Систематическое и многолетнее стремление московского правительства наложить на донское казачество свою властную руку вызвало бунт Разина. Среда, эпохи родят героев. Разин только выразитель своей эпохи. К этому давно готовилось, этого давно ожидало все боевое казачество, любившее свою казацкую свободу, свои вольности, но только не знало, с какой стороны начать. Разин показал путь. Боевая масса пошла за ним, как за своим вождем. Клич Разина на Волге о правах русского крестьянства, о попранных правах человека упал на благодатную почву, — это было давнишнее чаяние русского трудящегося люда. Разин принес себя в жертву этой идее. Уже закованный в тяжелые «освященныя» цепи, Разин говорил: «Пусть видит весь народ крещеный, что за него я голову сложил^{330}. Пусть там меня (в Москве) казнят, пусть колесуют, пусть тризну справят надо мной, упьются кровью пусть казацкой под стон народный, но уж погибнуть не должно в народе сделанное мною. Не мог я дело совершить, пусть сделает другой, не тот, так третий… А на Дону… и вспомнят все тогда меня, Степана Разина, донского казака, и клич его казацкий боевой, когда их подлый дьяк, как стадо, перепишет и целованием креста на верность приведет»…

И действительно, пророчества Разина скоро сбылись. Усмирение бунта его стоило более ста тысяч человеческих жертв. Торжествующее московское самодержавие не жалело народной крови. Правящая Москва праздновала тризну над остатками трупа свободолюбивого донца. И виновники этого торжества — войсковой атаман Корнила Яковлев, старшина Родион Осипов, Михайла Самаренин и др. были «потчиваемы» романеей за царским столом «с большим удовольством» и получали от бояр инструкции для приведения всех атаманов, есаулов и казаков на верность службы к присяге. Им и полковнику Григорию Косагову с дьяком Андреем Богдановым, кроме того, поручалось объявить царскую милость всему войску Донскому за доставление в Москву Разина и за истребление его сообщников, также уверить войско о всеобщем прощении и настаивать о скорейшей посылке казаков в Астрахань, где свирепствовал Васька Ус. Косагов и дьяк с казачьей станицей прибыли в Черкаск 24 августа 1671 г. Собрался унылый казачий круг. Косагов «по наказу» объявил царскую милость. Многие облегченно вздохнули; но лишь только он заговорил о присяге, круг пришел в смущение. «Мы рады служить государю без крестного целования, — говорили многие из казаков, — и нам присягать не для чего». Волнение продолжалось четыре дня. На круге присутствовали, большею частью, казаки черкасских станиц и низовых городков; верховые отсутствовали. Наконец, после долгих споров и пререканий с послом, позволявшим грозить царским гневом, домовитые казаки и старшины взяли верх и постановили присягнуть на верность службы государю; «если же кто не учинит присяги, того казнить смертию, а имущество грабить»^{331}.

Присяга произведена была на майдане, близ собора, в присутствии Косагова, а дьяк Богданов вписывал присягнувших в присланную из Посольского приказа книгу; другая книга была оставлена послом в войске для внесения в нее имен тех казаков, которые впредь придут служить в войско (из ослушных) и всех тех, кои родятся на Дону и достигнут совершеннолетия^{332}.

Главные статьи присяги заключались в следующем: «чтобы старшинам и казакам все могущие возникнуть возмущения и тайные заговоры противу государя и отечества в тож время укрощать, главных заговорщиков присылать в Москву, а их сторонников по войсковому праву казнить смертью; если же кто из них в нарушение этой присяги, изменяя государству и отечеству, начнет ссылаться с неприятелями своего отечества или с поляками, немцами или татарами, с таковыми предателями, не щадя жизни своей, сражаться, самим к таковым злоумышленникам не приставать и даже не помышлять о том; с калмыками дальнейших сношений не иметь, кроме увещаний служить с казаками вместе; скопом и заговором ни на кого не приходить; никого не грабить и не убивать и во всех делах ни на кого ложно не показывать. На здравие государя и всей его царской фамилии не посягать и кроме его величества государя, царя и великого князя Алексея Михайловича и всея России самодержца, другого государя, польского, литовского, немецкого и из других земель царей и королей или принцов иноземных и российских на царство всероссийское никого не призывать и не желать, а ежели услышат или узнают на государя и всю его царскую фамилию скоп или заговор или другой какой умысел, возникший у россиян или у иноземцев, и с такими злоумышленниками, не щадя жизни своей, биться»^{333}.

Дав такое, хотя и вынужденное клятвенное обещание, с целованием креста, этой, по выражению самих казаков, «страсти Христовой», Донское войско подпало под влияние московского правительства и, как народ прямой, непосредственный и честный и при том искренне религиозный, старалось по мере сил выполнять принятые на себя обязательства. Всякое малейшее нарушение данной клятвы, даже в отдельных случаях, считало великим преступлением, позором для всего войска. Эту черту характера казачества Москва своевременно усчитала и использовала в своих интересах. До внутреннего управления войска и его своеобразного уклада жизни она пока еще не касалась.

Сподвижники Разина Васька Ус и Федор Шелудяк, узнав об аресте на Дону своего атамана и о выдаче его Москве, решили освободить его. С ними в Астрахани, Царицыне и других волжских городах было еще достаточное количество вооруженных сил из казаков, стрельцов и жаждавшего свободы народа. Клич их об истреблении бояр, думных людей, солдат и купцов, как врагов царя и народа, нашел отголосок в массе населения. Все грамоты, полученные от царя чрез митрополита Иосифа в Астрахани, с просьбой о принесении бунтовщиками повинной и об аресте стрельцами донских казаков, за что им обещали прощение всех их вин, казачьи атаманы объявили подложными, составленными боярами и митрополитом, без ведома царя^{334}.

Весь волжский край восстал на защиту своих народных прав, как и при Разине. Федор Шелудяк выступил из Астрахани вверх по Волге на 170 стругах. Из Царицына, Саратова и Самары к нему присоединились бывшие там вооруженные гарнизоны из казаков и стрельцов, а также многочисленные толпы народа. Полчища эти усилились и вновь прибывшими с Урала и Дона казаками, из верховых городков, не давших присяги царю. В Самаре все эти войска были разделены на три отряда: конница и часть пехоты с атаманом Иваном Константиновым отправлены под Симбирск сухим путем, 3 тыс. человек на 70 стругах пошли вперед рекою Волгой, а главные силы с предводителем Шелудяком на 370 стругах двинулись им вслед. 29 мая все эти силы обложили Симбирск со всех сторон, где заперся боярин Петр Шереметьев с небольшим, но храбрым гарнизоном из дворян и детей боярских. 9 июня в 1-м часу ночи начался общий приступ. Сражение было жаркое и упорное. Осаждающие гибли под ударами осажденных тысячами, но не отступали. Наконец, на рассвете, видя безуспешность дела, казаки сняли осаду. Воспользовавшись этим, Шереметьев сделал внезапную вылазку, бросился на отступающих и отнял у них почти всю артиллерию. Шелудяк с главными силами ушел вниз по Волге; народ разбрелся по своим местам^{335}.

Так окончилась эта последняя попытка разинцев ниспровергнуть утвердившийся в Московском государстве самодержавный строй.

Шелудяк с казаками и стрельцами возвратился в Астрахань; часть казаков бежала на Яик, а другая на Дон, где они были переловлены и казнены, а некоторые из главарей выданы Москве.

В числе этих последних был есаул Разина Лазарь Тимофеев. Другой сподвижник Разина Ларка Хренов успел бежать в Азов, а потом в Турцию^{336}. О выдаче его Москва еще долго после этого вела дипломатическую переписку то с азовским пашей Сулейманом, то с Портой, даже снаряжало нарочитое для того к султану посольство, но все было безуспешно. Хренов из Турции убежал в Италию, а оттуда в Алжир. Так преследовала мстительная Москва сподвижников Разина за пределами своих владений, а уже с попавшими в ее руки расправлялась умеючи, по давно заведенному порядку, гасила искры проявления народной воли в самом корне, боясь их вспышки.

Вслед за казаками к Астрахани двинулся Волгой сильный отряд царских войск под начальством князя Ивана Милославского. Все волжские города, бывшие во владении разинцев, приносили ему повинные. Спокойствие в них восстановлялось принятым в московском правительстве способом — кнутом и виселицей. Предписано было и войску Донскому вооружиться для окончательного истребления астраханских мятежников, но враждебные действия крымского хана и гетмана Дорошенка остановили это движение. На помощь царским войскам явился князь Каспулат Муцалович Черкасский.

Опрокинув высланный на встречу ему на судах отряд, Милославский 1-го сентября 1671 года остановился в 3-х верстах от Астрахани, близ устья Болтинской протоки, и окопался. 12 сентября в одну ночь им было возведено на другой стороне Волги, против города, земляное укрепление, в котором засел сильный гарнизон. Вылазка из города под начальством казака Алексея Карташнова гарнизоном укрепления была отбита. Город не сдавался. В это время атаман Васька Ус внезапно скончался. Во главе стал Федор Шелудяк, но и тот скоро попал в плен к Милославскому, выданный князем Черкасским, заманившим его к себе в стан как бы для переговоров. Осажденные пришли в смятение, разбились на партии и томимые голодом, после долгих споров, решили сдаться. 27 ноября Милославский вступил в Астрахань. Принеся Господу Богу в соборной церкви благодарность, царский воевода приступил к водворению в городе порядка: главных возмутителей, как из донских казаков, так и астраханских жителей, велел повесить, другим отрубить головы, прочих же, согласно государеву указу, разослать по тюрьмам в отдаленные города. Остальные, принимавшие участие в мятеже, были наказаны или кнутом, или помилованы. Со взятием Астрахани вся Волга признала власть царя.

После поражения Разина под Симбирском один из его сообщников, казак Миусский, с довольно сильной партией основался на р. Донце и преградил всякое сношение Дона с Москвой, но скоро шайка его была рассеяна, и Миусский скрылся. В 1673 г. он появился с семью товарищами в Запорожской Сечи с каким-то молодым человеком, выдававшим себя за сына царя, Симеона Алексеевича, будто бы убежавшего из Москвы от преследования матери и бояр. Атаман запорожских казаков Иван Серко, кошевой и все куренные атаманы и казаки, после долгих испытаний, признали в нем истинного царевича и решили защищать его вооруженной силой. Но скоро под давлением гетмана Самойловича, приверженца Москвы, и явившихся царских чиновников, самозванец этот был отослан в Москву, где под пыткой сознался, что он родом поляк из г. Лохвицы и звать его Матвеем, потом Андреем Воробьевым, подданным князя Вишневецкого и т. д.

После допросов самозванец этот был четвертован. Руководивший им казак Миусский с товарищами скрылся, и никакие ухищрения московских сыщиков не могли открыть их местопребывание.

Так мстили царю и боярам тароватые на выдумки донские казаки.

Войско Донское с древнейших времен управлялось Войсковым Кругом, в котором принимали участие все казаки-воины, а таковыми они были от юношеских лет до глубокой старости, пока могли держать в руках оружие. Права участия в Круге не имели лишь казаки пенные, навлекшие на себя чем-либо немилость всего войска; но и эти последние иногда, в трудные минуты, также призывались в Круг и своим примерным поведением и военными подвигами могли заслужить себе прощение. Казаки были народ прямолинейный и рыцарски гордый, лишних слов не любили и дела в Кругу решали скоро и справедливо^{337}. По отношению своих провинившихся братьев оценка их была строга и верна. Челобитчики (просители) выходили из Круга всегда удовлетворенными. Нужно заметить, что никто не осмеливался беспокоить это высшее народное учреждение пустыми просьбами или корыстными тяжбами. В Кругу искали только правды и находили ее. Дела решались, на основании старого казачьего народного права, по большинству голосов. В основание своих решений Круг всегда полагал одну из евангельских заповедей, этой, по верованиям и убеждениям казаков, безусловной истине, вполне применимой к их своеобразному военному быту. Так, например, в войсковой грамоте 1687 года говорится:

«…и били челом великому государю и нам, всему Великому Войску Донскому, в Кругу вы, атаманы молодцы… а в челобитье своем сказали, чтоб нам, Войску Донскому, правд ваших (свидетелей) допросить… И мы, атаманы-молодцы, правд в Кругу допрашивали по евангельской заповеди Господней… И мы, атаманы-молодцы, приговорили всем Войском…»^{338}

Челобитья по большей части были словесные. Не редки были примеры, что какой-либо из городков по своим местным вопросам не подчинялся решению Круга, а действовал на свой риск и страх, например, захватывал владения другого городка, предпринимал походы против неприятеля, принимал в свою среду беглых и проч., тогда Войско в тот городок слало грамоту с упреком в ослушании (воровстве) и грозило наказанием. Ослушные городки в таких случаях, большею частью, приносили повинные и дело кончалось миром. При упорстве на ослушный городок или на отдельных лиц (воров) налагалась войсковая пеня, состоявшая в том, что они лишались расправы в Войске; или: «и на том ослушнике ваша войсковая пеня: век бить и грабить и суда ему в Войске не будет», т. е. он не мог уже иметь защиты в Войсковом Кругу и ему поневоле приходилось бежать с Дону или приносить повинную.

В Войсковом Кругу решались дела, только касающиеся всего Войска, как то: выборы войскового атамана, есаулов, войскового писаря или дьяка, духовенства войскового собора, прием в казаки иноверцев и беглых крестьян, объявлялись походы, делили добычу, принимали царских послов и царское жалованье, рассматривали дела по преступлениям против всего войска, против веры и др. Высшим наказанием, например, за измену, предательство и проч., была смертная казнь — «в куль да в воду». За другие преступления сажали в воду, били, забивали в колодки и т. п.

Войсковой Круг называл себя Всевеликим войском Донским, каковое название он сохранил и до конца первой половины XVIII в.

Каждый городок управлялся своим кругом или сбором, во главе которого стояли избираемые на один год, как и войсковые, атаман и есаул^{339}. Тот и другой не играли никакой роли в управлении данной общины, а были лишь простыми исполнителями решений Круга. В станичных кругах решались все тяжебные дела между казаками, как то: личные оскорбления, обиды, захват чужой собственности, ослушание, несоблюдение постов и др. Недовольные решением станичного Круга могли перенести дело на суд Войска, хотя подобные случаи были редки. Дела по обидам в станицах большею частью решались миром. Старики заставляли обидчика идти к обиженному и просить у него прощения. Если же тот упрямился, то нередко сам атаман с стариками шли к нему, кланялись в ноги и склоняли на мир, прося не срамиться и не ездить в г. Черкаск на суд Войскового Круга, т. к. беспокоить это высокое учреждение местными кляузами и спорами считалось ниже казачьей чести и вызывало справедливые насмешки и нарекания соседних станиц. Кляузники не пользовались уважением среди казачества. Суд Войскового Круга в XVII веке считался последней инстанцией и ему обязаны были подчиняться все. Случаи неподчинения были очень редки и проявлялись не среди природных казаков, а случайного элемента, попавшего на Дон и принятого в казаки, как то: выкрестов из татар, турок и черкесов, беглых крестьян и друг. Такие нечистокровные казаки на Дону назывались «тумой»^{340}.

Войсковой Круг всегда собирался на открытой площади — майдане; все участники его, образовав из себя Круг, стояли на ногах, сняв шапки, в знак почтения к месту и важности дела. Войсковой атаман под бунчуками, сопутствуемый есаулами, держа в руке «насеку» (трость) с серебряным «набалдашником», а в важных военных случаях «пернач», выходил на средину Круга, снимал свою «трухменку» и кланялся на все стороны^{341}. В это время есаул «зычно», подняв свою трость, обыкновенно кричал: «Па-ай-помолчи, атаманы молодцы, атаман (или «наш войсковой») трухменку гнет!» Все стихало. Атаман делал доклад Кругу. Если вопрос касался избрания нового атамана, за окончанием годичного срока, то атаман клал на землю «трухменку» и на нее насеку, кланялся Кругу и благодарил за доверие. Вновь избранный атаман принимал насеку и благодарил за избрание. Каждый казак в Кругу имел свободный голос, равный со всеми. Войсковые Круги иногда были шумны и буйны; нередко дело доходило до сабель. Отходивший срок атаман становился в ряды казаков и никакими преимуществами не пользовался.

Войсковой писарь или дьяк избирался из среды самых грамотных и умнейших казаков, а потому эта должность считалась почетной; кроме него никто не имел права писать и посылать бумаг от Войска. Власти он никакой не имел.

Войсковой атаман, являясь простым исполнителем воли народа и блюстителем порядка, по собственному произволу ничего предпринять не мог, иначе он рисковал с позором лишиться своего достоинства, а иногда и с опасностью для жизни.

Войсковые есаулы (два) были помощниками и исполнителями приказаний атамана и Круга.

Собираясь в поход, казаки избирали из своей среды походного атамана. Отряд разделялся на сотни и полусотни. Походный атаман был главный военноначальник отряда с неограниченной властью. Сотни вверялись избранным сотникам и пятидесятникам. Есаулы исполняли приказания атамана. По окончании похода все эти избранные лица слагали с себя звания и становились в ряды простых казаков.

Оружие казаков состояло из малых пушек, рушниц или пищалей, пистолей, копий и сабель. Все это приобреталось покупкой или добычей у неприятеля. Порох они отчасти выделывали сами, а впоследствии, при наладившихся сношениях с русскими царями, за военную помощь последним, получали его, как и свинец и ядра, из Москвы. Успех казакам в битвах с неприятелем давали главным образом быстрота и внезапность нападения, сопровождаемые всегда особой, неподражаемой казачьей хитростью, приводившей врага в недоумение. Стойкость и верность друг другу были безупречны. Быстроте сухопутных походов способствовали дивные казачьи степные лошади, не знавшие устали и легко переплывавшие самые широкие реки. Опытные и сметливые следопыты по степям и по татарским сакмам, казаки старались делать нападения на неприятеля ночью и заставать его врасплох^{342}. Но если вынужденный бой принимали в открытом месте и с малыми силами, то спешивались, ложились в каре и отстреливались, прикрывшись своими лошадьми. К этому способу они прибегали только в самых крайних обстоятельствах, когда не было другого спасения; в противном случае они рассыпались врозь и исчезали в степи. Овраги и горы, реки и болота ими ставились ни во что, воины и кони всем умели пользоваться. Рассыпавшись врозь, они в условленном месте, более защищенном, вновь соединялись в партии и внезапными новыми наскоками беспощадно мстили врагу. Переправы чрез реки — понтон из пуков камыша, на который клали седла и оружие, а сами с коньми пускались вплавь. Это называлось у казаков переправляться на салах.

Морские походы или поиски казаков поражают своей смелостью и уменьем пользоваться всякими обстоятельствами. Бури и грозы, мрак и морские туманы для них были обычными явлениями и не останавливали их в достижении задуманной цели. В легких стругах, вмещавших человек от 30 до 80, с обшитыми камышом бортами, без компаса, они пускались в Азовское, Черное и Каспийское моря, громили приморские города вплоть до Фарабада и Стамбула, освобождали своих пленных братьев, смело и дерзко вступали в бой с хорошо вооруженными турецкими кораблями, сцепливаясь с ними на абордаж, и почти всегда выходили победителями. Разметанные и носимые бурею по волнам открытого моря, они никогда не теряли своего пути и при наступлении затишья вновь соединялись в грозную летучую флотилию и неслись к берегам Колхиды или Румелии, приводя в трепет грозных и непобедимых по тому времени турецких султанов в их собственной столице — Стамбуле.

Соль и оружие, серебро и золото, товары и драгоценные каменья, а также и прекрасные черноокие пленницы ясырки — все было их добычей. В схватках и битвах казаки были беспощадны и жестоки: они мстили туркам и крымцам за бесчеловечное обращение и угнетение христиан, за страдание своих пленных братьев-казаков, за вероломство и за несоблюдение мирных договоров. «Казак поклянется душою христианскою и стоит на своем, а турок поклянется душою магометанскою и солжет», — говорили казаки. Стоя твердо друг за друга, «все за одного и один за всех», за свое древнее казачье братство, казаки были неподкупны; предательств среди них, среди природных казаков, не было. Попавшие в плен тайн своего братства не выдавали и умирали под пытками смертью мучеников-героев.

В первый день осады Азова 24 июня 1641 г. турки предложили казакам сдать крепость без боя, указывая на то, что им помощи от русского царя ожидать нельзя и устоять против их превосходных сил невозможно, обещая выдать за сдачу тотчас 12 000 червонных и по выступлении еще 30 000. На это донцы гордо отвечали: «Сами волею своею взяли мы Азов, сами и отстаивать его будем; помощи, кроме Бога, ни от кого не ожидаем; прельщений ваших не слушаем и хотя не орем и не сеем, но так же, как птицы небесные, сыты бываем. Жен же красных и серебро и злато ем л ем мы у вас за морем, что и вам ведомо. Будем и впредь также промышлять; и не словами, а саблями готовы принять вас, незваных гостей».

В этой страшной титанической битве, длившейся до 26 сентября, когда казаков пало около половины (до 3000), а турок до 50 тыс., когда храбрые защитники родного города, отчаявшись на победу, измученные и изнуренные решили умереть все, до одного человека, но не сдаваться, покушений на предательство или измену среди них не было, да и не могло быть. Казаки в два века (XVI и XVII) своей боевой жизни в борьбе с турками и татарами предателей не знали. Перебежчикам и выкрестам они не доверяли и держали их на учете. Таковы были казаки старого времени.

Добыв зипуны за морем, казаки в обыденной жизни были просты и наивны, как дети, набожны, суеверны, в своем общежитии привязаны друг к другу, как братья, гнушались воровством и делились между собой последней крохой хлеба, последним достоянием. Трусость презирали и первейшими добродетелями считали целомудрие и храбрость^{343}.

К туркам и особенно к азовцам казаки относились с презрением; они считали даже бесчестным просить у них мира и установили правило никогда не начинать первыми переговоров о перемирии, говоря: «мы даем мир, а просить его нам не пригоже». Вероломство считали не достойным чести казака и всегда, вынужденные начать против азовцев военные действия, посылали им размирную такого содержания: «От донского атамана и всего войска азовскому паше (имя его) проздравление. Для дел великаго нашего государя мы были с вами в миру; ныне же все войско приговорили с вами мир нарушить; вы бойтесь нас, а мы вас станем остерегаться. А се письмо и печать войсковыя»^{344}.

При заключении непрочного мира казаки, по издавна заведенному обычаю, утвержденному даже указом турецкого султана, брали каждый раз с азовцев известное число котлов, соли, сетей и по тысяче золотых.

В мирные условия обыкновенно включали, чтобы казакам чрез замирные места не ходить на море, а азовцам на русскую Украйну, и казачьи городки. Иногда азовцы выговаривали, чтобы казаки всегда извещали их о том, что будет писано в грамотах русского царя на Дон, обязываясь в свою очередь уведомлять войско о намерениях султана и крымского хана. Но казаки никогда не выдавали недругам своих тайн, хотя подробно знали о всех азовских и крымских делах, отчего и сложилась на Дону пословица: «разсказывай донскому казаку азовския вести».

Вести эти казаки знали чрез прикормленных людей из среды самих азовцев. Всякое сообщение, каким бы путем оно не было добыто, тщательно проверялось, показания прикормленников сличались с показаниями пленных и добытых языков и в итоге всегда выходило так, что казаки почти никогда не ошибались в истинных намерениях своих врагов, принимали своевременно к тому меры и извещали о том Москву вестовыми станицами. Словом, Дон представлял тогда живую газету всех новостей, хотя и секретных, о южных соседях России, и сюда присылали за всеми вестями из русских украинных городов, Запорожья, Астрахани, Царицына и друг. мест.

Многие историки, не понимая духа казачества, этих идейных борцов за веру и свободу личности, рыцарей в полном значении этого слова, ничего общего с западными рыцарскими орденами, этими угнетателями мирного земледельческого люда, не имевшими, упрекают их в корысти, жадности к наживе, грабежам. Это неверно. Однажды турецкий султан, доведенный до крайности страшными набегами казаков, задумал купить дружбу войска выдачей ежегодного жалованья, вернее — ежегодной дани. Султанский посол Кантакузин в 1627–37 гг. употреблял к тому все усилия, но казаки остались непреклонными и только смеялись над этой затеей, даже сочли подобное предложение за оскорбление казачьей чести и отплатили новыми набегами на турецкие владения. После этого, дабы склонить казаков к миролюбию, султан прислал с тем же послом в подарок войску четыре золотых кафтана, но казаки с негодованием отвергли этот дар, говоря, что султанские подарки им ненадобны.

Походная одежда казаков состояла из грубого суконного зипуна кавказского покроя, подпоясанного ременным поясом, и широких шаровар, убранных в голенища. На голове барашковая шапка. Любимыми цветами были синий и красный. В свободное же время, в дни войсковых кругов, праздников и дружеских бесед или приема приезжих гостей, старые донцы любили блеснуть своими дорогими нарядами. Один являлся в лазоревом атласном кафтане с частыми серебряными нашивками и в жемчужном ожерелье; другой — в камчатном или бархатном полукафтане без рукавов и в темно-гвоздичном зипуне, опушенном голубою камкою с шелковою гвоздичного цвета нашивкою; третий — в камчатном кафтане с золотыми турецкими пуговками, с серебряными позлащенными застежками и лазоревом настрафильном зипуне. У всех шелковые турецкие кушаки, с висящими булатными ножами с костяными черенками рыбьего зуба, в черных ножнах, оправленных серебром, в красных или желтых сафьяных сапогах, в куньих шапках с бархатным красным, со шлыком, верхом. Пировали на разостланном узорчатом ковре, лежа на шелковых подушках, шитых золотом и серебром по червчатому атласу. Посредине становили серебряные чаши с вином, из которых черпали серебряными чарками и ковшами. В кругу близких друзей часто снимали верхние наряды, оставаясь в однех тафтяных рубашках. При посторонних же, в особенности в присутствии московских бояр и дворян, желая показать пренебрежение к своим богатым нарядам, сановитые воины садились в кружок посреди грязной улицы, как на мягком ковре, и продолжали свою беседу. Накормить и напоить и главным образом вином приезжего считалось священной обязанностью каждого казака^{345}.

Все свободное время старики проводили в станичной избе или на майдане, играя в шахматы и зерны, плели сети, вели рассказы о своих походах и пели былины-песни о подвигах предков, а молодые на площади близ майдана играли в бабки или кости (ладышки). Игра эта считалась самою любимою у казаков с древнейших времен. При этой игре развивалась такая меткость в бросании плоских, округленных или квадратных камешков в поставленные в ряд ладышки, что казаки могли ими убивать и птиц и зайцев на значительное расстояние.

В походах, пограничных городках и на кордонах казаки вели жизнь холостую и строго соблюдали между собой целомудрие. Казацкое товарищество для продовольствия разделялось по сумам, в которых хранились казацкие харчи, как в Запорожье казаки разделялись по казанам, а в 1-й половине XIX в. в казачьих полках по кашам (артелям). Вот почему близких друзей и сослуживцев и теперь еще называют односумами, а жены их друг дружку односумками.

В удаленных от границы городках казаки жили семейной жизнью.

Об обрядах брака казаков на майдане, заимствованных у новгородцев, уже было говорено; теперь коснемся обыденной семейной жизни донского казачества г. Черкаска и других населенных мест, удаленных от границы.

В XVI и в первой половине XVII в. власть мужа над женой была неограниченна. Это влияние востока. Брак, заключенный на майдане, даже скрепленный венчанием в церкви, был непрочен, и муж всегда имел право вывести свою жену вновь на майдан и сказать: «атаманы молоды! она была мне услужливая и верная супруга; теперь она мне не жена, а я ей не муж». Тем дело развода и оканчивалось. Отказанную жену тут же мог взять другой, прикрыв ее полой платья, и публично заявить: «ты будь мне жена», а она должна ответить: «ты будь мне муж» и поклониться избравшему ее в ноги в знак подчинения. Но несмотря на все это, в военное время при нападении врагов на казачьи городки жены казаков брались за оружие и становились в ряды защитников своей родины, делаясь таким образом вполне полноправными членами казачьей военной общины. Казаки ценили семейную жизнь и к женатым относились с большим уважением, и только постоянные военные походы заставляли их быть холостыми. Развратников, как давшие обет целомудрия, холостые казаки в своей среде не терпели. Развратники наказывались смертью. Ермак требовал от своих сподвижников полного целомудрия. Степан Разин на Волге велел бросить в воду казака и бабу за нарушение целомудрия, а когда ему самому напомнили о том же, то он бросил в Волгу пленную персидскую княжну. Рожденного младенца холостые станичники нянчили все, и когда у него показывался первый зубок, все наперерыв приходили смотреть его, и восторгам этих закаленных в боях воинов не было конца. Таковы были казаки старого времени: страшные и беспощадные в боях с врагами их веры и гонителями христианства и простые и чуткие, как дети, в обыденной жизни. При крещении младенца все молились и пировали, пировали и молились о даровании рожденному казаку здоровья и казацкой удали и крепости.

В конце XVII в. хозяйки и особенно пожилые стали уже приобретать большее влияние в домашнем быту и частенько одушевляли беседы старых рыцарей своим присутствием и когда те увлекутся — своим влиянием. Жены домовитых казаков и старшин нередко одне собирались на свои «бабьи» беседы с сладким медом и пенистым донским вином, которое разносили всем собеседницам пленные турчанки-ясырки.

Старочеркасские матроны — тип красавиц, веками сложившийся, как естественный отбор, из пленных черкешенок и турчанок, поражал своей миловидностью и привлекательностью. И вот такая-то матрона, воспитавшая своей грудью не одного казака рыцаря, на своих беседах, держа в одной руке стакан с пенистым вином или медом, а другой взявшись под крутой бок и пристукивая каблуками желтых туфель, в шелковом с цветами кубелеке, подпоясанном жемчужным поясом, в цветных шелковых шароварах, ходила по комнате, припевая: «Туфли к милому глядят, полюбить его хотят».

Таковы были матери и воспитательницы грозных донских рыцарей старого времени. Люди-богатыри, как матери, так и отцы.

Девушки казачки в станицах пользовались полной свободой и росли вместе с своими будущими мужьями. Чистота нравов, за которой следила вся казачья община, была достойна лучших времен Рима, где для этого избирались из самых благонадежных граждан особые цензоры. В столице же донского казачества, в так называемом домовитом и старшинском кругу, за благонравием девушек был, под влиянием московщины, заведен особый надзор. С13 лет они брались под опеку мамушек и нянюшек и воля их ограничивалась самым строгим приличием. Только на одних свадебных празднествах они могли быть вместе с мужчинами, остальное же время проводили в одиночестве в кругу своих подруг чеберок^{346}. Шили кубелеки (нарядное женское платье), вышивали кафтаны, выстегивали одеяла, ожерелки, по праздникам играли в кремушки, жмурки, пели и плясали под песни, варган и гребешок, водили под присмотром бабушек танки (хороводы) и т. п. Грамотность ограничивалась чтением акафистов, канонов и пр. К концу XVII в. эта затворническая жизнь городской женщины постепенно ослабла, и она стала появляться на улицах и принимать участие в общественной жизни. К чести донских женщин-хозяек надо отнести их заботливость о чистоте своих жилищ и опрятности в одежде. Эта отличительная черта в характере донской женщины сохраняется и до сего времени.

Татарский язык был в большой моде как в мужских, так и в женских беседах.

Почтение к старшим и в особенности испытанным в боях воинам была обязанностью для молодого поколения. Молодежь не имела права садиться в присутствии стариков.

Военные игры за городом и стрельба в цель были любимыми занятиями молодежи в свободное время. Эти упражнения развивали такую меткость в стрельбе, что многие из казаков могли на значительном расстоянии выбивать пулею из рук монету, зажатую между пальцев, не задев руки. Казак рождался воином; с появлением на свет младенца начиналась его военная школа: новорожденному все родные и односумы отца приносили в дар на зубок ружье, патрон пороха и пулю, лук и стрелу; дареные вещи развешивались на стене, где лежала родильница с младенцем. По истечении сорока дней, после того, как мать, взяв очистительную молитву, возвращалась домой, отец надевал на ребенка саблю, подстригал ему волосы в кружок и сажал на лошадь, а потом возвращая сына матери, поздравлял ее с казаком. Когда же прорезывались у нового казака зубы, отец и мать сажали его вновь на лошадь и везли в церковь служить молебен Ивану-воину. Первыми словами малютки были чу и пу (понукать лошадь и стрелять). Трехлетние дети уже свободно ездили на лошадях по двору, а в 5 лет скакали по степи^{347}. Pp. Дон и Донец для детей казаков были родной стихией: в них они купались и плавали, как утки, с младенческих лет, катались в каюках и баркасах (лодках Асов), приучаясь быть отважными и храбрыми моряками.

