде, кажется, уже он к этому готов. Борьба теперь с обеих сторон будет беспощадной. Лица моих товарищей это ясно отражали.

Вера в существование недочеловеков получила свое подтверждение, а для сомневавшихся в нашей войне было представлено оправдание. Режим преступников должен быть уничтожен до того, пока они окажутся в состоянии уничтожить всю Европу. Мы, представители света, боремся с тьмой.

Мы отправились дальше на север, оставляя за собой след из редких могил, украшенных березовыми крестами. В спокойные минуты мы пытались их сосчитать, тех, кто уже ушел от нас, погибший или раненый. Прекращали, а потом считали снова. Таких уже набиралось много. Наш опыт ведения боя в лесу рос вместе с тем, как уменьшалась численность нашей роты. Пополнения в солдатах не поступало.

Однажды утром один из наших взводов на просеке застал врасплох отдыхающую роту противника. Вместо того чтобы использовать преимущество и с ходу атаковать роту, командир взвода решил предложить русским сдаться, чтобы избежать кровопролития. Это требование, переданное через нашего переводчика-фолькс-дойче, было принято, и нам ответили, что всем уже надоела эта проклятая война. Красноармейцы сложили оружие. Когда наш взвод вышел из леса и начал приближаться к численно превосходящему противнику, они по команде снова схватились за оружие. Но едва они смогли его применить, как по стоящему плотным строем подразделению с руки ударил наш пулемет. Русские снова побросали оружие, и огонь был сразу прекращен. Один из советских солдат на отличном немецком закричал:

— Больше не стреляйте! Не стреляйте!

Это был чистокровный немец из Сибири, он назвался Йозефом Ваалем. Такой же молодой, как и мы, он был призван в армию и отправлен на этот участок фронта. Перед тем как мы его взяли с собой, он обратился к своим прежним товарищам, чтобы те позаботились о раненых. На носилках, которые они быстро смастерили из веток, раненых, после оказания им первой помощи, отнесли клееной дороге, чтобы потом отправить в лазарет для военнопленных. Вааля отправили в штаб дивизии. Потом с его согласия он был переодет в немецкую форму и прикомандирован к нашей части. Знания иностранного языка сделали его чрезвычайно ценным.

Позднее болотистый лес остался позади. Покрытие дороги стало твердым и она (о, чудо!) перешла в широкое шоссе с асфальтированным покрытием. По нему мы смогли действительно ехать, а не тащиться. Дивизия помчалась с ветерком! Слева рассеялся туман и открылся вид на город, а за ним чудесно сверкало синевой под синим небом море. До самого горизонта никакой земли — только чудесное синее море!

Если бы мы могли остаться здесь! Хотя бы на пару дней или хотя бы на пару часов. Но колонна нашей дивизии мчалась дальше, не останавливаясь и не глядя на красоты природы. Впервые никакого болота и непроходимого леса, никаких комаров на этом высоком открытом пространстве, засеянном пшеницей и льном.

Шоссе кончилось. Опять пошла проселочная дорога с болотом, лесом и комарами, мечта кончилась, и война снова приняла нас в свои объятия.

14 июля мы доехали до Порхова. Кажется, противник отступил. В то время боев не было.

На открытом поле погиб наш славный 2-й полк. Он понес большие потери, его было решено расформировать, а остатки повзводно были переданы другим полкам. Это было само собой разумеющееся и совершенно будничное дело. Но вместе с тем многим товарищам, долгое время служившим вместе, пришлось прощаться друг с другом. Не было никаких театральных сцен, просто кто-то цедил сквозь зубы: «Дерьмо!», провожая взглядом уходящих товарищей, и это показывало, что происходит в наших душах. Большая семья разлучалась.

С Буви, Миком и Бфиффом я перешел в 12-ю роту 3-го пехотного полка, в его 3-й батальон, то есть снова в минометно-пулеметную роту. Мой «Адлер» остался при мне, мотоциклы — при своих прежних наездниках.

При расформировании ко мне в машину попала карта, из которой я, к своему разочарованию, узнал, что та синяя сверкающая водная гладь, которую мы проезжали, была не море, а Псковское озеро.

Мы оказались севернее реки Шелонь, впадающей в озеро Ильмень. В последующие ночи начались тяжелые бои в труднопроходимых лесах. Из-за переформирования слаженность подразделений нарушилась, их боеспособность заметно снизилась. Офицеры и младшие командиры не знали способностей и умений своих новых подчиненных, и даже не всех знали по фамилиям, что приводило к дополнительным трудностям.

В ночном бою наш батальон понес тяжелые потери. Обе стороны вели борьбу с немыслимым ожесточением, пока не рассвело и не оказалось, что один батальон воюет против другого.

1 августа мы взяли Уторгош, неприметное местечко, но важный узел шоссейных и железных дорог, ведущих на Ленинград. За Уторгошью мы вышли на лесистую местность и вынуждены были сразу же окапываться, чтобы получить хоть какое-нибудь укрытие от штурмовиков. Полевая кухня укрылась в овраге и выдавала еду на «позиции».

Внезапный огневой налет русских полевых 76-мм пушек застал нас сидящими на корточках с котелками, полными перлового супа, на коленях. В перерывах между канонадой я начал окапываться глубже, потому что боялся снарядов. А Бфифф использовал «полное укрытие» полевой кухни и принес себе еще один котелок густого супа и доедал его, скрючившись в своей ячейке.

Потом русская батарея снова открыла огонь. Потерь не было. Где же мог прятаться этот чертов наблюдатель-корректировщик, что так точно мог наводить огонь своей батареи. Наверное, иваны его специально оставили где-нибудь за нашими линиями.

Я бросил короткий взгляд вокруг, не покидая укрытия. Все спрятались в земле, не доверяя наступившей тишине. Бфифф глубже окапываться не стал, его и так не было видно, кроме каски, которая опускалась и поднималась в такт движения ложки. При первом ударе неподалеку от наших укрытий из окопа Бфиффа вылетел котелок. Время от времени снаряды стали падать вокруг. Предупредительного свиста снаряда не было: сначала раздавался взрыв, а потом доносился звук артиллерийского выстрела. Во время перерыва в стрельбе мы подбежали к ячейке Бфиффа, чтобы посмотреть, что с ним. Мы подняли его. Взгляд его был остановившимся, губы говорили непонятные слова, стальной шлем был пробит осколком снаряда, когда я снял его с головы, в его углублении остался небольшой кусок мозга.

Пока я бежал к своей машине, хорошо переждавшей огневой налет в овражке, товарищи положили Бфиффа на носилки. Мы положили его поперек «Адлера», Буви и Мик крепко его удерживали, пока мы поспешно покидали место расположения. Когда мы сворачивали на дорогу, огневой налет начался снова. На перевязочном пункте врач не дал нам никакой надежды. Вдруг Бфифф начал ужасно орать. Это были одинаковые ритмичные крики. Без пауз, крик за криком, в то время как тело продолжало лежать спокойно.

Вечером первого августовского дня он скончался. Его крики стали слабее, но ритм был прежним, потом они сменились хрипом.

Первый из нашего тесного товарищеского круга покинул нас. В сумерках мы оставили его в вечном покое под Уторгошью. Саперы завершили нашу проклятую работу.

Через несколько дней в продолжение начавшегося переформирования меня вместе с машиной перевели в штаб 1-го батальона. Когда я доложил батальонному адъютанту о прибытии, я узнал командира. Это был гауптштурмфюрер Кнёхляйн, тот самый, что учинил убийство в Парадизе и которому я, в нарушение дисциплины, крикнул: «Это же женщины!», когда он стрелял в женщин из пистолета.

Мика тоже постигла участь переформирования. Он отправился в 4-ю роту «моего» батальона, снова это была минометно-пулеметная рота, снова он был мотоциклистом-посыльным на 500-м ДКВ. В двенадцатой роте остался только Буви. Теперь нас полностью разлучили, но мы виделись, посыльные всегда в дороге, и время от времени делали крюк-другой, чтобы навестить старого приятеля.

После небольшой паузы наш удар был направлен на северо-запад по большой дуге в направлении Луги. Мы с ожесточением пробирались по грязи во время дождей и по густой пыли, когда солнце припекало с неба.

Моя задача теперь состояла в том, чтобы возить офицера для поручений штаба батальона. В его задачу входило также разведывать дорогу для продвижения батальона. Унтерштурмфюрер (лейтенант) доктор Грютте на самом деле не очень мне «подходил». Он был ботаником и профессором. Профессор! Ботаник! Как такой человек может быть хорошим солдатом?

После того как я ему представился, тоже все началось не очень хорошо. Он протянул мне котелок, чтобы я и для него получил еду с полевой кухни. У меня в некоторой мере даже отнялся язык. Я что, его денщик или старый роттенфюрер с контрактом на 12 лет? Унтерштурмфюрер Грютте получил, наверное, офицерское образование на одногодичных курсах на основе высшего образования и очень быстро был произведен в офицеры. И если бы не так, то он был бы сейчас «Стрелок Задница в третьем ряду», и тогда бы я его посылал за едой.

Полевая кухня была хорошо замаскирована на местности, покрытой кустарником. Кормежка сегодня была неплохая: сочное жаркое, картошка в мундире и кислая капуста. Преисполненный хитрости, я протянул повару котелок доктора Грютте и попросил его наполнить в определенной последовательности: сначала жаркое, потом картошка, потом сверху — кислая капуста, и все это густо полил соусом. Следующий раз профессор меня за едой не пошлет!

Когда унтерштурмфюрер Грютте с удовольствием хотел приступить к трапезе, то с удивлением увидел мешанину в своем котелке. Я ожидал жестокого разноса. Но он спокойно стал выискивать картошку под капустой и соусом, чистить ее руками, которые становились все грязнее и грязнее.

— Разве это должно быть так? — И это было все, что он мне сказал с укором. Я с удивлением понял, что он совсем не думает о том, чтобы представить себя офицером и начальником.

Часом позже Грютте вызвали к командиру. Он получил задачу на проведение разведки, и мы сразу же поехали. На некотором расстоянии за моей машиной ехал посыльный мотоциклист. В случае встречи с противником он должен был сразу же развернуться и ехать назад, чтобы доложить об этом, если мы будем уже не в состоянии.