Долины Дона и Донца, а также их притоков в старое время представляли из себя полную чашу всяких природных богатств, были полны изобилием; в лесах, покрывавших долины, росли дикие яблони, груши, черешни, орехи, терны; в земле всякие сладкие коренья, в садах виноградники, дававшие сладкие шипучие вина. Широкие степи и густые леса были естественным убежищем и хранилищем диких зверей и птиц. Дон, о котором казаки говорили, что у него золотое дно, а также и другие реки кишмя кишели рыбой, с которой не могли сравниться по вкусу рыбы Волги и Днепра. Осетр, белуга, севрюга, стерлядь, сазан, сула (судак), сельдь и в особенности тарань водились в таком изобилии, что их во время хода можно было брать руками или засекать саблями и закалывать копьями.

Казаки, как народ военный, всегда готовый поголовно выступить на защиту родины, чуждались земледелия и говаривали: «Кормит нас, молодцов, Бог, как птиц небесных. Мы не сеем и не собираем в житницы, а всегда сыты бываем». Любимым их промыслом в свободное от войны время была охота или гульба. Гулебщики отрядами человек по сту рыскали по задонским степям, пробирались даже на Куму и Кубань. Там они иногда сталкивались с ногайскими и черкесскими наездниками и привозили вместе с убитыми зверями пленных ясырок или черкесских узденей, а также пригоняли их табуны лошадей и стада рогатого скота.

Привольная и братская жизнь сильно привязывала казаков к родине. Они любили свой Дон и называли его батюшкой и кормильцем родимым.

В плену или на чужбине, умирая сраженный вражеской пулей, казак всегда мысленно взывал к своему кормильцу: «Прости, мой батюшка Тихий Дон Иванович! мне по тебе теперь не ездити, дикаго зверя не стреливати, вкусной рыбки не лавливати». Эта же страстная любовь к своему кормильцу Дону сквозит во всех старинных песнях и даже в войсковых грамотах по Дону и отписках в Москву. Даже в соседних странах, где лежат кости павших геройскою смертью донцов, защищавших честь России, как то: в Финляндии, Швеции, островах Балтийского моря, Ливонии и др., и теперь существуют древние легенды о том, что во время ночных осенних бурь, когда вся северная природа стонет от непогоды, донские витязи встают из своих забытых их потомством могил, садятся на своих боевых коней и с воем и стоном несутся в облаках на родимый им Дон. Тяжело им лежать в сырых могилах на чужой стороне вдали от своего кормильца Тихого Дона Ивановича. Скорбные и пылающие старым казацким огнем их души спешат слиться во своим братством-товариществом и просят перенести их кости на дорогую родину. Многие из северных жителей не раз во время бурь видели это явление, как казаки, припав к луке, с длинными пиками и сверкающими саблями неслись на своих боевых конях среди волнующихся грозовых туч на теплый юг, и от суеверного страха прятались в свои убогие хижины.

Такова была любовь к Дону старых донских казаков.

Казаки от природы были народ религиозный, без ханжества и лицемерия; клятвы соблюдали свято и данному слову верны. Все исторические акты об этом свидетельствуют положительно. Чтили праздники Господни и строго соблюдали посты.

Во время «Азовского сиденья» в 1641 г. казаки дали клятву друг другу лечь костьми, но не сдавать древний свой город сильному врагу, и свято исполнили свою клятву. Во время этих титанических битв, усталые и обессиленные от бессонных ночей, с обожженными лицами от порохового огня и дыма, они, лобызая носимую по их рядам древнюю икону Иоанна Предтечи, плакали, как дети, и просили святого угодника Божия защитить их древнюю родину от агарянских полчищ. Тогда же они дали обет построить в гор. Черкаске деревянную церковь во имя Воскресения Христова и исполнили это обещание в 1653 г. В 1670 г., ввиду скученности построек, большею частью деревянных, церковь эта вместе с многими домами сгорела. Чрез два года выстроена была новая, но и эта сгорела в 1687 году. Тогда казаки решили построить в г. Черкаске две новых церкви, но уже каменных, одну во имя св. апостолов Петра и Павла, оконченную в 1692 г., другую соборную во имя Воскресения Христова, оконченную в 1719 г.; эти церкви существуют и до ныне.

В 1656 г. донские казаки, находясь в царских войсках в Польше, взяли под гор. Вильною на р. Вилии древний православный образ Богородицы Одигитрии, животворящий крест, евангелие и книги и все это с великим торжеством привезли в г. Черкаск, где в честь этой иконы была по обету казаков построена церковь. Вскоре многим казакам было видение: Богородица просила отвезти ее икону обратно в г. Вильну, где она стояла уже много веков. Казаки сначала этому не верили, но когда в 1661 г. они, возвращаясь с моря, были на р. Тузлове окружены крымским царевичем и безнадежно отбивались в течение нескольких дней в окопах, явления повторились: Божия Матерь вновь просила поставить ее икону на старом месте, а если они этого не исполнят, то им не будет Божией помощи. Казаки дали обет и вмиг одолели врагов. Вскоре икона явилась в последний раз казаку Ивану Стародубцу, обещая свое заступничество, если казаки исполнят свой обет.

Собрался Войсковой Круг и на нем решили: украсив икону Богородицы, с великою честью отпустить в Москву; вместе с нею послать от войска станицу с священником и диаконом, которые бы ежедневно служили пред этой иконой Божественную службу^{348}.

По заключении мира с Польшей икона эта, по желанию казаков, была из Москвы перевезена в г. Вильну. Так искренно верили донские казаки в помощь Божию, и по вере их давалось просимое.

Казаки имели и свои монастыри, куда престарелые и увечные воины уходили доживать остаток дней своих; из них известны: Никольский, ниже Воронежа, в Борщове, Рождественский Чернеев в Шацке и др. В монастыри и церкви они жертвовали все свои драгоценности и старались украшать иконы золотом, серебром и дорогими камнями. Во многих донских городках были церкви и часовни в честь любимых ими святых; там, где осели новгородские повольники из самой свободолюбивой братовщины никольщины, по Среднему Дону, — во имя св. Николая Чудотворца, которого они считали своим покровителем, наделяя его качествами смелости и бесстрашия, подобно тому, как предки их Геты-Руссы почитали бога Марса; во имя Иоанна Предтечи, в нижних городках, в память бывшего Предтеченского храма в Азове; во имя Покрова Богородицы, в память взятия казаками г. Казани 1–2 октября 1552 г.^{349} Церкви и часовни были не большие, т. к. казаки тщательно скрывали свои городки от неприятельского глаза и вообще географию своей страны. Даже при проезде Доном крымских и турецких послов они требовали от них сидеть под палубой судов или забивали палубы досками и полотном, чтобы они не знали дороги по Дону и не высматривали, как стоят их городки, говаривали казаки. Городки были расположены большей частью на островах Дона, недоступных для нападений, и состояли из многих куреней, сплетенных из хвороста или камыша и обмазанных глиной. Городок обносился тыном или земляным валом с пушками по углам. Курени стояли плотно друг к другу без всякого порядка. За городком, иногда за протокой или рукавом Дона, устраивались базы для загона на зиму скота. Остатки месторасположений этих базов теперь называют базками. Казаки гордились своей бедностью и однажды подобно древним скифам, ответили крымскому хану на угрозу придти опустошить их жилища: «Донские казаки угроз твоих не боятся: хотя их городки некорыстны, оплетены плетнями и обвешены терном, но доставать их нужно твердыми головами; стад же и табунов у вас мало, — напрасно забьешься ты в какую даль».

В 1672 г. только на одном Дону считалось до 48 казачьих городков^{350}. А донские де городы состоят от Коротояка:

1) Мигулин

2) Тишанской

3) Вешки

4) Усть-Хопра

5) Усть-Медведица

6) Распоцин

7) Клецкой

8) Перекопской

9) Кременской

10) Григорьевской

11) Сиротин-Новой

12) Сиротин-Старой

13) Иловля

14) Качалин

15) Паншин

16) Голубые

17) Пятиизбы

18) Чир Верхней

19) Чир Нижней

20) Кабылкин

21) Ясаулов

22) Зимовейко

23) Нагайкин

24) Курман-Яр

25) Курман-Яр Нижний

26) Терновые

27) Цымла

28) Кумшак

29) Романовской

30) Каргалы-Верхней

31) Камышкин-Иванов

32) Быстрянской (ст. Мариинская)

33) Нижней аргалы

34) Михалев

35) Троилин

36) Кагальник, ныне ст. Богоявлен

37) Ведерников

38) Бабей

39) Кочетов, (ст. Константиновская)

40) Семикаракорск

41) Раздоры

42) Мелехов

43) Бесергенев

44) Багай

45) Маныч

46) Черкаской.

К концу XVII в. городки были по р. Северскому Донцу и его притокам: Бахмутке, Красной, Жеребцу, Айдару, Лугани, Деркулу и др. Из них известны: Бахмутский, Старо и Ново Айдарские, Шульгин, Беленский, Осиновый, Закотный, Кабаний, Сухарев, Ревенек, Мотякин или Митякин, Гундары и др. По р. Хопру было 8 город., по Медведице — 17. По картам Крюйса, к 1699 г. казачьих городков по Дону считалось 84, а всего по р. Дону и его притокам более 125.

Крестьянство в Древней Руси, под каким бы названием оно ни встречалось и на каких бы землях оно ни сидело — казенных, волостных, княжьих, монастырских и других владельцев, пользовалось полной свободой переходить с одной земли на другую в известный срок в году, осенью, по окончании полевых работ, в Юрьев день, и подчинялось общему суду наравне с другими сословиями, было обязано платить казенные подати и отправлять другие государственные повинности и в то же время платить оброки и исполнять работы на землевладельца.

В XVI в. крестьянские общины получили полное свое развитие, как состоявшие из людей свободных и полноправных. Крестьяне (христиане) составляли из себя особый самостоятельный класс. Закон признавал за ними все их права, выработанные жизнью в течение веков. Личность крестьянина, как полноправного члена общества, приобрела сильную опору в равенстве суда для всех классов. Кроме того, крестьянские общины, на какой бы земле они ни сидели, на владельческой или казенной, получили такую самостоятельность и такие права собственного суда, какими редко пользовались самые богатые и сильные землевладельцы, и почти совершенно сравнялись с городскими обществами — горожанами, гражданами^{351}. Самое владение землей получило больше прочности и самостоятельности. Но скоро московские государи, начиная с Ивана III, так много сделавшие для крестьянской самостоятельности, стали мало-помалу забирать земли в руки правительства и раздавать их своим служилым людям, лично к земледелию никакого отношения не имевшим. Общинные земли стали незаметно ускользать из рук крестьян. В прежнее время удельные князья получали земли из рук народа, к концу XVI в. народ уже стал смотреть из рук царей и, как милость, получать от них утверждение неприкосновенности своих прав. После покорения и присоединения к Москве Новгорода, Пскова, Смоленска, Рязани, Твери и Казани большая часть земель была отдана или на казенный оброк, или роздана служилым людям в поместья, вотчинные дачи и другие виды владения, т. к. требовались громадные средства на ведение войн с Ливонией, Польшей и Швецией. Почти все земли обширного Московского государства введены были в тягло. Положение крестьян сделалось тяжелым, а в некоторых местах даже невыносимым, в особенности там, где происходили военные действия, сопровождавшиеся, по обычаю того времени, страшным грабежом и опустошениями. Но терпелив и трудолюбив русский крестьянин. Он любил возделанную им землю и лелеял ее. Правом перехода с одной земли на другую он пользовался только в исключительных случаях. Переселения для него были отяготительны и разорительны. Борис Годунов, желая привлечь на свою сторону бояр и дворянство, в угоду им между 1592 и 1597 г. издал указ о прикреплении свободных крестьян к земле; окончательное прикрепление совершилось уже в первой половине XVII в. Нарушившие этот закон стали считаться беглыми. Указ о прикреплении крестьян к земле разделил это сословие на два разряда: на крестьян дворцовых и черных земель (казенных) и на крестьян владельческих или частных земель. Владельцы стали смотреть на крестьян, поселенных на их землях, как на свою собственность: одни отыскивали беглых судом и водворяли их в свою вотчину силой, другие, владельцы земель малолюдных, старались переманить к себе и укрыть беглых; в свою очередь крестьяне смотрели на чинимые над ними насилия как на нарушение своих исконных народных прав. Обидам, притеснениям и тяжбам не было конца. В таких неурядицах прошел весь XVII в.

Взгляд помещиков на крестьян, как на свою неотъемлемую собственность, стал окрепать, в особенности после самозванщины, когда русские бояре ближе познакомились с крепостным правом в Польше, и свободный русский крестьянин-общинник в конце концов превратился в бесправного и безгласного раба; свобода личности и прежнее равенство крестьян пред судом отошли в область преданий. Крестьян стали продавать и оптом и в розницу как домашний скот. Даже сам Петр I, изучивший после работ первой ревизии 1719 г. истинное положение вещей, пришел в недоумение и в указе от 15 апреля 1721 г. писал: «продают людей, как скотов, в рознь… оную продажу пресечь»… Но видя, что такой порядок укоренился очень глубоко, оговаривается: «а ежели не возможно будет того вовсе пресечь, то хотя бы по нужде продавали целыми фамилиями или семьями, а не врознь».

Эти-то московские порядки и заставили многих из крестьян, более свободных и сильных духом, покидать свое отечество и искать мест для новых поселений, где личность человека была свободна от насилий. Одни из них бежали в пограничные леса, на Украйну, Волгу, другие на далекий Дон, где они впервые появляются вскоре после «Азовского сиденья». Крестьяне шли на Дон партиями, приставая к возвращавшимся из Москвы казачьим зимовым станицам. Нередко сами атаманы этих станиц подговаривали московских людей идти с ними, т. к. на Дону в рабочих руках по укреплению городков ощущался большой недостаток. На требование воронежских воевод не принимать и не уводить беглых казаки всегда отвечали отказом. Например, в 1646 г. 26 июня дворянин Данила Мясной и воевода Андрей Батурлин писали царю из Воронежа:

«И отоман Иван Каторжной (зимовой станицы) и казаки твоего государева указу (о возврате беглых, приставших к ним) не послушали и нам, холопям твоим, отказали, что им беглых боярских людей, которые у них есть, не выдавать. А твои государевы грамоты и наказы они лживили, а мне, холопу твоему, Данилку, говорили, что я посланец с Москвы не от тебя, государя… а кто-де для беглых людей пойдет к Ивану (атаману) в слободу (в стан) вынимать и им-де тех людей (воеводских слуг) побивать до смерти из пищалей»… Далее Мясной пишет, что когда атаман был вызван в съезжую избу для выслушания царского указа, то явился туда со всей станицей и в присутствии голов, дворян и торговых людей, ударив его, Мясного, «в душу», вырвал из рук его царский указ и засунул за голенище, пригрозив, что «придет к нему на двор и убьет его»^{352}.

Вот как казаки, изнуренные беспрерывными войнами с турками и татарами, вербовали для себя рабочий люд внутри Московского государства.

К концу XVII в. приток беглых на Дон, в верхние городки, расположенные по pp. Хопру и Медведице, усилился до того, что это стало беспокоить и Главное Войско, т. к. с притоком беглых крестьян в тех местах стало развиваться нежелательное в военном быту земледелие, ввиду чего туда была послана в 1690 г. от Войскового Круга строгая грамота: «а если станут пахать и того бить до смерти и грабить»^{353}. Эта мера до некоторой степени сократила прилив земледельческого элемента на Дон, и многие из беглых поспешили возвратиться на свои прежние места. Помимо крестьян московских областей, на Дон в конце XVII и начале XVIII в. стали усиленно переселяться малороссийские черкасы, недовольные порядками на Украине, где во время «гетманщины» стал быстро выделяться класс старшин, класс крупных землевладельцев, и прежде свободное малороссийское реестровое казачество стало обезземеливаться, порабощаться и обращаться в крепостных холопов.

На требование московского правительства не подговаривать и не принимать в свою среду беглых крестьян Донское войско, твердо держась своих старых традиций «с реки не выдавать», отвечало или отказом или уклончиво, что «таковых де на Дону не разыскано»^{354}.

Вместе с крестьянским элементом на Дону во 2-й половине XVII в. стали появляться и беглые старообрядцы и сектанты. Те и другие на первых порах вели себя чрезвычайно осторожно и с открытой проповедью выступать не решались, т. к. хорошо знали, что казачеству при постоянных походах и битвах входить в церковные тонкости нет охоты и времени; казачество исповедывало православие в широком значении этого слова и за еретические учения карало смертью. Первыми появились на Дону старообрядческие чернецы и старцы, спасаясь от преследований московского правительства. Скиты их, человека по 3–4, были рассеяны по всему Дону, большею частью в глухих местах, вдали от казачьих городков, по р. Чиру, Хопру, Медведице и др. малонаселенным рекам. Старцы имели между собой постоянное сношение и таким образом как бы составляли из себя одну большую религиозную общину с немногочисленными приверженцами из казачьих городков. Главное Войско о существовании приютившихся на его земле старообрядческих скитах узнало совсем случайно, когда чернецы одного из скитов на р. Чиру, рассорившись между собой, донесли, что один из их товарищей не молит Бога за царя и патриарха. Войско приказало схватить дерзкого старца, и его, по решению Войскового Круга, сожгли, как еретика, в г. Черкаске в 1676 г.^{355} Это событие не прошло для Дона бесследно. В сожжении старца принимала участие партия казаков, приверженная Москве, но противная, стоявшая за самобытность Дона, усмотрела в этом старообрядческом движении против царя и патриарха некоторую для себя надежду освободиться при помощи старообрядцев от пагубного московского влияния и хотя и не разделяла казуистических взглядов приверженцев старины на православие, однако, стала открыто сочувствовать им и оказывать сначала тайное, а потом и явное покровительство. На Дону вновь стало пахнуть «разиновщиной»^{356}. Во главе этого движения стали старшины Фома Севастьянов, Павел Чекунов, Самойло Лаврентьев, Кирей Чурнесов и др. Сторонники их день ото дня умножались и в Войсковом Кругу имели уже значительный перевес. Покровительствуемые ими беглые старообрядческие попы Досифей, Евтихий, Феодосий и Самойла открыто разъезжали по казачьим городкам и проповедывали о чистоте старого православия и об ереси царя и патриарха. Старый войсковой атаман Фрол Минаев, пользовавшийся в войске большим влиянием, рьяный приверженец Москвы, и домовитые старшины и казаки приходили в отчаянье. В Войсковом Кругу в августе месяце 1683 г., по прочтении подложной грамоты, присланной на Дон будто бы царем Иваном Алексеевичем к каким-то слепым старцам о том, что бояре его не слушают «и не воздают достойной чести», многие из казаков требовали побить атаманов и старшин и идти на Москву для освобождения царя. Круг шумел: многие верили в подлинность грамоты; царь призывал казаков к Москве. Атаман Фрол Минаев много раз клал насеку, заявляя, что он готов скорее умереть, чем изменить своей присяге. Обо всем этом скоро узнали в Москве и потребовали выдачи мятежного старца с его «воровскими письмами», напомнив, между прочим, казакам о казни Степана Разина. Новый Круг, собравшийся 6–7 сентября, пришел в ожесточение. Казаки старца и его сообщников выдавать не хотели, заявляя, что «и без них на Москве много мяса!» Однако по настоянию войскового атамана и многих старшин явились охотники, Иуда Золотарев, Василий Голый и др., пожелавшие вместе с царским посланцем Тарасом Ивановым ехать розыскивать мятежников для отсылки в Москву. Атаман Фрол Минаев, провожая посла, тайно сообщил ему о всех сочувствующих мятежу старшинах, в том числе и о Самойле Лаврентьеве, а также о том, что его, атамана, за верность Москве казаки обвиняют в утайке царского жалованья, а между тем недостача в деньгах будто бы произошла от большого количества участников в дележе. Кроме того, боясь мести со стороны противной ему партии, во главе которой стояли старшины Лаврентьев, Чекунов, Севастьянов и др., Фрол слагал всю вину на беглых старообрядцев и просил посла ходатайствовать пред правительством о воспрещении ссылки мятежников в пограничные с Доном города.

Таким образом, религиозное движение в Москве стрельцов-старообрядцев в 1682 г. отозвалось и на Дону, где оно приняло уже чисто политический характер — освободиться от влияния Москвы, восстановить свое древнее казачье право «с реки не выдавать» и чтобы никто не вмешивался во внутренние дела Войска. Течение это настолько было сильно, что многие царские грамоты о выдаче беглых старообрядцев и о разорении их пустынь оставались без исполнения. Но в Москве этого движения не поняли и, узнав, что за виновными в распространении подложной царской грамоты, за беглым стрельцом Косткой и некием Куземкой Косым, укрывшимися на устье р. Медведицы, посланы сыщики, обратили все внимание на самый факт принесения на Дон грамоты, считая его простым отголоском московского стрелецкого мятежа, а потому с спокойным сердцем послали на Дон 10 сентября 1683 г. «за верность службы» похвальную грамоту, с наставлением и увещанием «помнить свою присягу» и не слушать скитающихся по городам «прелестников», воров-раскольников, не желающих «принести святой соборной и апостольской церкви повиновения». При этом вновь сочли нужным напомнить казакам о высылке с Дона воров Стеньки Разина и его брата Фролки.

А между тем на Дону противная Москве партия деятельно готовилась поднять знамя открытого бунта. Проповедь старообрядчестве и сектантства росла, принимая резко политический характер. Главари выжидали лишь благоприятного случая для начала.

Случай этот скоро представился. В 1686 г. Войско стало снаряжать зимовую станицу в Москву за жалованьем. Желая избавиться от влияния на умы домовитых казаков атамана Фрола Минаева, Круг атаманом этой станицы избрал его, а на его место поставил противника Москвы, старшину Самойлу Лаврентьева, несмотря на то, что Минаева в подобных случаях всегда заменял сторонник его, старшина Иван Семенов. Избрание это было не случайным, а строго обдуманным. Фрол Минаев с станицей уехал в Москву. Лаврентьев стал осторожно приводить свой план в исполнение. В Черкаске появился беглый поп Самойла, вызванный из Манычского городка; ему разрешено было служить в соборном приделе во имя св. Иоанна Предтечи. Самойла обратился к старшинам с вопросом о том, по каким книгам служить — по старым или новым; старшины, по наущению атамана, приказали служить по старым. В старом служебнике поминания царя и патриарха на большом выходе не было, а потому поп Самойла их и не поминал. Московскую партию это сильно раздражало. Желая иметь на своей стороне больше приверженцев, атаман Лаврентьев настоял пред Войском, чтобы для предстоящего крымского похода был заключен договор с калмыцким тайшей Чаганом и чтобы для этого дела был послан тайный сторонник его, старшина Кирей Матвеев.

По дороге Кирей весной 1687 г. объехал многие донские городки, переговорил с приверженцами старины, посвятив их в свои планы, потом заключил мирный договор с Чаганом, подружился и даже побратался с ним, взяв с него слово стоять один за другого, хотя бы против царя. Сплотив, таким образом, свою партию из приверженцев старины, атаман с своими сторонниками созвал из них Войсковой Круг и на нем политично решили: «великим государям служить по-прежнему и чтобы впредь по всему Дону было смирно, а раскольщиков раскольщиками не называть и сверх старых книг ничего не прибавливать и не убавливать и новых книг не держать, а если станет кто тому приговору быти противен или учнет говорить непристойныя слова и тех побивать до смерти». Следовательно, Круг постановил царя и патриарха на большом выходе не поминать. Противники этого решения подверглись гонению и избиению. Поп Самойла и другие приверженцы старины, почувствовав себя сильными, потребовали от соборного протопопа Василия и попа Германа, посвященных, первый патр. Никоном, а второй белгородским митрополитом, служения по старым книгам, а ослушавшегося их диакона «отодрали за волосы». Старообрядцы торжествовали.

При таких обстоятельствах возвратился из Москвы Фрол Минаев с царской грамотой, призывавшей казаков в крымский поход в помощь князю Голицыну. Собравшийся Войсковой Круг, в котором большинство было противников Москвы, поспешили избрать походным атаманом того же Минаева, а полковниками Ивана Семенова (бывший заместитель Минаева и его сторонник) и Кирея Матвеева; последнего для наблюдений за действиями Фрола и на случай противодействия ему, хорошо зная, что в случае столкновения с Москвой крымский хан всегда готов принять их сторону. Отправляясь в поход, Кирей открыто говорил: «надобно тут первое очистить; лучше де ныне крымской (хан), нежели наши цари на Москве. Для чего и куды ходить? у нас свой горше Крыма».

Атаманы и казаки ушли. Хозяевами Дона вновь остались Самой л а Лаврентьев и его сторонники. Поп Самой ла царей и патриарха публично в своих проповедях называл кровопийцами и антихристами, хлопотал об избрании «помощью 7–8 попов» епископа, от которого бы пошло преемственное священство, и в то же время утверждал о прибытии на Дон известного епископа Павла Коломенского, будто бы бежавшего из заточения.

Торжествовали старообрядцы и на Хопре и Медведице, где Кузька Косой проповедывал скорый конец царской власти и даже кончину мира.

Таким образом, религиозная рознь с Москвой была достигнута. Противники Москвы и проповедники внушали казакам, что существование на Дону древнего благочестия несовместимо с подданством Москве. Неудачный поход на Крым князя Голицына в 1687 г. вселил в казаках еще больше уверенности в том, что при помощи могущих возникнуть в Москве от неудачного похода волнений они могут добиться полной независимости. На Хопре и Медведице под влиянием учения Кузьмы Косого казаки вышли из повиновения Войска. Кузьма их уверял, что у него в горах на Медведице находится царь Михаил, «имеющий вместе с верными очистить вселенную от неверных». В разных местах там стали появляться сборища религиозно-политического характера. Атаман Лаврентьев велел привести Кузьму в Черкаск. Тот не замедлил явиться. Пошли тайные переговоры между атаманом, Кузьмой и попом Самойлой. Открытая проповедь Кузьмы о царе Михаиле и об избиении всех неверных при тайной поддержке атамана и его сторонников возымела свое действие. Пошли драки и убийства. В это время внезапно вернулся из похода Фрол Минаев; увидев серьезность положения, он принял энергичные меры: экстренно был собран Круг; произошла борьба партий. Фрол остался победителем; Кузьму заковали в цепи и отвезли в Москву с атаманом Иваном Семеновым; кузьминцы разбежались; атаману Самойле Лаврентьеву пришлось, «покидая атаманство, ухорониться». Поп Самойла ушел на Маныч. Фрол Минаев не ограничился этим: он настоял на приводе всех казаков, бывших в Круге, к присяге на верность царям. Во все казачьи городки были посланы грамоты с подтверждением, что все казаки «целовали крест и служили царям всею правдою за одно». В церквах восстановлено было служение по новым книгам, с поминанием царя и патриарха.

Казалось, полная победа была на стороне войскового атамана и московской партии: виновник мятежа был арестован и выдан головой Москве, а не казнен, как это делалось прежде, в Войсковом Кругу, по старому войсковому праву. Присяга царям и служение по новым книгам с поминанием царя и патриарха тоже, казалось, были залогом той же победы. Но на деле оказалось, что противная Москве партия была довольно сильна и только прикрывалась старообрядчеством, а в действительности носила чисто политический характер. Доказательством тому может служить то обстоятельство, что кроме безумного изувера Кузьмы Косого, которому казаки в сущности не верили, и беглого попа Самойлы, никто из пришлых московских старообрядцев в казачьем противомосковском движении никакого участия не принимал. Кузьма Косой при пытках назвал своих сообщников — атамана Лаврентьева и попа Самойлу. Москва потребовала их выдачи, но казаки, под давлением верховых городков, отказали. Город Черкаск в 1687 г. горел два раза; в первый раз пожар начался с Татарской станицы и перекинулся на Прибылую и Дурновскую, во второй — выгорел дотла^{357}. По случаю пожара и для улаживания дела о выдаче названных лиц Круг снарядил в Москву станицу; атаманом станицы из политических расчетов, чтоб высмотреть истинное положение вещей, выбрали старшину Кирея Матвеева, непримиримого противника Москвы, открыто называвшего царей и патриарха «иродами», а войско их «силой голиадскою». Царское жалованье он ставил ни во что: «то де с миру взято, — в жалованье почитать не для чего; и есть ли де вперед не пришлют, то я знаю, где хлеб молотят, были б де зубы, я де знаю и сам, где то брать». Он подстрекал голутвенных казаков к походу на Волгу, по следам Разина. Но в Москве об этом ничего не знали, а противники его доносить о том не решались, боясь мести, т. к. верховые городки явно держали сторону Кирея.

Несмотря на явное ослушание царских указов, донская станица была встречена в Москве с великим почетом и одарена обычным жалованьем. Атаман Кирей «в распросных речах» в Посольском приказе 25 декабря 1687 г. держал себя с большим достоинством и настоял на том, чтобы на Дон с новой царской грамотой о выдаче мятежников посланы были казаки из его же станицы^{358}. Это ободрило его сторонников, как бывших с ним в Москве, так и на Дону. Они поняли, что с ними и их главарем Москва считается.

Царская грамота от 2 января 1688 г. была полна укоров и даже угроз за ослушание. В ней повторены были требования о высылке мятежных казаков и попов и прибавлялось, что в случае ослушания, не будет прислано жалованье на 1688 г. и что станица будет задержана в Москве до исполнения указов. О положении дел в Москве и о ласковом приеме станицы посланцы Кирея, по его наущению, разнесли по всему Дону, от верху и до низу; причем предупредили бывшего атамана Самойлу Лаврентьева, чтобы он в Москву не ехал.

По настоянию атамана Фрола Минаева Круг вынужден был выслать в Москву с легкой станицей лишь одного попа Самойлу; Самойлу же Лаврентьева оставил, будто бы «ради его болезни и пожарнаго разорения»^{359}.

Московское правительство, вновь обманутое казаками, вынуждено было настаивать на выполнении предъявленных к ним требований. Положение дел на Дону было крайне тягостно для сторонников Москвы. С одной стороны, угрозы Москвы, а с другой — боязнь своих противников, продолжавших усиленно вести свою пропаганду. На Дон тем временем воротился станичный атаман Иван Семенов, пожалованный за доставку Кузьмы Косого большими милостями и тайно получивший обещание на еще большие награды, если добьется присылки атамана Лаврентьева и сообщников Кузьмы. При таких обстоятельствах получена была на Дону новая царская грамота, от 7 февраля 1688 г., в которой цари Иоанн и Петр, жалуя и милостиво похваляя Войско за высылку попа Самойлы, требовали высылки «без всякаго мотчания» атамана Самойлы и других мятежников. По поводу этой грамоты было большое волнение в Войске; Войсковой Круг собирался пять раз и наотрез отказался выдать требуемых лиц. Атаман Фрол Минаев, опасаясь за свою жизнь, клал насеку и уходил домой, но его ворочали и вновь водворяли в Круг.

Таким образом, эта новая попытка московского правительства о выдаче донских казаков, желавших возвратить Дону его прежнюю свободу, осталась безуспешной. А между тем противники Москвы с нетерпением ждали скорейшего возвращения атамана зимовой станицы Кирея Матвеева и готовились весной двинуться на Волгу добывать себе «цветные зипуны»^{360}. Но обстоятельства скоро и круто изменились. Из усердия к Москве и, главным образом, рассчитывая «на посуленныя награды», Иван Семенов и Фрол Минаев тайно, с особым гонцом, переодетым монахом, донесли князю Голицыну об истинном положении дел на Дону и выдали головой всех руководителей мятежа, в том числе и атамана станицы Кирея Матвеева, бывшего в Москве, Самойлу Лаврентьева, Павла Чекунова и многих друг^{361}. Кирея и многих казаков его станицы арестовали и подвергли пыткам. На Дон была послана с толмачем Никитиным строгая царская грамота о немедленной выдаче мятежников. Поспешно собрался Круг из ближайших станиц. Противники Москвы подверглись избиению. Во главе избивающих были сам атаман Фрол Минаев и старшина Иван Семенов. Руководители мятежа были арестованы и отосланы в Москву. Остальные казаки были приведены к целованию креста. 18 апреля из войска была послана станица в 1000 человек для приведения к присяге всех казаков, живших выше по Дону. Нежелающих принять крестное целование повелено казнить. Узнав об этом, приверженцы старой веры двинулись на р. Медведицу и засели на Заполянском острове. Оттуда часть их во главе с Левкой Маноцким в конце апреля двинулась на Куму. Остальные, после многих стычек с карательной станицей, пошли тою же дорогой^{362}. В Заполянском городке остались немногие, кому не хотелось расставаться с дорогой родиной; но скоро они там, после штурма городка при помощи царских войск и калмыков, были все уничтожены. Непринявшие крестного целования в остальных городках были избиты; в этом проявил рвение, в числе других, старшина Иван Семенов, впоследствии откровенно сознавшийся, что он действовал так, рассчитывая на посуленные подачки из Москвы^{363}.

С казаками на Куму ушли и старцы Чирской пустыни Досифей, Феодосий, Пафнутий и др.

Судьба этих беглецов была печальна. Черкасский князь Шевкал первоначально принял их под свое покровительство, рассчитывая при помощи их расширить свои владения, и поселил на р. Аграхани. Потом с ними вошел в переговоры терский атаман Иван Кукля и предложил им переселиться на Терек, т. к. видел в них поборников старой казацкой воли и носителей исконного казацкого войскового права. Он всячески поносил сторонников Москвы, называя их станичными боярами и воеводами, предателями своих братьев, сынов родного Дона. Но московское правительство зорко следило за своими врагами и помешало Кукле объединить беглецов на Тереке. Часть их ушла в урочище Мажары, близ Большой Кабарды, а оттуда на Кубань. Большая часть их, по проискам Москвы, действовавшей где подкупом, где угрозами, погибла в стычках с черкесами и другими горскими народами.

На Дону партия Москвы торжествовала. По Медведице старообрядческие городки были разорены, заводчики переловлены, частью в цепях перевезены в Черкаск, частью казнены на месте. Такой же участи подверглись старообрядцы и в других городках земли Донской.

Выданные Москве погибли там ужасной смертью: атаманы Кирей Матвеев и Самойла Лаврентьев, старшина Павел Чекунов, поп Самойла и другие были четвертованы; других казаков, по московскому обычаю, били кнутом, «с урезанием языка», а потом разослали по дальним тюрьмам и Сибири^{364}.

Такую политику по отношению Дона вело московское правительство, растлевая до того времени стойкую и сплоченную казачью общину, действуя где угрозой, где подкупом и посулами, а где просто насилием, вливая яд ехидны в честные казачьи сердца. Дон раскололся надвое.

Старое казачье право войскового суда и «с реки не выдавать» отлетели в область преданий. Прежние царские грамоты с просьбой «а вы бы нам, атаманы-молодцы, послужили» стали заменяться указами из Посольского приказа.

За предательство своих братьев-казаков, а также за разорение казачьих городков по Медведице донские «атаманы и казаки» получили похвальные царские грамоты с усиленным жалованьем «за службу и раденье», между тем как тысячи их собратьев, спасаясь от руки палачей, скитались по Кумским и Кубанским степям и предгорьям Кавказа, ища покровительства у чуждых и враждебных им народов и погибая, по проискам Москвы, от их же руки и голода^{365}. Дон, как и казачьи умы, бурлил и волновался. Разлив его в 1689 г. был страшный, небывалый. Многие казачьи городки, сидевшие на островах, как и г. Черкаск, сгоревший дотла в 1688 г., были окончательно опустошены и смыты водой.

В грамоте 1-го июля 1689 г. «от великих государей, царей и великих князей Иоанна Алексеевича, Петра Алексеевича и великие государыни благоверные царевны и великие княжны Софии Алексеевны, всеа Великия и Малыя и Белыя России самодержцев, на Дон, в нижние и верхние юрты, атаманом и казаком, войсковому атаману Фролу Минаеву и всему Войску Донскому» даровано было их, царского величества, милостивое слово и изъявлялась похвала за посылку казаков во 2-й крымский поход князя Голицына (неудачный, как и в 1687 г.), сухим путем 500 чел. под начальством походного атамана Ивана Семенова и морским 700 чел. на 45 стругах, а также указывались меры к возвращению казаков с Кумы и о предоставлении им свободно жить в прежних своих местах, если «они им, великим государям, вины свои принесут и обратятся на истинный путь и к воровству приставать не будут, а которые придут и повиновения своего приносить не станут или и за повиновением объявится кто в каком воровстве и расколе, и вы б таким чинили у себя в войске войсковое наказание и казнь, а пущих воров и заводчиков отсылали в Козлов и отдавали стольнику нашему и воеводе Федору Давыдову»…

Этими царскими милостями немногие рискнули воспользоваться и возвратиться в родные места. На ходатайство станичного атамана Петра Мурзенка, бывшего с станицей в Москве в сентябре мес. 1689 г., о даровании беглецам амнистии и свободного отправления старых обрядов положена резолюция, «что им, вором, креститься по старому», великие государи, «писать не велели»^{366}.

В таком положении был Дон при вступлении на престол единого самодержца Петра I.

В конце 1689 г. войско Донское вынуждено было заключить с азовцами невыгодный для него мир, с условием не нападать на казачьи городки и южные пределы России. Азовцы были рады этому и втихомолку готовились к новым стычкам. Мир этот продолжался до 1691 г. Главные причины заключения такого продолжительного мира были: внутренние неурядицы в Войске, постоянные ссоры с калмыками, ногайцами и черкесами, которых подстрекали к тому бежавшие с Дону противники Москвы во главе с Левкой Маноцким и Петром Мурзенком. Этот последний, не добившись в Москве амнистии для старообрядцев, передался в числе многих других на Куму. Скоро они нашли могущественного для себя покровителя в лице крымского хана. Великий Дон, не знавший раньше среди своих сынов предателей, теперь, под тлетворным влиянием Москвы, вынужден был терпеть разные невзгоды от тех, кого он вспоил, вскормил и взлелеял, кому он влил в течение минувших веков гордый казачий дух, жажду к равенству, братству и свободе. Маноцкий и Мурзенок при помощи исконных врагов казачества хотели вернуть Дону его старую казачью волю, его древнюю независимость. В Азове готовилась гроза для Дона. Калмыки, ногаи и владелец кабарды Шамхал вместе с крымцами готовились смести казачьи городки и подчинить Донскую землю турецкому султану. Но они не усчитали, что в Черкаске сидел атаманом, хотя и преданный рабски Москве, но старый, испытанный в боях воин, могущий постоять за целость Дона и честь казачью, — это Фрол Минаев. Он поздно и случайно узнал о готовящейся для Дона опасности и принял все меры предосторожности. В Москву была послана легкая станица просить помощи, а азовцам размирная.

Весной 1691 г. струги казачьи полетели в море громить крымские и ногайские улусы, а конница сухопутьем под Перекоп^{367}.

Набег был для донцов удачен. План врагов расстроился. В следующем году 1200 казаков на 76 стругах неожиданно явились под Темрюком и Казылташей, разгромили татарские улусы и освободили многих своих пленных; на возвратном пути приняли бой в Азовском море с сильным турецким флотом, шедшим в Азов, потом разорили предместья Азова и возвратились с добычей и пленными восвояси.

В то время, как казачья флотилия громила татарские улусы, азовцы промышляли в окрестностях Черкаска и успели угнать часть донских табунов, но захваченные врасплох, в числе 500 человек, на р. Аксае, против нынешней Аксайской станицы, казаками Черкасской станицы и Манычской, были почти все уничтожены; остальные 60 челов. попали в плен. 1693 и 94 гг. прошли в успешных схватках с теми же азовцами, калмыками и ногайцами, а также в морских поисках под Темрюк и крымские берега.

В 1694 г., возвращаясь на 60 стругах из морского похода, казаки дали в устьях Дона бой сильному турецкому флоту, состоявшему из 30 кораблей и многих мелких судов, отбили один корабль и одно судно, потеряв при этом 20 человек убитыми, и, не имея сил прорваться сквозь эту стену, возвратились в Черкаск чрез Миус, затопив свои струга в лимане этой реки.

Дав повеление Дону «чинить промыслы над азовцами и крымцами» Петр I, объявивший себя в 1689 г. единодержавным государем, деятельно готовился к войне с этими врагами России^{368}. Не дожидаясь окончания постройки нового флота, начатого в Воронеже, он двинул стотысячную армию под командой боярина Шереметьева р. Днепром на Крым, а 31 тыс. под Азов. Войско это собралось в Тамбове, откуда по первому весеннему пути двинулось на р. Хопер, а потом правою стороной Дона к Черкаску. Войску Донскому предписано было, чтобы все казаки как верховых городков, так и ниже лежащих, по мере приближения русского передового отряда присоединялись к нему и поступали в распоряжение его начальника, генерала Гордона. Атаману Фролу Минаеву секретным приказом повелено было поход этот хранить в тайне и никому, кроме лучших старшин, не объявлять^{369}. К этому походу призваны были также казаки малороссийские, терские и гребенские. Но как ни скрытно происходили эти приготовления, азовцы чрез враждебного Москве калмыцкого Аюку-тайшу проведали о намерениях царя и приготовились к защите.

Казаки встретили русские войска на своей земле с недоумением и тревогой. Недавнее брожение среди них еще не улеглось. Подчинение московскому военноначальнику, да еще иностранцу, вызвало среди них брожение. Историки Петра I говорят, что казаки подумывали даже об измене^{370}. В первых числах июня 1695 г. (по другим данным — июля) русские войска достигли г. Черкаска, а 8 числа прибыл и сам царь и приказал двинуть все силы под Азов.

Нужно заметить, что эта русская армия состояла большей частью из войск новых, устроенных по иностранному образцу, с командирами иностранцами, а также из прежних потешных Преображенского и Семеновского полков. Царь был среди этих последних в звании «бомбардира» Преображенского полка, под именем Петра Алексеева. Весь отряд, по оригинальнейшему распоряжению, находился под командой «консилии» трех лиц: Головина, Лефорта и Гордона; их приказания утверждал сам царь. Соперничество и разногласие между этими начальниками, слабая дисциплина и ропот отдельных частей на командиров иностранцев, неопытность царя в военных вопросах, к тому же не обладавшего никаким военным талантом, а также недостаток в лошадях и съестных припасах не могли сулить благоприятный исход этой компании. Опытней других был Гордон, но на царя больше имел влияния профан в военном деле Лефорт. Инженерными работами руководил Франц Тиммерман; его помощниками были: Адам Вейде, Яков Брюс и швейцарец Морло, люди неспособные и не знавшие своего дела. Ошибки их при взрыве подкопов вредили больше русским, чем туркам. Осада безуспешно тянулась до конца сентября. Царь скоро убедился, что без флота город, имевший свободное сообщение с морем, взять невозможно. Другие причины безуспешности этой осады были следующие: устранение от активных действий донских казаков, знавших лучше иностранцев осадное дело и военные приемы турок, неприязненное отношение казаков к походу, предпринятому без их ведома и согласия, а также пренебрежение царя к их легкому, но страшному для врагов, летучему флоту, тому флоту, при помощи которого они громили в течение веков крымские и турецкие берега и топили большие, построенные иностранцами многопушечные военные турецкие корабли в Черном и Азовском морях, и, наконец, измена гвардии капитана Якова Янсена, бывшего простого голландского матроса, пользовавшегося особым доверием царя, в самый критический момент осады неожиданно передавшегося туркам и сообщившего им самые сокровеннейшие сведения о положении русской армии. Неустанные работы царя, собственноручно начинявшего бомбы и гранаты, мало помогли делу. Когда отдельные части не доверяют своим начальникам, а между высшим командным составом существует рознь, — война проиграна. Гордон про одно военное совещание в присутствии царя писал, что «по обычаю ничего дельного не решено. Все идет так медленно и неудачно, точно нам оно совершенно не важно». В конце сентября один полк из отряда Гордона был почти уничтожен татарами, а полковник взят в плен; много людей потонуло при внезапном разливе моря, от западного ветра; хлеба недоставало, даже не было соли; иностранцы командиры боялись показаться пред войсками; турки стали делать смелые и удачные вылазки. Все это заставило русских снять осаду. Вся тяжелая артиллерия и порох оставлены были в Черкаске, а войска двинуты обратно в Россию. Флот отведен в Паншинский город. На возвратном пути русская армия почти вся погибла от голода и болезней. На пространстве 800 верст, говорит австрийский агент Плейер, валялись трупы людей и лошадей, растерзанные волками. Смертность была так велика, что все деревни, лежавшие на пути, были переполнены больными, заражавшими местных жителей^{371}. Под Азовом пало около 2 тысяч человек. Однако русские в этом походе имели некоторый успех. Донские казаки, которым была обещана денежная награда, взяли при помощи своего казацкого «розмысла» (подкопов) две каланчи (укрепления, башни, хорошо оборудованные артиллерией), построенные турками по обоим берегам Дона выше Азова. В этих каланчах и в новопостроенной крепости Сергиевской, против Азова, царь оставил 3 тыс. гарнизон под командой воеводы Акима Ржевского. На казаков же была возложена обязанность оказывать этому гарнизону помощь в случае нападений неприятеля. Словом, вся тяжесть от мщения сильного и раздраженного врага легла на казаков. Осень и зима прошли в постоянных стычках донцов с азовцами, которых Порта старалась усилить^{372}.

Петр с торжеством въехал в Москву. Взятию каланчей, получивших название «Новогеоргиевска», и постройке нового укрепления против Азова старались придать признак победы. Однако народ скоро почувствовал всю свалившуюся на него тяжесть и губительность похода, и ненависть его к иностранцам, всему чуждому и иноземному пала в достаточной мере и на царя. Тут все вспоминали предсказания умершего патриарха, что участие в подобном походе «еретиков» исключает возможность успеха. Но не таков был Петр. Вслед за ударом он проявлял неутомимую деятельность и, несмотря на позор и поражение, ревностно настаивал на выполнении первоначального плана. Неудачи его окрыляли. Он решил удвоить проигранную ставку в высокой игре, в еще большей степени воспользоваться помощью иностранцев и поддержать действие сухопутных войск военным флотом. Он стал готовиться ко второму походу под Азов и с этой целью просил польского короля выступить против турок, а австрийского императора Леопольда и бранденбургского курфюрста Фридриха прислать ему опытных инженеров и минеров. Даже с Венецианской республикой завел сношение о присылке к нему на службу корабельщиков.

Из Архангельска в Воронеж были переведены все бывшие там голландские и английские корабельные мастера и согнаны плотники из соседних губерний. Всю зиму работало до 26 тыс. человек. Все интересы были отодвинуты на второй план. Жажда победы над турками обуяла царя. Его непреклонная воля усиливала деятельность мастеров. К весне 1696 г. флот был готов. Адмиралом нового флота был назначен Лефорт, а командование сухопутной армией вручено боярину Шеину.

По общему плану Шереметьев вместе с гетманом Мазепой должны были действовать в устьях Днепра, а главные силы идти под Азов. Как Лефорт к должности адмирала, так и Шеин — главнокомандующего были очень мало подготовлены, а потому их роль в этой кампании была незначительна.

Дон выставил под Азов 5120 челов. Остальные полки были выдвинуты против враждебных калмыков, ногаев, черкесов и Крыма. Пока русская армия и флот были на пути к Черкаску, донские казаки в числе 250 челов. с атаманом Леонтием Поздеевым сделали поиск в Азовское море, схватились с двумя большими турецкими военными кораблями и потопили их вместе с людьми и грузом, не потеряв в этой геройской схватке ни одного человека^{373}.

Гордон с передовым отрядом пришел к месту назначения первым. 9 мая прибыл в Черкаск и сам царь. Петра встретил войсковой атаман Фрол Минаев с старшинами и казаками. Потом стали подходить другие части войск с Лефортом и другими. Атаман Поздеев донес царю, что по его разведкам в Азовском море показался турецкий флот, состоящий из 15 хорошо вооруженных кораблей, 13 больших галер и 13 полугалер с вспомогательными для Азова войсками и разными снарядами. Петр приказал не допустить эти суда к Азову и с этой целью двинул к Каланчам два своих военных корабля, 23 галеры, 2 галиота и 4 брандера. Оттуда царь хотел проплыть с 16 галерами Кутерминским гирлом в море, но по случаю убыли воды от северовосточного ветра пройти не мог. Гордон говорит, что Петр возвратился из этой рекогносцировки грустным и удрученным; что он видел сильный турецкий флот, но не счел благоразумным напасть на него и повернул обратно. И действительно, как мог схватиться на море русский наскоро сколоченный из сырого дерева флот, при неопытном экипаже, с военными турецкими кораблями, построенными лучшими венецианскими мастерами и вооруженными хорошей артиллерией западных образцов, с испытанным в боях экипажем, состоявшим из страшных янычар. Есть от чего быть грустным и удрученным. Но на что не годился русский неуклюжий флот, говорит историк деяний Петра I, на то решились «пираты» этой местности — донские казаки. Они на 100 летучих своих стругах притаились в камышах за островом Канаярским и подстерегли приблизившегося врага, имевшего направление к Азову. Битва была страшная и ужасная. Казаки, как степные орлы, налетели на турецкий флот со всех сторон, потопили и сожгли много судов, схватываясь с ними на абордаж, остальные рассеяли и обратили в бегство. Эта битва стоила туркам очень дорого: кроме сгоревших и утонувших, они потеряли до 2 тыс. убитыми. Казаки взяли в плен 270 человек и одного агу. Из судов в бою взято 10 полугалер, а 10 больших судов, загнанные на мель, сдались. На захваченных судах найдено 50 тыс. червонцев, сукна на 4 тыс. человек, множество военного снаряжения, 70 медных пушек, 3000 бомб, 4 тыс. гранат, 80 бочек пороха, большое количество свинцу, сабель и другого оружия. Эта первая победа, победа не русского флота, а донских казаков, была торжественно отпразднована. Деньги, сукно и разную мелкую добычу царь пожаловал храбрым своим сподвижникам — казакам, а снаряды и оружие велел обратить в казну^{374}.

19 мая главная русская армия подошла к Черкаску. Боярина Шеина встретил наказный атаман Илья Зерщиков, т. к. сам войсковой атаман Минаев с донскими казаками был уже под Азовом. Русские войска двинулись туда же. На помощь им пришли запорожские и малороссийские казаки с наказным гетманом Яковом Лизогубом и часть калмыков, признававших власть Москвы.

28 мая авангард русских войск с генерал-майором Регимоном и донские казаки с походным атаманом Савиным расположились лагерем близ Азова. Вылазки азовцев были казаками отбиты. Шедшие на помощь Азову кубанские и крымские татары были ими же рассеяны. Русские суда с адмиралом Лефортом стали позади Азова и загородили путь турецкому флоту, состоявшему из 40 фрегатов и множества галер. Донская флотилия заняла устье Дона. Флот прикрывали расставленные по берегам реки войска. Чрез Дон была перетянута железная цепь. Таким образом, Азов подвергся полной блокаде. Бомбардировка началась 16 июня и продолжалась беспрерывно до 25. Сам царь редко присутствовал при этой работе, а больше находился на своей галере «Приципиум». 25 июня из Вены прибыли иностранные инженеры. Работы пошли решительней. 17 июля регулярные войска с 3-х сторон сделали демонстративное нападение на Азов, между тем как с четвертой донские казаки с войсковым атаманом и малороссийские с Лизогубом пошли на решительный приступ и овладели двумя бастионами и четырьмя пушками. Отчаянные нападения турок не могли их оттуда вытеснить. Казаки держались твердо. Русские войска не могли дать им помощи, т. к. 18 числа на их лагерь сделали нападение татары. 19 числа царь велел готовиться к решительному штурму, но азовский гарнизон, состоявший из 3700 челов. и 5900 жителей обоего пола, отчаявшись получить откуда-либо помощь, решил сдаться, на условии, чтобы ему и всем жителям дан был свободный выход из крепости. Условия были приняты. Гарнизон и жители на 18 стругах были отведены до р. Кагальника. 20 июля на тех же условиях сдалась небольшая турецкая крепость Лютик, стоявшая на Мертвом Донце, против Азова, с гарнизоном в 200 челов. Казаки поснимали с турок их платье, одели в серые свитки и отпустили, дав им в сумки столько хлеба, «чтобы степь перейти». В Азове русские взяли 96 медных пушек, 4 мортиры и большое количество военных снарядов.

Таким образом, со взятием Азова доступ к морю на юге России сделался открытым. Эта была старая мечта донских казаков, неоднократно владевших этим городом и потом отдававших его обратно туркам по повелению московских царей, не желавших войны с этим сильным врагом.

Петр сделал рекогносцировку морского берега и положил основание порта и крепости Троицкой на Таганроге. После этого, оставив в Азове сильный гарнизон с кн. Львовым, он с торжеством возвратился в Москву. Вся тяжесть по защите этой крепости вновь легла на казаков. Все следующие годы прошли в жарких битвах донцов с турками и татарами как на море, так и на суше^{375}.

Из приведенных исторических данных видно, какую огромную услугу оказали донские казаки русской армии при взятии Азова. Без их помощи и этот последний поход царя едва ли б увенчался успехом. Но несмотря на это, Петр ненавидел казачество и отрицательно относился к его самобытности, к его заслугам пред Россией в течение минувших веков. Стремление к самовластию царя не могло мириться с республиканским духом казачества. Казаки за свои подвиги не получили от Москвы ничего, кроме строгих требований «чинить промыслы под ногайские улусы, под Темрюк и оказывать всеми силами помощь Азову, Сергиеву, Каланчам и Лютику»^{376}. А между тем бездарные иностранцы, бывшие конюхи и матросы, которых царь величал своими друзьями и сподвижниками, пользовались его полным доверием, получили за взятие Азова высшие награды и сделались первыми участниками его триумфального въезда в Москву 30 сентября 1696 г. В длинном поезде выступали иностранцы-военноначальники, про которых под Азовом мало было слышно, на богато украшенных, в древнегреческо-римском вкусе, лошадях или экипажах. Адмирал Лефорт ехал в царских санях, запряженных шестериком, и т. д. Мало того, в бытность в Черкаске в 1695 г., царь отобрал у донских казаков грамоту Грозного царя о признании Дона самостоятельным государством, пожалованную донцам за подвиги при взятии Казани в 1552 г. Царь ласкал и награждал одного Фрола Минаева и близких ему старшин за рабскую преданность к нему. Словом, атаманы Корнила Яковлев и Фрол Минаев продали Дон Москве, продали все старые казачьи вольности. Донским войском стала управлять кучка преданных Москве старшин во главе с войсковым атаманом. Их поддерживали 11 черкасских станиц и низовые городки, а также постоянно пребывавший в Черкаске гарнизон от 2 до 5 тыс. человек. Стала проявляться централизация власти, пребывавшей в Черкаске и называвшей себя «Главным Войском». Выдача царского жалованья стала производиться по заслугам казаков, отчего иные получали больше, другие меньше. Понятно, ближе стоявшие к этой власти и проявившие больше усердия, в смысле преданности, оценивались выше других, удаленных, живших в городках, выше по Дону лежащих. Поэтому верховцы всегда считались неблагонадежными, «смутьянами», ворами. Они жили своей самостоятельной жизнью и на централизацию власти в Черкаске, часто сообщавшейся с Москвой, смотрели подозрительно. На походы Петра, а в особенности на приказы его подчиняться командирам иностранцам они отвечали скрытым ропотом, казачьим ропотом, после которого казак берется за саблю. Ропот этот еще усиливало сознание, что тысячи их братьев «по милости» Москвы скитались по Куме и Кубани, старые донские казаки, преданные казачьей идее, ставшие за вольные казачьи права и за свою старую казачью веру, в которой они родились, крестились и возросли. Пусть они во взглядах на веру были не правы, пусть по неопытности заблуждались, но ведь вводить новые порядки в грозную, сложившуюся в течение веков и при том консервативную казачью общину, как говорится «с плеча», навязывать откуда-то со стороны, из Москвы, новое верование, приказывать молиться за неведомого им патриарха и московского царя, явление на Дону до того времени небывалое, приемы недальновидные, неумелые, чисто «московские». Казаки, всегда не любившие московские порядки, ханжество и лицемерие бояр, из казачьей гордости не схотели подчиниться приказам Москвы, и одни из них с болью в сердце ушли на Куму, а другие заняли выжидательное положение.

Гордые османлисы страшно были обескуражены взятием русскими Азова. Уже в следующем 1697 г. в феврале месяце большая армия их вместе с крымцами, ногайцами и горскими народами стала формироваться на Таманском полуострове для нападения на Дон. Казаки дали знать о том в Москву. Атаман Фрол Минаев, ехавший с станицей «за царскими подарками», должен был из Воронежа возвратиться назад. В мае значительный турецкий флот показался в Азовском море, но был в морском бою частью потоплен, частью разметан казаками. В июле турецкая армия подошла к Азову, но благодаря подоспевшему русскому отряду с боярином Шейным, казаками, после 11-часовой битвы была поражена и рассеяна по степи. Азов и другие крепости были спасены^{377}. С этого времени казаки разъездами под Крым и на Кубань постоянно тревожили неприятелей и преграждали им все пути к набегам на русские границы. Не раз они делали морские поиски под Темрюк, Казылташ и крымские берега. Так продолжалось до 1700 г., когда 3 июня Россией был заключен с Турцией 30-летний мир. Начиналась великая северная война России с Швецией. Казакам было предписано на всякие обиды от набегов татар не отвечать набегами, а приносить жалобу азовскому коменданту, который обязан был ходатайствовать у ачуевского паши о возвращении награбленного. Этот приказ поставил казаков в недоумение. Не иметь права мстить за частые набеги и грабежи татар на южные их границы от Цимлянской и Камышинской станиц до Пятиизбянской и Паншинского городка, где стоял русский флот, бывший под Азовом, — это было сверх сил гордых донцов^{378}. Кроме того, грамотой от 22 июля 1700 г., адресованной «на Дон, в нижние и верхние юрты атаманом и казаком, войсковому атаману Илье Григорьеву и всему Войску Донскому», царь приказывал свести тем же летом верховых казаков, живших по Хопру, Медведице и по другим рекам, «и поселить их по двум азовским дорогам, одних до Валуйки, а других от Рыбного к Азову, по урочищам и речкам: Кундрючке, Лихой, Северному Донцу, Каменке, Белой и Черной Калитвам, Березовой, Тихой и Грязной»^{379}. Этот приказ поставил Главное Войско в тупик. Разоренные в 1688 г., по приказанию царей, казачьи городки по Медведице вновь были густо заселены выходцами из низовых станиц, противниками сближения с Москвой^{380}. Также много возникло городков по Хопру, Бузулуку и другим соседним речкам. Насильственное переселение части казачества, хотя бы по приказанию царя, могло вызвать в свободолюбивых верховцах открытое возмущение. Царь в грамоте от 22 июля даже угрожал Войску:

«А буде вы, атаманы и казаки, нынешнего лета с Хопра и с Медведицы казаков на вышеописанные две дороги в назначенные урочища не сведете и не поселите, то по нашему, великого государя, указу те хоперские и медведицкие казаки поселены будут в иных местах».

Войску пришлось подчиниться, и часть верховых казаков была сведена на указанные царем речки. Но царь не удовольствовался этим и в 1703 г. послал на Дон стольников Кологривова и Пушкина с целью приведения в гласность всех казачьих городков, поселенных по pp. Хопру, Бузулуку, Медведице, Донцу с его притоками и Дону, до Паншинского, и для высылки из тех городков в прежние места всех людей, с женами и детьми, которые зашли туда после 1695 г., с наказанием каждого из них, «до одного человека», батогами и отосланием десятого из этих «новоприходов» в Азов на каторгу; сюда же были включены и те, которые зашли на Дон хотя и до 1695 г., но не участвовали в походах под Азов. Из тех же казачьих городков, которые заселены по азовским дорогам с 1701 г., выслать всех новопришлых, зашедших туда после этого года. Стольникам приказано отбирать от атаманов и казаков подписки впредь не принимать беглых людей под страхом смерти^{381}.

Дон глухо волновался. Это бесцеремонное обращение с донским казачеством, недальновидность и самонадеянность царя заставили задуматься и преданных ему старшин. Стольники переусердствовали и стали переписывать и высылать в Россию не только старожилов, но даже родившихся на Дону. Спешно снаряжена была в Москву станица с атаманом Абросимом Савельевым, которому поручено было объяснить боярам, что многие русские люди живут на Дону издавна, что они казакам в их домашнем быту необходимы и если они не участвовали в Азовских походах, то только потому, что оставались в городках для их защиты. Также поручено было разузнать, на что царь гневается на казаков.

Петр I сам скоро увидел, что зашел слишком далеко, что обострять отношения с донским казачеством не время, т. к. казаки ему в затянувшейся войне с Швецией очень нужны, а потому, обласкав станицу и ее атамана Савельева, дал на Дон грамоту с уверением, что никакого гнева его на казаков нет, что верховые городки должны остаться на прежних местах и что перепись людей и городков повелено было произвести только для сведения, сколько их находится на Дону, давно ли они там поселены и нет ли в них пришлых людей^{382}.

Эта царская грамота не удовлетворила донцов, т. к. одновременно с вышеприведенными, явились многие другие обстоятельства, оттолкнувшие большинство казачества от Москвы. Обстоятельства эти следующие. В 1698 г. по царскому повелению были командированы два полка казаков в распоряжение кн. Долгорукова для охраны крепостей, отнятых у турок со стороны Днепра. Вся тяжесть последовавших битв с турками и крымцами легла на казаков. Привыкшие подчиняться своим выборным походным атаманам «и думать заодно с ними свою казачью думу», полки эти были страшно недовольны бесцеремонным с ними обращением спесивого московского боярина и роптали. Такие же невзгоды казаки терпели и в шведскую войну и разделяли весь позор первых поражений русской армии, благодаря иноземному командованию (под Нарвой и др.).

Кроме того, в своем житейском обиходе казаки стали терпеть разные притеснения от азовского гарнизона, забравшего в свои руки все рыбные ловли в низовьях Дона, в море и по запольным речкам. Появлявшихся там казаков забирали и связанными препровождали в Азов вместе с рыболовной «посудой» для «допроса и розыска». Также на «верхнем изголовьи» Мертвого Донца азовцами была поставлена застава, через которую казакам воспрещено было провозить в крепость Люток хлебные и другие запасы находившимся там их одностаничникам. Мало того, рыбные тони в гирлах Дона захватили самовольно переселившиеся туда из разных монастырей чернецы. Жалобам казаков в Посольский приказ на эти стеснения не было конца^{383}. Споры эти разрешены были царской грамотой, данной 26 февраля 1708 г. Казакам «дозволялось» ловить рыбу в р. Дону и по запольным речкам «про свой обиход» по-прежнему, «оприч тех вод, которыя отведены на прокормление азовским жителям и зимовым солдатам, а именно: что вверх по Дону до устья Мертваго Донца на 10 верст, да вниз от г. Азова до взморья на 4 вер. и на 150 саж., и в те воды и в рыбныя ловли вам, атаманом и казаком, отнюдь не велеть вступаца и рыбы в них не ловить»… Словом, лучшие и богатые рыбные тони были отобраны у казаков. Казаки призадумались. «Того ли мы заслужили у московского царя?» — говорили они и спешно снарядили в Москву легкую станицу. 2 мая 1703 г. последовала новая царская грамота: «и мы, великий государь, наше царское величество, вас, атаманов и казаков, и все Войско Донское, пожаловали, велели вам в реке Дону и по иным рекам рыбу ловить вопче по прежнему… сопча с азовскими жителями, нераздельно, безпорубежно». Возникли новые споры и недоразумения, продолжавшиеся весь XVIII век^{384}. Пожаловав войско Донское такой великой милостью, как свободной ловлей рыбы в р. Дону, царь в то же время приказал казакам всю сушеную рыбу, какая найдется на Дону, отписать на него и никому не продавать под страхом смертной казни^{385}. Царь также пожаловал Войско Донское новою милостью, дозволив ему «для городовых и обрубных и мостовых в Черкаском и в иных городах починок и для хоромнаго строения и про домашний обиход, не на продажу», рубить всякий лес и возить по р. Дону от Донецкого городка (ныне Бугучарского уезда) без всякого запрещения^{386}.