Задача состояла в том, чтобы проверить состояние обозначенных на карте дорог и мостов и проверить, насколько далеко определенные для наступления пути свободны от противника. Такая задача могла в любой момент способствовать зачислению нас в «команду для вознесения».

В те послеполуденные часы снова сильно припекало. Дорога была покрыта густым слоем пыли. Мотор работал с трудом и выдавал хлопки, слышавшиеся за километр. Грязно-белый шлейф пыли тянулся за нами. Чтобы не заметить наше приближение, иваны должны были быть слепыми и глухими одновременно.

Наша «дорога» была нанесена на карте толстой линией, все равно как шоссе на карте Германии. Но здесь она временами совсем исчезала в траве и сорняках. Поэтому мы время от времени справлялись у местных жителей, действительно ли этот путь ведет нас к поставленной цели. Опрошенные, к нашему удовольствию, подтверждали, что русские солдаты давно уже ушли из этих мест и что в округе русских войск нет. Я подъехал к колодцу с журавлем и обрадовался, что можно будет глотнуть холодной воды. Ведро скользнуло в глубину, но никак не хотело зачерпнуть воды. Когда же наконец это удалось, мы подняли ведро и с жадностью пили воду прямо из него, не касаясь краев посуды губами. Черпали воду руками и брызгали себе в лицо, пытаясь смыть пыль.

Надо было продолжить удовольствие. Но ведро упало с крюка в колодец. Недолго думая, наш мотоциклист соскользнул по веревке вниз, чтобы наполнить ведро и прицепить его к крюку. Потом он выбрался на поверхность и торопливо стал помогать поднимать, до тех пор, пока мы не вытащили на свет висевшего, зацепленного за брючный ремень, мертвого ивана.

Такого опыта с водой у нас было немало. После Уторгоши мы стояли несколько дней в одном местечке. Наши повара брали воду для готовки из пруда, потому что вокруг других источников не было. Кофе из этой воды имел такой отвратительный вкус, что наш повар из судетских немцев из-за постоянных жалоб был очень огорчен. Когда перед нашим уходом из почти вычерпанного пруда показался разложившийся труп лошади с всадником, загадка была решена. Наверное, наш самолет обстрелял кавалерийскую часть, при этом всадник с лошадью упали в воду.

Мы продолжали путь в послеполуденной жаре. Вокруг, насколько хватало глаз, не было ни души. У дороги стоял одинокий дом, покрытый старой соломой. В его дверях стояла бедно одетая старуха с высоко поднятым распятием в руках. Правой рукой она широко нас крестила. Откуда старая женщина узнала о нашем приближении?

В следующей деревне на въезде стоял народ со старостой во главе и ждал немецких солдат. Короткой остановки у колодца хватило, чтобы весть о нас разнеслась по окрестностям. Люди были приветливыми, с удовольствием отвечали на вопросы и с напряжением смотрели на пришельцев. Немногие большевики ушли из деревни вместе с Красной Армией.

Мой взгляд остановился на курицах, которые беззаботно ходили по улице и что-то клевали. От крепкой девицы не ускользнуло мое желание поесть курятины, и она ловким движением поймала одну из куриц за ноги. На какое-то время я запер птицу в багажнике машины. Староста рассказал, как называется деревня и рассказал про дорогу, которая шла дальше. В благодарность мы раздавали леденцы, спички, зажигалку с маленькой коробочкой, полной кремней, которая была принята с большой радостью. Хотя к нашим сигаретам и проявили любопытство, но курили их без особого удовольствия.

Офицер для поручений отправил мотоциклиста с подробным описанием дорожных условий и протоколом опроса старосты в штаб батальона. Теперь, после того как люди заверили и здесь, что советские солдаты ушли, мы продолжили путь одни. Вскоре за деревней мы въехали в глубокий овраг, дно которого было покрыто валунами, которые оторвали глушитель с моей машины. Преодолев в брод ручей и поднимаясь на другой склон оврага, наш двигатель ревел, словно небольшое танковое подразделение. По обе стороны дороги простирались поля подсолнечника. Через пару километров мы подъехали к небольшой деревне. Прежде чем въехать в нее, мы на приличном удалении пристально осмотрели ее в бинокли. Никакого движения среди домов не было. Когда мы подъехали к первым домам, из них выскочили человек двадцать красноармейцев и пустились наутек в подсолнечники и кукурузу. Некоторые из них были вооружены. Моральное воздействие нашего лишенного глушителя «Адлера» было налицо. Мы пришли к выводу, что здесь было какое-то потерявшееся и лишенное командования подразделение или группа дезертиров. Населения в деревне не было.

Так как все нам показалось спокойным, мы на полном газу проскочили пустынную деревню и исчезли в ближайшем лесу, который кончился через пару километров, и перед нами открылся широкий вид на холмистую равнину, покрытую кустарником и прозрачными березняками. Я остановил машину в лесу, укрыв ее от авиации. Деревянный мост обозначал переход из леса на открытую местность, на которой паслось несколько тучных коров. По поводу грузоподъемности моста наши взгляды разошлись. Я считал, что он еще может выдержать транспортер с личным составом, а унтерштурмфюрер Грютте, осмотрев опоры моста, как ответственный офицер, счел их слишком слабыми. Когда мы возвращались в лес, чтобы отправиться с добытыми сведениями в обратную поездку, за нами увязалась любопытная корова.

Мы уже хотели привязать ее к ближайшему дереву, чтобы потом сдать ее на кухню, как она через пару шагов по только что пройденному нами мосту взлетела на воздух. На наше счастье, корова своим весом привела в действие противотанковую мину.

Это первое вместе пережитое опасное приключение способствовало стиранию граней между офицерским и солдатским званиями, а также между человеком с высшим образованием и едва закончившим школу.

В ходе тяжелых боев мы прорвали оборону русских по реке Мшага под поселками Угорелый и Закибье. Слева от нас находилась Луга, а справа — озеро Ильмень. Теперь у меня была возможность ежедневно изучать карту. Иногда это были оригинальные русские карты, иногда — новые немецкие. И те и другие были неточные и путаные. Лучше всего было положиться на советы населения. Бывший советский сибирский солдат Вааль из дивизии был переведен в наш штаб, чтобы оказывать нам помощь в наших разведывательных поездках.

Теперь Вааль по своему согласию носил форму войск СС. Мы уважали нового товарища за его простоту и прямоту в обхождении. Было трудно себе представить, чтобы так хорошо в Сибири он сохранил способность говорить по-немецки. Он много рассказывал нам о своих родных местах, которые он, казалось, любил и куда хотел вернуться. Его рассказы способствовали тому, что мы кое-что вычеркнули из наших представлений о «недочеловеках». По его убеждениям, русские в своей массе — люди хорошие, а негодяи среди них — лишь отдельные явления. Я был убежден, что он верно нам служит, но не будет стрелять в своих вчерашних товарищей.

Мы стремительно наступали, и вдруг остановились. Была середина августа. Дивизия собирала и приводила в порядок части, потери которых снова оказались большими. Наш бывший уважаемый командир роты гауптштурмфюрер Шрёдель во время атаки русских был тяжело ранен, и лишь после рискованной контратаки его людям удалось его отбить и спасти. С простреленным легким он был первым же транспортом отправлен в тыловой госпиталь. Так наш Буви потерял своего начальника, которого все мы очень любили.

За дивизией «Мертвая голова» тянулся необозримый след — могилы. Молодые люди, преисполненные воодушевления и веры в правильность и необходимость этой навязанной борьбы, геройства и порыва, оставались навсегда в русских болотах, песке и лесах.

На моем «Адлере» Вааль и я были переданы в распоряжение штурмбаннфюрера Петерсена для проведения поиска. Задача состояла в том, чтобы направиться в тыл, в район Столыдови, отыскать на месте прошедших боев погибшего или пропавшего без вести офицера. Задача была поставлена лично Петерсену, который хорошо знал эту местность. Приехав на место, мы долго осматривали место боя. Ориентируясь по сильному трупному запаху, я наткнулся на пропавшего без вести молодого унтерштурмфюрера. Тяжело раненного, из-за контратаки противника его не смогли спасти.

Это было пять дней назад. А теперь сын любящей матери, гордость отца, лежал у моих ног. Его тело раздулось как бочка. Из раны тысячами выползали извивающиеся белые черви. Его открытый рот и ноздри тоже были белыми от множества этих мелких тварей.

Я смотрел на эту вечную жизнь и на мертвое тело. Что есть человеческая жизнь? Незначительное, подчиненное обычным законам природы НИЧТО. Смерть бросает нас, потерявших важность, в землю. Природе поручено растворить нас в отсутствие нашей значительности. Поручено личинкам, червям, копошащимся жукам, солнцу и иссушающему ветру. Из прекрасных, благородных черт лица, любимых женщиной, возникает серый пергамент, кусками и складками лежащий на контурах черепа. Тело, принадлежащее к элите, лежит здесь с вывернутыми членами и отвратительно воняет, разлагаясь. Ничто не отличает нас с момента смерти от других живых существ.

Мы подложили под то, что было человеком, ветви и отнесли труп к ближайшей деревне, где его и погребли. Одна женщина непрошено принесла закопченный горшок со свежесорванными цветами и поставила его на маленький холмик. Молча она стояла вместе с нами у могилы молодого офицера. Во всем мире матери незримо несут самый тяжкий крест войны. Милосердно им сообщают о том, как умер их сын: «Смерть наступила мгновенно», или «Он не мучился», и: «Он погиб за Бога, Императора и Отечество» (как прежде) или «Он погиб за фюрера и народ» (как сейчас).

Вот проклятие! Мы умираем не от желания смерти! Мы умираем, потому что должны! Без пафоса, преисполненные ужаса и бессилия перед вечной Голгофой, которую мы, люди, проклинаем, и сами же всегда снова и снова готовимся к ней.