Вмешиваясь в донские дела и отнимая у казаков их исконное право по самоуправлению, царь слишком много доверял своим приближенным, а потому спешно издавал одну грамоту за другой, указ за указом, часто противоречащие один другому, иногда вопреки желаниям Войска. Так, например: после азовских походов, видя покорность Аюки-тайши, много раз до того изменявшего России, царь разрешил с подвластным ему калмыцким народом кочевать по войсковым землям по pp. Хопру, Медведице до Манычи. Это страшно стесняло казаков и вызывало постоянные столкновения с этим полудиким народом, промышлявшим воровством и грабежами. Далее: грамотой 26 февраля 1703 г. царь разрешил казакам, построившим городки по р. Бугучару, оставаться там на жительстве и «на иныя места не сходить». Но чрез год Бугучарский казачий город, без ведома Войска, майором Шанкеевым, присланным из Адмиралтейского приказа для сыску беглых, был уничтожен и все жители его высланы в Россию. Мало того, царь пошел дальше: в 1705 году он издал приказ уничтожить все казачьи городки, построенные казаками по правой (крымской) стороне Донца без его указов и после 1695 г., и жителей всех перевесть на левую сторону, а новопришлых выслать на прежние места^{387}.

Казаки медлили выполнением этого приказа. Для понуждения их к этому в июле 1706 года на Дон был командирован стольник Шеншин, которому, между прочим, в наказе было повелено обходиться с войсковым атаманом, старшинами и казаками вежливо, не вымогать от них взяток и не требовать излишнего корму и подвод^{388}.

Издавая такие оскорбительные для Войска распоряжения, правда, исходившие из Посольского и Адмиралтейского приказов, где заседали, как и прежде, те же кичливые и недальновидные бояре, царь (вернее — бояре) в то же время просил казаков служить ему «с великим радением», следить за движением и намерениями турок и татар, оберегать построенные в устьях Дона крепости, ладить с калмыками, посылал им усиленное жалованье деньгами, сукнами, хлебом, порохом и свинцом, в 1704 г. пожаловал новую серебряную печать, новую деревянную насеку, «у которой по обеим концам как сверху, так и с исподу, оправлено серебром», с надписью «насека Войска Донского 1704 г.»^{389}. Наконец, весной 1706 года за деятельное участие в прекращении в 1705 г. астраханского стрелецкого бунта, отголоска московского, обошедшегося почти без кровопролития, где с знанием дела и умелым увещанием действовали донской походный атаман Максим Фролов и старшины Вас. Поздеев и Степ. Савельев, Войску Донскому повелено было выдать сверх обыкновенного годового жалованья единовременно 20 тыс. руб., а оставшимся в Царицыне старшинам и казакам деньгами и соболями на 1865 р. В вечную же и «не смертельную» память и назидание позднейшему потомству царь прислал Войску жалованную грамоту и клейноды: войсковым атаманам, в виде «воинского начальства» серебряный пернач, вызолоченный и украшенный дорогими камнями, «бунчук с яблоком и с доскою и с трубкою серебряною, золочен» и большое войсковое знамя, писанное золотом на камке; кроме того, щесть станичных знамен, писанных золотом и серебром. Также присланы на Дон с атаманом зимовой станицы Ефремом Петровым (предок рода Ефремовых) колокола и церковные книги^{390}.

Эта жалованная царская грамота и по форме и по содержанию отличается от всех предшествовавших. Она начинается: «Божиею поспешествующею милостию Мы, Пресветлейший, Державнейший Великий Государь Царь и Великий Князь Петр Алексеевич всеа Великия и Малыя и Белыя России Самодержец, Московский, Киевский (перечисляются все удельные княжества и завоеванные царства), пожаловали донских атаманов и казаков, войскового атамана Лукьяна Максимова и все войско Донское, велели: за многая их и верныя службы, а особливо, которую учинили в прошлом 1705 г. в возмущение астраханское, и на вечную им и детям их и сродникам их славу, дать сию Нашу Вел. Госуд., Нашего Царскаго Вел-ва, милостивую жалованную грамоту за Нашею Царскаго Величества собственною рукою и за государственною печатью»^{391}.

Перечисляя подвиги казаков и службы ему и прежним царям, Петр I не преминул указать заслуги Войска в подавлении старообрядческого мятежа, за выдачу зачинщиков Москве, за приведение к крестному целованию заблудившихся и за смертные казни упорствующих, не подозревая, что старообрядческий мятеж имел не религиозную, а политическую подкладку и что большая часть верхового казачества выжидало только удобного случая тряхнуть Москвой. Случай этот скоро представился.

Царская грамота и жалованные клейноды были приняты центральным войсковым правительством (атаманом и старшинами) с великим торжеством. Верховцы же хранили подозрительное молчание. На Донце было неспокойно. Казаки медлили выполнением приказа о снесении правобережных городков и настаивали на оставлении Нового Айдара, Беленского, Закотного, Кабанья и др. На Бахнуте с 1701 г. шли стычки донских казаков с Изюмским слободским полком за соляные варницы, издавна принадлежавшие донцам. Дело не раз доходило до кровавых столкновений. Полковник Изюмского полка Шидловский в 1704 году самовольно разорил один казачий город и все соляные варницы, разломал часовню и забрал всю церковную утварь, а потом наложил на бахмутских казаков за соль пошлины. Возникли обоюдные жалобы. Атаман Бахмутского городка Кондратий Афанасьевич Булавин, человек твердого характера, поборник старого казачьего права, несмотря на предписание из Посольского приказа об отобрании всех варниц в казну, в октябре 1705 г. с партией казаков разорил все строения и заводы и разогнал всех жителей, занимавшихся вываркой соли близ р. Бахмута, забрав всю казенную и частных лиц соль. Наказный полковник Изюмского полка Шуст вооружил всех подчиненных ему слободских казаков и обложил Бахмутский городок, но, узнав, что за Булавина стали все соседние городки, поспешил уйти. Но Булавин не оставил этот поступок без отмщения; он перешел р. Бахмут и уничтожил все бывшие там варницы, забрал соль и продал ее на месте. Завладев, таким образом, всеми соляными источниками, Булавин стал с своими казаками вываривать соль, не допуская к тому никого. По жалобе Шуста из Адмиралтейского приказа для обуздания донских казаков был послан дьяк Горчаков с отрядом солдат, но за казачье право на выварку соли вступился Войсковой Круг, и Горчаков должен был возвратиться в Воронеж без выполнения возложенных на него поручений^{392}. Изюмцы во главе с Шидловским не унимались и в феврале 1706 г. забрали в свои руки селитреные заводы, бывшие во владении Ахтырского полка и находившиеся частью на донских войсковых землях. Донцы не уступали. Для обуздания их и для приведения в исполнение приказа о снесении городков, построенных по левой стороне Донца, и сыску беглых по царскому повелению на Дон в 1707 г. был послан с драгунским полком князь Юрий Долгорукий.

Царь, занятый войной, имел превратные сведения о положении дел на Дону. В его армию донские казаки выставили 26 полков (около 15 тыс.), частью на север, на шведскую границу, частью с походным атаманом Максимом Кумшацким в Польшу и на юг России. Долгорукому, этому зазнавшемуся царскому вельможе, предоставлялся полный простор действовать по своему усмотрению, усмотрение царских воевод в истории России и Дона известно. Князь в короткое время разорил и сжег многие казачьи городки, пытал, бил казаков кнутом, резал им носы и губы, надругался над их женами и дочерьми, заковал в цепи, только в 8 казачьих юртах, до 3 тыс. беглых, скрывавшихся на Дону от тяжких казенных работ и в особенности малороссийских черкасов, бывших раньше свободными, в том числе многих старожилов, принятых в казаки и ходивших с ними во многие походы, и отправил их в Россию. При сыске беглых деятельное участие принимал старшина Ефрем Петров, посланный в помощь Долгорукому войсковым атаманом и старшинами, преданными Москве^{393}.

Весть о таких действиях князя быстро облетела весь Дон и отозвалась в донских полках, бывших в русской армии. Вздрогнул Дон. Чаша терпения в свободолюбивом казачестве переполнилась. «То ли мы заслужили у царя-батюшки», грустно кивали седыми головами закаленные в боях старики. Молодые точили дедовские шашки и лили пули. Хопер и Медведица от гнева дрожали. Булавин бросился туда; там он встретился с атаманом Есауловской станицы Игнатием Некрасовым. На общем совещании с верховцами они порешили восстать всем за свободу и честь казачью и убить Долгорукова. Решение быстро приведено было в исполнение 9 окт. 1707 г. Долгорукий с полком, около тысячи челов., погиб на р. Айдаре, притоке С. Донца, в Шульгинском городке. Булавин сделал следующее по Дону воззвание: «Всем старшинам и казакам за дом Пресвятыя Богородицы, за истинную христианскую веру и за все великое войско Донское, также сыну за отца, брату за брата и другу за друга стать и умереть за одно. Зло на нас умышляют, жгут и казнят напрасно, вводят в еллинскую (новую) веру и от истинной отвращают. А вы ведаете, как наши деды и отцы на сем Поле жили и как оное тогда крепко держалось; ныне же наши супостаты старое наше Поле все перевели и ни во что вменили, и так, чтобы нам его вовсе не потерять, должно защищать единодушно и в том бы вы все мне дали твердое слово и клятву». Далее Булавин в своем воззвании уверяет казаков, что запорожцы и белгородская татарская орда идут к ним на помощь и в заключение приказывает, во имя спасения Дона, что там, где это письмо будет прочтено, одной половине людей оставаться в куренях, а другой быть готовой выступить конно вооруженною в поход, куда укажет; вольница же должна вся без изъятия двинуться. Если же кто явится ослушником и противником, тот предан будет смертной казни^{394}.

Это воззвание подняло все верховое и донецкое казачество. Войсковой атаман Лукьян Максимов тщетно в своих грамотах старался уверить восставших в пагубности затеянного Булавиным дела, но ничто не помогло. У Булавина было уже до 20 тыс. преданных ему людей. Он намеревался уже идти на Москву. Брожение быстро пронеслось по всем городам тогдашней Южной России. Все знали, что боярам, приказным и сборщикам податей пощады не будет. В Тамбовском и Козловском уездах и близ Тулы мятежные шайки жгли деревни и принуждали жителей к восстанию.

Низовые казаки, прикормленники центральной власти на Дону, стали на сторону войскового атамана и, как хорошо вооруженные и лучше дисциплинированные, в нескольких схватках в октябре 1707 г. одержали верх над булавинцами, взяли в плен несколько человек и с старш. Ефремом Петровым отослали в Москву, где они и были казнены. Царь считал этот мятеж уже поконченным и зорко стал следить за движением шведской армии, быстро перешедшей в конце этого года Вислу и двинувшейся на Гродно. Петр едва успел убежать в Вильну. Но не таков был Булавин: оставив своих приверженцев формировать настоящую армию, он бросился в Запорожье. «Товариство», выслушав его доводы, дало позволение всем желающим идти с ним.

На требование царя поймать Булавина и выдать его ему, гетман Мазепа, будучи и сам не уверен, на чьей стороне будет перевес, на стороне ли царя или Карла, под благовидным предлогом уклонился от этого и пропустил Булавина с 3 тыс. запорожских и многими малороссийскими казаками обратно на Дон. Это было весной 1708 г.^{395}.

Сподвижники Булавина — Некрасов, Семен Драный, атаман Старо-Айдарской станицы, Лука Хохлач и др. в его отсутствие сорганизовали значительную армию, в которой было немало и русских беглецов, и с этими силами двинулись с верховьев Дона и Медведицы к Черкаску. Главным предводителем был избран Булавин. На речках Голубой и Лисковатке, у Красной Дубровы, близ Голубинской станицы, 9 апреля произошел бой между верховыми и низовыми казаками, сторонниками Москвы и войскового атамана. Низовыми командовал сам Лукьян Максимов, имея в своем распоряжении всего около 5 тыс., в том числе азовский конный полк и несколько сот калмыков. Азовский губернатор Толстой снабдил его хорошей артиллерией. По неравенству сил, атаман был разбит наголову, оставив в добычу Булавина свой лагерь и все пушки. Булавин свободно двинулся к Черкаску. Ниже лежащие станицы присоединились к нему, исключая Донецкой (на Бугучаре), Казанской, Усть-Медведицкой, Правоторовской и Бурацкой. Станицы от Нижне-Курмоярской до Черкаска, колебались; потом многие из них под влиянием убеждений стать за старую свободу казачества, а также под насилием и угрозами должны были присоединиться к общему движению.

Словом, за Булавина встал почти весь Дон, до 99 станиц. Одна часть войск шла большим шляхом, по правой стороне Дона, другая плыла по реке на судах^{396}. В конце апреля войска эти обложили Черкаск. Два дня продолжалась осада. Хорошо укрепленный и оборудованный артиллерией город взять приступом было рискованно. Булавин пошел на хитрость: жители станиц Рыковских, расположенных за чертой города и перешедших на сторону осаждающих, ночью подошли, по общему уговору, к воротам крепости и стали умолять спасти их будто бы от жестокостей Булавина. Им отворили ворота, а вместе с ними в город вошли и булавинцы. Гарнизон не защищался, т. к. станицы Тютеревская и Скородумовская немедленно собрали круг и на нем решили войскового атамана и старшин «побить до смерти». В круг приехал Булавин; начались допросы. 6 мая атаману Лукьяну Максимову отрубили голову, а старшину Ефрема Петрова повесили. Многие из старшин и домовитых казаков, в том числе сын бывшего любимца Петра I — Фрола Минаева, Василий Фролов, укрылись в Азове. В Черкаске собрался Войсковой Круг, многолюдный, еще небывалый на Дону, из представителей 110 станиц, считая 11 Черкасских, на котором Кондратий Булавин был провозглашен войсковым атаманом. Также избраны и другие старшины. О своем всенародном избрании Булавин от имени войска Донского послал 17 мая грамоту кошевому атаману Гордиенку и всему войску Запорожскому, с просьбой «жить вкупе и друг за друга постоять». 27 мая была отправлена грамота на Кубань жившим там казакам старообрядцам и на Терек с извещением о положении дел. Также была спешно послана отписка царю с оправданием происшедших событий и уверение в Азов, что со стороны войска ничего противного интересам России предпринято не будет.

Кубанцам, между прочим, Булавин писал, что если «на нас (русский) царь с гневом поступит и не захочет соблюдать казачьих прав, то он войском от него отложится и будет просить милости у турецкаго царя, чтобы турецкий царь от себя не откинул, т. к. царь в Московском царстве веру перевел»… Далее Булавин просил кубанцев снять с этой грамоты копию, а подлинную послать турецкому султану со особою припискою: «по сем писании войсковой атаман Кондратий Афанасьев и все войско Донское у тебя, турскаго салтана, милости прося, челом бьют. А нашему государю в мирном состоянии отнюдь не верь, потому, что он многия земли разорил за мирным состоянием и ныне разоряет, а также и на твое величество и на царство готовит корабли и каторги»…^{397}

Вот до какого состояния был доведен Дон и его лучшие сыны самовластием Петра и политикой Москвы. Царь не только не хотел признать казачьих прав, но даже запретил говорить о них, а потому, не желая изучить и понять истинное положение дел, он 12 апреля написал князю Василию Долгорукому, брату убитого, о немедленном выступлении против бунтовщиков, чтобы «сей огонь за раз затушить», приказав: «все казачьи городки по Донцу, Медведице, Хопру, Бузу луки и И ловле сжечь и разорить до основания, людей рубить и заводчиков сажать на кол и колесовать», напомнив при этом князю, что и против Разина сражался тот же Долгорукий и с успехом. Письмо царя заканчивалось словами, что «сия сарынь, кроме жестокости, не может быть унята»^{398}. Боясь за крепости Азов и Троицкую, царь сам порывался стать во главе войск против Булавина, чтобы «истребить сей огонь и себя от таких оглядок вольными в сей (шведской) войне учинить», но присутствие его в армии становилось день ото дня необходимей, т. к. Карл приближался к Березине^{399}. К счастью Петра события на Дону развернулись скорей, чем он ожидал. Один Дон не мог устоять против всей России. Союзники его, запорожцы, сами дрожавшие пред возрастающим могуществом царя, не могли дать существенной помощи. Границы Донской земли, как и теперь, были открыты и защищать их одними своими силами казаки не могли. Из действующей армии на Донец были двинуты: корпус Бахметева, бригада ген.-м. Шидловского, старого врага Булавина, слободской Острогожский казачий полк с полков. Тевяшовым, два баталиона Ахтырского и Сумского полков, два малороссийских полка Полтавский и Компанейский и др. С севера от Воронежа драгунский и новый пехотный с полк. Рихманом, также все московские дворяне и царедворцы (стольники, стряпчие и др.), воронежские, рязанские и тамбовские помещики и вотчинники, словом, все, кому дороги были крепостное право и рабство. С востока предписано было выступить саратовскому и царицынскому гарнизонам и кочевавшим там по донским границам калмыкам с кн. Хованским. Из Киева в Азов и Таганрог спешно командированы были два драгунских полка и полк Смоленский; всего более 20 тыс. регулярных войск и ополченских дружин. Главное начальство над всеми этими силами было поручено, как сказано выше, кн. Вас. Долгорукому. Этот отдаленный потомок Рюриковичей, от всей своей «крепостнической» души ненавидевший свободолюбивый дух казачества, мстя за смерть убитого брата, в точности выполнил страшный царский наказ.

Для защиты донских границ Булавин, оставаясь в Черкаске в ожидании помощи от союзников, отрядил часть своих войск к стороне Волги с Некрасовым, к стороне Воронежа и верховьев Донца с Никитой Голым и Семеном Драным, а остальные под Азов с Казанкиным, Гунькиным и Хохлачем. В этом раздроблении сил была его ошибка. На протяжении более тысячи верст Дон не мог защитить свои пределы от вторжения царских войск, двинувшихся на него со всех сторон. В Москве и армии царя все были того мнения, что если бы Булавин со всеми своими войсками перешел на Волгу, где еще с 1705 г. среди астраханских стрельцов царил неспокойный дух, где к нему могли пристать башкиры и другие недовольные порядками Москвы народы, то он сделался бы действительно опасным для царского самовластия. Карл XII в это время вступил в русские пределы. Исход войны со шведами должен был иметь сильное отражение по всему государству, и в подобное время эта страшная революционная власть, какова была власть Булавина на востоке, оказала бы большое влияние на ход событий.

Во второй половине мая царь получил отписку атамана Булавина и всего Войска Донского, пересланную ему из Воронежа майором Долгоруким, при донесении от 16 мая 1608 г. В отписке Войска правдиво описывало истинное положение дел на Дону и открыто объясняло, что войсковой атаман Лукьян Максимов и окружающие его старшины злоупотребляли властью, не исполняли царских указов, присылаемое денежное жалованье и хлебные запасы в общий «дуван не давали», а присвоивали себе, за что они по старому казачьему праву были смещены и казнены (всего 6 челов.); что несмотря на царские указы о высылке беглых, они, атаман и старшины, без ведома Войска, за взятки выдавали записи на захват войсковых земель и на них поселяли пришлых людей; что высылая с Дону по царскому указу с 1703 г. новопришлых людей, «откуда кто пришел», эти «неправые старшины, Лукьян Максимов с товарищи, ради своих взяток», высылали и старожитных казаков, сажали их в воду и вешали за ноги по деревьям «женска полу и девичья, такоже и младенцев меж колод давили и всякое ругательство над нашими женами и детьми чинили и городки многие огнем выжгли, а пожитки наши на себя отбирали»; что полковника Юрия Долгорукого убил не один Кондратий Булавин, а «с общаго ведома нашего, со всех рек войскового совету, потому что он, князь, поступал и чинил у розыску против великаго государя указу» и что вместо казненных атамана и старшин всем Войском Донским избраны Кондратий Афанасьев и другие старшины, «кто нам войску годны и любы, и по договору, для крепкаго вперед постоянства и твердости, в книге написали».

Такие же письма Войско послало всем царским полководцам и в Посольский приказ. Письма эти заканчивались обещанием, с целованием креста и св. Евангелия, «служить великому государю по прежнему, как они служили его деду и отцу, и жить меж себя в любви и в совете за братство»… «А буде вы, полководцы, насильно поступите и какое разорение учините и в том воля его, великаго государя, мы Войском Донским реку Дон и со всеми запольными реками уступим и на иную реку пойдем».

Во всех казацких мятежах всегда были изменники. Степан Разин, Самойла Лаврентьев, Кирей Матвеев и др. в самом тесном кругу были окружены московскими шпионами. В восстании Булавина многие принимали участие по принуждению, и некоторые из них тайно сносились с Азовом и Долгоруким. Но были и такие, более дальновидные, которых предстоящий кровавый пожар и гибель родины заставили проникнуть к самому царю и подать ему челобитные, под предлогом жалоб на жестокое будто бы обращение с ними нового атамана. Одна из таких челобитных попала к Петру вместе с получением отписки Булавина. Челобитчики находили возможность сговориться с правительственной властью и уладить дело без кровопролития, а потому просили царя отозвать обратно посланные против мятежников войска. Если же царь этого не сделает, то казаки весь Дон ему уступят, а сами пойдут на другую реку, именно Кубань, и тогда борьба с этим вольным народом будет гораздо сложней.

Удивительно, что по получении этих посланий царь действительно приказал Долгорукому остановиться и не идти далее. Эта готовность идти на компромисс с далеко не вполне повинившимся врагом показывает, каково трудно было общее положение. Долгорукий был в большом недоумении: с одной стороны Азов звал его на помощь, с другой — с Днепра шли к Булавину запорожские казаки, в правительственных войсках участились случаи бегства и неповиновения, а тут пришло царское распоряжение, связавшее его свободу действий. На доводы этого кичливого и злобного вельможи, что колебание и мягкость будут бесполезны и что на обещание этого «лживого и грубаго народа» нельзя полагаться, царь в конце концов предоставил Долгорукому полную свободу действий; т. к. за дальностью расстояний нельзя было давать подробных указаний^{400}.

Начались битвы с переменным счастьем для обеих сторон. Наконец царские войска всюду стали одолевать. По Донцу и верховым речкам казачьи городки уничтожались и жители истреблялись. Под Азовом, где укрылись казаки черкасских станиц с Василием Фроловым, булавинцы тоже потерпели неудачу и прогнаны были за Каланчи. Пленные всюду вешались и сажались на кол.

В виду такого положения дел, казаки трех Рыковских станиц, сговорившись с черкасскими, 7 июля 1708 г., на другой день после поражения булавинцев под Азовом, провозгласили войсковым атаманом Илью Зерщикова и под его руководством окружили курень, в котором находился Булавин с немногими своими сподвижниками. Булавин защищался отчаянно и некоторым саблей снес головы. Зерщиков поставил пушки и стал громить курень. Потеряв надежду на свою защиту, Булавин из пистолета пустил себе пулю в висок. Последние слова его были: «Погибла наша воля!»^{401} Труп Булавина был отправлен в Азов, где обезглавленный был повешен за ноги у протоки Каланчи.

Смерть Булавина — это «последняя страница из истории свободного Дона».

Донесение о смерти своего врага царь услышал 23 июля с великою радостью и приказал служить всенародный благодарственный молебен.

Сподвижники Булавина еще несколько месяцев геройски защищали северные пределы Дона от вторжения царских войск, но когда в их тылу появились войска из Азова и казаки из Черкаска, они мало-помалу стали ослабевать и наконец были переловлены и отведены в Москву «на мясо», как говорили сами казаки^{402}. Это были: Никита Голый, Семен Драный, Максим Маноцкий, Тимофей Соколов, Иван Стерлядев, Николай Колычев и др. Вскоре погиб и вновь избранный атаман Илья Зерщиков, оговоренный Голым за сдачу Булавину без боя Черкаска.

Игнатий Некрасов, действовавший от Качалина до Волги против полчищ Хованского и калмыков, твердо держался на занятых позициях. 23 августа 1708 г. он дал решительную битву царским войскам при Паншинском. Казаки и перешедшие на их сторону драгуны бились с мужеством отчаяния, но не могли удержаться и отступили к Есауловской станице.

Долгорукий с регулярным корпусом шел вниз по Дону, истреблял поголовно повстанцев и «водворял порядок согласно высочайшему повелению», следствием чего выше Пятиизб ни одного городка не осталось. Это было поголовное избиение казачьего населения. Вешали, сажали на кол, а женщин и детей забивали в колоды. Священников, молившихся о даровании победы казачеству, четвертовали. Про стариков Апраксин писал царю, что «те и сами исчезнут»^{403}. О кровавой расправе Долгорукого с казаками калмыцкий тайша писал царицынскому воеводе так: «Я, чемеш, там здоров, и ты воевода царицынский Василий Иванович здравствуй. Я Перекопский город взял, да прежде три города разбили вместе с Хованским: Паншин, Качалин и Иловлин, и казаков всех побили, а ниже Пятиизб с казаками управляется боярин Долгорукий, а вверху по Дону казаков никого не осталось»^{404}.

В Есауловскую станицу стеклось до 3 тыс. семейств из 16 выше лежащих станиц. Казачество спешило в дорогу, на Кубань, в подданство более милосердного турецкого царя. Узнав об этом, Долгорукий с конницей поспешил туда и осадил станицу. Видя невозможность защищаться, казаки сдались; зачинщики были четвертованы, десятого вешали вокруг станицы. Также ставили виселицы на плотах и пускали повешенных вниз по Дону. Видя свое дело окончательно проигранным, Некрасов успел убежать на Кубань только с 600 семейств, большею частью старообрядцев, и отдался под покровительство крымского хана. Им отведено было для поселения место на Таманском полуострове, в 30 верстах от моря.

Попытка Булавина возвратить старые права казачества стоила Дону очень дорого: 32 городка по Хопру, Бузулуку, Медведице, Донцу и верхней половине Дона были сметены с лица земли; опустевшие земли по верхнему Хопру и Дону (ныне Бугучарский уезд) подчинены Воронежской губ., по Донцу причислены к Бахмутской провинции, а по Айдару пожалованы Острогожскому полку. Казаков казнено и побито более 7000 челов. Это, так сказать, по официальным данным, по статистике того времени, которой в действительности не было. На самом же деле казаков погибло с женами и детьми в несколько раз больше. Дон, обессиленный и залитый кровью своих сынов, стонал. В конце 1708 г. казаки послали в Москву старшину Вас. Поздеева с повинною. Царь простил их и обещал содержать в прежней милости, если они истребят всех оставшихся возмутителей и будут жить спокойно.

Царская грамота об этой милости была встречена в Черкаске с великой радостью, с ружейной и пушечной пальбой. В соборной церкви было отслужено всенародное благодарственное молебствие.

В свою очередь из Черкаска были посланы по всем станицам войсковые грамоты с просьбой жить «по прежнему в добром состоянии благодарно и худого дела отнюдь не помышлять… крестное целование соблюдать строго… если же у вас в станице или буераках какие воры явятся, то таких брать и всех сажать в воду. Приехавших с Кубани с прелестными письмами от Некрасова присылать к нам, войску»…^{405}

По просьбе верных ему казаков царь прислал на Дон даже положенное на 1708 г. жалованье и награды отдельным лицам: старшине Василию Фролову и его команде 1400 руб., атаманам Извалову и Федосееву по 100 руб., с их товарищами, за их усердную службу по усмирению мятежа.

Русский народ, в силу своих исторических судеб, исстари привык к самоуправлению. В старину, до Уложения Алексея Михайловича 1649 г., не рассылались вдруг по всей России общие, строго обязательные указы и уставы, а отдавались только местные царские указы и грамоты, по местным вопросам и нуждам, и при том эти указы и грамоты не навязывались насильно народу, городским и крестьянским общинам, жившим своей самостоятельной исторической жизнью. Несмотря на произвол царских воевод, на издевательство помещиков над насильно закрепощенным ими крестьянством, русский народ, народ «богоносец», шел своим эволюционным путем вперед и, помня свою прежнюю свободу, чаял в будущем быть вновь полноправным гражданином своей великой родины, матери России. Великий творческий дух и самодеятельность никогда не умирали в русском народе. Уже в конце царствования Алексея Михайловича в Московское государство стало проникать европейское образование, а правительница Софья и просвещенный ее фаворит, кн. В. В. Голицын, мечтали о многих преобразованиях в России на европейский лад, не касаясь самобытного уклада русской жизни. Путь был правильный, естественный. Но Петр I, вступив на престол, вдруг вздумал одною своей волей разрушить старый исторический русский строй, повернуть жизнь русского народа на новый, искусственный лад, вдруг обратить невежественного и косного русского боярина и темного мужика в европейца, разрушить все его вековые устои как в семейном, так и общественном быту. Путь не естественный в жизни народа, путь шаткий и пагубный. Итоги этих приемов уже достаточно отразились во всех проявлениях русской жизни как при преемниках Петра, так и в позднейшее время. В науке, искусствах, управлении — везде и всюду пахло иностранцами, немецкой поверхностной культурой, все же самобытное и даже хорошее русское давилось, изгонялось и подвергалось осмеянию. Разрушая старый строй, Петр думал одними регламентами, инструкциями, указами обновить Россию. Им в период с 1700 по 1725 г. издано до 28 регламентов, уставов и инструкций, более 2 тыс. указов. Он думал, что все эти регламенты и указы радикально изменят русскую жизнь и поведут ее по совершенно новому, хотя и искусственно чуждому пути; отрицая все естественно историческое, вольно-народное земское строенье, весь вековой уклад народной жизни, он воображал в своем самомненьи, что выводит Россию на путь просвещения, но на самом же деле гнал русский народ в ярмо иностранцам, т. к. ни торговля и промышленность, ни науки и искусства, будучи стеснены регламентами, не могли процветать без свободы в действиях; свобода есть единственное, достоверное и надежное средство к успехам народной деятельности. Примером тому может служить история Новгорода и Пскова, а также и войска Донского.

«Уставы и указы Петра I часто содержали много противоречий и недоразумений, требовавших многих толкований и пояснений, а потому они множеством своим и обширностью часто служили не к сокращению и упрощению в делах управления и судопроизводства, а к умножению поводов к злоупотреблениям»^{406}. Самовластие царских сановников уже сказалось в усмирении бунта Булавина. Дон был унижен, убит, задавлен. Даже царские «прикормленники», выросшие на боярских подачках, боялись поднять головы и взглянуть на свет Божий «глазами казака». Еще в сентябре 1705 г. станичный атаман Савва Кочетов, будучи в Москве, говорил униженно боярам:

«Мы взысканы паче всех подданных, до нас не коснулся государев указ о платье и о бородах; мы живем по древнему обычаю, всякий одевается как ему угодно: один черкесом, другой по-калмыцки, иной в русское платье старого покроя, и мы не насмехаемся друг над другом. Немецкаго же платья у нас никто не носит и охоты к нему вовсе не имеем; если же угодно будет государю заставить нас носить немецкое платье, то мы противиться тому не будем»^{407}.

Что же могли сказать царю донские казаки после разгрома Дона? Все приумолкли и приуныли. Весной 1709 г. 19 апреля царь из Воронежа на судах прибыл в Черкаск. С ним были: кн. Юрий Шаховской, кн. Петр Голицын, Никита Зотов и Прокофий Ушаков. На Дону с трепетом ждали царского гнева. И действительно, Петр приказал «чинить новый розыск о сообщниках Булавина», отсекает головы войсковому атаману Илье Зерщикову, предавшему Булавина, и старшине Соколову, велит привести тело Булавина, «пятерить» его и на поставленных столбах с колесами возить по городу, а головы казненных воткнуть на колья и поставить на площади. Роль палача исполнял князь Голицын.

После казней царь собрал к себе всех старшин и знатных казаков, объявил им свое «милостивое слово» и «пожаловал им из них же в войсковые атаманы Петра Емельянова, сына Рамазанова, по смерть его». 22 апреля на судах царь прибыль в Азов, где также учинил розыск и многих казнил, а 26 числа посетил Троицкую крепость, расположенную на Таганроге, казнил там протопопа за сношения его будто бы с гетм. Мазепой, а потом, приказав войску Донскому и азовскому гарнизону быть всегда готовыми на случай нападения татар или турок, 15 мая отбыл чрез Бахмут под Полтаву, куда приближался Карл с своей армией^{408}.

Трудное время переживал Дон, сжатый железными тисками самовластием царя. Лучшие его силы, до 15 тыс., были в действующей армии, разбросанные от Финляндии и Лифляндии до Крыма. При поражении генер. Левенгаупта под Лесным (27 сент. 1708 г.) казаки вместе с калмыками преследовали бежавшего неприятеля и у Пропойска отняли у него 2 тыс. подвод с провиантом. О событиях на Дону они были не осведомлены, а потому и не знали, как царь расправляется с их станицами. В битве под Полтавой об участии донских казаков в реляциях ничего не говорится, по всей вероятности, царь им или не доверял, или дал другое назначение.

Со времени бегства Некрасова на Кубань нападения кубанских татар на донские казачьи городки участились, жители сотнями уводились в неволю. Проводниками для татар на Дон были, надо полагать, некрасовцы, а на русскую Украину запорожцы Гордиенка, союзники Булавина, изгнанные из Старой Сечи, разоренной царем в 1709 г., и ушедшие за Днепр под покровительство крымского хана.

Положение Дона еще более ухудшилось, когда, после позорного Прутского договора, в 1711 г. туркам были отданы царем Азов и Таганрог с устьями Дона и Азовским морем. По повелению Петра на Монастырском Яру, ниже Черкаска, был устроен транжемент, снабженный артиллерией, вывезенной из Азова, и охраняемый достаточным гарнизоном. Цель устройства этого укрепления — следить за действиями турок, а главным образом иметь наблюдения за ходом дел на Дону и предупреждать все «шатости». Без разрешения коменданта «транжемента», в распоряжение которого поступило все войско Донское, казаки не могли предпринять ни походов, ни поисков над неприятелем для освобождения своих братьев, томившихся в неволе. Рыбные тони также для них были отрезаны. Мало того, коменданты стали вмешиваться даже в их внутреннюю жизнь, давать разного рода инструкции, разбирать ссоры их с калмыками и татарами, производить сыск беглых и водворять их в прежние места. Кроме постоянного гарнизона, при крепости всегда находился конный казачий полк, названный Азовским, на обязанность которого были возложены самые разнообразные службы: почтовая, таможенная, следить по воровским шляхам за движением неприятеля и др. Сношения Дона с русским правительством стали проходить чрез коменданта транжемента. Вместо прежних царских грамот и отписов в Посольский приказ или прямо царю стали получаться отношения промемории, ордеры, реляции и др., в которых так или иначе фигурировали эти коменданты, часто заходившие далеко за пределы предоставленных им царем полномочий^{409}.

В 1715 г. умер войсковой атаман Емельянов^{410}; собрался, по старой памяти, войсковой круг и избрал атаманом Максима Кумшацкого. Комендант по этому случаю донес царю, что большинство голосов получил Василий Фролов, а Кумшацкий меньшинство, «однакож решено было у них быть войсковым атаманом Кумшацкому и насеку ему вручили, впредь до указу». В следующем году атаманом избран Максим Фролов, а в 1717 г. Василий Фролов, сын Фрола Минаева. 26 февраля 1718 г. Петр I повелел ему, как доказавшему свои военные способности в битвах с татарами, быть войсковым атаманом по выбору всего войска, без перемены, впредь до указу. В 1720 г. он получил царскую похвальную грамоту и царский портрет, украшенный алмазами за военные подвиги в Финляндии, Польше и в 1717 г. в битвах с кубанским Бохты-Гиреем во время его набегов на русские украины^{411}.

В 1723 г. Василий Фролов умер и войсковой круг, собравшись в последний раз, избрал атаманом известного героя шведской войны и персидского похода Петра I (в 1722–23 гг.) Ивана Матвеева, по прозванью Краснощекова, но царь его, как находившегося под судом «за взятие у украинских жителей вещей и денег», не утвердил, а повелел быть атаманом впредь до указу старшине Андрею Лопатину.

Следовательно, 1723 г. нужно считать последним роковым годом, когда у войска Донского было отнято его исконное право избирать в своем кругу войсковых атаманов. С этого года атаманы стали назначаться царской властью.

В 1735 г., по смерти Лопатина, по царскому указу был назначен войсковым наказным атаманом Иван Фролов, а в 1738 г. «настоящим войсковым атаманом пожалован старшина Данила (Ефремович) Ефремов»^{412}.

В царских грамотах на имя Ивана Фролова последний впервые именуется «наказным», т. е. действующий по царскому наказу. В грамотах на имя Данилы Ефремова и сына его Степана название это отсутствует.

Отняв у донского казачества его старое народное, освященное веками, право избирать в кругу своем излюбленных лиц в атаманы, Петр I тем самым подорвал и значение самого Войскового Круга, как верховного управления всего Войска. Еще в конце XVII в., после усмирения бунта Разина, старшины и домовитые казаки г. Черкаска и низовых станиц, во главе с атаманом Корнилой Яковлевым, избиравшимся 7 лет сряду, стали брать в управлении войском засилье и, опираясь на царское правительство, решать дела без ведома и согласия верховых городков, противников Москвы. Засилье это еще более усилилось при атамане Фроле Минаеве, избиравшемся беспрерывно 20 лет. Этот любимец Петра, опираясь на его указы и силу, с своими сторонниками образовал в Черкаске нечто вроде центрального войскового правительства, именовавшего себя также «Всевеликим Войском Донским». Булавин разметал все это «московское навождение» и восстановил старый всенародный Круг.

Петр I в бытность свою в Черкаске в мае 1709 г., собрав наличных старшин и «добрых» казаков, поставил своею властью, безсменно, в атаманы Петра Емельянова, человека ограниченного и мало известного. Этим он показал, что не считается с народным мнением.

Атаманы последующих годов хотя и ставились «по выбору всего войска, впредь до указу», как значилось в донесениях, но их избрание производилось не всенародным войсковым кругом, а старшинами и казаками ближайших станиц, единомышленниками старшин. В1723 г. царь не посчитался и с мнением этих старшин, избравших Ивана Краснощекова, страшного для шведов в Финляндии, для горских народов в персидском походе и татар, живших на Кубани, в котором жил дух старого донского казака, чего так боялся и не любил царь, а повелел «быть в атаманах впредь до его указу из старшин Андрею Лопатину». С этого времени атаман и старшины присвоили себе право распоряжаться, с утверждения Военной коллегии, в ведение которой с 1721 г. перешло войско Донское, всеми делами Дона: назначать очередных казаков в полки и отправлять их по царским указам в русскую армию, раздавать награды, в том числе почетное звание старшины, казачьи чины-должности квартирмистра, хорунжего, сотника и есаула, решать тяжебные дела и споры между станицами и др. В этот Круг иногда, в особо важных делах, приглашались атаманы станиц и выборные старики, по два от каждой. Рассмотрение войсковых дел в кругу старшин продолжалось до 1740 г., а с этого времени упоминается уже Войсковая Канцелярия. Так, в грамоте 1740 г. говорится:

«…того ради определили мы войском Донским»… В грамоте же 1748 г.: «слушано при сборе в Канцелярии войсковых дел старшин… того ради приговорили мы войском Донским при сборе в Канцелярии войсковых дел старшин»…

Спорные дела между станицами поручалось расследовать и разбирать одному из старшин на месте. Если дело касалось юртовых меж, то старшина склонял тяжущиеся стороны к примирению или согласиться на общую правду, т. е. на решение всеми уважаемого старожила, который, поклявшись на св. Евангелии поступить по совести, должен был со св. иконою пройти по тем местам, где при его памяти пролегала юртовая межа.

Звание старшины было пожизненным, без права передачи его потомству. Войсковой Круг, возводя в это звание за личные заслуги, имел право и лишать его за дурное поведение и преступления против войска. Так, например: в 1751 г. старшина Лащилин «за некоторую, оказанную войску противность и непослушание» был лишен «старшинской чести и записан на 3 месяца в рядовые казаки»; в 1754 г. старшина Перфилов «за продерзости и за взятки и за освобождение при поимке великороссийских беглецов» был лишен «старшинского чина и записан вечно в рядовые казаки»^{413}.

Однако были случаи, что старшинское звание было даваемо некоторым лицам и по протекции, без всяких заслуг пред Войском. Так, сын атамана Фрола Минаева Василий получил звание старшины по просьбе отца в то время, когда его личные заслуги были еще мало известны. Звание это ему поднесли сторонники старого Фрола. Такой порядок при старом всенародном Круге был нетерпим. В XVII в. почетное звание старшины давалось кругом только за личные заслуги пред всем Войском. Иван Иванов «сын Фролов» награжден старшинским званием «за заслуги отца и деда» в 1732 г. уже не кругом, а грамотой имп. Анны Ивановны; такое же звание получил из рук императрицы в 1734 г. и сын старшины, впоследствии «жалованнаго» войскового атамана, Данилы Ефремова — Степан Данилович Ефремов, также за заслуги отца^{414}. Сам Данила Ефремов за 15-летнее атаманство пожалован в 1753 г. чином армейского генерал-майора^{415}. Такое вмешательство верховной русской власти в дела казачьей военной общины, как растлевающее начало, дало самые пагубные для Дона последствия, выразившиеся в том, что некоторые из донских казаков по проискам отцов и дедов или знатных родственников, за взятки и посулы царским вельможам, стали награждаться российскими чинами еще «качаясь в люльке».

Единственный из всех донских старшин первой половины XVIII в. Иван Краснощеков в 1738 г. за свои великие военные подвиги был пожалован императрицей Анной Ивановной чином армейского бригадира, с награждением его золотой медалью с изображением коронации, украшенной алмазами, и жалованьем по рангу. В грамоте Анна Ивановна Войску писала, чтобы «онаго Краснощекова за действительнаго армейскаго бригадира имели и почитали, и понеже он и без того, яко старший над всеми протчими старшинами, первенство имеет и яко действительный армейский бригадир, под командою войскового атамана быть не может». Далее императрица повелевала, что если будет по ее указу назначен донским полкам поход, «то быть ему в тех походах главным командиром»^{416}.

После разгрома Дона в 1708 г. донские казаки терпели большой недостаток в съестных припасах. Жилища их были разорены и сожжены, скот угнан калмыками и татарами, а все остальное съели царские войска. Присланное царское жалованье «добрым казакам», хлеб и другие припасы были лишь каплей в море и пошли в «дуван» только среди низовых, «верных» казаков. Но богата природа Донского края; нужда заставила донцов взяться за земледелие и садоводство. Плодовые сады и виноградники покрыли берега Дона от Мелехова до Цымлы. Скот добыли из постоянных стычек с кубанскими татарами. Разоренные места по Медведице, Хопру, Бузулуку и Донцу скоро были заселены выходцами из других, уцелевших станиц. Царь, занятый войной с Швецией, слал на Дон грозные указы не принимать беглых из России, но что значат эти требования «свыше», когда жизнь народа требует другое, — казаки не исполняли этих повелений и продолжали передерживать и хоронить в глухих хуторах пришлый люд. Во главе этого стояли сами донские старшины и домовитые казаки. В 1728 г. для сыску беглых на Дон прибыл ген. — майор Тараканов, но по настоянию Войска «из уважения к его заслугам», высочайшим указом 9 сентября 1728 г. было повелено сделать высылку только из тех, которые пришли на Дон после 1710 г.^{417} Но и это и последующие царские повеления донцы ухитрялись не выполнять и ограничивались одними отписками, что на Дону, при всем желании, «беглых не розыскано».

К концу царствования Петра I население Дона простиралось до 60 тыс. казаков, способных носить оружие. Из них в 1711 г., по повелению царя, при объявлении войны Турции, 14 266 казаков, бывших в действующей армии (очередные), стали получать содержание из казны^{418}. С тех пор Донское войско, как бы возродившись из пепла, исполняя царские повеления, стало принимать обязательное участие во всех войнах России, выдвигая на европейскую сцену, как и в минувшие века, своих легендарных чудо-богатырей, пред которыми восторгался сам знаменитый Суворов и доблести которых завидовал гениальный Наполеон^{419}.

Под конец своего царствования Петр I, убедившись в великой стойкости казаков в военном деле, примером чему служили геройские схватки их с горскими народами во время персидского похода, и способности их приспособляться везде и всюду к колонизаторской жизни, в 1724 г. повелел перевести с Дона, из донецких, хоперских, бузулуцких и медведицких городков, с помощью казны, до тысячи семейств и поселить их в предгорьях Кавказа, 500 семейств на р. Аграхани и 500 на Гребнях, для охраны от набегов горцев^{420}. В следующем году, по повелению Екатерины I, в помощь им туда же были командированы, в Гилянь и к крепости Св. Креста, 3000 конных казаков и 500 калмыков^{421}.

Преемники Петра, следуя его политике, в 1731–32 гг. потребовали от Войска переселить на Волгу, на Царицынскую линию (от г. Царицына до р. Камышенки) до 1200 семейств охотников из ближайших станиц, для защиты этих мест от вторжений кочевых народов с Кубани и Кавказа^{422}. Из этих переселенцев там образованы городки: Дубовка, как главный войсковой центр, с войсковым управлением — атаманом и старшинами, в котором было три станицы — Дубовская, Средняя и Волжская, потом Балыклеевская, Караваевская и Антиповская, просуществовавшие до 1770 г., когда их повелено было перевести на вновь учрежденную линию от Моздока к Азову.

Таким образом, московские цари, по почину Петра I, окончательно подчинив своей власти донское казачество и разрушив его старый военный уклад, стали распоряжаться им, исполняя капризы своих советников-бояр, по своему усмотрению, очень часто вопреки здравому смыслу и в неуважение и нарушение интересов народной жизни. Царские вельможи, как это говорит многовековая история Дона и Запорожья, не любили казачество, как они не жаловали его и до последнего времени; в свою очередь этот свободолюбивый и сильный духом народ, от всей казацкой гордой души, не выносил этого уродливого и печального явления русской жизни — боярства, порождения самодержавия и самовластия, большею частью лиц невежественных и нередко кровожадных, всегда дрожавших за прерогативы своей «священной» особы. Часто каприз этих, случайно выплывших «на высоту» лиц, недоумение и упрямство служили законом для многомиллионного народа, выдвинутого веками и тысячелетиями на историческое поприще, много пережившего и много перестрадавшего в борьбе за свою независимость и за свою самостоятельность, за право жить на земле по непреложным законам своего национального умозрения и темперамента, национального характера.

Но, презирая бояр и по справедливости считая их виновниками всех народных бедствий, в донском казачестве на протяжении веков проскальзывает одна загадочная черта, несмотря на полный его, в самом широком смысле, демократический дух, — это благоговение пред царской властью, как олицетворением высшей правды на земле. Многие историки явление это объясняют влиянием Византии и проповедью высшего духовенства, другие тем, что в темной народной массе всегда пребывает рабский дух, но те и другие, по отношению к казачеству, как многовековому и испытанному в кровавой борьбе за свое существование народу, глубоко не правы. Казачество, благоговея пред единоверными им царями, жившими там, где-то, за пределами их владений, никогда не терпело вмешательства в их внутреннюю жизнь, свято оберегало свою свободу и вольности от чуждого их духу влияния, даже в религиозно-духовной жизни. Об этом свидетельствуют все ниже приведенные исторические факты. Казачество чтило московских велик, князей, а потом царей, как прежде оно чтило татарских ханов, покровителей христианства, начиная с Чингисхана, не за то, что они в силу судеб владыки на земле, а за то, что они всегда признавали за ними их древнее священное казачье право «хазака», свободу личности, быть независимыми, никому не подвластными в пределах их владений. Это право за ними торжественно признал Грозный царь в 1552 г., по взятии Казани, и дал им на это грамоту. Последующих царей они считали сберегателями этого права и за это их чтили и давали им помощь в борьбе с их общими врагами^{423}.

Царь Алексей Михайлович, под конец своей жизни, уступая Боярской Думе, в 1671 г., а потом Петр I в своем непомерном самовластии, нарушили это священное казачье право и низвели казачество, главным образом последний, а потом и его преемники, на степень служилого народа, с правами и обязанностями иррегулярных войск.

Разрушив эту, веками спаянную военную общину, с своим историческим укладом жизни, по развитию стоявшую далеко выше рабской московской Руси, царь взамен ей ничего не дал, кроме массы инструкций, регламентов и указов, совершенно не применимых к военной жизни казаков. Все жалованные им Войску бунчуки и знамена сгорели в г. Черкаске во время страшного пожара, когда погиб и ценный войсковой архив с древними историческими актами, царскими грамотами и петровскими указами.

Царь коснулся также и церковного управления казаков и, желая изъять из ведения Войскового Круга все духовные дела, именным указом 2 июня 1718 г. повелел Иностранной коллегии, в ведении которой в то время состояло войско Донское (с 1721 г. оно перешло в ведение Военной коллегии), чтобы все донские монастыри и церкви, а также монахи, священники и церковные служители были подчинены Воронежской епархии.

Получив о том грамоту из коллегии, Войско пришло в смущение. До того времени, по старому войсковому праву, всеми церковными делами на Дону ведал Войсковой Круг и никаких епископов, как начальствующих лиц, не признавал. Однако, уступая царскому повелению, Круг согласился по церковным делам быть в непосредственном ведении Правительствующего Синода, о чем возбудил соответствующее ходатайство. Царь эту просьбу отклонил^{424}. Он думал, что достаточно одного его повеления, чтобы разрушить вековой уклад духовной жизни целого народа, правда, уклад своеобразный, отличительный от византийско-московского, но освященный веками. Он ошибся. Донские казаки, как и в старое время, продолжали в кругу своем, по станицам и в самом г. Черкаске, избирать из среды своей достойных лиц и поставлять их в духовное звание, предварительно посылая их для рукоположения в другие, но не Воронежскую, епархии. Так продолжалось это почти до самого конца XVIII в. Не только войско, но даже станицы, иногда недовольные присланными им священниками, лишали их места. Преосвященный Тихон, епископ воронежский, в 1765 г. доносил синоду, что «войско Донское и ныне, самовольно властвуя, в духовныя дела вступает, в церквах в дьячки и пономари определяет и грамоты дает. Посвященных в стихари собою отрешает, в казаки записывает и священников (из других епархий) к себе собирает». Около того времени священник Терновской архангельской церкви за донос о старообрядцах был станичным атаманом и казаками забит в большую колоду и отослан в Войсковую Канцелярию. Войско настаивало, чтобы воронежский епископ до детей донского духовенства не касался, «потому что духовные причетники, как говорится в представлении, производятся из казачьих детей». Для обучения их, а также детей священников, дьяконов «и прочих церковных детей» на Дону имелись уже школы с самого начала XVIII в. В1746 году грамотой Елизаветы I разрешено открыть в г. Черкаске духовную семинарию^{425}. Неизвестно, в том ли году было открыто это учебное заведение или в следующем, но только в 1757 году при атамане Степане Ефремове оно уже существовало.

Петр I, идя навстречу казаков в удовлетворении их религиозных нужд, в бытность свою в Черкаске, в мае 1709 г., хвалил их за начатую уже постройку нового кирпичного собора, заложенного еще в 1706 г., сам положил на стены его несколько кирпичей и залил их известью^{426}. В том же году он прислал в этот собор большое Евангелие в тяжелых серебряных, вызолоченных досках, украшенных разноцветными камнями, с надписью своего дара и года.

Собор этот, существующий до настоящего времени, окончен постройкой в 1718 г. и освящен 1 февраля 1719 г. В 1730 году построена своеобразной, красивой архитектуры соборная колокольня, сохранившаяся в целости до настоящего времени.

Донские казаки отличались искренней, сознательной религиозностью, но эта религиозность, простая, прямая, не укладывалась в рамки тогдашних духовных воззрений московской Руси, слепо следовавшей букве позднейших византийских церковных уставов; иначе говоря, — Москва не понимала казачьих религиозных воззрений и относилась к ним отрицательно.

Как особый самобытный народ, принявший христианство еще в IV в. и посылавший своих епископов на 1-й и 2-й Вселенские соборы, Донское казачество в течение веков усвоило и древние взгляды на церковные обрядности и таинства, не оставив своих самобытных. Вот почему оно всегда так и чуждалось всего московского и позднейших наслоений в греческой церкви, называемой казаками «еллинской», а не истинной, апостольской.

Просветитель Гетов Приазовья (Босфорании) был Ульфиил; он же был и первым ее епископом. В 359 г. Ульфиил вступил в общение с Акакием и отторг все племя Гетов от кафолической церкви. Словом, этот отдаленный уголок, где едва блеснул свет христианства, был уже предоставлен разным новым, хотя построенным на старых основах, учениям, несогласным с духом греческой церкви. Подобные явления наблюдались не в одном Приазовье, но и в более культурных центрах и даже самой Византии, где в течение веков постановления вселенских соборов колебали многие лжеучения, находившие себе опору в своеобразном понимании апостольской проповеди и жизни первых христианских общин. Те же явления повторились и в стране приазовских Гетов и их потомков — Донском казачестве. Усвоив себе главные догмы Христова учения, как они были установлены первыми вселенскими соборами, казачество, будучи оторванным от всего христианского мира и при том считавшее себя выше и сильней других наций (это явление наблюдается во всех военных орденах), во всей остальной духовной жизни осталось верным своим старым заветам. Это характерно сказалось во взглядах казачества на некоторые церковные обрядности и особенно на таинство брака. Брак на Дону в XVI и XVII вв. в даже в первой половине XVIII в. не считался таинством, а гражданским союзом супругов, одобренным местной казачьей общиной, станичным сбором. Венчание в церкви или часовне было не обязательным, хотя многие из этих союзов, после одобрения общины, скреплялись церковным благословением. Развод производился так же просто, как и заключение брака: муж выводил жену на майдан и публично заявлял сбору, что «жена ему не люба» и только^{427}. Женились 4, 5 и более раз и даже от живых жен. Несмотря на указы Петра I и его преемников, а также настоятельства воронежского епископа о воспрещении этого «противнаго» явления, Донское казачество продолжало следовать в отношении брака своим старым древнегетским обычаям, как это раньше делали их сородичи, гетское казачество новгородских областей. Даже строгая грамота императрицы Елизаветы, данная 30 сентября 1745 г. на имя войскового атамана Ефремова и всего Войска Донского не вмешиваться в церковные дела и не допускать среди казачества этого «противнаго святым правилам» явления, как жениться от живых жен и четвертыми браками, не помогла делу, и казачество продолжало твердо держаться за свои старые устои^{428}. Такое мировоззрение на первый взгляд покажется еретическим, как продукт язычества и глубокого религиозного невежества, но не нужно забывать, что христианство возвысило этот гражданский союз на степень таинства не сразу, а в течение веков, и идея этого таинства получила неодинаковое развитие на востоке и на западе; в протестантстве же брак вовсе сведен на степень гражданского акта. Гражданский брак допущен законами Англии, Франции, Австрии, С.-Америки и др. стран. Освящение этого гражданского акта церковным благословением предоставлено совести верующих и юридического значения в области гражданского права не имеет, как не имело оно и на Дону. Брак, одобренный станичным сбором, считался законным. Церковное благословение заключенного с согласия общины брачного союза есть явление не новое, а чрезвычайно древнее, встречающееся еще в первых веках христианства. В силу этих-то причин казачество, как оторванное на многие века от просветительных центров христианства, и удерживало свои древние обычаи, правда, не все, но в значительной своей массе, до конца XVIII в.

Атаман Данила Ефремович Ефремов, сын старшины Ефрема Петрова, казненного Булавиным в 1708 г., был пожалован «настоящим войсковым атаманом» грамотой Анны Ивановны 17-го марта 1738 г., вместо бывшего с 1735 г. «наказного» атамана Ивана Иванова Фролова, внука Фрола Минаева^{429}. Императрица в грамоте писала: «Пожаловали мы в. Д. старшину Данилу Ефремова, за долговременный и ревностный его нам и предкам нашим службы, ко оному войску Донскому настоящим Войсковым Атаманом». Далее: «…и во всем, что к службе нашей касатися имеет, быть ему в послушании». И действительно, этот даровитый казак, воспитанный в походах и битвах, в правление свое Войском показал недюжинные военные и административные способности и в военном деле был ревностным исполнителем царских велений. Еще в звании старшины Ефремов обратил на себя внимание русского правительства за выполнение возложенных на него поручений, особенно в переговорах с калмыцким владельцем Дундуком-Омбо. Чрез него этот владелец получил ханское достоинство, присягнул на верность России и принял участие вместе с казаками в походах против кубанцев и турок в армиях Миниха и Ласси. Словом, Ефремов в этих политических делах был незаменим. В1738 г. кубанцы большими силами напали на Дон, разорили и сожгли Быстрянскую станицу (ныне Мариинскую) и обложили Каргальскую, но Ефремов, будучи уже атаманом, быстро собрал оставшиеся от походов войска, разбил и прогнал татар обратно к Кубани. В следующем году набег повторился, но также был отбит.

В предотвращение подобных внезапных набегов, по настоянию атамана на Дон было прислано 67 пушек, которые он и расставил по всем пограничным с татарами станицам. Кроме того, он назначил на случай внезапных тревог сборные места, куда старшины с казаками по первому сигналу должны являться. А чтобы узнать, к какому из сборных пунктов казаки должны спешить, для этого им установлена в степи на сторожевых курганах особая сигнализация, состоявшая в зажигании казачьими пикетами известного числа маяков. Но несмотря на все эти стремления к благоустройству Войска и выполнению царских требований, Данила Ефремов в правление свое перенес от царских вельмож две большие неприятности. Желая оградить г. Черкаск от внезапного набега врагов, а также защитить от разлива весенней воды, он решил обнести город каменною стеною, вместо пришедшего в ветхость деревянного «полисадника»^{430}. Постройка была начата. Комендант крепости св. Дмитрия Ростовского усмотрел в этой постройке нечто «регулярное», противное правительству и донес в Петербург. Елизавета тремя грамотами 1743 г. потребовала от атамана немедленного донесения о целях постройки крепости, с угрозой, что если «ответа в самой скорости прислано не будет, то вы, атаман, истязаны будете жестоко»^{431}. Ефремова отрешили от атаманства и с старшинами вызвали в столицу. Несмотря на все доводы о необходимости постройки стен, его там задержали и нарядили следствие. От войскового наказного атамана Романа Емельянова, оставшегося вместо Ефремова, потребовали «имеющуюся в войсковой канцелярии о строении в 1741 г. черкасской каменной крепости записку, какова есть, хотя б она и в переплете была, отняв, прислать в Военную коллегию немедленно»^{432}. Но тревога оказалась ложной. Ефремова, после многих допросов и мытарств, отпустили обратно на Дон с прежними правами и дело о самовольно начатой постройке крепости прекратили, разрешив достроить каменную стену деревом, но лишь только с турецкой стороны, «со стороны же российской каменнаго строения крепости — повелели строить накрепко запретить»^{433}. Вот как Москва, а потом С.-Петербург ценили истинных слуг своих.

Вторую неприятность Данила Ефремов потерпел от страшного пожара, происшедшего в Черкаске 12 августа 1744 г. В полдень загорелся дом одной казачки, и чрез два часа весь город был объят пламенем. Войсковой кирпичный собор, где хранились все войсковые ценности, где помещался войсковой архив и царские грамоты и клейноды, выгорел внутри весь. Пострадал даже иконостас и сребро-позлащенный престол. Богатая ризница и войсковая казна погибли. Медные пушки от огня растопились. Взорвался пороховой погреб, непредусмотрительно помещавшийся под собором, и едва не уничтожил это капитальное и красивое здание. Погибло более 300 человек и почти все имущество жителей. Следствие обнаружило, что все эти бедствия произошли «от слабаго смотрения наказного атамана Романа Емельянова», в виду чего он был предан суду Войска.

По ходатайству Данилы Ефремова Елизавета Петровна приказала возобновить по прежним образцам все прежде жалованные войску клейноды и знамена^{434}.

В 1753 г. Данила Ефремов был пожалован чином генерал-майора и уволен, по его просьбе, от занимаемой должности, а сын его Степан Ефремов назначен войсковым атаманом. Курьеру Бунакову царскую грамоту о том велено вручить самому атаману Ефремову, публично в Войсковом Кругу распечатать и прочесть, а потом публиковать по всем станицам^{435}.

Чрез два года началось восстание в Башкирии, а потом семилетняя война. На оренбургскую границу послано было с Дона до 3 тыс., а в Пруссию до 16 тыс. казаков. Главное начальствование над казаками в этой кампании было вверено Даниле Ефремову, как старшему по чину в войске. За подвиги донских казаков в Пруссии и Померании Ефремов в 1759 г. был пожалован тайным советником^{436}. Ему обязаны были подчиняться и войсковой атаман и все старшины^{437}. «Для отправления секретных дел, кои на него возложены, повелено дать ему писаря и адъютанта, тако же сто человек казаков из донских, кого он сам к тому способных выберет».

С назначением царской властью атаманов начинается расхищение войсковых земель как самими атаманами, так и старшинами. На самовольно захваченных, а также с разрешения Войсковой Канцелярии землях они стали поселять бежавших на Дон из всех Украйн малороссийских черкасов, особенно из Слободской. К этому классу «доморощенных» донских помещиков скоро стали примыкать их дети и родственники, именитые казаки и выборные войсковые чиновники: есаулы, сотники и др.

Расхищение войсковых земель началось с самого начала XVIII в., но особенно большие размеры оно приняло при Даниле и Степане Ефремовых, показавших в этом отношении пример другим. Царские указы и грамоты о воспрещении принимать и селить на казачьих землях малороссиян не исполнялись, т. к. никакие меры не могли удержать живой человеческий поток, стремившийся на свободные и плодородные земли, где переселенцы находили ласковый приют, получали разные льготы и чувствовали себя вполне свободными^{438}. Наконец, правительство, видя невозможность привести в исполнение раньше изданные свои распоряжения о высылке с Дона беглых и не желая обострять отношений с казачеством, столь ему необходимым в военном деле, вынуждено было в 1763 г. прибегнуть к одной мере — привести в известность всех новопришлых на Дону, т. е. произвести им перепись; кстати, такая же перепись в то время была начата и по всей России (3-я ревизия). Этой переписью выяснено, что на Дону за старшинами и станицами малороссийских черкасов числилось 20 422 души в 232 поселениях (слободах и хуторах). Кроме малороссийских черкасов, на Дону оказались великорусские крестьяне, купленные старшинами у помещиков в русских губерниях.

По повелению Екатерины II все эти «новоприходы» были оставлены на Дону навсегда и обложены в пользу казны семигривенным окладом (по 20 коп. на ассигнации). Наблюдение за исправным поступлением этих денег возложено на владельцев и станичных атаманов, а высшее на Войсковую Канцелярию и обер-коменданта крепости св. Дмитрия, которому и сдавались эти суммы^{439}.

Помимо самовольного захвата старшими войсковых земель или по «записям» Войсковой Канцелярии, казачьи земли стали жаловаться и высочайшей властью угодным им лицам; так, например, в 1761 г. Петр III неизвестно за какие заслуги пожаловал полковнику Михаилу Себрякуву весь Кобылянский юрт, будто бы «пустопорожний», но на самом деле оказавшийся заселенный казачьей станицей. Жалоба казаков и ходатайство Войска о возвращении этого юрта Екатериной II были отклонены, как «дерзновенные». Екатерина в грамоте 1764 г. на имя атамана Степана Ефремова и всего Войска Донского писала: «яко вы, не исполняя не токмо велений главной над вами команды, но и в противность уже имяннаго указа (Петра III), ложно представить отважились, подлежите не малому наказанию»… С лиц, подписавших войсковое определение по сему делу, повелено взыскать штраф в 10 тыс. руб.^{440}.

Так русские венценосцы дорожили престижем царской власти своих предшественников, хотя бы с позором и свергнутых ими.