Поблизости от Луги колонны нашей дивизии поехали обратно на юг. По обочине шла наступающая пехота вермахта. На лицах ее солдат — только пренебрежение. Кто-то с издевкой крикнул: «Элите надо отдохнуть!» Они были изнурены длительными маршами и боями. Они не скрывали своего озлобления нашим кажущимся преимущественным положением. Нас стыдили, но не могли ничего ответить, потому что не знали, куда едем, но уж, во всяком случае, не в отпуск и не на отдых, как думали наши товарищи из вермахта. Судя по положению солнца, общее направление движения вскоре изменилось.

На следующее утро оно спряталось за темными тучами и пеленой дождя перед нашими машинами. Курс — на восток!

Наконец, положение прояснилось. Русские нанесли контрудар в северо-западном направлении по немецким соединениям, находящимся под озером Ильмень. В связи с большим превосходством противника в силах, они попали в сложное положение. Вместе с 3-й пехотной (моторизованной) дивизией мы играли роль фронтовой пожарной команды, прошлись по наступающим клиньям противника с запада на восток и отрезали их от тыловых коммуникаций. Если бы нам молниеносно не удалось провести этот маневр, то мы попали бы в «котел», это значит, что русская 34-я армия окружила бы нас и уничтожила.

Наш батальон на нашем участке шел в авангарде, а авангардом авангарда были мы — унтерштурмфюрер Грютте, переводчик Вааль и я. Двигаясь впереди батальона, при обнаружении противника мы должны были немедленно отправить сообщение следующей за нами части через мотоциклиста, ехавшего на некотором расстоянии за нами.

Неожиданно мы натолкнулись на горящий восьмиколесный разведывательный бронеавтомобиль 3-й пехотной дивизии, которая должна была находиться справа от нас. Это заблудились мы или их разведка? Рядом с бронеавтомобилем лежал мертвый экипаж без мундиров, в одних белых вермахтовских нижних рубахах. Через пару километров — полковой перевязочный пункт, захваченный русскими врасплох: все раненые перебиты, никакой «Красный Крест» им не помог. Вид на кучу лежавших друг на друге убитых укреплению нашего морального духа не способствовал. Мы сильно нервничали и были настороже. Мы часто останавливались, сверялись по карте с местностью, доставали из картофельных погребов рядом с разрушенными домами испуганных жителей и расспрашивали их о состоянии дорог и мостов впереди. Многого добиться от них не удавалось. Незадолго перед этим волна прорвавшихся русских расстреляла всех жителей, заподозренных в помощи немцам, в том числе женщин и детей. Доносчиков хватало.

Моторизованный марш продолжался и ночью. Я имел счастье и ночью работать в качестве подопытного кролика. Один раз все должно было получиться! На средней скорости наша машина с погашенными фарами двигалась по песчаной лесной дороге. Глаза перенапряглись от постоянного высматривания и от пыли. Шум мотора действовал на нервы. Постоянно всплывала картина добитых раненых. От вида непроглядной тьмы меня охватывал беспокойный страх.

Когда я заметил, что дорога передо мной стала темнее, остановился. Это — деревянный мост. Он снова заминирован? Выдержит он нас или нет? Выключил мотор. Позади доносится слабый шум моторов идущей за нами колонны. Что делать этой темной ночью? Имеет ли вообще смысл ехать в этой непроглядной темноте? Но боевая задача! Мой профессор с затемненным фонариком пошел проверять опоры и несущие балки моста. Я остался в машине. Вааль должен был при этом стоять на мосту и прикрывать нас. Вдруг тишину ночи разрезали выстрелы пистолетов-пулеметов и винтовок! Противник? Кто мог это с абсолютной точностью сказать? С тех пор как в темноте в лесу два наших подразделения вели бой друг с другом, мы стали осторожнее. Мы поехали назад и в ближайшем населенном пункте встретили нашу часть. Унтерштурмфюрер Грютте доложил командиру. Он действовал правильно. Батальон занял круговую оборону и расположился для отдыха. Все оставались в полном снаряжении, водители спали в машинах, остальные — в домах. Одна рота находилась в боевом охранении. По населенному пункту ходили двойные патрули. Мы с Ваалем пошли в караул в первую смену, в надежде потом немного поспать. Кое-где в домах взрывались мины-сюрпризы, установленные в дверях и в печных трубах. Два дома загорелись. У-2 облетел нас на малой высоте и сбросил бомбы на освещенную теперь деревню. Один из наших двойных патрулей был обстрелян на окраине деревни. Были захвачены трое гражданских, вооруженных пистолетами и с сумками, полными ручных гранат, пытавшихся убежать в лес. Последовал краткий суд. Как партизаны, они были немедленно казнены.

На рассвете нас снова разбудил дежурный. Профессор должен был идти к командиру. Там был получен из полка приказ немедленно продолжить движение. Доктор Грютте, пользуясь случаем, принес с кухни в консервной банке горячий эрзац-кофе и выданную поваром «в приказном порядке» из его запасов копченую ливерную колбасу и (о, чудо!) бутылку коньяка из французских запасов. Получив такое обеспечение, я очень был доволен своим пассажиром.

Впрочем, продолжение вчерашнего. Проклятие! Я мерзну из-за того, что не выспался. Но на этот раз нас сопровождает целое отделение мотоциклистов. Это, правда, не делает утро теплее, однако притупляет чувство того, что нас абсолютно беззащитными подают на тарелочке.

Мы ехали впереди, за нами — три мотоцикла с колясками и вчерашний мотоциклист-посыльный на мотоцикле без коляски.

Тот мост, от которого мы вернулись несколько часов назад, был не заминирован, и противника рядом не было. Через несколько километров мимо нас пролетел наш самолет ближней разведки, возвращавшийся со стороны противника. С длинным хвостом дыма рядом с нашей дорогой упала капсула с сообщением: «В 10 км крупные силы танков и мотопехоты противника». Посыльный помчался назад в батальон. Мы на время свернули с дороги в лес, дожидаясь нового приказа. Противник установлен, опять начнем с ним меряться силами со всеми сопровождающими это дело последствиями. В дневнике мы записали: «19 августа 1941 г.».

В ходе трехдневных тяжелых боев мы прорвались через захваченные врасплох русские наступающие дивизии и отрезали их от снабжения. В самый разгар своего мощного наступления в северном направлении многократно превосходящие нас силы противника из-за отсутствия снабжения вынуждены были прекратить свои действия. В свою очередь, они оказались со всех сторон в окружении, были разгромлены, а их остатки отведены в плен. Мы впервые участвовали во внезапных действиях такого размаха, которые привели к таким же внезапным результатам.

В трудные недели кровопролитных боев мы перешли реки Полисть, Редья и Ловать и вышли в район Валдайской возвышенности, который нам не суждено было покинуть в течение года.

Наша дивизия «Мертвая голова» храбро сражалась, с полной отдачей молодого задора своих солдат и сильно поредела в огне пулеметов и снайперов, под обстрелом артиллерийских орудий, танков и штурмовиков. Тщетно товарищи пытались отыскать друг друга в постоянно меняющих свой состав подразделениях и частях. В ответ на расспросы только и можно было услышать: «погиб», «пропал без вести», «в тыловом госпитале» или «больше не вернется, потерял обе ноги».

Мы знали, что наша борьба станет тяжким жертвенным путем, которым мы пошли в день солнцеворота, а теперь находимся на оборонительных позициях в районе Демянска, с роковыми названиями населенных пунктов в его округе: Лужино, Кириловщина, Горшковичи, Красея, Михальцево и Каменная гора. Все это в сводках вермахта проходило под названием «Южнее озера Ильмень». Мы оказались там как раз в конце лета. Тогда мы пришли в деревню Горшковичи, расположенную на склоне невысокого холма. Там же встала на позицию наша 88-мм зенитная пушка, ежедневно наносившая ущерб соединениям вражеских бомбардировщиков. Легкие и тяжелые зенитные пушки были гордостью дивизии, так как они далеко опережали по числу сбитых самолетов войсковую противовоздушную оборону других дивизий.

Спустя много недель в Горшковичах я вновь повстречался с Миком.

— А ты знаешь, Шрёдель умер! — была первая фраза, которую я от него услышал.

Гауптштурмфюрер Шрёдель уже написал в свою роту, что вскоре снова вернется на фронт, но жребий выпал иначе. Во время тренировки по бегу рана в легком открылась, и он умер от внутреннего кровоизлияния. В лице этого молодого офицера мы потеряли товарища, под командованием которого мы никогда не чувствовали себя «перегретыми», который никогда не заказывал себе жаркое, когда его солдаты давились пустой перловкой, и который при всей авторитарной строгости никогда не допускал придирок.

Жертвы роты, вытащившей его, раненого, с позиций противника, оказались тоже напрасными.

Тяжелая артиллерия противника причиняла тяжелые потери. Несмотря на то что проходившая через Горшковичи дорога противником не просматривалась, в момент проезда по ней колонн снабжения по ним открывался точный огонь. Было ясно, что в окрестностях деревни надо искать русского корректировщика, но найти его никак не удавалось. Наконец, подразделение радиоразведки довольно быстро и точно установило место расположения радиопередатчика противника. Он оказался в саду, поблизости от нашего командного пункта. В неприметной землянке, одной из тех, что население устраивало себе для собственного укрытия, сидел седой, всегда приветливый старый русский, у которого и был радиопередатчик. Антенна была продета в один из засохших стеблей кукурузы, росшей поблизости от его укрытия. Здесь искать корректировщика вообще никто бы не додумался. Поскольку захваченный русский был в гражданской одежде, за это он заплатил жизнью. Вообще-то, по моему мнению, он заслужил не веревки, а пули. Но меня потрясло то, что население пришло смотреть на повешение своего односельчанина, словно на ярмарочное представление.

Мы получили приказ создать на окраине Горшковичей круговую оборону, чтобы в случае прорыва русских удержать расположенный на важной высоте населенный пункт. Вместе с товарищем из Баварии на огороде мы выкопали землянку и попытались ее получше приспособить к русской зиме. Сейчас можно говорить об опасном пробеле в нашей подготовке в том, что касается простой дощатой двери, открытом очаге и тонком слое земли поверх простого наката из бревен. Но тогда еще была осень.

Со своей машиной я находился в постоянной готовности к выезду по вызову из штаба батальона. То мне приходилось везти в тыл раненого, то подвозить боеприпасы. Потихоньку я сделал собственный «нелегальный» склад боеприпасов, не учтенный полевым писарем. То же самое в своем хозяйстве устроил и повар, то же самое делали в ротах, батальонах и полковых штабах, потому что в кризисные моменты всегда запасы превышали то, что проходило по документам.

Наш обоз, чтобы укрыться от бомбардировок противника с воздуха, разместился на местности, покрытой кустарником. Все думали, что их машины хорошо укрыты с воздуха, однако среди редких крон берез и ольхи они хорошо просматривались. Когда меня туда откомандировали, я там сидел как истребитель «в полной готовности». Если подлетало звено двухмоторных бомбардировщиков, то уже на большом удалении я рассчитывал направление их полета. Если они направлялись к нам, то я вскоре мог видеть, как открываются бомболюки. Это был самый последний сигнал тревоги. Я включал передачу и на полной скорости отъезжал в направлении, перпендикулярном линии атаки бомбардировщиков. Так мне до сих пор удавалось предохранить мою машину от воздействия бомб противника. Для этого требовалось, естественно, правильно парковать машину. Но при атаках Ил-2 такие маневры не удавались. Они прилетали настолько внезапно, что каждое движение опаздывало.

Над моей стрелковой ячейкой я построил низкую остроконечную крышу из березовых стволов и обложил ее битым кирпичом и землей. От осколков она давала надежную защиту. А от прямых попаданий мне требовалось три-четыре наката, чего делать мне было невыгодно, так как меня сюда откомандировали на короткий срок.

На мое несчастье, рядом с моей ячейкой оборудовали уборную в соответствии с планом лагеря, разработанного одним из кандидатов в офицеры (штурман-ном).

Штурманом был наш Франц Винер, у него была не только такая фамилия, но и на самом деле его так звали (Винер — (нем.) венец). На гражданке он был успешным экспедитором. Что может быть лучше, чем этому испытанному резервисту поручить обустройство автомобильного парка, для начала хотя бы штабной роты батальона, с ближайшей целью сделать его в дальнейшем батальонным техником. Когда он для этого внезапно сделал большой шаг от штурмана до унтершарфюрера, то это произошло вполне по его понятиям. Но от этого он окончательно свихнулся.

Получив галуны, он стал подсиживать своих товарищей, прослуживших гораздо больше его, карабкаться наверх и топтать тех, кто внизу, чтобы поскорее сделать еще один шаг вперед по карьерной лестнице. Так как по прошествии некоторого времени он в себя не пришел, мы перешли к делу.

У Винера была одна слабость: он брезговал сидеть с другими в сортире. Поэтому он обычно справлял нужду на рассвете. Что может быть проще, чем по обычаю Первой мировой войны подпилить лаги под полом сортира? Прошло немного времени, как появился наш надутый суперпруссак в полном обмундировании в мягком блеске своих новых галунов у «жертвенной ямы». Спустил штаны, нежно присел на белое бревно, и как раз в момент, когда он уже хотел начать извергать вчерашнее, выпучив глаза и довольно урча, беспомощно выбросил вверх руки и исчез с поверхности.

Однако изменить нам его не удалось. Он еще отпустил себе усики, чтобы и под носом походить на своего Верховного главнокомандующего. У нас появился прилежный техник, но мы потеряли хорошего товарища.

Через пару дней как из ведра полил дождь. Все, что было на колесах, оказалось привязанным к дорогам с покрытием. Через заболоченный лес к нашим позициям не было ни шоссе, ни гати. Боеприпасы и продовольствие, убитых и раненых приходилось тащить по бездонному болоту. Этим болотом отвратительно воняло

повсюду, и оно постоянно засасывало в себя все ему чужеродное: танки и машины, которые могли заехать в него, но выбраться уже были неспособны, разорванные тела солдат и трупы лошадей. Запах падали смешивался с сырым запахом леса, пороховых газов, снарядной начинки, всепроникающей гари соломенных крыш — таким был сентябрь 1941 г. в Северной России.

Поскольку при такой погоде с моим «Адлером» я остался совершенно без работы, командование назначило меня старшим команды носильщиков. Во главе со мной колонна ковыляла по лесу. Хотя мы давно проторили тропинку, нам все время приходилось проявлять осторожность, чтобы не сойти с нее и не оказаться у хорошо замаскированных позиций противника. Так мы и прыгали с одного корня дерева на другой, по возможности стараясь не наступать на обманчивый ковер мха в заболоченном лесу. Местами едва различимая тропа терялась в стоячей воде. Это были те места, куда сталинские орлы швырнули свой грозный груз.

У «мертвого русского», оставшегося непогребенным погибшего солдата, мы всегда останавливались, чтобы передохнуть. Это было как раз на полдороги. Труп ивана давно уже был ориентиром в бесконечном лесу и совершенно нам не мешал. Три раза мы пытались заложить его мхом, так как запах его разлагающегося тела в непосредственной близости от тропы стал совершенно невыносимым. И три раза артиллерийские орудия Красной Армии снова выбрасывали его из грязи. Время личинок и червей прошло, и безжизненное тело целыми днями лежало, медленно разлагаясь, на тропе. Тысячи раз через него переступали сапоги, прежде чем оно окончательно не разложилось на солнце и не провалилось само в себя.

Сегодня мы опять в старом составе, а вчера среди нас был батальонный врач, гауптштурмфюрер. От гауптштурмфюрера Кнёхляйна я получил приказ доставить его на командный пункт для вручения Железного креста 1-го класса. Врач прихорошился, для торжественного случая надел лучшую форму и начищенные сапоги, приготовившись идти с нами. Хочу сказать наперед, что мы заранее договорились так протащить его через болото, чтобы полностью испортить ему праздник награждения. Мы без предупреждения заставляли его прыгать на обманчивые кочки, плававшие в бурой болотной жиже над старыми воронками от бомб и снарядов. Он погружался в них до глубины орденских планок, а мы с ухмылкой смотрели, как он при каждом завывании снаряда плюхался в болотную жижу. Нам этот человек не нравился. Со своим швабским диалектом, вечно бледным испитым лицом, он действовал на нас как чуждый элемент. Было общеизвестно, что в критической обстановке на его помощь можно было не рассчитывать, особенно тогда, когда он думал, что его жизнь находится в опасности. За него должны были подставляться другие, чтобы за их решительность и храбрость он символично получил награду за храбрость. Настроение солдат соответствовало этим обстоятельствам. Наши люди после невыносимых мучений и демонстрации неслыханной и ставшей уже само собой разумеющейся храбрости отправлялись безо всяких Железных крестов в могилу, а этот хлыщ через пару дней в блеске своей награды будет фланировать по Курфюрстендамм.

Когда мы, нагруженные тяжелыми канистрами и ящиками с боеприпасами, пришли на командный пункт батальона, нас уже с нетерпением ждали с пустыми котелками и флягами. Через час появился наш доктор при полном параде и полагающимся по случаю запахом шампанского, с явным ожиданием поздравлений, удивления и восхищения. Поскольку никто и не подумал их выражать, это подействовало на него несколько отрезвляюще. Мы освободились от тяжелого груза боеприпасов и продовольствия, а вместо него собрали пустые пулеметные ленты, чтобы дать работу обозникам с их зарядными машинками. Я собрал письма товарищей со всего батальона. Они отправятся кратчайшим путем на родину авиапочтой. Один способный ходить тяжело раненный пойдет с нами в полевой госпиталь, а трех погибших придется донести на импровизированных носилках до разрастающегося кладбища у главного перевязочного пункта. Вчера убили одного, а завтра, может быть, их не будет вообще, а так — кто его знает.

На самом деле мы уже замыслили произвести над доктором повторный обряд крещения. Но проделать такую шутку в присутствии сопровождаемых нами убитых показалось нам фривольным. Однако нашу роль приняли на себя сталинские орлы, дождь и болото.

Если мы думали, что обратная дорога с пустыми канистрами и термосами для еды будет легче, то мы жестоко обманывались. Две пары человек несли убитых, уже освобожденных нами от тяжеленных сапог и привязанных ремнями от противогазных коробок к примитивным носилкам. Нам постоянно приходилось отмахиваться от роя мух, гнездившихся на их ранах. Еще шесть человек несли канистры, термосы, ящики с пустыми пулеметными лентами и «отдыхали», потому что через четверть часа наступала их очередь нести убитых. Я шел во главе с автоматом, обеспечивая охранение. В качестве груза я нес сломанный пулемет и пытался оказать носильщикам помощь тем, что отыскивал в окружающей трясине кочки понадежнее. Однако предотвратить неоднократное падение носилок с убитыми в наполненные водой воронки не удалось, потому что носильщики теряли равновесие на краю воронок и на время исчезали в бурой жиже. Единственным, нагруженным Железным крестом 1 — го класса, оставался доктор.

Снова отправились в Горшковичи: осенний дождь, начинающийся в этих краях уже в августе, на некоторое время прекратился, и чувствительные к дорожным условиям обозы смогли переместиться в примитивные дома окрестных деревень. Там, где это было возможно, главная линия обороны была отведена из заболоченного леса, потому что наладить там бесперебойное снабжение частей было невозможно. При этом были заняты все высоты, обеспечивавшие круговой обзор, все населенные пункты в этом районе и соединяющие их дороги.

Теперь мы ночевали в тех хатах, которые летом считали непригодными для постоя. Наши первые землянки, построенные без опыта и надлежащего руководства, для житья оказались совершенно неприспособленными. После первых сильных дождей мы должны были покидать их бегом, чтобы не утонуть.

Теперь я квартировал вместе с длинным Клееманом, водителем Кнёхляйна, настоящим берлинцем, и ординарцем командира в одной бедной и грязной хате с ее хозяевами-крестьянами. Пол был загажен и много лет не мылся. Покрытый шелухой семечек подсолнечника, он был похож на часть огородной земли. Под столом и скамейками, хрюкая, бегал маленький поросенок, каждый раз распугивая кур. На столе стоял только что научившийся ходить годовалый ребенок без штанов, сверху замотанный в грязные тряпки. Поросенок и ребенок писали, куры — гадили: животные — на пол, а человеческое дитя — на грязный стол, попадая при этом в картофельное пюре, приготовленное к обеду. «Приятного аппетита!» — вырвалось у меня. Однако Виггерль Вольварт из Юденбурга в Штайермарке заметил:

— Ну, мы же тоже несколько дней пили кофе и варили суп из воды, взятой из пруда, в котором утонул целый эскадрон казаков со своими жеребцами.