Производя перепись черкасам, комиссия натолкнулась на многие злоупотребления правящих сфер. Ввиду чего на Дон скоро был командирован генерал Романус для исследования, на каком праве и на основании каких указов атаманы и старшины завладели казачьими землями, какой они с них получают доход и куда расходуют деньги. Вместе с тем Романусу поручено было отобрать от Степана Ефремова Черногаевский юрт, которым отец его завладел будто бы с разрешения Войска, но на самом деле не имел на это никакого указа и повеления, а также от других старшин и казаков, самовольно захвативших земли. Пока производились об этом исследования, Степан Ефремов, в бытность свою в Петербурге, представил в 1765 г. в Военную коллегию проект о коренном преобразовании внутреннего управления войска. Все статьи этого проекта клонились к усилению власти войскового атамана, в подрыв прав выборных старшин. Проект этот состоял в следующем: 1) в Войсковой Канцелярии, по назначению атамана и под его председательством, должны присутствовать 8 сведущих в законах старшин, для заведывания гражданскими и военными делами; 2) все в. Дон. разделяется на 20 постоянных полков, по 600 чел., готовых выступить во всякое время; названия этим полкам дать по главным казачьим городкам; платье они должны иметь казачье одноцветное. Остальные казаки, во время выхода 20 полков, должны нести службу на Дону и оберегать границы от набегов татар. Назначение полковников, старшин и других чинов в полки предоставлялось власти атамана. Суд и расправа в полках должны производиться по Войсковой Канцелярии. Для содержания выходивших на службу полков Ефремов указывал на следующие источники: 1) назначаемое в подарки зимовой и легким станицам, присылаемым в Петербург, передать в распоряжение Канцелярии; 2) семигривенный с малороссиян оклад, около 14–15 тыс. руб. в год и половину станичных доходов, из 20 тыс., причислять к войсковой казне. Словом, Степан Ефремов, стремясь к неограниченной власти на Дону, желал ведать как гражданскими и военными делами, так и всеми войсковыми доходами, которые с развитием, благодаря трудолюбивым черкасам, земледелия на Дону, садоводства, скотоводства и коневодства, а также богатству края, могли быть в то время очень значительны.

Едва ген. Романус ознакомился с положением дел в войске, как в Петербург стали доходить сведения о многих, вновь открытых злоупотреблениях атамана. И вот в то время, когда Ефремов еще находился в столице и когда ему туда выслали будто бы «по приговору войска» на расходы по утверждению проекта 7 тыс. руб. из войсковых сумм, наказный атаман Сидор Кирсанов и старшина Юдин донесли в Военную коллегию, что атаман расхищает войсковую казну и провиант, берет взятки с казаков деньгами и лошадьми и ведет подозрительную переписку с кумыкским князем Темиром. Ефремов, ничего не подозревая, возвратился на Дон и вступил в отправление своих обязанностей. Между тем донос возымел свое действие, и атамана потребовали в столицу на объяснение. Получался указ за указом, повеление за повелением, но Ефремов, зная хорошо настроение вельмож и фаворитов императрицы и сознавая за собой вину, отъездом медлил. В таком положении прошло около 6–7 лет. Атаман преспокойно жил в своем «Зеленом» или «Красном» дворе, где ныне хутор Краснодворский, Старочеркасской станицы, окруженный преданными ему старшинами и казаками. Наконец в начале 1772 г. на Дон был командирован генерал Черепов под предлогом принятия мер к прекращению появившейся эпидемии и к скорейшей высылке 10 тыс. казаков в разные места для государственной службы, а на самом деле для изучения настроения казачества и замыслов войскового атамана^{441}. Дон насторожился. Кляузы и доносы старшин массе казачества были неизвестны. Постоянные походы в дальние места по дорогам того времени для казаков были тягостны и разорительны. На них возлагались, как на пасынков России, «подданных и верных рабов», как именовала их Екатерина II в грамотах своих, самые трудные и несуразные поручения. Среди регулярных войск они были всегда в пренебрежении. Их и их выборных полковников и есаулов всегда обвиняли в мародерстве и грабежах, а между тем для продовольствия донских полков русское высшее командование почти ничего не давало. Словом, произволом царских вельмож Дон был в высшей степени недоволен. Кроме того, незадолго до прибытия Черепова с Дона было без согласия Войска переведено около 1000 семейств в Азовскую и Таганрогскую крепости для образования там двух конных полков^{442}. Стали ходить слухи об обращении казаков в солдаты — «регулярство». Дон волновался. Ввиду такого настроения масс, Черепов стал настаивать на скорейшем отъезде атамана в столицу. Ефремов наконец объявил о своем отъезде, но на самом деле поехал по станицам и совещался с атаманами и казаками об отнятых московскими царями казачьих правах и старых вольностях, о намерениях правительства обратить их в солдаты и проч. Чрез насколько недель он возвратился обратно в Черкаск и поселился в своем «Красном» дворе.

В сентябре месяце пришло царское повеление, чтобы «за отзывом атамана Ефремова в Петербург, никаких от него ордеров не принимать и его приказаниям исполнения не чинить». Но было уже поздно. Многие из станиц стали замышлять нечто недоброе и готовиться дать засилью столичных вельмож отпор. В Черкаске получались одно за другим ходатайства об избавлении «регулярства», возвращении казаков из Азова и Таганрога, где они находились в полном подчинении и произволе комендантов крепостей, и, наконец, в сентябре на имя атамана и старшин поступил рапорт от казака Бесергеневской ст. Якова Янченкова с просьбой «за реку стойте крепко, генералу Черепову подписок не давайте, а то узнаете, что вам и генералу с вами будет. Это ведь не Яицкое, а Донское войско»^{443}. Предчувствуя грозу, Черепов велел расставить вокруг Черкаска караулы, чтоб не пропустить в город атамана.

Наступило традиционное для войска Донского 1 октября, когда по древнему казачьему обычаю, в память взятия Казани, собирался всенародный Войсковой Круг. Так и на этот раз казаки вспомнили свое древнее право и собрались на всенародный круг, в котором приняли участие, помимо отставных и служилых казаков, выростков и малолетков, даже приписанные к станицам города малороссийские черкасы. Наказный дьяк прочитал присланные из Военной коллегии грамоты и указы об отозвании атамана в столицу и о неисполнении его приказаний. «Страшно шумел казачий круг. Все, как один, стали за своего атамана». Проснулся живучий казачий дух, дух старых казаков-вечников, который не могли угасить ни строгие царские указы и грамоты, ни даже массовые расстрелы и виселицы. Гордый и свободолюбивый дух казачества, воспитанный на преданиях отцов и дедов, не может быть угашен какими-либо искусственными мерами.

В круг вошел походный есаул Перфилов и сказал: «эти грамоты подписаны генералами, а руки государыни на них нет, а атаман же Ефремов пожалован по именному высочайшему указу». Страсти разгорались. Казаки бросились к квартире Черепова и подвергли ее разгрому. Сам генерал выскочил чрез заднее крыльцо и хотел пройти к Дону, чтобы отплыть в крепость св. Дмитрия, но казаки поймали его, привели в круг и потребовали снять расставленные вокруг города караулы, а потом удалиться из города. Черепов на все согласился. Провожая его, толпа кричала: «ты хочешь нас писать в солдаты, мы все помрем, но до этого себя не допустим!» Били его пинками, бросали землей и так проводили до самого загородного атаманского двора.

Узнав об этом, комендант крепости немедленно донес о том в Петербург, откуда вскоре было прислано повеление арестовать Ефремова и заключить в крепость св. Дмитрия.

В ночь под 9 ноября 1772 г. атаман был внезапно арестован в своем Зеленом дворе командой, высланной из крепости с капитан-поручиком Ржевским. Весть о том моментально облетела все черкасские станицы. На соборной колокольне в ту же ночь ударили в набат, звонили «сполох». Раздались выстрелы вестовых пушек.

Казаки взялись за оружие. Наказный атаман Машлыкин и старшины собрались в Канцелярию и там только узнали, в чем дело. Казаки, окружив их, кричали: «вы выдали войскового атамана! всех вас перебить и в воду посадить!» Потом бросились к крепости. К ним присоединились соседние станицы. Все требовали освобождения атамана, в противном случае грозили разорить крепость до основания и гарнизон уничтожить. Есть предание, что комендант крепости Потапов приказал Ефремову под взведенными курками взвода солдат выйти на вал и объяснить казакам, что он едет в Петербург добровольно, по требованию государыни. Услышав это, казаки успокоились и разъехались по своим станицам.

На другой день доносчик Сидор Кирсенов, скрывавшийся в крепости св. Дмитрия, прислал в Черкаск уведомление о причине ареста атамана, т. е. он повторил все те обвинения, какие представил в Военную коллегию. Но казаки этому не хотели верить и решили послать опровержение; об этом запросили все станицы.

Вскоре комендант крепости сообщил для сведения Войска, что Ефремов «взят в силу высочайшего указа за ослушание 3-х присланных к нему из государственной коллегии повелений». Такое извещение положило конец всяким недоразумениям.

В декабре месяце на Дону была получена грамота Екатерины II, объяснявшая причину ареста Ефремова и призывавшая все войско Донское к спокойствию.

«Буде же паче чаяния, — писала Екатерина, — и к возбуждению праведнаго гнева нашего, нашлись бы в Донском войске нашем такие преступники, кои бы и после обнародования сего повеления нашего дерзнули еще продолжать неспокойство и волнение, то да ведают, что тогда не избегнут злодеи и возмутители достойной себе казни; впрочем, все пребывающие в повиновении верные рабы Донское войско наше навсегда пользоваться будут монаршим благоволением нашим, к коим и пребываем императорскою милостию нашею благосклонны»^{444}.

На ходатайство войска о прощении всех, принимавших участие в так называемом «Череповском бунте» и в деле Ефремова, Екатерина II, зная, по донесениям Румянцева, как геройски ведут себя донские полки, около 20 тыс., в бывшей тогда войне с турками (первая турецкая война 1768–74 гг.), послала на Дон свой рескрипт, в котором высказала свое монаршее благоволение и всем виновным прощение, добавив, что последние могут загладить вину свою в войне с турками, куда они должны быть отправлены без очереди^{445}.

Ефремов был отвезен в Петербург, где над ним был наряжен военный суд, признавший его виновным в следующих преступлениях: «1) в неисполнении многих распоряжений главнокомандующих армиями; 2) в 1769 г., собрав до 10 тыс. казаков, продержал их долгое время без всякой пользы; 3) после разорения станицы Романовской (1771 г.) не велел преследовать татар дальше р. Ей; 4) ослушался шести указов военной коллегии о немедленном выезде в Петербург; 5) этим неповиновением он дал повод к возмущению казаков против ген. Черепова и 6) публично, пред старшинами, с дерзостью и угрозами, забыв подданническую к ея императорскаго величества должность, выговаривал непристойныя слова». Кроме того, «найден и в других противных законах и чести поступках». Суд приговорил его к лишению живота — повесить, но по повелению Екатерины смертная казнь заменена была вечною ссылкою в Пернов.

Для исследования же дела по обвинению Ефремова в расхищении войсковых сумм и других незаконных действиях по войску наряжена была в 1773 г. в крепости св. Дмитрия следственная комиссия из 7 лиц под председательством обер-коменданта. Комиссия эта открыла, что Ефремов, видя себя виновным в большой растрате войсковым сумм, сжег приходо-расходные книги за 1754, 60 и 62 гг., по которым числилось войсковой казны 45 471р. После ареста его и опечатания погреба, где хранилась эта казна, прошло около полугода. Печать и ключи хранились у атаманши Мелании Карповны. По вскрытии комиссией погреба в нем оказалось только 12 тыс. руб. В 1769 г. атаман собрал на р. Несвитае 10 тыс. казаков под предлогом командирования их на службу в разные места России, но многих из них за взнос ему по 1, 70, 80 и по 100 руб. отпускал обратно домой. Там же им собрано до 58 лошадей с сбруей и упряжью. За производство в чин старшины брал «в знак благодарности» по 200 и 300 руб. Имение Ефремова было описано и взято в секвестр на случай могущих оказаться взысканий в пополнение войсковых сумм. Имения этого оказалось, наличных денег, вещей и построек более чем на 302 тыс. руб., крестьян около 300 душ и калмыков 267, большие табуны лошадей, рогатого скота, овец и верблюдов.

По делу «Череповского бунта» привлечено было комиссией в качестве обвиняемых до 30 человек. Следствие и допросы тянулись более года. Члены комиссии взялись за дело усердно и пустили на казачьи спины «для утверждения сущей справедливости» батоги и розги. Наконец, новой грамотой Екатерина II повелела «все вследствия по делу о взятии Ефремова оставить и уничтожить, казаков, содержащихся по сим делам под стражею, выпустить и простить». «И все сие милостивое наше соизволение, — говорилось в грамоте, — учинилось в разсуждении верной и усердной службы войска Донского, нам оказанной в сей (турецкой) войне»^{446}.

Все вышеописанные события, разыгравшиеся в правлении атаманов Данилы и Степана Ефремовых, как то: захват войсковых земель и самовольное поселение на них пришлого люда, ничего общего с казачеством не имеющего; стремление этих правителей к самовластию и расхищению войсковой казны, взятки за освобождение от военной службы и подарки «в знак благодарности» за производство в старшины, «Череповскийбунт», кончившийся арестом и ссылкой Степана Ефремова, ясно показывают, что русское правительство, отняв у Донского казачества его исконные народные права по самоуправлению, не могло дать взамен ничего, кроме как массы указов и регламентов, к своеобразному быту казачества совсем не применимых. Произвол сановников и фаворитов Екатерины в управлении делами России сказался и на Дону. Осудив Ефремова, императрица не исправила этим дела, а больше ухудшила. Ефремовых, несмотря на их недостатки, казаки уважали и любили за их простоту и казачью ухватку, стремление к самобытной казачьей жизни. Обвинительные пункты, вынесенные военным судом Ефремову, слишком общи и не могли служить основанием к лишению его жизни чрез повешение. Дело было совсем в другом. Ефремова подозревали в сепаратизме, булавинщине, в стремлении к автономии войска Донского. Вот почему следственная комиссия для «утверждения сущей справедливости» так усердно прибегала на Дону к батогам и розгам, но, видимо, не добилась ничего. Казаки, любившие своего атамана, были тверды и не открыли его тайных замыслов. А что они были, это показывает весь ход событий. На Тереке, Урале и Оренбурге было неспокойно. Всюду пахло «пугачевщиной». Везде причины были одни — засилье и произвол царских вельмож. Казачеством, как боевой силой, дорожили и награждали его бунчуками и знаменами^{447}, но всячески старались урезать его вольности, его права по самоуправлению, забывая, вернее не понимая, что все то, что создавалось целыми веками, что составляло духовную основу, нравственный принцип, так сказать, нравственный культ целого народа, не может быть уничтожено кабинетными мудрствованиями случайных правителей, по игре злой судьбы выплывших на поверхность русской жизни из омута житейских треволнений. «Забыв верноподданническую к ея императорскаго величества должность, выговаривал непристойныя слова», говорится в приговоре суда. Это было самое сильное, хотя ни на чем не основанное обвинение. Могло быть, что Ефремову, как истому казаку, противно было выслушивать и похвалу, и упреки от случайно заброшенной в Россию бедной немецкой принцессы, свергнувшей бездарного и развратного немца мужа и завладевшей русским престолом, с правами самодержавной императрицы. Так оно и было. Дух казачества живуч. И Ефремов за это поплатился, пробыв около 12 лет в заточении, и умер в Петербурге, не увидев родного Дона.

После ареста Степана Ефремова наказным атаманом в. Д. был назначен полковник Семен Никитич Сулин, служивший при Ефремове почти бессменно походным есаулом около 13 лет, командуя его атаманскою сотнею^{448}.

Время после ареста Ефремова было самым тяжелым для Дона: 22 тыс. донцов бились с турками за Дунаем, несколько полков были на Кубани, удерживая движение кубанских и крымских татар, другие потребованы в армию, действовавшую против Пугачева; в станицах остались одни старики, раненые и малолетки. 1773 год был неурожайный. На Дону был голод. Расположенные по станицам, «для их спокойствия», русские войска под начальством Багратиона и Бринка съедали последний хлеб. «Мы пришли в крайнее разорение и бедность», писали станицы наказному атаману, но тот ничем не мог им помочь, т. к. крымцы и кубанцы, усиленные ордами вновь переселившихся к ним из Бессарабии ногайцев, были неспокойны. Борьба с ними была перенесена на Кубань. Хотя станица Романовская и сильно пострадала в 1771 и 73 гг. от летучих набегов кубанцев, но это уже были последние вспышки этих хищников. Кубанцев и ногайцев подстрекал к набегам союзник турок, крымский хан Девлет-Гирей, двинувший и сам часть своих войск на Дон. Но донцы жестоко отомстили за эту попытку, нанеся жестокое поражение в верховьях р. Ей брату хана Шаббас-Гирею, а потом в 1774 г. на речке Калалы, впадающей в Егор лык. Эта последняя битва была выиграна благодаря твердости и мужеству молодого, двадцатилетнего полковника Матвея Платова.

Турецкая война продолжалась. Бунт Пугачева разгорался. Вся Волга была объята пламенем восстания. Шайки бунтовщиков уже приближались к границам Дона. Трон Екатерины шатался. Пугачев назвал себя императором Петром III и его именем поднял Урал и весь восток, обещая крестьянству прежнюю свободу и волю. Повторилась та же «разиновщина». Обессиленный борьбой с внешними врагами и голодающий Дон, помня «булавинщину», должен был напрячь последние усилия к отражению новых врагов и объявил поголовное ополчение, хотя не было ни оружия, ни снаряжения. Начальствование над этим ополчением было вверено полковнику Луковкину. В короткое время он собрал в пяти станицах около 550 чел., большею частью малолетков, и в трех схватках с шайками грабителей, состоявшими из всякого сброда, разорявшими помещичьи усадьбы и казачьи станицы, принуждая всех присягать мнимому Петру III, нанес им жестокое поражение при ст. Етеревской, Медведицкой и на р. Болоде. Кроме того, 14 донских полков, взятых из действующей армии, сражались с Пугачевым вне пределов войска и способствовали окончательному усмирению этого мятежа.

Еще в самом начале этого движения Екатерина II с тревогой прислала на Дон грамоту, полагаясь на «несомненную и известную ей верность и усердие Донского войска» к пресечению и отвращению «злодейских замыслов этого бездельника». Также, объявляя войску «свое монаршее благоволение за должную ревность к службе и усердие к отечеству», предписывала, чтоб находящихся в Зимовейской станице «злодея Пугачева, жену и детей (3-х малолетних), и буде есть, родных братьев, без оказания им наималейшаго огорчения, яко не имеющих участия в злодейских делах его, отправить за пристойным присмотром в крепость св. Дмитрия, к обер коменданту г. м. Потапову», для выдачи их посланному для этого генералу Бибикову. Кроме того, Екатерина повелевала собрать при присланном от обер коменданта крепости офицере «священный той станицы (Зимовейской) чин, старейшин и жителей, при всех при них сжечь (курень Пугачева) и на том месте, чрез палача или профоса, пепел разсеять, потом то место огородить надолбами или окопать рвом, оставя на вечные времена без поселения, яко оскверненнаго жительством злодея, котораго гнусное имя останется мерзостию навеки, а особливо для донского общества, яко оскорбленнаго ношением тем злодеем казацкаго на себе имени, хотя отнюдь одним таким богомерзким чудовищем ни слава войска Донского, ни усердие онаго, ни ревность к нам и отечеству помрачиться и ни малейшаго потерпеть не могут нарекания»^{449}.

Самым неутомимым преследователем разбитых шаек Пугачева по заволжским степям был донской полковник Алексей Иловайский, который, имея в своем распоряжении всего 400 чел. конных казаков, переправился чрез Волгу и пустился по следам убегавшего на Яик самозванца. В безлюдных и пустынных степях казаки применили свою обычную тактику, выработанную вековой борьбой с татарами — следили за Пугачевым по сакмам. Отряд по дороге наполовину растерялся. Однако Иловайский с остальной частью достиг Яицкого городка и арестовал Пугачева, выданного ему его же приверженцами.

За этот подвиг Иловайский грамотой Екатерины II, по докладе Потемкина, назначен, вместо Сулина, наказным атаманом войска Донского и награжден чином армейского полковника, а чрез год пожалован войсковым атаманом, с тем, чтобы «считать его в сей степени против 4-го класса чином армии». В то же время войску пожалованы были бунчук, булава и насека.

В присланной в том же году на Дон похвальной грамоте за турецкую войну и усмирение пугачевского бунта Екатерина II, кроме многих восторженных выражений и похвал, относящихся к войску Донскому, добавила, «что врожденное онаго войска военное искусство и неутомимость во всегдашней передовой страже, не токмо не позволили неприятелям нигде во вред войск наших скрыть своего движения, но превозмогали и совершенно уничтожали всякое онаго покушение, чем и споспешествовали славным оружия нашего успехам»^{450}.

Кроме этих похвал, войско получило вспомоществование деньгами и хлебом до 64 тыс. четвертей, а также повелено было возвратить из Азовской и Таганрогской крепостей переселенных туда казаков «в прежния их жилища».

Назначение Иловайского атаманом тесно было связано с коренным преобразованием внутреннего управления войска. Вместо прежней Войсковой Канцелярии, где атаман и старшины распоряжались по своему произволу, по мысли Потемкина, для заведывания всеми внутренними гражданскими делами, учреждено было в 1775 г. «Войсковое Гражданское Правительство», состоявшее из атамана, 2 старшин по назначению и 4 по выбору на один год от войска, с положенным всем им из войсковых доходов жалованья. Этому Правительству подлежали дела: хозяйственные, по приходу и расходу денежных сумм, по промыслам и торговле, а также и по гражданскому судопроизводству, «согласно генеральнаго во всем государстве установлению», с соблюдением данных войску привилегий. Дела военные подлежали неограниченной власти атамана, который считался главным начальником войск. Во главе управления всем войском Донским стоял князь Потемкин.

Этот проект был утвержден Екатериной II 15 февраля и при предложении Потемкина от 18 февраля 1775 г. послан для немедленного приведения в действие войсковому атаману^{451}.

Замечательно, что все эти бюрократические нововведения в войске Донском, кажущиеся на первый взгляд рациональными, клонящиеся, по выражению самого Потемкина, «к возстановлению в пределах войска Донского желаемаго, по премудрому ея (Екатерины) намерению, благоденствия», не привились на Дону; по крайней мере, во многих позднейших донских актах по-прежнему упоминается бывшая упраздненная Канцелярия. Видимо, Иловайский, будучи в душе истым казаком, не хотел воспользоваться данными ему неограниченными правами и, считая Потемкина случайным временщиком, каковым он был на самом деле, старался поддерживать старые казачьи устои и оградить самобытность войска от каких-либо нововведений и поползновений фаворитов царицы на старый уклад казачьей жизни.

Подтверждением этому в делах Синода имеются такие донесения воронежского епископа, что атаман Иловайский запрещает ему вмешиваться в духовные дела казачьих приходов, так как причты их определяются с утверждения «казачьяго круга и старшин», и даже набил колодки на протопопа черкасского собора за то, что тот осмелился власть своего архиерея поставить выше «веча», т. е. круга старшин. Этими донесениями сказалось все. Атаман Иловайский не был ни изувером, ни крамольником, напротив, считался человеком просвещенным для своего времени и заботился о насаждении образования на Дону и поднятии его экономического развития. Вскоре после своего вступления в должность он возбудил ходатайство пред Потемкиным о разрешении детям казаков поступать в вновь открытый московский университет. Потемкин принял это ходатайство благосклонно и отвечал: «Попечение о воспитании донских детей приемлю я с признанием и не оставлю с моей стороны прилагать о таковых учащихся к чести и славе войска Донского всегдашнее рачение». (А. Савельев, стр. 95). В 1775 г. 4 донских воспитанника уже поступили в Московский университет. В его управление войском в г. Черкаске в 1790 г. было открыто народное училище (малое), а 2 октября 1793 г. торжественно отпраздновано открытие, в присутствии Иннокентия, епископа воронежского и черкасского, «Главного Народного Училища», типа средних учебных заведений, преобразованное при атамане Платове в гимназию.

Одновременно с учреждением на Дону «гражданского правительства», повелено войсковых старшин и полковников, командовавших в походах полками наравне с установленными по табели военными чинами, производить в штаб-офицерские чины. Тех же старшин, которые впредь будут командовать полками и носить звание полковников, в уважение их службы, считать за уряд младшими пред армейскими секунд маиорами, но выше капитана. Есаулов и сотников «признавать и принимать прилично офицерскому чину».

Некоторые переселенные из Бессарабии ногайские орды жили мирно. Кочуя с места на место, они заняли степи по Манычи и Кагальнику. Имея слабую организацию и всегда голодая, эти орды, подстрекаемые кубанскими, постоянно беспокоили донские станицы. Иловайский решил очистить от них эти степи. По станицам были разосланы грамоты быть всем готовыми к поголовному ополчению с двухмесячным провиантом.

Узнав об этом, татары двинулись к Кубани, но там встретили отпор от черкесов. Теснимые с двух сторон, они решили завладеть манычскими и сальскими степями силой. В 1781 г. они стали явно нападать на казачьи сторожевые посты. Ожидая нападения, Иловайский вооружил все низовые станицы, до Раздорской. В Крыму произошло возмущение против хана Шагин-Гирея. Потемкин решил присоединить Крым и Тамань к России. Началась вторая турецкая война. Дон выставил в действующую армию 36 полков, т. е. почти все свои военные силы, начиная с 15 лет, с 3-х месячным провиантом. 8 апреля 1783 г. манифест Екатерины II возвестил об окончательном присоединении Крыма, Тамани и Кубани к России. Оставалось привести в подданство неспокойные ногайские орды, подстрекаемые к неповиновению укрывшимся у них крымским ханом. Для усмирения их был командирован Суворов. Близ устья Лабы Иловайский с 10-ю донскими полками присоединился к его войскам. После отважной переправы чрез Кубань во главе с донскими казаками, близ урочища Керменчик, русские войска 1 окт. 1783 г. одержали решительную победу над татарами и завладели богатой добычей. О подвигах в этом походе Суворов доносил Потемкину: «храбрость, стремительный удар и неустрашимость Донского войска не могу довольно похвалить пред вашею светлостью и высочайшим троном». Эта похвала величайшего из полководцев, скупого на слова и похвалы, заслуживает глубокого внимания и должна быть запечатлена потомками старого боевого казачества.

Ногайцы признали подданство России и в знак покорности прислали Суворову свои белые знамена.

За свои подвиги в этом деле Иловайский был награжден чином генерал-поручика и орденом св. Владимира 2-й степени, а полковые командиры бригадирами^{452}.

Распоряжаясь самовластно войском Донским, Потемкин представил на утверждение Екатерины II и проект о переселении на Дон из Крыма и Турции армян, в числе 15 тыс. душ, для поднятия будто бы экономического значения края и развития торговли. Проект этот был одобрен в 1779 г. Переселенцам даны были такие льготы, какими до того времени не пользовались не только сами казаки, но даже и коренные жители соседних губерний. На берегу Дона, близ крепости св. Дмитрия, был основан армянский город Нахичевань. Для поселения армян земледельцев из войска Донского было отторгнуто до 68 тыс. дес. удобной земли. Переселенцы были перевезены со всею движимостью на казенный счет, освобождены на 10 лет от всех повинностей, постоев, рекрутчины и проч.; каждому домохозяину отведено по 30 дес., выданы безвозмездно семена, лес на постройки, скот, инвентарь и проч., с возвращением стоимости их чрез 10 лет^{453}. Словом, часть устьев Дона и берега Азовского моря были изъяты из владений войска. Это изъятие было закреплено грамотой Екатерины 27 мая 1793 г., по проекту того же Потемкина, уже в то время умершего, об утверждении границ земель, «от предков наших войску Донскому пожалованных, и коим владением казаки Донские издревле спокойно пользовались»… При грамоте была-приложена и карта этих земель, подписанная императрицей: «Мы по всегдашнему о благе наших подданных попечению, желая в Дон доставить безспорное на вечныя времена владение принадлежащими оному землями и чрез то изъявить монаршую нашу признательность к ревностной его службе, утвердили подписанием поднесенную нам и при сем препровождаемую карту, по которой и указали сделать исполнение»^{454}.

Удивительна в этом отношении политика к казачеству русских правящих сфер, вводивших всегда в заблуждение царей и цариц. Посылая на Дон многочисленные похвальные грамоты, с велеречивыми и напыщенными выражениями, превозносящими войско Донское за его подвиги до небес, русские венценосцы в то же время старались низвести казачество на степень «своих верноподданных, послушных рабов», урезывали шаг за шагом их исконные казачьи права, отторгали лучшие приморские земли, политые в течение веков казачьей кровью, и отдавали их чуждому элементу, случайно заброшенному на Дон.

Мало того, восхваляя войско Донское за его великие заслуги и «отличную храбрость, оказанные в войне, достойныя нашего монаршаго отменного благоволения и милости, ко всенародному сведению на память будущих времян», Екатерина в то же время, по представлению своих сановников, никак не хотела считаться с самыми насущными потребностями казачества, его правами, как военного, пусть даже «верноподданнаго сословия», и грамотой 9 мая 1792 года повелела «для спокойствия и безопасности Кубанских пределов от набегов необузданных горских народов произвесть вновь на линии построение нужных крепостей и редутов, а для вящшаго усовершения той линии завести на оной вновь казачьи станицы (12-ть), в которыя по исчислению до 3 тыс. семей потребно. К такому поселению назначили мы употребить шесть донских полков, под начальством генерала Гудовича находящихся, которые и должны быть в полном пятисотенном комплекте»…^{455}

Такое бесцеремонное обращение с казачеством вывело его из терпения. Казаки трех полков, бывших на линии, сменив своих полковников, явились в Черкаск в числе 1000 челов. и приступили к войсковому атаману с требованием и угрозами отменить это распоряжение. Иловайский велел прочитать им грамоту императрицы. Казаки пришли в ярость. «Наконец, штурмою вечером 31 мая принесли знамена генералу (атаману) и отдали; и тем кончили. И поехали в домы с грамотами отпускными». 3 июня атаман выехал в Петербург ходатайствовать об отмене переселения, а бригадир Платов спешно отправился на Кубань для успокоения оставшихся там полков^{456}.

Насильственное переселение, по усиленной просьбе Иловайского, было отменено, а вместо него предоставлено было станицам, по древнему их обычаю, самим назначать семейства, желающие переселиться, но все-таки не менее 3 тыс. В войсковой грамоте станицам было сказано, что «государыня, снисходя только к древнему донскому обряду, простила ослушников ея воле, исключая начинщиков зла». Войсковым чиновникам, посланным с этими грамотами, приказано было не вмешиваться в станичные распорядки, а только отобрать списки назначенных на переселение. Войсковое правительство, издавая это распоряжение, само было в большом затруднении. На Кубань требовались исправные и здоровые казаки в полном вооружении и о дву-конь. Всех служилых казаков в то время было около 30 тыс. Следовательно, для переселения нужно было выслать с Дона одну десятую часть всех строевых казаков. Требование несуразное и невыполнимое. Предположили в число переселенцев включить 800 семейств малороссиян, с зачислением их в казаки. Войсковое правительство поневоле должно было хитрить и действовать осторожно, чтобы не вывести из терпения все войско. Станицы Есауловская, Кобылянская, две Чирских и Пятиизбянская решительно отказались подчиниться распоряжению о переселении и не приняли войсковых грамот. Отрешив от должностей станичных атаманов и подписных стариков и выбрав вместо них других, казаки этих станиц дали клятву друг друга не выдавать, говоря, что они свои земли заслужили кровью и кровью их защищать будут, укрепили станицы, поставили пушки и стражу; даже получено было известие, что с весной они намеривались идти в Черкаск, забрать все регалии и выбрать другого атамана. Иловайский вынужден был обратиться к помощи регулярных войск. Жалованным старшинам, полковникам и генералам не хотелось расставаться с своими правами и преимуществами, дарованными русским правительством.