Гауптштурмфюрер Кнёхляйн, новый офицер для поручений и получивший должность батальонного адъютанта мой доктор Грютте расположились в каменном доме неподалеку. Самый большой и важнейший комфорт у них состоял в колодце, расположенном рядом с домом, и в отличной изразцовой печи, отапливавшей четыре комнаты. Когда-то этот дом принадлежал помещику, а наш — его слугам. Мы повесили одеяла и отгородились им от русских, поросенка и кур переселили в хлев.

Целыми днями противник атаковал наши позиции, пытаясь найти в них слабое звено. Доставлять в войска снабжение на автомобиле с каждым днем становилось все труднее. Круглосуточно минометы и артиллерия противника вели огонь по опорным пунктам и дорогам. Иногда под обстрел попадали и обозы.

Однако то, что разразилось над нашей дивизией на рассвете 24 сентября 1941 года, до сих пор не имело примеров. Отдельных разрывов было уже не разобрать. Над фронтом стоял сплошной грохот. Давно ожидавшееся нами наступление противника началось. Впервые мы перешли к позиционной обороне. Хотя из допросов пленных мы знали, что готовится наступление, однако о его силе мы не имели никакого представления.

Как только открыла огонь артиллерия, я выскочил из избы и бросился в окоп под стоявший в нем укрытый от осколков «Адлер». Машина стояла под брезентом, надежно защищавшим ее от дождя. Но сейчас разрывы снарядов русской артиллерии обрушили на него тонны грязи. Если я и уцелел под этим градом снарядов, то это было просто чудо.

Но вскоре мне не захотелось, чтобы надо мной был автомобиль. Если в него угодит снаряд, то он загорится, и меня просто зажарит. Черт возьми! Выбираться мне надо из этой ловушки! Я выбрался из окопа и укрылся за защитным валом за машиной. Но когда на меня обрушились камни и земля, я снова спрятался в окопе под машиной. Убьет осколками, камнями или сгоришь — не все ли равно? Чему быть, того не миновать.

Наша артиллерия все еще молчала. То ли связь с ней прервалась, то ли она пала жертвой русских тяжелых снарядов?

И тут позади меня и надо мной завыло и протянуло по небу в направлении противника густое огненное и дымное покрывало. А потом снова завыло таким звуком, от которого кровь стынет в жилах. На широком фронте взлетели смертоносные реактивные снаряды, оставляя за собой дымный след. Их разрывы добавились к грохоту битвы. Это было оружие, тщательно замаскированное и сохраненное в глубокой тайне, размещенное на позициях позади нас и полностью отгороженное от окружающих.

А вот, наконец, бабахнуло далеко позади нас: наша тяжелая артиллерия начала обстрел выявленных огневых позиций русских. Теперь над нашими головами с гулом понеслись 105-мм снаряды наших полевых гаубиц навстречу наступающему противнику.

Когда я высунул голову из моего укрытия, чтобы посмотреть, не подошли ли иваны на расстояние, с которого они кричали свое обычное «Руки вверх!», меня почти выбросил из моей щели мощный четырехкратный залп. Ночью незаметно позади меня заняла огневые позиции батарея длинноствольных орудий, метнувших первый залп в дальнюю цель. Эх, парень, парень. А ты и не знал, что позади собрался целый арсенал тяжелого вооружения!

Хуже всего гремело сражение к северу от меня. Я со своего места еще мог видеть участок у Дубровки. Там где-то должен был воевать первым номером пулеметного расчета наш Буви. Мик сказал мне как-то, что наш товарищ пошел в пулеметчики, чтобы отличиться на этой должности. Если бы его не отделили от нас, он бы не решился на смену должности.

Где-то в небо выбросили трассы своих снарядов 20-мм спаренные зенитные пушки. Хотя в дыму горящих домов и машин не было ничего видно, то услышанное было верным знаком того, что штурмовики снова где-то над нами. Было бы удивительно, если бы они не вмешались в происходящее.

Посыльный мотоциклист в забрызганном грязью плаще бросился в мою ячейку и прокричал:

— Приказ командира! Ты должен немедленно отвезти раненых в тыл! Русские напирают с такой силой, что могут в любой момент прорваться! Поэтому раненых срочно надо вывезти с передовой! Черт, моему мотоциклу тоже досталось — осколок в заднее колесо!

Ну, вот! Быстро выскакиваю из ячейки, сбрасываю камни и землю с крыши машины. Завожу. Слава богу, мотор сразу запускается. Отправляться в дорогу в этой мешанине всегда хорошо — теряется своеобразное чувство страха, коренящееся в желудке. И прежнее удальство, с которым я уже не раз отправлялся в поездки под огнем противника, возвращается ко мне. Мотоциклист обнаружил между сиденьями бутылку «трехзвездочного» и изрядно из нее отхлебнул. А я опустошил бутылку доктора Грютте. Когда в животе теплеет, становится полегче.

Дорога к командному пункту батальона, по которой я проехал пару дней назад, вся изрыта воронками, что вынудило меня съехать в болото. Замечаю самые плохие места, которые надо будет объехать на обратном пути. Когда приехали на командный пункт, русские прорвались и захватили один из опорных пунктов. Тем не менее на передовой в круговой обороне еще держались наши люди. Мой ботаник доктор Грютте собрал всех, до кого мог докричаться, в том числе и меня, и во главе смешной разношерстной горстки с криком «Ура!» пошел в контратаку. Создав видимость крупных сил и храбро применяя ручные гранаты, удалось обмануть прорвавшегося противника и выбить его с первой линии обороны. На самом деле мы значительно усилились за счет тех, через кого прорвались русские и кто остался в живых. И иваны побежали. Им еще добавил запала уцелевший пулемет, да так, что они побросали оружие и остановились с поднятыми руками. Пленных заставили отнести на командный пункт всех наших многочисленных убитых и раненых. Наши позиции снова были заняты нашими подразделениями, хотя и ослабленными. Исход первого дня сражения был решен.

Командный пункт узнать было невозможно. Раньше он располагался в укромном месте лесной чащи. Теперь вокруг из земли торчали только обугленные пни деревьев. Два блиндажа получили прямые попадания, и находившиеся в них были разорваны в клочья вместе с радиостанциями. Все телефонные провода были перебиты. Два артиллерийских разведчика были убиты. Только в штабной роте батальона в тот день было одиннадцать убитых. Штурмовики тут тоже хорошо поработали и собрали свой урожай жертв.

Раненые лежали в глубоких воронках и ждали отправки в госпиталь. Тех, кому требовалась срочная помощь, я забрал с собой в первую очередь. Двух лежачих я положил на носилках поперек машины, а двух сидячих — чтобы их придерживать, и поспешно отправился в тыл, пока на опорный пункт снова не обрушился огневой налет.

Такой маневр мне удалось совершить и во второй раз. И я только после этого заметил, что два запасных колеса пробиты. То, что пробито второе, я заметил на главном перевязочном пункте в Красее, когда переносил раненых в землянку. Хорошо, что мне удалось еще уехать оттуда, потому что вид страданий может даже настоящего солдата довести до полной потери боеспособности.

Когда я хотел уже в третий раз повторить свою поездку по пустынным дорогам и сырым от дождя полям до опорного пункта, доехать туда мне не удалось, потому что иваны все же его захватили. Командир со своими офицерами сидел на корточках в придорожной канаве и пытался выяснить обстановку.

Там, где были опорные пункты рот, еще шла ожесточенная перестрелка, но пулеметные очереди к ней уже не примешивались. Это можно было ясно услышать. Из района Лужино, дальше к северу, стрельба наших пулеметов еще доносилась, однако ее забивал треск пистолетов-пулеметов противника и выстрелы танковых или полевых пушек. Доктор Грютте поручил мне немедленно ехать назад, забрав с собой раненых и донесение для передачи в штаб полка, раздобыть и привезти боеприпасы, добавив: «Все равно как!» В ротах патронов совсем не осталось, а связи с командным пунктом полка никакой не было.

Когда я ехал назад, то увидел, как солдаты из вермахта на дороге разгружают подбитый тяжелый грузовик с боеприпасами. В Красее я выгрузил раненых и поехал дальше на командный пункт полка с донесением, сдал его и получил устный приказ для батальона: «Продолжать удерживать позиции!» Назад поехал той же дорогой. Из Горшковичей в Красею строем шли солдаты нашего обоза: сапожники, портные, оружейные мастера, водители — из всех рот. Все, кого можно было собрать, шли на передовую. Они шли быстрым шагом по сторонам дороги. Это было лучше, чем ехать на машинах, притягивавших к себе огонь из всех видов оружия. Штурмовики господствовали над дорогами и налетали всегда неожиданно, в то время как о нашей авиации нельзя было и мечтать.

На складе боеприпасов вермахта никакой охраны. Быстро выясняю: есть все виды боеприпасов для пехотного вооружения, включая снаряды для «танковых молоточков» и легких пехотных орудий. Ящики с патронами для карабинов в обоймах, «лимонки» и (какая прелесть!) снаряженные пулеметные ленты! Гранаты на длинных ручках я отставляю в сторону: они занимают слишком много места. Мимо меня проезжает штурмовое орудие. Его командир спрашивает меня, где находится мой батальон. За ним едет взвод мотоциклистов. Я прошу их взять с собой как можно больше боеприпасов. После этого я выезжаю вперед. Полностью нагруженный, я еду не быстрее штурмового орудия. Еще до ската высоты, которую иван полностью просматривает, нас уже ждали и показали, куда ехать. Подносчики боеприпасов быстро расхватали мой смертоносный груз. Меня обругали дырявой задницей за то, что я не привез минометных мин. Ладно, зато есть чем стрелять пулеметчикам.

Быстро формируются ударные группы. На место выбитых офицеров встают умелые унтерфюреры. И они идут снова на врага. Он тоже уже устал и заплатил хорошую кровавую цену за свои успехи. От моего участия отказались. Я должен был снова ехать обратно с сидячими ранеными и снова получил приказ привезти боеприпасы.

Подъехали санитарные автомобили и стали забирать тяжело раненных. Наконец-то! Они уже несколько часов лежат на сырой земле, потому что носилки использовали для отправки в тыл неспособных передвигаться.

Со штурмовым орудием во главе, охраняемым сопровождающей пехотой, наш последний резерв обрушился на удивленного противника и к вечеру отбросил его на исходные позиции. Его огромные людские потери оказались напрасными. Начиная с раннего утра скашивалась одна наступающая волна за другой, до тех пор, пока не кончились боеприпасы, включая скрытые

«запасы на черный день» каждого пулеметчика, каждого командира взвода, каждого ротного. Сквозь их позиции прорвались, но они продолжали держаться, пока не погибли, заколотые гранеными штыками красноармейцев и забитые прикладами их винтовок, погребенные под кучами мертвых советских солдат, имевших семикратное превосходство.

Это был первый день боев за Лужино, незначительный населенный пункт, ставший краеугольным камнем обороны этого участка фронта. В последующие дни и ночи натиск противника не ослаблялся. С первых часов наступление его семи дивизий поддерживалось танковой и кавалерийской дивизией. Неприятным сюрпризом для нас были большие количества его новых танков Т-34. Этот танк был способен быстро передвигаться и по труднопроходимой местности, имел надежное бронирование и мощную пушку. Он представлял собой большую опасность для наших окопавшихся стрелков и пулеметчиков. Те, кто не становился жертвой осколочных снарядов и пулемета, наматывался на гусеницы. Наша никуда не годная 37-мм противотанковая пушка была бессильна против мощного бронирования. Она еще что-то могла сделать против американского танка «Генерал Ли», представлявшего собой хорошую цель с его трехэтажной высотой и плохой проходимостью, если сама до этого не становилась жертвой двух его пушек и 12-мм пулемета.

Наша оборона становилась все более уязвимой, расстояние между окопами стрелков и пулеметчиков все больше. Если 25 сентября еще удалось снова захватить Лужино, то уже через короткое время противник обрушился на нас со всей мощью, проводя массированные атаки с большим количеством танков. Снова разыгралась та же горькая игра, что и в предыдущий день. Противник прорывался густыми, следующими из леса у Лужино одна за другой цепями, подгоняемыми комиссарами, стрелявшими из пистолетов. Снова та же мясорубка, что и в предыдущий день. Наши тяжелые пулеметы накрывали цепи уже на большой дальности и скашивали их в буквальном смысле этого слова. Обороняющиеся знали, что это такое: наши враги «жгли» волну за волной. Своих павших атакующие русские использовали как укрытие и как упор для стрельбы, и атаковали дальше, пока сами не становились укрытиями и упорами. Такое использование людей представить себе было невозможно. В наших рядах крики «Санитар!» и «Патроны!» становились все чаще. Т-34 стреляли по каждому, появившемуся на открытой местности, не давая эвакуировать раненых и поднести боеприпасы. Наш новый батальонный врач доктор Бутцаль на самой передовой ухаживал за тяжело раненными, пока при благоприятной возможности (когда враг залегал под заградительным огнем нашей артиллерии или когда он допускал вынужденную передышку) их не относили в тыл.

Тщетно наша 37-мм противотанковая пушка пыталась отбиться от нового Т-34. Снаряд за снарядом посылал наш отчаянно воюющий орудийный расчет, пока его не давили гусеницы. Только новые 50-мм противотанковые пушки, которых было недостаточно и которые находились на вооружении истребительно-противотанкового батальона дивизии, могли еще справиться с тяжелым советским танком. Еще вчера, когда началось наступление, наводчик штурманн Кристен из 15 танков в ближнем бою подбил семь и предотвратил прорыв. Сегодня утром снова десять Т-34 попытались провести за собой сопровождающую пехоту и прорвать немецкий фронт обороны. Под свинцовым градом вражеского стрелкового оружия погиб весь расчет, штурманн Кристен был тяжело ранен, оптический прицел разбит. Кристен открыл затвор, навел пушку по каналу ствола на танк и снова подбил семь колоссов, некоторых почти в упор. Он вынудил остальные танки отступить, и атака противника захлебнулась.

Фриц Кристен, простой солдат с ефрейторской нашивкой на рукаве, остался со своим расчетом один, когда соседний пулемет расстрелял все боеприпасы и вынужден был отойти. «Противотанковая пушка из Дубровки» вошла в историю. Кристен стал первым кавалером Рыцарского креста в солдатском чине в войсках СС.

Бои продолжались до 29 сентября. Оборона и контратаки следовали друг за другом. Когда через шесть дней противник истощил свои силы и его атаки прекратились, на поле боя остались тысячи убитых. С наступлением темноты мы еще выносили раненых, которых удавалось приметить. Огромное количество истекло кровью, оставшись без помощи. Никто не обращал внимания на их крики и стоны, заглушаемые разрывами снарядов, когда целыми днями приходилось отражать атаки сильного и беспощадного врага.

В последующие дни мы постоянно беспокоили сильно ослабевшего противника своими разведывательными и ударными группами, пытались выяснить начертание переднего края его обороны, вытаскивали своих убитых из зоны досягаемости его огня. В Горшковичах, Красее и других населенных пунктах производили массовые захоронения. На кладбища поступали все новые и новые павшие. На поле боя дождь смывал с них насыпанную землю, постепенно показывались сапоги, головы или руки, указывая на то, что здесь лежит павший.

Сегодня я отвез своего профессора ботаники в Горшковичи. У соседней избы саперы готовили одно из многочисленных вспомогательных кладбищ, потому что там земля была мягкой. Там уже рядами стояли наши похоронные значки из березовых бревнышек. Пока я ждал унтерштурмфюрера Грютте, помогал саперам в их печальной работе. Некоторые из моих молодых товарищей были изуродованы до неузнаваемости разрывами снарядов, на других смертельные раны были совершенно скрыты камуфляжной расцветкой курток. Все их лица были серыми, серыми были отдельно лежащие части их тел, серой была форма, серыми запачканные сапоги, если они не были сорваны с ног.

Последний мертвый был совершенно неузнаваем. Его светлые волосы были черными от запекшейся крови. Половины лица, плеча и руки не было. Мы заботливо заворачивали погибших, как если бы они были еще живы, в плащ-палатки, прежде чем опустить их в могилу. Потом быстро закапывали, чтобы побыстрее закончить эту неприятную работу. Один сапер сунул мне в руки заготовленный намогильный знак. Он был для одного из 12-й роты. Я воткнул его в мягкую землю. И только стоя перед готовой могилой, я прочитал надпись на табличке: Зигфрид Папенфус, 12-я рота 3 пп д. СС «МГ», 25.9.1941.

Я только что закопал нашего товарища и друга. 1 августа погиб Бфифф. Наша «французская» компания развалилась. Кто следующий? Я? Мик? Три месяца продолжается кампания в России. Численность дивизии сократилась вдвое. Каждый убитый товарищ оставляет за собой выжившим пустоту, которую уже нельзя восполнить. Пусть роты «по списку» пополняют за счет вновь прибывших подкреплений, или из одной роты делают одну, но потеря остается для тех, кто выжил, невосполнимой. Остается память о товарище, так же, как о погибшем члене семьи. Нарастает страх о собственной безвестной смерти, не выраженный, ограниченный, но явный.

Рано или поздно мы тоже пойдем тем же путем. Когда? В шуме дождя, в грязи заболоченного леса, на трескучем морозе приближающейся зимы или позже, на летнем солнцепеке? Будем ли мы уничтожены по одному мановению великих, или постепенно, медленно и беспомощно по их же велению? Где же Бог? Что есть Бог? Что есть человек в судьбе такого мира?

В то время как мы на этом участке северного фронта отчаянно удерживали позиции, в соседней полосе Группа армий «Центр» перешла в наступление на Москву. Если бы Красной Армии удалось на нашем участке прорваться в юго-западном направлении, возникла бы опасность большого окружения. Так мне сказал адъютант оберштурмфюрер Грютте.

Теперь противник перед нами был измотан и обескровлен. На нашем участке был лишь слабый шум боя. Команда с помощью русских военнопленных на нейтральной полосе складывала погибших русских в ямы и воронки и засыпала их землей. Холмиков оставаться не должно было, чтобы наступающие не использовали их в качестве укрытия. Пленные вызвались добровольно на эти ночные работы и получили такой же паек, как и мы. Их комиссары поставили перед ними задачу «добыть продовольствие у немцев», так как обозы Красной Армии могли везти только боеприпасы и оружие. Вместе с тем многие красноармейцы, шедшие на штурм нашей обороны, были сильно пьяны.

Через стереотрубу мы смотрели, как окапывается противник. Мы тоже закапывались глубже в землю и надеялись, что это будет наша окончательная линия обороны.

Начало октября ничем не отличалось от сырого сентября, но уже явно указывало на приближение зимы.

За вражеские линии обороны отправлялись разведгруппы, чтобы выяснить замыслы ивана и взять «языка». Русские продолжали придвигать людские массы к фронту. Это было заметно по новым солдатам и технике, воевавшей против нас. Мы отшибали этой Гидре головы, а они снова отрастали. Американские танки «Генерал Ли» и «Генерал Грант», американские грузовики, Т-34 снова и снова появлялись перед нами. По ночам доносился лязг гусениц и шум моторов.

По показаниям пленных и перебежчиков, на наш участок подошли четыре новые дивизии, среди которых был наш «конкурент» — «Сталинская дивизия». Казалось, фронт на нашем участке замер.