На усмирение бунтовщиков, собравшихся в Есауловской стан., в феврале мес. 1794 г. двинулся отряд казаков в 1000 челов. во главе с наказным атаманом, генералом Мартыновым и «прочими господами». К ним подоспел князь Щербатов с 5-ю полками и 4-мя баталионами пехоты, 2-мя эскадронами драгун, 4-мя полевыми орудиями, а также три Чугуевских полка под начальством генерала Платова. Станицы заняты были почти без боя. 6-го июля началась обычная расправа, какую Москва всегда применяла к казачеству: 48 старшин и 298 казаков были закованы в цепи, 1645 человек наказаны плетьми. Назначено, по приказанию Военной коллегии, следствие. Председателем следственной комиссии был Щербатов. Оказалось, что все бузулуцкие, хоперские и медведицкие станицы также не приняли войсковых грамот и отказались от переселения. Князь Щербатов признал и их виновными и около пяти тысяч челов. подверг наказанию кнутом, из-под которого немногие вышли целыми. Десятая часть попали в Сибирь. Есаул Рубцов, которого считали главным виновником бунта, получил 251 удар кнутом и в тот же день скончался^{457}. И все это происходило в то время, когда большая часть донских полков находилась в войне с Речью Посполитой (1791–95 гг.), потом с Швецией и Персией. Везде и всюду донские богатыри показывали чудеса храбрости и уменье вести войну и выигрывать победы не только в стычках с полудикими горскими народами Кавказа, но даже с хорошо организованными силами европейцев. Между тем у себя дома, на Дону, они подвергались насилию и экзекуции. Некоторые полки, стоявшие в Крыму, узнав, что их станицы разоряют регулярные войска, пришли в волнение. Казаки стали большими партиями уходить на Дон. Стало пахнуть общим бунтом. Старая императрица, занятая своими фаворитами, не могла уже заниматься внутренними делами государства, а предоставила все это своим сановникам, во главе которых стоял известный бездарный Платон Зубов. Чувствовался застой и развал во всех внутренних делах управления. Вместо 3 тыс. семейств на Кубань с Дона удалось переселить только одну тысячу. Екатерина была и этим очень довольна.

После 2-летней стоянки войска Щербатова были выведены из пределов Дона.

В 1796 г. Иловайский умер. Вновь вступивший на русский престол Павел I хотел назначить атаманом заслуженного боевого генерал-лейтенанта Федора Петровича Денисова, впоследствии первого графа из донских казаков (с 1799 г.), но последний отказался от такой чести, ссылаясь на свою старость и малограмотность, и просил государя предоставить эту должность своему зятю, генералу Орлову. Царь уважил эту просьбу, и Орлов назначен был войсковым атаманом. Первым распоряжением Павла Петровича относительно в. Дон. было искоренение всех нововведений кн. Потемкина, т. е. уничтожение войскового гражданского правительства и восстановление прежней войсковой канцелярии^{458}.

В канцелярии по-прежнему стали заседать атаман и наличные старшины. Все бумаги адресовались уже на имя войскового атамана и войска Донского.

Ко времени вступления в атаманство Орлова, дела по станичному самоуправлению пришли в полное расстройство; там царил полный хаос, при наличии засилья старшин, жалованных уже не кругом, а царской властью или войсковыми атаманами. Причиной этой неурядицы были нововведения в управлении войском Донским, начиная с Петра I и кончая реформами князя Потемкина. Словом, Дон был выбит из самобытной своей колеи и направлен по чуждому ему руслу, руководимый усмотрением «жалованных» старшин. Еще в 1721 г. войсковою грамотою повелевалось станицам «выборных станичных годовых атаманов почитать и во всем быть им послушными», между тем по старому казачьему праву сами атаманы должны были быть послушными станичному кругу, или сбору, т. е. являться простыми исполнителями его постановлений. В 1743 г. упоминаются уже выборные старики, которые впоследствии стали именоваться «подписными». Название это им присвоено от того, что при объявлении распоряжений о неприеме и сыске беглых от станичных атаманов и лучших выборных граждан станицы отбирались подписки, «сказки». От них же требовались подписки и в объявлении и исполнении войсковых грамот, касающихся нарядов на службу, укрепления станиц на случай набегов татар и проч., а в 1792–5 гг. о переселении на Кубань и о выдаче ослушников. Вот почему станицы Есауловская до Пятиизбянской в 1792 году и сменили своих атаманов и подписных стариков, как давших подписки в исполнении распоряжений войскового правительства о переселении, и выбрали других, своих единомышленников. Кроме того, с половины XVIII в. для сыска и высылки беглых из других губерний все войско было разделено на несколько участков (округов), во главе которых были поставлены назначенные войсковым атаманом старшины; чрез этих же старшин войсковое правительство стало объявлять станицам свои распоряжения. К концу того же века из канцелярий «старшин по сыску беглых» образовались «окружные сыскные начальства». Орлов обратил особенное внимание на положение станичных дел, неладившихся после экзекуций князя Щербатова и приказов наказного атамана Мартынова, назначившего во многих «мятежных» станицах своих, по своему выбору, атаманов и судей^{459}.

В наказе станицам атаман Орлов старался восстановить везде старое выборное начало. Он советовал выбирать атаманов из людей «расторопных и добрых в поведении. «Ради пособия им во всегдашних словесных судопроизводствах» выбрать из среды своей, четырех или более, степенных стариков, называвшихся раньше «подписными»; на их обязанности должно лежать немедленное, вместе с атаманом, исполнение распоряжений сыскных начальств и словесное разбирательство спорных дел. Дела же, подлежащия решению общаго станичнаго сбора, должны откладываться до праздничных дней. Все тяжебный дела на сумму не свыше 50 руб. должны быть решаемы в станицах. Недовольные решением станицы могут переносить свои дела в сыскныя начальства. Ведению атаманов и стариков подлежали дела по мелким кражам, семейным ссорам, буйству, дракам и проч. Более крупныя дела переносились на станичный сбор, присуждавший к штрафам, розгам, забиванию в колодки и выселению. Атаман Орлов особенно возстал против присуждения «напивания пойлом», ибо сие введение было весьма подло и не сообразно с должным порядком».

Искреннее желание этого атамана было, чтобы «донские граждане между собою блюли старинную простоту и убегали от тяжебных дел и ябед»^{460}.

В правление войском Орлова (1798 г.) в пределы Дона, теснимые киргизами, с разрешения правительства, прикочевали из-за Волги дербетовские калмыки, в числе 3724 кибитки, 9525 душ. мужского пола. Им дозволено было отправлять службу наравне с казаками. Для учреждения порядка между ними образовано особое правление^{461}. Но это не понравилось калмыкам, и они в начале 1800 г. ушли в астраханские степи. Никакие меры не помогли возвратить их обратно. По повелению Павла Петровича калмыки эти оставлены на жительстве в малом Дербете. Кроме них в войске Донском остались, причисленные в казачество разновременно, калмыки так называемые «базовые», которых в то время считалось 2262 души мужского пола.

Но самым важным событием для войска Донского конца XVIII в., положившим неизгладимый отпечаток на жизнь казачества в продолжение всего прошлого века и перевернувшим все древние его устои и традиции, — было появление на Дону жалованного донского дворянства, разделившего все боевое казачество на две неравные части; меньшая — дворян помещиков и большая — рядовых казаков.

И все это случилось по проискам и усиленным домогательствам небольшой кучки корыстных себялюбцев, испорченных растлевающим началом и политикой рабовладельческой России. За великие вековые заслуги всей массы боевого казачества, «Всевеликого войска Донского», сокрушившего могущество Оттоманской империи и ставшего твердой ногой на границах тогдашней России по Кубани, Тереку, Уралу и дебрям далекой Сибири до Амура, маленькая группа людей, случайно выплывших на поверхность народной массы, при поддержке русских самодержцев, получила неисчислимые выгоды в ущерб всему казачьему населению старого Дона, захватила лучшие казачьи земли и населила их закабаленным в рабство крестьянством, следуя примеру русских помещиков.

Со времени обложения подушной податью (с 1763 г.) малороссийские черкасы, приписанные к станицам и жившие в хуторах, поселках и приселках, хотя и считались свободными землепашцами, но тем не менее были ограничены в некоторых правах, как например: они не имели голоса в станичных делах, не могли отлучаться без ведома станицы, и даже войсковою грамотой 1776 г. было воспрещено выдавать за них в замужество казачьих вдов и дочерей и жениться на беглых крестьянских женках^{462}.

Указом сената 1 февраля 1775 г. повелено брать рекрут из донских малороссиян наравне с поселянами казенного ведомства.

В 1796 г. и для донских крестьян наступил свой «Юрьев день», запоздавший против московского на 200 лет^{463}. Указом Павла Петровича, данным 12 декабря, «в видах водворения порядка и утверждения в вечную собственность владельца, повелевалось, чтобы в губерниях Екатеринославской, Воронежской, Таврической и Кавказской области, а также и на Дону — каждый из поселян остался в том месте и звании, как он по нынешней ревизии (5-й) записан будет». Хотя этим актом и не устанавливалось полное крепостное право, т. к. донские землевладельцы, старшины и военные чины не пользовались еще правом российского дворянства, тем не менее многие из них увидели себя потомственными обладателями нескольких сот и даже тысяч крестьянских душ. Это количество некоторые старались увеличить покупкою крепостных в других губерниях и на ближайших ярмарках. И вот, страстно желая явиться в роли настоящих дворян-помещиков, донские выборные и жалованные чиновники, считавшиеся до того «за уряд» исходатайствовали у Павла Петровича сравнение своих чинов-званий с чинами регулярных войск. 1798 г. 22 сентября последовал высочайший указ, данный чрез Военную коллегию, такого содержания: «Взирая всегда с удовольствием на ревность и службу войска Донского, в знак признательности и благоволения нашего к оному, для уравнения чиновников, в войске оном служащих, признавать их чинами по следующей табели, сохраняя им по службе прежнее их звание: войсковых старшин — маиорами, есаулов — ротмистрами, сотников — поручиками, хорунжих — корнетами. Квартирмистры же (коих полагается в каждый полк по одному) равняются с квартирмистрами регулярных войск»^{464}.

Само собою разумеется, что жалованные раньше царскою властью генеральскими, бригадирскими и полковничьими чинами остались при своих армейских чинах, равных с регулярными.

Донскими полками обыкновенно всегда командовали старшины, носившие звание, когда они были в походе, полковников. Приведенным указом они признавались маиорами. Вот почему в то время на Дону и сложилась между казаками забавная поговорка: «нашего полковника пожаловали майором».

К концу этого века за донскими помещиками числилось уже крестьян до 70 тыс., а по 6 ревизии 1811 г. 76 857 душ.

И вся эта масса крестьянского населения поселена была на войсковых и юртовых казачьих землях, перешедших потом донскому дворянству в потомственную собственность, без ведома и согласия всего Войска. Впрочем, согласия-то его, с упразднением Войскового Круга, никто и не спрашивал.

Класс донских помещиков быстро стал увеличиваться. Дон раздвоился. Вместо единого, нераздельного казачьего сословия (казачество к тому времени было сведено уже в сословие), где все были равны, все от рожденья братья, вдруг из общей массы, поголовно служившей «не за страх, а за совесть, с травы да воды» русским царям, явилось новое донское дворянство с правами и привилегиями, с этим сословием сопряженными, оставив в стороне многотысячное рядовое казачество с его угасающими традициями «о братстве и равенстве» и поголовной, как и прежде, военной службой.

Создавая донское дворянство, Павел I в то же время стал очень подозрительно относиться к донским генералам, жалованным Екатериной II.

Взаимная неприязнь, существовавшая между матерью и сыном при жизни первой, всем известна. Екатерина от всей души ненавидела и презирала Павла и даже хотела оставить престол внуку своему Александру; в свою очередь Павел платил ей тем же. До 42 лет он жил уединенно вдали от двора, в подаренных ему Екатериной имениях в Гатчине и Павловске.

Ко времени вступления на престол, 42 лет, он был уже изломанным, раздражительным и озлобленным человеком. В семейной жизни был деспот и мучитель. Льстец Кутайсов и фаворитка Нелидова еще имели на него некоторое влияние; ко всем остальным был болезненно подозрителен и жесток. К преобразованиям Екатерины относился отрицательно. Все его мероприятия имели одну цель — уничтожить излишнее влияние на ход управления высшего дворянства и восстановить блеск самодержавия. Фавориты и орлы Екатерины, в том числе и Суворов, подверглись опале или гонению. Прусская муштра и прусская форма одежды с буклями, пудрой и косами были его идеалом в военном деле.

Первый из видных донцов, прославившийся своими военными подвигами, подвергся гонению ген. — майор Матвей Иванович Платов. В персидской войне, начатой Екатериной под конец своей жизни, Платов, будучи походным атаманом донских полков, одной геройской атакой выручил главнокомандующего, Валериана Зубова, брата фаворита Платона Зубова, из очень затруднительного положения. О Платове заговорили как о выдающемся полководце. 6 ноября 1796 г. на престол вступил Павел. Дела круто изменились. Зубовы были удалены. В одну из ночей Платов был арестован и с фельдъегерем отвезен сначала в Кострому, а потом в Петербург и замурован в один из сырых казематов Петропавловской крепости, где он пробыл 3½года. Как это случилось и за что был арестован Платов, никто в Черкаске не знал; даже не знал и сам Платов. Весной 1800 г. удалены со службы ген. от кавалерии Дмитрий Ив. Иловайский и сын его ген.-м. Павел Иловайский. В г. Черкаск прибыв, ген. Кноринг производит о них следствие и в апреле препроводил их «с сенатскими курьерами неизвестно куда». 29 мая того же года по указу Павла исключен из службы г.-м. Дмитр. Евдок. Греков. 11 июля взят с фельдъегерем стар. Ив. Ник. Мешков. 5-го августа в Черкаск прибыли генерал Репин и его адъютант Кожин. При них были, по высочайшему повелению, казнены, по старому московскому обычаю, на черном эшафоте (с палачом и топором) войсков. старш. Ив. Афан. Апонасов и три гвардейских казака Луганской станицы Попов, Колесников и Козмин, а также наказан кнутом гвардии поручик Петр Осип. Грузинов, а потом 5 сентяб. того же 1800 г. понес жестокое наказание родной брат его, полковн. Евграф Осип. Грузинов. Также был сооружен эшафот, поставлены в строй, наголо шашки, атаманский и «артиллерийский» полки, приведен из тюрьмы арестант, прочитан царский указ и палач дал несчастному Грузинову более 400 ударов кнутом, отчего он в тот же день в тюрьме скончался^{465}. Никто не мог дать положительного ответа о причине удаления со службы, наказании и казни перечисленных выше лиц. Болезненно подозрительный Павел, которого именуют некоторые историки «неразгаданным монархом», был в сущности самый опасный «маниак»; везде и всюду он искал крамолу и при помощи своих шпионов, которые на Руси не переводились, старался утвердить свой «священный трон».

Казалось, вернулась та страшная эпоха московской Руси, когда господствовало всем известное «слово и дело», когда каждый не только простой обыватель, но даже стоящий во главе управления не мог поручиться, что с ним будет сегодня, завтра… Все притихло. Лучшие люди уходили от дел и укрывались в глуши деревень; даже знаменитый Суворов, герой Измаила, подвергся опале и пел на клиросе вместе с дьяком в своей деревенской церкви. Таким характером государя пользовались для своих низких целей всякие проходимцы и, вместо успокоения, еще больше разжигали его страсти. Все государство было охвачено паникой.

И вот в этот-то период времени войску Донскому суждено было вынести новое испытание, испить новую чашу терпения и покорности.

Политический горизонт Европы в то время был заволочен тучами и туманом. Лучшие государственные головы терялись и не знали, чего держаться. Лишь один гениальный Наполеон знал, куда идет, и кружил головы всех европейских дворов. Против Франции составлялись коалиции европейских государств. Во главе их стояла Англия. Павел поддерживал ее сторону. Суворов, «завинтив свой измаильский штык», разил французов вместе с казаками в Италии^{466}. Двуличная союзница России — Австрия во главе с Тугутом и гофкригсратом устроили ему там такие препятствия, что этот мудрый и опытный полководец почитал отозвание свое с арены громких побед за счастье и вскоре после того в 1800 г. умер. Завистливый Павел не приказал воздать праху его даже самых обыкновенных воинских почестей, достойных фельдмаршала, генералиссимуса и князя Италийского.

Павел порвал союз с коварной Австрией, а потом и с Англией. Главная причина разрыва с последней была — захват англичанами в сентябре 1800 года остр. Мальты, принадлежавшего ордену Мальтийских рыцарей — иоаннитов, великим магистром которого в то время состоял Павел Петрович. На требование этого «странного» магистра, носившего даже облачение и все знаки ордена, англичане, боясь, чтобы остров не попал в руки Наполеона, отказали. Раздраженный этим, Павел заключил союз с Наполеоном, старавшимся подорвать торговое значение Англии «континентальной системой», закрыв для торговли с ней все европейские порты. План Наполеона был гениален, и если бы он был доведен до конца, то Англия потерпела бы в своих торговых предприятиях окончательное крушение. Гений Наполеона, поддержанный могуществом России, мог это сделать. Нужно было уязвить Англию в Индии, сосредоточив ее богатства и могущества, и никто, кроме России, не мог ему быть в этом деле лучшим помощником. Для похода по среднеазиатским степям надобно было легкое конное войско, и нигде его не было столь много и такого хорошего качества, как в России. Это были донские казаки. Это была первая часть дела, задуманного Наполеоном. Вслед за казаками сам Наполеон намеревался провести чрез Россию полмиллиона своей победоносной армии до Волги, оттуда морем до Астрабада, а там караванным путем до Индии.

Павел пришел в восторг от этого шага и 12 января 1801 г. дал на Дон указ «собрать все войско Донское на сборныя места» и три рескрипта на имя атамана Орлова, два от 12 и один от 13-го января, в которых открывал ему цель похода и маршрут следования войск^{467}.

Вскоре на Дон прибыл исхудалый и постаревший М. И. Платов, выпущенный из темницы по совету приближенных царя, как пригодный для выполнения задуманного предприятия генерал, которого любят и слушают казаки. Он получил от царя подробные словесные инструкции о предстоящем походе.

Получив царские рескрипты, Орлов приказом по войску предписал готовиться к походу всем наличным офицерам, урядникам, полковым писарям и казакам. Словом, всем, способным носить оружие, «до последняго», о дву конь и с запасами провианта на 1½ месяца. Казаки обязаны брать с собою ружья и дротики, «не оставляя их отнюдь дома». К этому поголовному ополчению привлечены были и все донские калмыки, в числе 510 челов., сборный пункт которым была назначена с л об. генерала Мартынова на Салу. Для казаков сборные места были определены в следующих станицах: Качалинская, Усть-Медведицкая, на р. Медведице и Бузулуке. Дело приготовления к походу «по секретной экспедиции» шло очень быстро. 20 февраля Орлов доносил уже Павлу, что 22 507 чел. готовы к походу.

Никто не знал цели этих секретных приготовлений, кроме атамана Орлова, Платова и некоторых приближенных, которым поручено было заготовить по дороге от Дона до Оренбурга провиант и фураж для лошадей, и тех, которым приказано осмотреть и изучать дороги, а в Оренбурге добыть «языков» и переводчиков, знающих среднеазиатские языки. Есаулу Денежникову атаман поручил узнать:

1) «Начиная от Оренбурга, какая есть удобнее к проходу войск дорога чрез степи киргис-кайсаков, до р. Сарасу, земли каракалпаков и узбеков до Хивы, а оттоль до Бухарин и далее до Индии. Есть ли по дороге сей реки, какой оныя широты»… и т. д., словом, узнать все, что требуется для прохода войск.

В своих рескриптах Павел Петрович (в первом) писал Орлову:

«Англичане приготовляются сделать нападение флотом и войском на меня и на союзников моих датчан и шведов. Я готов их принять, но нужно их самих атаковать и там, где удар им может быть чувствительный и где меньше ожидают. Заведение их в Индии самое лучшее для сего, подите с артиллерией чрез Бухару и Хиву на реку Индус. Приготовьте все к походу. Пошлите своих лазутчиков приготовить и осмотреть дороги; все богатство Индии будет вам за сию экспедицию наградою. Таковое предприятие увенчает вас всех славою, заслужит по мере заслуги мое особое благоволение, приобрест богозжи и торговлю и поразит неприятеля в его сердце. Здесь прилагаю карты, сколько у меня их есть. Бог вас благослови. Есмь ваш благосклонный Павел».

Во втором рескрипте: «цель вся сие разорить и угнетенных владельцев (Индии) освободить и землю привесть России в ту же зависимость, в какой она была у англичан, и торг обратить к нам».

В третьем: «…Мимоходом утвердите Бухарию, чтобы китайцам не досталась. В Хиве вы освободите столько-то тысяч наших пленных подданных… Если бы нужна была пехота, то в след за вами, а не инако будет можно. Но лучше, кабы вы то одни собою сделали».

Государственный казначей Державин по повелению государя, на эту экспедицию отпустил Орлову 1 670 285 руб., «кои должны быть возвращены из добычи той экспедиции».

16 февраля атаман выехал из Черкаска на сборные места, а 28 февраля, получив от Павла рескрипт с объявлением «благоволения за исправность и готовность», двинулся в поход. За командированием 4 полков на Кавказскую линию и оставлением на сборных пунктах «на случай» до 500 чел., в поход выступило: офицеров 510, казаков 20 497, артиллеристов 501 и калмыков 510, всего 22 016 чел. На Дону остались лишь израненные и больные, старики, женщины и дети. Все войско, состоявшее из 41 полка и 2-х рот артиллерии, было разделено на 4 части. Одной из передовых колонн, 13 полков, командовал генер. Платов; второй, 8 полков, ген.-м. Бузин; 3-й — 10 полков, ген.-м. Боков 1-й и 4-й — 10 полков, Денисов 6-й. Первая половина состояла под непосредственным распоряжением самого атамана. При нем находилась вся артиллерия, с полковн. Карповым, и войсковые землемеры. Артиллерия состояла из 12 единорогов, с 960 гранатами, 120 ядрами и 360 картечами и 12 пушек с 1080 ядрами и 360 картечами.

Суровая зима 1801 г., степное бездорожье, река Волга, на которой при мартовской оттепели от тяжести артиллерии и массы людей проваливался лед, так что местами из крыг льда приходилось наводить искусственные мосты, неурожай хлеба и трав у степных заволжских жителей — все это создавало такие затруднения этому легендарному походу, которые могут преодолеть только казаки, а никакая другая армия в мире. Колонны шли наугад, определяя путь по солнцу и часто не по тем дорогам, где заготовлен был для них фураж. Люди и лошади, которых было более 40 тыс., голодали. Колонны шли от 30 до 40 вер. в день. Ночлеги в этой безлюдной степи были или на сырой земле, или на жестоком морозе. Оренбургский губернатор Бахметев сообщил Орлову, что несмотря на все усердие есаула Денежникова узнать и проведать о дорогах на Бухару и Хиву, поручение его осталось без исполнения. Даже «если бы он пробыл здесь (в Оренбурге) и еще месяц, то достаточного сведения не получил бы». Следовательно, Орлову самому приходилось открывать дороги в неведомые восточные страны и вести по ним на верную гибель все войско Донское, исполняя приказ безумного русского венценосца, гнавшего курьера за курьером и настаивавшего на скорейшем выполнении задуманного даже не им, а хитрым Наполеоном плана.

Безумство и невежество Павла не имели границ. На присланной им Орлову карте дорога от Оренбурга до Бухары и Хивы и далее на Индию была проведена одной тоненькой черточкой, а что на пути под этой черточкой таилось, никто в России не знал и не ведал. Необозримые безводные среднеазиатские степи, непроходимые горы Гинду-Куша, хищные племена Бухары и Хивы, текинцев, каракалпаков, киргизов и узбеков, с которыми едва справилась Россия в 70-х годах прошлого столетия, в затуманенной и невежественной голове Павла не вмещались. А донские полки шли и шли ускоренным маршем, сделав в три недели по страшному бездорожью около 700 верст. Вот уже их передовые отряды на вершинах р. Иргиза. Далеко родной Дон, далеко течет он, милый, светлыми струями омывая зеленые берега. Куда и зачем они идут, думали казаки, и при воспоминании о родимых станицах, где остались их старики, жены и сироты дети, уныло свешивали свои буйные головы.

23 марта в селении Мечетном, ныне Вольского уезда Саратовской губ., атаман получил высочайший манифест о смерти Павла и о восшествии 12 марта на престол Александра I, а также рескрипт на его имя о возвращении донских полков на Дон^{468}. Это было накануне Светлого Христова Воскресения. Атаман собрал круг и сказал: «Жалует вас, детушки, Бог и государь родительскими домами». Громкое ура покрыло широкие заволжские степи. В первый день Пасхи атаман и бывшие с ним полки слушали обедню в селе Мечетном в старообрядческом мужском монастыре, а вечерню в старообрядческом же женском Успенском.

25 марта донцы двинулись в обратный путь. Радость их не имела границ.

9 апреля некоторые полки были уже на Дону. Другие пришли 17. Артиллерия — 25-го. Казаки были распущены по домам.

В этом страшном и трудном походе потерь в людях не было, хотя много было больных и ослабевших. Удивительна выносливость казаков. Убыль в лошадях была весьма незначительна.

Поход этот и теперь живет в памяти народной и известен под именем «восточного».

Этим походом и закончился страшный и кровавый для донского казачества XVIII век. Много оно послужило для чести и славы России; много получило за свои геройские подвиги похвальных грамот, знамен и бунчуков, но еще больше потерпело от самовластия и несправедливости ее неблагодарных и недальновидных венценосцев.

Примечания:

³ Даже позднейшие историки, А. Филимонов в «Очерках Дона» в пятидесятых годах прошлого столетия и В. Ф. Соловьев в своей брошюре «Особенности говора Донских казаков» в 1900 г. писали, что казаки, несмотря на то, что стоят за Русь, что полки их оберегают ее окраины и что все имеют рвение постоять за Царя, сами себя не считают русскими; что если любому казаку предложить вопрос: «разве ты не русский?» Он всегда с гордостью ответит: «Нет, я казак!» (Филимонов и Соловьев не были казаками).

⁴ У киргизов есть особый род, который исключительно носит название «казак», подобно тому, как есть другие роды «кипчак», «чайман» и др. Эти киргизы называют себя не «кайсак», как многие пишут, а «кхазак». Это потомки омагометаненных и смешанных с другими восточными народностями древних казаков. Среди них часто попадаются лица с чисто арийским красивым профилем и веселым взглядом. В языке киргиз-кхасаков встречается много очень характерных слов и выражений, свойственных говору Донских казаков прежних веков, как то: кублюк — кубилек (женский наряд из шелковой материи ярких цветов на Дону), чекмень — кафтан, казан — котел, тумак — шапка с верхом, шальбары — шаровары, юрт, мерин, башка, таган, чугун, серьги, чулги — чулки, кун — выкуп, чекан — оружие, тала — тальник, камыс — камыш, чушка — свинья, карга, беркут, драфа, сазан, уран — ура, карбуз — арбуз, каун — дыня, тыква, бахча, канжар — кинжал, чумичка, малахай и др. Многие лингвисты склонны думать, что эти и многие другие слова заимствованы русскими и в частности казаками от татар и киргизов. Это неверно. Славянский язык настолько богат словами, что, как увидим ниже, не нуждался в этом заимствовании и многие тысячи своих названий навязал всем соседним народам востока и запада. Сталенберг и Рубруквис отличают киргизов татарского историка Абул-Газа от киргиз-кайсаков и называют последних кергезы или черкесы — казаки, вернее — черкасские казаки, что, как увидим ниже, очень правдоподобно.

³³ У казаков и теперь в употреблении есть орудие, вроде большого долота с рукоятью, для рубки льда, называемое «семенем», а для вытаскивания крыг из полыньи и рыбы — «ганчей».

³⁴ По исследованиям геолога В. В. Богачева, дельта Дона выдвигается на ¾ версты в столетие. За 19½ веков она выдвинулась в море приблизительно на 15 верст. Следовательно, против нынешней Елизаветовской станицы, где был древний г. Танаида, ширина дельты действительно была около 8–14 верст и море подходило к самому городу.

³⁵ Геродот. I–IV и VI. Юст. 1, 8. XI, 1. Стр. VII и XI. Плин. Ест. Ист. и др.

³⁶ Овидий. Понт. посл., III, 2, 39.

³⁷ Греческое название этого народа историки переводят как Ясиги, Яциги, Азиги, Языги и Зыхи, Зихи, Зиги, а иногда и Сиги, даже Циги, Цинги и Цихи. Это не совсем верно. В греческих подлинниках после начальной буквы А стоит дзета, произносимая как ДЗ. Правильное произношение этого названия по-русски будет с начальной А — Адзиги или Адиги, каковым именем и теперь себя называют нынешние черкесы, испорченным под тюрским влиянием: эдыге, ыдыге и адыгэ. Без начальной А — Дзиги или Чиги. Азовские Яциги двигались на запад вместе с роксоланами. Часть их, оставшаяся в Венгрии, и до сего времени существует под именами ящагов и русияков. Место между Пестом и Гевесом и теперь называется Ящаг. Там вырыт лет 60 назад золотой кубок с древнеславянскою надписью:

Булд жупан теси луге:
Тойги бу Таул жупан,
Тагрогитциги танси.

В переводе на русский язык:

Был жупан тише луга:
То был Таул — жупан,
Тагрогицигов утаивший (укрывший).

По Птолемею в том месте действительно сидели Тагры и, как видно из приведенной надписи, яциги, которых Таул — жупан (гетман, князь) укрыл в горах от полчищ Траяна, громившего славянские племена по этому пути.

³⁸ Классен. Материалы для истории славяно-руссов. Выпуск II. 1854 г.

³⁹ Во многих местностях России, как и среди донских крестьян, часто в употреблении слово «волына» — вольность, неподчинение властям, бунт. Волынить — своевольничать, на детском языке — играть.

⁴⁰ О северном князе Роша или Роса говорит прор. Иезекииль, гл. 38 ст. 2 и 3 и гл. 39 ст. 1. О нашествии с севера Скифов, народа древнего и сильного, говорит прор. Иеремия в гл. IV, ст. 5–29 и гл. V ст. 15–17.

⁴¹ Византийский ученый X в. Свидас и некоторые другие пишут «Скуфис о Рос», т. е. Скифы или Россы. Эратосфен (III в. до Р.Х.) утверждает, что страна и народ Рось названы были скифами от других народов.

⁴² По Гейгеру и Гримму, у Оракийцев рожь называлась брицей (briza). В некоторых местностях Малороссии рожь и теперь называется брицей; на Дону брицей называют траву — пырей гребенчатый из породы злаковых.

⁴³ Мара, мор, мёр, умер — имеют один и тот же корень. У донских казаков низовых станиц и малороссов есть бранное выражение: «Мара тебя возьми», т. е. смерть. У древних ассирийцев, вавилонян и персов «а» и «е» произносились безразлично, вернее, имели средний звук: Беел — Баал или Ваал, Мардук или Мардух — дух мертвых, главный бог Вавилона. Осетинское балта, литовское — балтос, белый. Персидско-вавилонское набу — небо. Валтасар — белый царь. Сар — сер, т. е. царь, господин.

⁴⁴ История Норвегии, I. 175. Торфей.

⁴⁵ Сварог или сварожич — бог огня (от санскритского сварга — небо, т. е. небович). Дитмар, епископ мерзебургский (975–1018 г.). VI, 17. Pertz «Scriptores», p. 812. Сравнить: славянский Сварог, индусский Сварга, сын царицы массагетов Тамирисы, воевавшей с Киром, — Сваргапис, царь агафирсов (скифского племени) тоже Сварганис, от Сварог — бог огня и апи — земля, у скифов по Геродоту. По раскопкам в Этрурии (Италия), у этрусков земля также называлась ани. У египтян бык апис олицетворял силу земли. Серапис — бог, царь земли.

⁴⁶ Празднование Купалы и теперь совершается со многими обрядностями в Пруссии, Померании и других немецких землях как пережиток славянского язычества, унаследованный от своих онемеченных предков — славян. «Весенняя обрядовая песня на западе и у славян». Е. В. Аничков, СПб., 1903, ч. I.

³³⁰ После ареста Разин был прикован освященной цепью в соборном притворе, чтобы туда не проникла «нечистая сила» и не освободила его, т. к. народ считал его колдуном. Разин часто говорил былинным языком, подражая Ваське Буслаеву, новгородскому удальцу.

³³¹ Донские дела. Распросные речи стольника Косагова и дьяка Богданова 8 ноября 1671 г.

³³² При внесении в книгу прозвища казаков, данные им лично за какие-либо качества или внешние признаки, обращались в фамилии и стали отвечать уже не на вопрос — какой он? а на вопрос — чей? с прибавлением на московский лад окончания ов и ев. Вот почему получались такие несуразные от прозвищ фамилии: Рябой — Рябов, Косой — Косов, Кривой — Кривое, Мягкий — Мягков, Неживой — Неживов, Большой — Большов, Белый — Белов и т. п. Не имеющие личных прозвищ вносились по отчеству, — чей он сын: Фрол Минаев (сын Миная), Ефрем Петров, Корнилий Яковлев (сын Якова), Григорий Савельев (сын Савелия) и т. п. Отчества эти также превратились в фамилии.

³³³ Дела Донские. Наказ полковнику Косагову и дьяку Богданову в июне 1671 г. Запись, по которой атаманы и казаки были приведены к присяге в Москве и на Дону.

³³⁴ За ненужное вмешательство в политические дела и ревностное тяготение к старому московскому строю митрополит Иосиф был 21 мая 1671 г. казаками сброшен с колокольни. В то же время был убит князь Львов и многие дворяне.

³³⁵ Грамоты на Дон 21 июня, июля (без числа) и другая 20 июля 1671 года. Акты А. Лишина, т. I, № 48, Сбор, грамот Прянишникова, стр. 93–95 и Историч. описание земли войска Донского, стр. 277 и 278, изд. 1903 г.

³³⁶ Грамота на Дон 7 августа 1671 г. Акты А. Лишина, т. I, № 49.

³³⁷ Сохранилась древняя казачья поговорка: «кто развязал язык, тот вложил саблю в ножны»; или «от лишних слов слабеют руки».

³³⁸ С принятием казаками присяги войско Донское в некоторых своих грамотах стало употреблять выражение «били челом великому государю», т. е. московскому царю, а потом уже «и нам, всему Великому Войску Донскому».

³³⁹ С 1687 г. название «городок» заменяется словом станица, хотя кой-где еще сохраняется прежнее название. С 1704 г. название казачьих поселений станицами делается общим.

³⁴⁰ Тума есть слово черкесское, означающее приблудный, случайно или по рождению попавший в чужую среду. Тумой на Дону называли выкрестов из татар и турок или рожденных от них.

³⁴¹ Насека — прямая палка, на которой были сделаны насечки, когда она еще росла на корню, по числу лет, атаманских служений, с самого возникновения войска.

Пернач — булава, медная или серебряная, с острыми шишками на утолщенном, шаровидном, конце. Пернач от слова переть, попирать, бить. Это орудие нападения, употреблявшееся еще былинными богатырями. Донские атаманы пернач употребляли иногда в битвах, а иногда с ним выступали и в военных кругах.

Трухменка — серая папаха из туркменского курпяка с красным шлыком.

³⁴² Сакмы — древнее казачье название следов, тропинок по траве, как и саквы — переметные сумы — это наследие Азов-Саков. В татарский язык перешли слова: сак — осторожный, сакал — борода, корсак — брюхо, саксаул и др.

³⁴³ Снаряжаясь в поход, казаки говорили: идем зипуны добывать, отчего назывались зипунниками. Зипун — видоизмененное жупан, польский цветной кафтан. Слово это древнее, встречающееся во многих южнославянских наречиях и в языке сайван (саков) — индусов: гопан, пан, бан, чепан, жупан — воевода. Гопания (сайванское) — воеводство, вернее — староство. Зипун или жупан — панская верхняя одежда.

³⁴⁴ Древняя войсковая печать была с изображением бегущего оленя, пораженного стрелой, с надписью: «Печать войсковая, олень поражен стрелою». (Ригельман. Стр. 142). Изображение этой печати можно видеть в Донском музее на старых актах. Древняя печать Запорожского войска — бегущий олень, которого догоняет пущенная стрела. Печать Буго-Гардовской паланки — стоящий олень, за которым в наклоненном виде копье, острием вверх. На диадеме скифской царицы, найденной в 1864 г. в кургане Хохлаче, где ныне главный бассейн г. Новочеркасска, изображены олени. Печать есть эмблема, характеризующая историческую жизнь и деятельность народа. Неужели жизнь и деятельность казачества состояла только в охоте на оленей? Нет. Происхождение этой эмблемы нужно искать гораздо глубже, древней. Диана была в глубокой древности богиней Приазовья. Культ поклонения ей Геты-Руссы (Этруски) из Приазовья занесли в Италию за 12 в. до Р.Х. (Ист. Казач., стр. 70–112). Диана была богиня целомудрия, охранительница лесов и зверей берегов Азовского и Черного морей. Некто Актеон, сын Аристея, охотник иностранец, случайно увидел наготу богини во время купанья, за что разгневанная девственница обратила его в оленя и пустила в него свою смертоносную стрелу. Древнее казачество представляло из себя военный орден, высшими добродетелями которого были храбрость и целомудрие. Нарушение целомудрия каралось смертью. Казачество знало, из преданий, о своем древнем доисторическом происхождении и сохранило в памяти народной миф о своей целомудренной богине Диане и о наказанном нарушителе этой добродетели Актеоне. Следовательно, эмблема, изображенная на казачьей войсковой печати, гласит: «Казак, блюди целомудрие, иначе будешь наказан, как Актеон». Что целомудрие на Дону считалось великой добродетелью в древние времена, можно судить еще по следующему рассказу Псевдо-Плутарха, историка I века (Танаис. Гл. XIV, 1–2). «У одного героя богатыря Беросса (Бе-росс) от амазонки Лисиппы родился сын, которого назвали Танаисом (Тан, Дан, Дон). Танаис, возмужав, стал проявлять великие военные способности и, поклоняясь одному богу Марсу, дал обет целомудрия. (Марс, Ma-росс, великий Росс, бог Приазовья, культ поклонении которому Геты-Руссы занесли в Италию. („Ист. казачества“, стр. 70–112). Но завистливая Венера возбудила в нем любовь к собственной матери. Танаис долго боролся с своею страстью, но наконец больше не мог владеть собой и, желая остаться невинным, бросился в р. Амазоний, отчего последняя и получила название Танаиса, т. е. Дона». Эта легенда ясно характеризует древнее казачество как девственников и поклонников бога Марса или Арея, т. е. бога войны.

С войсковой печатью посылались грамоты по Войску, иногда без всякой скрепы, т. е. подписи, что принималось за «повеление Войска».

³⁴⁵ Общежитие Донских казаков в XVII и XVIII стол. В. Д. Сухорукое. Изд. А. Корниловича, 1824.

³⁴⁶ Чеберка, себерка, себры, шабры — слово древненовгородско-псковское, встречаемое в древних актах, а на Дону даже до последнего времени, в особенности в 1-м Донском округе. Корень этого слова происходит от себе, каждый сам по себе, сидящий на своей части, заимке. В древнем Пскове сябры — сидящие или владеющие своей частью общественного имущества. Себро — моя часть, шабры — соседи, чеберка — товарка, подруга.

³⁴⁷ Общежитие Донских казаков в XVII и XVIII ст. В. Д. Сухоруков.

³⁴⁸ Дела Донские. Отписка казаков, привезенная в Москву 16 дек. 1662 г.

³⁴⁹ История казачества, ч. II, гл. IV. — Новгородские повольники на Дону, стр. 282–283.

³⁵⁰ Дела Донские. Показание атамана Фрола Минаева в Посольском приказе 7 декабря 1672 г. В этом показании пропущен город Золотой, ныне Золотовская станица, и Казанский. Список населенных мест. Изд. Центр. Ст. Комитетом. XII. Земля войска Донского. СПб., 1864, стр. XXII. См. I — О донских казачьих городках.

³⁵¹ Все члены общины пользовались равными правами, и никто не был исключен из права поземельной собственности, только бы имел силы и средства приобрести и возделать ее. Поземельная собственность

³⁵² Там же, стр. 16 и др. Донские дела. Кн. II, стр. 1106–1107.

³⁵³ Дела Донские. Грамота на Дон 9 марта 1690 г.

³⁵⁴ Акты А. Лишина, т. I, № 71 и 83. Соловьев. Истор. России, т. XIV, стр. 289. Полное соб. зак., т. III, № 1644.

³⁵⁵ Соловьев. История России, т. XIII, М., 1879 г., стр. 286. Показание атамана зимовой станицы Потапа Панкратьева, бывшего в то время в Москве.

³⁵⁶ Там же, стр. 360.

³⁵⁷ К 1687 г. город Черкаск состоял уже из 11 станиц: Черкасской, Средней, Павловской, Прибылянской, Дурновской, Скородумовской, Тютеревской, Верхне-Рыковской, Старо-Рыковской, Нижне-Рыковской и Татарской. Эта последняя была населена татарами, принятыми в казаки.

³⁵⁸ Распросныя речи в Москве 25 дек. 1687 г. Донские дела. Связка XVI, 1687 г., № 13, л. 3–27.

Все предыдущие сведения взяты из исследования В. Г. Дружинина «Раскол на Дону». СПб., 1889. Стр. 67–213.

³⁵⁹ Донские дела. Связка XVII, № 2, л. 5–17. Распросныя речи атамана легкой станицы Филиппова.

³⁶⁰ Дон. дела. Распросныя речи атамана Якима Филиппова и войсковая отписка, полученная в Москве с тем же атаманом 5 марта 1688 г.

³⁶¹ Письма Фрола Минаева, Ивана Семенова от 12 апреля и Яна Гречанина от 5 апреля кн. В. В. Голицыну. Допол. к А.И. т. XII, № 17, стр. 147–154, 197–201.

³⁶² Это движение донских старообрядцев, противников Москвы, сильно тревожило Саратовского и Царицынского воевод, боявшихся за свои города. Вот почему они тщательно следили за их движением и немедленно доносили о всем в Москву. Доп. к А.И., т. XII, № 17, стр. 220–223 и 262–263, Отписки цариц, воеводы Дмитриева-Мамонова, полученная на Москве 25 июля, 1 и 29 августа 1688 г., и саратовскаго — Кологривова 27 августа. Дон. дела, св. XVII, 1688 г., л. 13–14.

³⁶³ Иван Семенов в письме к кн. Голицыну. Доп. к А.И., т. XII, № 17, стр. 198.

³⁶⁴ Раскол на Дону. В. Г. Дружинин. Стр. 170–213.

³⁶⁵ Похвальные грамоты на Дон: 8 мая, 26 июня, 23 сентября, 28 декабря 1688 г., 22 мая и 1 июля 1689 г. Акты А. Лишина, №№ 95–104, т. I.

³⁶⁶ Дон. дела, св. XVIII, 1689 г., № 13, л. 86–88. Резолюция на челобитной атамана Петра Мурзенка 14 сент. 1689 г.

³⁶⁷ Дела Дон., св. XVIII, 1690 г., № 10, л. 1–17. Грамота на Дон 22 сентября 1690 г. Там же. Грамота на Дон 23 генваря 1691 г.

Грамота на Дон 28 апреля 1691 г. Акты А. Лишина, т. I, № 107.

Грамотой этой повелевалось «над азовцы и крымцы чинить воинские промыслы» по государеву указу.

³⁶⁸ Дела Дон. Грамота на Дон 1692 г. февраля.

Отписка в. Дон., привезенная в Москву атам. Лук. Максимовым 1692 г. в декабре.

Распросныя речи атамана Вас. Горбунова 5 авг. 1694 г.

Распросныя речи атамана Тим. Федорова 2 окт. 1694 г.

Отписка в. Дон., привезенная в Москву в декабре 1695 г.

³⁶⁹ Грамота на Дон 16 марта 1695 г.

³⁷⁰ История Петра Великого. Проф. А. Г. Брикнер. Т. I, стр. 148. СПб., изд. 1902 г.

³⁷¹ Там же, стр. 150–152. Устрялов. Т. II, стр. 582.

Дополнение к деяниям Петра Великого, т. IV, стр. 132 и след.

³⁷² Акты Лишина, № 114, т. I. Грамота на Дон 4 февр. 1696 г.

³⁷³ Доп. к деян. Петра Великого, т. IV, стр. 157.

Казаки в этой схватке действовали по своей инициативе. Несмотря на страшную пушечную пальбу с кораблей, казаки ухитрились сцепиться с ними, прорубить им бока и потопить, без потерь в людях. Сравнить: русские военные люди в первом походе под Азов тонули на берегу моря, а казаки в битве в открытом море остались без потерь.

³⁷⁴ Там же. Стр. 157–159. Желябужский. Записки 66. Азовская История, стр. 16 и след.

Устрялов категорически заявляет (I, 384), что сам Петр I не принимал участия в этом нападении, как полагают некоторые историки, желая возвеличить этим царя. Все это сделали одни донские казаки, без помощи тамбовских и пензенских моряков из экипажа русского флота.

³⁷⁵ Поход боярина Шеина к Азову. Стр. 88. Брикнер. Т. I, стр. 156–159. Допол. к деян. Петра Великого. Т. IV, стр. 178.

³⁷⁶ Грамота на Дон 10 янв. 1697 г. Акты Лишина, т. I, № 115.

³⁷⁷ Доп. к деян. Петра Великого. Т. IV, стр. 359 и 360.

³⁷⁸ Удивительно, почему Петр I не оставил свой флот в распоряжение казаков для защиты Азова, а повелел отвести его в Паншинский городок под защиту царицынского гарнизона. Потому ли, что этот флот для казаков был не пригоден или он им не доверял. Но лес, железо и снасти казакам бы пригодились.

³⁷⁹ Акты Лишина, т. I, № 123.

³⁸⁰ Грамота царей Ивана и Петра на Дон 14 авг. 1688 г. о разорении казачьих старообрядческих городков по Медведице. Грамоты И. Прянишникова, стр. 123–127.

³⁸¹ Грамота на Дон 11 июня 1703 г. Акты Лишина, т. I, № 140.

³⁸² Грамота на Дон 1704 г. марта 15. Там же, № 149.

³⁸³ Грамотой от 22 июля 1700 г. казакам было повелено все свои отписки присылать в Посольский приказ и подавать боярину Головину «с товарищи».

³⁸⁴ Акты Лишина, т. I, №№ 129, 130, 132, 135 и 136.

³⁸⁵ Там же, № 145. Грамота 23 окт. 1703 г.

³⁸⁶ Там же, № 149. Грамота 13 марта 1704 г.

³⁸⁷ Там же, № 159. Грамота на Дон 14 мая 1705 г.

³⁸⁸ Грамота на Дон 7 июля 1706 г.

³⁸⁹ Грамота на Дон 21 сентября 1704 г. Грамоты И. Прянишникова, стр. 128.

³⁹⁰ Грамота на пергаменте на Дон 21 февраля 1706 г. Грамоты Прянишникова, стр. 133–140. Акты Лишина, т. I, № 162.

Новая печать, пожалованная «за верную вашу к нам, Велик. Госуд., показанную службу», была с изображением казака, сидящего верхом на бочке (с порохом), в правой руке держащего ружье, а в левой кальян. Впоследствии казаки стали толковать, что казак, сидящий на бочке, голый, сидит на бочке с вином и в левой руке держит не кальян, а чарку. Казаки это неожиданное пожалование приняли за насмешку и прикладывали эту печать только в отписках в «приказы», на войсковых же грамотах весь XVIII в. прикладывали свою старую печать с оленем, пронзенным стрелой.

³⁹¹ Все прежние царские грамоты есть не что иное, как указы из Посольского приказа за подписью дьяка.

С 1700 г. царь приказал все отписки казаков подавать в том же приказе боярину Головину с товарищами.

³⁹² Грамоты на Дон 28 февр. и 11 авг. 1706 г. и отписка дон. казаков в Посольский приказ в сентябре того же года.

³⁹³ Дополн. к деяниям Петра I. Том VII, стр. 427.

Отписка Булавина и войска Донского к войску Запорожскому 17 мая 1708 г.

Грамота Булавина кубанским казакам 27 мая 1708 г. Истор. Петра Велик. Проф. А. Г. Брикнер. Т. I, гл. XV, стр. 345 и 346.

³⁹⁴ Деяния Петра Вел. Т. II, стр. 436 и 437.

Истор. Петра Вел. Проф. А. Г. Брикнер. Т. I, гл. XV, стр. 343–346.

³⁹⁵ Грамота Петра I гетм. Скоропадскому 26 мая 1709 г. Полн. собр. закон., т. IV, № 2233.

Отписка запорожцев царю 6 авг. 1708 г.

Акты Лишина, т. I, № 163. Грамота на Дон 26 дек. 1707 г.

³⁹⁶ Акты Лишина, т. I, №№ 164 и 165. Отписка Толстого из Азова в апреле 1708 г. и грамота на Дон 28 апреля того же года.

Дорога, по которой Булавин шел к Черкаску, и теперь во многих станицах носит название «Булавинского шляха».

³⁹⁷ Брикнер. Т. 1, стр. 345. Русская Старина, 1870.

³⁹⁸ Дополн. к Деяниям Петра Великого. Т. VIII, стр. 45–59. Грамоты на Дон апреля 20, 27, 28 и 3 мая 1708 г. Акты Лишина, т. I, № 165 и 168. Брикнер, т. I, стр. 346.

Такой приказ достоин страшного и кровожадного персидского безумца деспота Аги-Мухамет-хана (во 2-й пол. XVIII в.), но не христианского монарха, стремившегося быть европейцем.

³⁹⁹ Брикнер, стр. 346. Письма Петра к Меншикову 10 и 11 мая 1708 г.

⁴⁰⁰ Брикнер. Т. I, стр. 347 и 348. Акты Лишина, т. I, № 167. Отписка Булавина.

⁴⁰¹ Есть предание, записанное в неизданной старой рукописи, что вместе с Булавиным была переодетая в казацкое платье его дочь Галя. Она вместе рубилась с отцом и раненая, падая, вскричала: «Отец, спасенья нет!» Потом, видя, что отец взвел курок, вскочила, обнажила кинжал и проколола себе грудь, воскликнув, обращаясь к изменникам: «Рабы, рабы, презренные и жалкие рабы! Смотрите, как умирает свободная казачка!» и упала мертвой на труп отца.

⁴⁰² Деяния Петра Великого, ч. П, стр. 449. Отписка казаков 1709 г. генваря.

⁴⁰³ Соловьев. Т. XV, стр. 258. Брикнер, т. I, стр. 348 и 349.

⁴⁰⁴ Очерки по истории Донских казаков. А. Савельев, стр. 59.

⁴⁰⁵ Войсковая грамота по станицам, сохранившаяся во многих станичных архивах.

⁴⁰⁶ О причинах разстройства финансов в России. Н. С. Мордвинов, известный госуд. деятель первой половины XIX в.

Про эпоху Петра I и его преемников тюменский странник говорил: «во всех присутственных местах судят и распоряжают по своей похоти, по злату и серебру, по мешкам и по штрафам». Москвин, писатель 20-х год. XIX ст. Разглагольствования тюменскаго странника.

⁴⁰⁷ Дон. дела. Распросныя речи Кочетова в сент. 1705 г.

⁴⁰⁸ Ригельман. Стр. 97 и 98. Старочеркасск и его достопримечательности. Гр. Левицкий.

⁴⁰⁹ По требованию турок, согласно Прутского договора, «не строить укреплений между Азовом и Черкаском транжемент», с Монастырского был перенесен выше Черкаска, на Васильевские бугры, а в 1730 г. на правый берег Дона, между нынешними Ростовом и Нахичеванью, и назван крепостью св. Анны, ас 1761 г. «Дмитрия Ростовского».

⁴¹⁰ По истории Ригельмана (стр. 101), Емельянов не умер, а был Кругом смещен.

⁴¹¹ Грамота на Дон 23 мая 1720 г. Сборник грамот Прянишникова, стр. 141.

⁴¹² Там же. Грамоты на Дон, стр. 147–182. Грамота на Дон о пожаловании атаманом Ефремова 17 марта 1738 г., стр. 191.

⁴¹³ А. Савельев. Стр. 71–73, 1870 г. Е. Савельев. Войсковой Круг на Дону, как народ оправление. Стр. 6–8. 1917 г.

⁴¹⁴ Грамоты на Дон 25 февраля 1782 г. и 12 января 1735 г. Акты Лишина, т. II, ч. 1-я, № 52 и 103.

⁴¹⁵ Грамота на Дон 21 авг. 1753 г. Прянишников, стр. 249.

⁴¹⁶ Грамоты на Дон 16, 23 и 30 марта 1738 г. Акты Лишина, т. II, ч. 1-я, №№ 202, 204 и 205.

⁴¹⁷ Äeöü Ěe0eía, ö. II, — к 1-у, ¹ 26.

⁴¹⁸ Жур. Петра I.

⁴¹⁹ Подвиги донских героев, прославивших свою великую родину, будут изданы особой серией «Донские богатыри». Автор.

⁴²⁰ Грамота на Дон 20 февр. 1724 г. Акты Лишина, т. I, № 198.

⁴²¹ Грамота на Дон 9 февр. 1725 г. Там же, т. II, ч. 1, № 1.

⁴²² Там же, № 46, 48 и 59. Грамоты на Дон 3 авг., 15 ноября 1731 г. и 31 августа 1732 г.

⁴²³ «Хазака» и «казака» — от древнеарийских корней аз и ак — белый, т. е. свободный Ас. Многие думают, что слово ак есть татарское, означающее «белый». Это не верно. Корень ак встречается во многих древнеарийских языках и всегда означает белый, чистый и свободный, иногда выходящий из ряда общепринятых правил. Возьмем для примера: аква — чистая вода, аквилон — свободный ветер и мног. др.

⁴²⁴ Грамота на Дон 28 января 1724 г. Акты Лишина, т. I, № 196.

⁴²⁵ Грамота на Дон 4 окт. 1746 г. Акты Лишина, т. II, ч. 2, № 413.

⁴²⁶ Прот. Гр. Левицкий. Стр. 49.

⁴²⁷ Общежит. Донск. казак. Сухоруков. Записки о Верхне-Курмоярской ст. Е. Котельников. Записки свящ. Пивоварова. «Каз. Вест.», 1884. № 2, 5 и др.

⁴²⁸ Грамота на Дон 30 сент. 1745 г. Акты Лишина, т. II, ч. 1, № 385.

⁴²⁹ Иван Фролов был не войсковым, а как бы временным, «наказным» атаманом, т. е. приводившим на Дону в исполнение царские наказы.

⁴³⁰ «Полисадник» этот построен был еще в 1644 г. и вооружен по раскатам азовскими пушками.

После большого разлива Дона в 1687 г., когда смыт был почти весь город Черкаск, подобный разлив повторился в 1740 г., в бытность на Дону ген. Тараканова, названный «Таракановским», о чем сделана отметка на соборной стене — вбит большой бударный гвоздь.

⁴³¹ Грамота на Дон 17 февр., 1 марта и 16 апр. 1748 г. Акты Лишина, т. II, ч. 1-я, № 314 и 319.

⁴³² Там же, № 341.

⁴³³ Указ Сенату. Там же, № 365.

⁴³⁴ Грамота на Дон 27 июля 1747 г. Там же, ч. 2-я, № 438.

⁴³⁵ Грамота на Дон 21 авг. 1753 г. Грамоты Прянишникова, стр. 249.

⁴³⁶ Грамота на Дон 11 июня 1759 г. Акты Лишина, т. П, ч. 2-я, № 633.

⁴³⁷ Замечательно, что на могильной плите Дан. Ефремова, в ограде Ратинской церкви в Старочеркасске, ни о каких чинах его не упоминается, а лишь: «Здесь погребен достопочтенный господин войска Донского» и т. д. Плита эта заготовлена при жизни самим Ефремовым.

⁴³⁸ Крестьянский вопрос на Дону. Историч. очерк. Е. Савельев. 1917.

Бригадир Краснощеков давал каждому переселенцу по 5 р. и льготы на 5 лет.

В 1747 г. атаман Дан. Ефремов захватил весь Черногаевский юрт и заселил слоб. Даниловку. Степан Ефремов — Ефремову-Степановку и мн. др.

⁴³⁹ Грамоты на Дон 2 марта 1763 г. и 22 апреля 1766 г. Акты Лишина, т. III, № 2 и 45.

⁴⁴⁰ Грамота на Дон 15 марта 1764 г. Там же, № 10.

⁴⁴¹ После войны с Турцией, по Белградскому договору в 1739 г. Россия завладела большими пространствами в Черноморской степи, но не получила права владеть морскими берегами и держать на Черном море флот. Азов условлено срыть и оставить в нейтральной полосе.

⁴⁴² Грамоты на Дон 1772 г. 7 и 30 марта, 24 апреля и др. Акты Лишина, т. III, № 91, 92 и 93. А. Савельев, стр. 82 и 83.

⁴⁴³ Отняв у Донского казачества его старые права и вольности, русское правительство стало налагать руку и на другие казачьи войска, в том числе и на Яицкое. Протесты и ропот, перешедшие скоро в открытое восстание, на Яике были подавлены самым жестоким образом и Яицкое войско подчинено русским военным властям. Казачество было этим в высшей степени обескуражено и недовольно. Это создало благотворную почву для «Пугачевского бунта».

⁴⁴⁴ Грамота Екатерины 6 декабря 1772 года. Грамоты. И. Прянишников. Стр. 280–281.

⁴⁴⁵ Грамота на Дон 25 янв. 1773 г. Там же, стр. 282–283.

⁴⁴⁶ Грамота на Дон 21 июня 1774 г. Грамоты, Прянишников, стр. 287.

⁴⁴⁷ За подвиги в первой турецкой войне по повелению Екатерины на Дон было прислано в 1775 г. большое белое знамя с надписью: «Нашему вернолюбезному войску Донскому, за храбрые и мужественные подвиги во время минувшей войны с турками».

Похвальная грамота на Дон 28 июня 1775 г. Прянишников, стр. 292.

⁴⁴⁸ Сотенная команда была учреждена еще при Даниле Ефремове. Из нее впоследствии образовался пятисотенный атаманский полк, шефом которого был войсковой атаман, а командиром вице-полковник.

⁴⁴⁹ Грамоты на Дон 2 декабря 1773 г. и 10 января 1774 г. Прянишников, стр. 284–286.

Замечательно, что ни сама Екатерина II, ни ее вельможи, ни даже войско Донское не знали, что Емельян Иванов Пугачев, прежде чем стать во главе восстания уральцев, не был уже донским казаком, а терским семейным. П. Л. Юдин добыл в Ставропольском и Кизлярском архивах следующие по этому вопросу данные. При устройстве Моздокской линии в 1770 г. туда было переселено с Волги 517 семейств казаков, а «для стреляния из пушек» туда же переведено 250 «сказочных» казаков с Дона, которых и поселили по 50 семейств в каждую из пяти новых станиц, населенных волжскими казаками. Желающих переселиться с Дона оказалось больше на 21 чел. Все они просили войскового атамана терского семейного войска Татаринцева зачислить их в службу этого войска. Просьбу эту атаман 12 января 1772 г. представил на утверждение коменданта. Первым в представленном списке значился «неимеющий письменнаго вида» Емельян Иванов, прибывший с Дона; из распросной сказки его видно, что он «Донского войска Емельян Иванов, сын Пугачев, от роду 30 лет, уроженец Зимовейской станицы, из казачьих детей; отец его казак Иван Михайлович, сын Пугачев, по возвращении русской армии из Пруссии (после семилетней войны), назад тому лет семь (1765 г.) умер, а он, Емельян, в 1771 г. по указу военной коллегии перешел жительством в Моздокский край и ныне в казаки определенным быть желает». В списке терской военной канцелярии на 1 января 1773 г. в числе рядовых казаков этого войска значится Емельян Иванов с своей женой Прасковьей Фоминишной. Детей не показано. Дальнейшая судьба Пугачева за время пребывания его в Терском семейном войске такова. Казаки, недовольные атаманом Татаринцевым, хотели выбрать на эту должность Пугачева, с тем, чтобы он ехал в Петербург и ходатайствовал об утраченных войском привилегиях.

Пугачев поехал, но на дороге приверженцами Татаринцева был схвачен и представлен моздокскому коменданту. Его обвинили в смуте и посадили в тюрьму, из которой он, вместе с часовым солдатом Венедиктом Лаптевым, бежал и пробрался на Яик.

Итак, благодаря трудам П. Л. Юдина, нам теперь стало известно, что Е. Пугачев не был уже донским казаком, когда затеял произвести смуту в России, присвоив себе имя императора Петра III.

Журнал «Русский Архив», 1911, № 9.

⁴⁵⁰ Грамоты на Дон 16 февр. и 28 июня 1775 г. Прянишников, стр. 290–294.

⁴⁵¹ Предложение Потемкина 18 февр. 1775 г. Акты Лишина, т. III, № 115 и 116.

Атаману положено жалованье в год 1000 р., ему же на стол 3000 р. — 4000 р.

Старшинам по назначению по 600 р., на стол по 400 р. — по 1000 р.

Старшинам по выбору по 600 р., на стол по 200 р. — по 800 р.

Войсковому дьяку — 300 р.

На содержание канцелярии (дрова, свечи, сургуч и проч.) — 500 р.

Атаманскому писарю — 100 р. и т. д.

⁴⁵² Донцы. M. Сенюткин. Стр. 150, 178 и 204. Копия с донесения Суворова кн. Потемкину 6 окт. 1783 г. Там же, стр. 258–261.

⁴⁵³ Полн. собр. закон. 1779 г. № 14942.

⁴⁵⁴ Грамоты. Прянишников, стр. 298–300.

⁴⁵⁵ Там же, стр. 295–297.

⁴⁵⁶ Дневник свящ. В. Рубашкина. «Казачий Вестник», 1883, № 13.

⁴⁵⁷ Там же.

⁴⁵⁸ Рескрипт на имя Орлова 6 июля 1797 г. Акты Лишина, т. III, № 120. «Что касается до вкравшихся злоупотреблений и сделанных перемен кн. Потемкиным, писал Павел, то вам принадлежит первыя искоренять, а мне последних не опробовать, яко клонящихся всегда к истреблению общественнаго порядка вещей».

⁴⁵⁹ Мартынов заступал место войск, атам. Иловайского, когда последний был в Петербурге по делу об отмене насильственного переселения казаков на Кубань.

⁴⁶⁰ Простота эта действительно среди донских казаков в их общественной жизни в неприкосновенности сохранялась до половины прошлого столетия. Когда же в сыскных и судных начальствах засел «крючковатый» чиновник с стряпчими, дьяками и повытчиками, то дела стали решаться «по похоти, по злату и серебру, по пешкам и штофам». Об этом нам передали наши отцы и деды.

⁴⁶¹ Рескрипты Павла I ген. — лейт. Иловайскому 1-му 30 авг. и 14 окт. 1798 г. Акты Лишина, т. III, № 121 и 122.

⁴⁶² Труды войск, статист, комит. в. 1-й, 1867 г., стр. 78. «Моск. отд. арх. Глав. Штаба». Связка № 115. Указ 1776 г. 10 янв. № 74.

⁴⁶³ Акты Лишина, т. III, № 124.

⁴⁶⁴ Там же, № 1130, стр. 420. Арх. гл. упр. каз. войск. Дела ком. о войске Дон., о привилегиях. № 2, л. 285.

⁴⁶⁵ Записки св. Рубашкина. Прот. Г. Левицкий, стр. 18 и 19. Полковник Грузинов. А. А. Караев. 1896 г.

⁴⁶⁶ В грамоте на Дон Павел Петрович 15 февраля 1800 г. писал: «Нашему любезно-верному войску Донскому. Верность ваша к нам, оказанная во многих случаях, особенно же заслуги в войне против французов, в продолжении Итальянской кампании 1799 г., где мужеством и неустрашимою своею храбростью поражали везде неприятеля… за ваши подвиги жалуем вам знамя, на коем изображено заслужившее вам сие отличие». Грамоты. Прянишников, стр. 301.

⁴⁶⁷ Оренбургский поход. Дон. обл. Вед. 1856 г. № 1, 2, 3 и 5; А. Филонов. Донесения Орлова Павлу Петровичу 23 янв., 1 и 10 февр. 1801 г.

⁴⁶⁸ В ночь с 11 на 12 марта некоторые из высших сановников и офицеров, во главе с военным губернатором графом Паленом, с согласия великих князей, решили устранить от власти Павла и потребовали от него отречения от престола. Павел встретил их с таким упорством и гневом, что в запальчивости был ими убит. Записки пол. Саблукова. 1906. Русская История проф. Платонова, стр. 378.