Но тихие дни остались позади. В середине октября под проливным дождем мы пошли в наступление. Теперь мы познали мощь пристрельного артиллерийского огня, убийственные минные и огнеметные заграждения и действие стрелкового оружия из искусно оборудованных дзотов. Нам не удалось выполнить поставленную цель наступления. После трех дней ближнего боя у дзотов ив окопах мы вынуждены были перейти к обороне. Мы прочно сели на захваченной территории и снова окапывались. Обмундирование и снаряжение за несколько недель полностью пропитались грязью. Теперь, когда внезапно ударил мороз, они замерзли и превратились в жестяные доспехи, а сапоги раза в два прибавили в весе.

А противник дрался с небывалым ожесточением. Если мы во время контратак натыкались на солдат «Сталинской дивизии», на поднятые руки рассчитывать не приходилось. Они оборонялись до последнего и предпочитали погибнуть в своей ячейке, чем сдаться. Один офицер, такой же молодой, как и его солдаты, выхватил гранату и лег на нее, чтобы погибнуть от взрыва. Эта гвардия — и она заслужила такое наименование — явно отличалась от того противника, которого мы встречали раньше. Ее выделяла не только храбрость, но и внешний вид. В каждом из этих молодых солдат угадывался будущий офицер. Грубые неотесанные черты лица, присущие большинству виденных нами красноармейцев, отсутствовали совершенно. Нельзя было их недооценивать и ставить себя выше их, так как этих «примитивных» отличала неимоверная жесткость по отношению к самим себе, связанная с максимальным отсутствием потребностей и сопротивляемостью всем тем лишениям, связанным с ведением войны, боевой обстановкой и природными условиями, влияющими на человека.

Напротив, наше здоровье из-за того, что мы неделями не снимали с себя нашу промокшую одежду, сильно пошатнулось. Больных с признаками сыпного тифа становилось все больше. Сменить их на передовой, чтобы они могли привести себя в порядок, подлечиться, помыться, сменить белье, выстирать и высушить обмундирование, из-за высоких потерь было невозможно. У многих от простудных и кишечных заболеваний возникало недержание. Они так и ходили в полностью обгаженных штанах. Мы стали похожи на заросшую, грязную, вонючую, залитую дерьмом орду. Но это было лучше, чем вернуть противнику однажды завоеванное.

Моя машина, ставшая совершенно бесполезной на этой обледеневшей грязи, продолжала стоять в укрытии, в то время как я участвовал в действиях разведывательных и ударных групп, нес караульную службу в окопах или помогал вытаскивать из зоны огня раненых и убитых, которых потом отвозили в тыл на полугусеничных машинах.

Наконец-то прибыло пополнение из Рейха. Это были еще молодые добровольцы, поступившие на службу в войска СС. Однако они могли лишь частично восполнить потери. Их хватило только для того, чтобы постепенно сменять постоянно сидящих в окопах солдат, чтобы те смогли пройти санитарную обработку, сменить обмундирование и отдохнуть.

После отражения попытки прорыва русских войск и нашего перехода в оборону на замерзшей местности на нашем участке фронта стало значительно тише.

Это значит, что мы, как и прежде, лежали в окопах под градом бомб вражеской авиации, отражали попытки русских ударных групп нащупать слабые участки в нашей обороне, перерезать наши линии телефонной связи, прятались от снарядов и мин противника, слушали разлагающую пропаганду, которую противник вещал через громкоговорители на прекрасном немецком языке, обещавшую хорошее обхождение с пленными и перебежчиками, еду, крымское вино, женщин и самое главное: жизнь и возвращение на родину. В полосе соседней 30-й дивизии противник подстрекал теми же средствами против нас: «Вы, храбрые солдаты вермахта, истекаете кровью на фронте, в то время как эсэсовцы едут в отпуск, чтобы по заданию Гиммлера оплодотворять ваших жен для воспроизводства нордического пушечного мяса. Вы голодаете, тогда как ваш паек отдают в качестве дополнительного пропитания эсэсовским ублюдкам. Не давайте этому продолжаться! Вы тоже имеете право на отпуск, общение с женами и пропитание!»

И так — каждый день.

На деревьях еще кое-где сохранилась листва, когда начались первые снегопады. Уже в конце октября термометр показывал минус десять градусов. Грязь под ногами превратилась в камень. Все водители должны были следить за тем, чтобы их машины не вмерзли в грунт, чему способствовали перепады температуры.

Мы снова стали строить зимние землянки. К тому времени мы уже кое-чему научились. Саперы не могли работать за всех. Они еще иногда занимались тем, что при слякотной погоде строили гати из бревен, чтобы обеспечить движение по дорогам весной. Все свидетельствовало о том, что мы надолго останемся на достигнутых позициях, и это было для нас хорошо. Это бы внесло снова порядок и организацию в наше снабжение.

Михальцово — маленькая точка между находящейся на дороге к Красее и находящейся по ту сторону Каменной Горы у теперешней линии фронта. Доктор Бутцаль, в то время унтерштурмфюрер СС и батальонный врач, его санитар унтершарфюрер Ваннер с помощью пленных советских солдат приступили к строительству зимней землянки.

Сначала мы целый день жгли огромный костер на размеченной площадке между развалинами домов. После того как оттаял верхний слой, мы начали кирками и ломами разбивать землю и вынимать ее лопатами из ямы 4 на 4 метра. Я был постоянно с добровольными русскими помощниками, наблюдал за ними и работал вместе с ними. Они получали такое же пропитание, как и мы, для них было большим преимуществом быть прикомандированными к дивизии. За ночь дно ямы снова замерзло. Но наученные горьким опытом, мы еще вечером вырыли в дне глубокие узкие шурфы, в которые утром заложили ручные гранаты, которые подорвали взрывом еще одной гранаты. Благодаря этому удалось хорошо разрыхлить землю.

После нескольких неудачных попыток мы построили землянку отчасти по русскому образцу, отчасти по немецкому практичному разумению. Землянка была сделана в три наката из тщательно подобранных бревен, накаты были пересыпаны слоями земли. В обозе мне удалось «организовать» большой кусок трофейного брезента, который мы положили сверху на земляную насыпь для защиты от дождя.

С помощью пленных я начал складывать большую печь. В то время как снаружи в большом котле разваривали глину, чтобы скрепить ею добытые в руинах деревенских домов кирпичи, в землянке подрастала моя первая конструкция. Это была комбинированная печь — спереди помещалась большая топка с плитой, добытой в разрушенном доме, а за ней — многоходовая печь двухметровой высоты. К Рождеству мы закончили последние работы по сооружению нашего жилища. Доктор Бутцаль и Ваннер пригласили пленных к столу. Пока они пробовали с ними разговаривать по-чешски, они смогли поесть досыта и получили еще еды с собой, когда я отводил их в охраняемую землянку. Потом мы попробовали провести первую топку, которая, к моему разочарованию, совершенно не удалась. Каждый раз пламя вырывалось из топки наружу и наполняло землянку дымом, пока санитар не догадался снаружи сунуть в трубу комок горящей бумаги. Тогда возникла тяга, печь растопилась и раскалилась плита. Почти торжественно мы поставили на нее котелки, наполненные снегом, и стали наблюдать за его превращением в воду. До сих пор мы были вынуждены разогревать все на открытом огне снаружи. Это можно было делать только днем, вечером на костер обычно сразу же слетались «подарки» с другой стороны. Втроем мы стояли вокруг нагревающейся печи и радовались как дети тому, что можем уже не мерзнуть на улице. Ранняя зима принесла нам уже температуру ниже 30 градусов. Ну и что такого, что наша печка дымила изо всех швов и делала похожей нашу землянку на сауну? Три наката бревен, толстая дверь, утепленная тряпьем, отделяли нас от ледяной ночи, а ясный огонь в топке не давал нам больше замерзнуть. Чего еще не хватало нам?

По случаю сочельника сегодня выдали маркитантские товары: шнапс, вайнбранд, сигареты и шоколад. Как стемнело, подъехал тягач с полевой кухней, в которой было великолепное свиное жаркое с гарниром. Раздали рождественскую почту. Мне пришли письма от матери и от Эрики.

Чехословакия, Польша, Франция, Советский Союз. Куда еще забросят наши войска? Из узкого круга моих товарищей вырвало уже двоих. Бфифф лежит уже далеко позади в Уторгоши, а Буви в двух километрах за мной в Горшковичах. Где приютился Мик в эту рождественскую ночь? Где-то гремит артиллерия. Фронт продолжает действовать и в эту ночь. Дальше к юго-востоку наши товарищи воюют в излучине Волги при тридцатиградусном морозе и пурге. А мы можем сидеть в земном лоне, в нашей землянке, под тремя накатами бревен и у теплой печи.

После Рождества температура постоянно снижалась. Сильный ветер нес кристаллики льда, и с открытыми глазами ходить было невозможно. Нам противостоял новый противник — зимняя ударная группа, хорошо обученная, вооруженная, стойкая и жесткая, как сталинская гвардия. Ее солдаты атаковали днем и ночью на лыжах, неприметные в своих маскировочных халатах.

Советы своевременно позаботились о своих солдатах. Валенки, ватные штаны и телогрейки, меховые рукавицы и шапки, лыжи и сани были их стандартным оснащением. Оружие их тоже хорошо стреляло на морозе. А мы без зимнего обмундирования лежали в наших ледяных пещерах. На летние шинели мы набрасывали одеяла, словно накидки в армии Наполеона. Через до смешного тонкие шерстяные перчатки продувал ледяной ветер. В окаменевшие от мороза сапоги мы закладывали газеты. Единственной пригодной частью обмундирования на таком холоде были шерстяные подшлемники, на которых у рта постоянно нависали сосульки.

Мороз пробирал до костей. Наброшенные одеяла деревенели на морозе. На затворах замерзала даже жидкая смазка. После первого выстрела пулеметы безнадежно клинило. Серая полевая форма на белом снегу делала из нас великолепные мишени для противника. С горечью мы признавали неспособность руководства.

Разнесся слух, что рейхсфюрер СС Гиммлер приедет на фронт. Я бы его с большим удовольствием поводил бы по заболоченному лесу.

Насколько мы уважали своих фюреров, настолько мы не любили Гиммлера. Причина этого заключалась не в последнюю очередь в том, что одно время нас заставляли охранять концлагеря. А его мы считали за это ответственным.

— А он что, будет здесь гулять в черном летнем пальтишке? — спросил нас доктор Бутцаль.

— И завернутым в «Фёлькишер беобахтер» вокруг живота, — добавил Ваннер.

Ужасный мороз способствовал быстрому сокращению снабжения войск. Казалось, что мы надолго сели на сушеные овощи и сыр в тюбиках. Поддерживать машину на ходу становилось все труднее. Аккумулятор приходилось хранить у теплой печи. Но даже с помощью заводной ручки он с утра не смог завести мотор. Со свечой всю энергию на себя забирал стартер. Жидкого зимнего моторного масла не было. Только с большим риском разведя огонь под картером, можно было рассчитывать на перспективу запустить мотор. Последствием этого было неизбежное сжигание изоляции и короткие замыкания проводов. К несчастью, из-за этого вышел из строя «Мерседес» командира, и он ухватился за меня с моим «Адлером». Поэтому я стал часто бывать в Демянске — маленьком городке южнее нашего района обороны. На самом деле это местечко на Валдайской возвышенности было «задницей дивизии». В нем сидели все службы: командный пункт дивизии, колонны снабжения, ремонтно-восстановительная рота, хлебопекарная рота и колбасный завод, госпиталь, лазарет для военнопленных, короче все, что на солдатском немецком обозначается словом «сзади».

Слух, что «там у них сзади есть женщины», подтвердился. Чтобы «сэкономить солдат», некоторые штабы брали на работу в качестве уборщиц русских девушек.

К моему удивлению, у тыловиков я увидел то, чего не было на передовой: пожертвованные населением на родине теплые вещи и лыжные костюмы. Когда командир дивизии узнал, как «распределили» «зимнюю помощь», он приказал в каждом полку создать специальные команды, которые действовали внезапно и безжалостно, даже против старших офицеров, снимая шерстяные свитера и меховые тужурки прямо с тела отсиживающихся в тыловых бункерах «обозных прислужников».

При следующей раздаче мне достался теплый шерстяной пояс — мелочь, но какая радость для человека! И какая жалость была, когда я в тот же вечер почувствовал, что пояс для героя за несколько часов превратился в пучок скрученных ниток, в котором с удовольствием могли гнездиться только гниды и вши.

Кстати, о вшах: они стали мучительным и небезопасным бичом. Пока находишься на морозе, это насекомое ведет себя смирно, но когда приходишь в тепло землянки, начинаются невыносимые укусы. От дивизионного командира до «рядового Задницы» существовала единая гимнастика: обнять себя обеими руками в области груди и растирать ее круговыми движениями, в зависимости от стадии, быстрее или медленнее вокруг героического сердца. Такое занятие приводит бойца в нарастающий экстаз и часто кончается тем, что страдалец в бешенстве срывает с себя одежду и начинает ловить крошечных мучителей. А по слухам, в лазарете для военнопленных началась эпидемия желтухи.

На передовой стало сравнительно спокойно. Разведгруппы (как русские, так и немецкие) вели разведку. Чтобы отличаться от противника в наших новых маскировочных халатах, на плечи мы нашивали черные полосы. И, несмотря на это, каждый раз приходилось долго всматриваться, прежде чем открыть огонь по замеченному на снегу солдату. Под завывание пурги не всегда можно было расслышать пароль, и вот в ночь на Новый год случилось это свинство. Разведгруппа не смогла вернуться на исходный пункт, так как пороша замела следы от лыж. Группа вышла на позиции соседнего полка, но не смогла ответить на пароль, ее приняли за русскую и почти полностью скосили хорошо пристрелянным замаскированным пулеметом. Оставшимся в живых мы оказывали помощь у себя в землянке, прежде чем отправить их в госпиталь.

Мы втроем жили очень дружно. Лень нашего доктора из Брно постепенно начала передаваться и мне. Он был настоящим «разложенцем боевого духа», и его «неестественный» конец был предсказуем.

Как-то раз в поисках чистого снега для воды я свалился в неприметный колодец и не мог из него выбраться. На крик никто не отвечал, тогда я начал стрелять вверх трассирующими пулями, чтобы привлечь внимание. Когда меня наконец нашел доктор Бутцаль, он, недолго думая, стянул с себя брюки, приказал мне забросить наверх карабин, снял с него ремень, привязал его к штанине и опустил мне эту конструкцию вниз. С помощью доктора, карабкаясь по стенке колодца, мне удалось выбраться наружу. При этом ремень карабина так сильно затянулся на штанине, что сразу его развязать не удалось. Доктор без всякого стеснения в белых кальсонах и стальном шлеме ходил по ходам сообщений между землянками мимо некоторых офицеров корпус ной артиллерии вермахта, забавлявшихся внешним видом этого редкостного вояки. При этом не хватало только взаимных воинских приветствий.

В ночь под Новый год, в 24 часа дивизия выполняла тяжкую работу. Канониры у своих орудий, экипажи танков и штурмовых орудий, расчеты реактивных минометов, стрелки и пулеметчики ждали начала Нового, 1942 года. Ровно в ноль часов с наших позиций сорвался короткий огневой шквал. От него иваны побежали, охваченные паникой, далеко в тыл, как позже рассказывали пленные.

В первые дни 1942 года я получил письмо от родителей Буви. Оно прилагалось к маленькой посылке, которую я должен был получить к Рождеству. Сильный мороз и занесенные дороги задержали ее прибытие. Эта рождественская посылка была собрана с такой любовью, как будто предназначалась для собственного сына.

Я написал родителям Буви о его смерти. После шокирующего похоронного извещения, отправленного командиром роты, это были строки, которые хоть как-то их успокаивали. Это было первое Рождество, которое они отмечали с сознанием того, что их светловолосый единственный сын уже никогда не вернется с этой войны. Они смотрели на фотографии, которые я им отправил — их сын в виноградниках во время беззаботного времени оккупации во Франции, Буви — мотоциклист под Лугой в заляпанном грязью плаще, и могила Буви с точным указанием ее местонахождения. Саперы как всегда образцово оформили место захоронения.

Сколько незаметного мужества потребовалось от матерей и отцов с осени 1939 года! Сколько горя и отчаяния принесли им постоянно приходящие известия о смерти! Алтарь фатерланда велик, и одинокая жертва теряется в оргии массовых смертей. Потом, после войны, подсчитают, зарегистрируют, занесут в статистические таблицы и, может быть, составят доклад, оценивающий жертвы. Но сегодня матери на родине молятся: «Сделай так, чтобы война прекратилась! Сделай так, чтобы они вернулись домой!»

На входе в землянку пришлось делать вторую дверь. Холод стоял ужасный: минус 45 градусов! Тепло из землянки выходить было не должно, потому что там размещались раненые и обмороженные. Приходилось выходить на мороз в поисках дров в развалинах деревни, а потом пилить их — хорошая возможность согреться в летнем обмундировании. Так, постепенно, Михальцово и Каменная Гора исчезали в печах нашего батальона.

Дни нового года отличались необыкновенной красотой искрящегося снега, которую можно наблюдать только на бескрайних просторах России.

У ивана что-то происходило. Кое-где на фронте было неспокойно. Попытки нащупать слабое место в нашей обороне, шум моторов, доносившийся из глубокого тыла по ночам при благоприятном ветре, появление все новых батарей противника и показания захваченных разведчиками пленных заставляли нас быть настороже.

Ваннер как раз оперировал русского военнопленного, извлекая из его спины пулю из пистолета-пулемета, вошедшую в грудь. Раненый сидел на табурете посреди землянки, за ним сидел Ваннер и делал скальпелем крестообразный разрез в том месте, где пуля угадывалась по маленькому бугорку. При этом он разговаривал на чешском языке с тяжело раненным, чтобы отвлечь его и что-нибудь узнать о противнике. Уже вскоре наш санитар взял пинцет и вытащил пулю из спины. Русский, даже не поморщившийся во время всей этой операции, сам рассказал нам о своих боевых буднях. Он сильно голодал, все транспортные средства были задействованы командованием под перевозку боеприпасов, а им говорили, что пропитание они вскоре захватят у врага. Такой важный для нас ответ на вопрос «Когда?» был ему неизвестен.

Прошла первая половина морозного января. В два часа ночи, сменившись с поста, я брел в землянку. На фронте было почти по-мирному тихо. Я пришел в землянку, снял шинель и шлем, отогревшиеся в «подарке с родины» вши сразу же впились в тело. И тут мне пришло в голову, что надо снять аккумулятор с машины. Черт возьми! Может же она до рассвета остаться на месте! Меня ждал куль соломы и теплые одеяла. Однако я все же вылез из-под них и вышел на мороз. С сознанием выполненного долга всегда спится легче.

Когда я подошел к машине, то все вокруг озарилось красным светом. Казалось, что крики доносятся из-под земли. Густой дым и языки пламени вырывались из землянки по соседству. Я разбудил доктора и Ваннера и бросился туда, откуда доносились крики и вырывалось пламя. Я остановился перед лазом в землянку, из которого шел вонючий дым и вырывались языки пламени, как из ада. Залить их не было возможности — воды не было. Сквозь них не мог бы прорваться ни один человек. Но я все же попытался. Пыхнувший мне в лицо жар опалил брови и волосы. Крепкая рука схватила меня за ворот шинели и вытащила из дыма. Ваннер накричал на меня и обозвал дураком. На следующее утро, когда бункер выгорел, но еще дымил, мы вытащили оттуда восемь скрюченных обугленных трупов и разложили их на снегу.

Толстые искусно связанные соломенные маты, придававшие этой землянке особый комфорт, и одна упавшая свеча отправили всех ее жильцов в ад. Разбуженные огнем, в густом дыму никто из них не смог найти выхода. Все они задохнулись и сгорели.

За завтраком мы молчали. Запах горелого мяса, гари и крики товарищей не оставляли нас. К тому же я упрекал себя: выйди я на пару минут раньше к машине, я, может быть еще смог бы им помочь.

И еще одно: ни миномет, ни артиллерия иванов не сделали ни единого выстрела, хотя Михальцово хорошо просматривается русскими артиллерийскими наблюдателями, и они не могли не заметить пожара в землянке. Это было необычным для них и не предвещало для нас ничего хорошего.









Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх