Глава 5 Конные воители

Верховая езда была настолько неотъемлемой частью мира времен Артура, что с ней связано и происхождение понятия «рыцарство». Однако народы, первыми сделавшие лошадь основой своего жизненного уклада, не были ни кельтами, ни римлянами. Они были потомками первых в мире всадников.

Никто точно не знает, где и когда человек впервые начал ездить верхом, но на рубеже II-I тыс. до н. э. неожиданно распространились культуры народов-всадников, имевших небывалую свободу передвижения. У людей вдруг появилась невиданная ранее возможность легко и быстро покрывать огромные расстояния. Это событие коренным образом изменило цивилизационную ситуацию и привело к возникновению новых форм культуры. Поразительно, но процесс быстрой культурной трансформации повторился почти в том же виде спустя 2500 лет, когда испанцы завезли лошадей в Северную и Южную Америку. За какие-то 100 лет у американских индейцев в прериях на севере и в пампе на юге сложился совершенно новый, высокоподвижный образ жизни.

То, как это происходило, противоречит представлению многих народов о путях развития человеческого общества. Мы склонны полагать, что древние люди сначала были кочевыми охотниками-собирателями, которые в дальнейшем научились приручать животных и превратились в кочевых скотоводов. Лишь гораздо позднее освоение земледелия позволило людям покончить с кочевым образом жизни и поселиться в местах постоянного обитания. Оседлый образ жизни рассматривается как основная предпосылка к развитию сначала деревенского уклада, затем городского общества, а впоследствии и городских в своей основе древних цивилизаций, что в итоге привело к возникновению современного мира. Именно так представляли себе эволюцию общества древние римляне и другие древние цивилизации на Востоке и на Западе. Очевидно, что это ошибочное представление.

Хотя споры на тему «кто сделал, что и когда?» до сих пор продолжаются, мы достоверно знаем, что в Древнем мире охота и собирательство постепенно уступили место окультуриванию съедобных растений. В это же время, примерно 10-12 тысяч лет назад, люди начали одомашнивать собак. Позднее, на рубеже IX-VIII тыс. до н. э., стали домашними животными овцы и козы. А спустя тысячу лет был одомашнен и крупный рогатый скот. Однако остается неясным, когда люди приручили лошадей и как эти отношения развивались. Самое раннее одомашнивание лошади могло произойти где-то в V-IV тыс. до н. э., принято считать, что люди, по-видимому, первоначально использовали лошадей в качестве вьючных и тягловых животных, а также как источник мяса, молока и кожи.

Абсолютно очевидно, однако, что на протяжении всего этого периода одомашнивания животных и культивирования растений люди жили в постоянных поселениях относительно оседло, ухаживая за своими посевами и скотом. У них попросту не было возможности вести кочевой образ жизни. Первые свидетельства использования быков как тягловых животных, чтобы тащить плуг, относятся к середине V тыс. до н. э., а примерно 1000 лет спустя стали появляться первые крытые повозки и телеги с запряженными в них быками. Начало использования животных как тягловой силы дало возможность людям переезжать со всем своим имуществом с места на место. Повозки и телеги были с готовностью восприняты индоевропейцами, одной из появившихся языковых групп. Как степные кочевники, так и кельты говорили на индоевропейских языках.

С некой исторической прародины, местонахождения которой до сих пор вызывает споры среди ученых – она находилась либо на Ближнем Востоке, либо в степях, – индоевропейские племена, начиная с V-VI тыс. до н. э., постепенно продвигались в разных направлениях, заняв территории Западной и Центральной Азии вплоть до Северной Индии и границ Китая; они проникли также в Средиземноморье и Северо-Западную Европу. Процесс расселения индоевропейцев длился столетия и тысячелетия, а не недели, месяцы и годы. Даже появление примерно к II тыс. до н. э. быстрой и легкой колесницы не привело к резкому увеличению мобильности, вероятно, из-за недостаточной устойчивости этого транспортного средства.

Но ситуация стала быстро меняться, когда люди освоили искусство верховой езды. Человек, едущий верхом и ведущий в поводу одну или двух сменных лошадей, мог с легкостью покрывать за день расстояние в 50 километров и передвигаться в таком темпе почти бесконечно. Так, всадник мог за месяц проехать до 1500 километров, за два месяца можно было покрыть расстояние от Черного моря до Сибири. Но более важным фактором было то, что большая дальность перемещения, которую обеспечивала езда верхом, означала, что люди могли теперь осваивать недоступные прежде территории. Так открылась возможность пересекать засушливые области – степи, пустыни, – переходя от одного источника воды к другому, подниматься высоко на горные пастбища, которые были недоступны для пеших пастухов. Теперь же пастух мог перегонять свое стадо на большие расстояния в зависимости от времени года и состояния пастбищ – уходить в зоны с более умеренным и мягким климатом в разгар лета или зимы, если было слишком жарко, слишком холодно или слишком сухо.

Конные народы вскоре обнаружили, что появившаяся возможность быстро передвигаться становится большим преимуществом в случае конфликтов. Такие понятия, как «атака» и «отступление» с высоты конского седла выглядели совершенно по-другому. Таким образом, как только люди научились ездить верхом, кочевой образ жизни, от которого тысячи лет назад отказались наши предки – охотники и собиратели, вновь предоставил очевидные преимущества тем, кто выбрал этот путь. В этом переходе к кочевому скотоводству не было ничего «регрессивного», «примитивного» или «варварского». Это был большой шаг вперед в социальном отношении, эволюционное движение к новой форме общества и культуры.

Эти изменения произошли, вероятнее всего, в степях Западной и Центральной Азии, где в изобилии водились табуны выносливых диких лошадей, на которых люди охотились по крайней мере с конца ледникового периода. В этих районах находились также в изобилии пастбищные земли, которые были труднодоступны, пока люди не научились ездить верхом. Таким образом, повышая свою мобильность, жители степей получали огромные преимущества.

Однако мы имеем лишь скудные археологические данные о том, когда и где люди начали ездить на лошадях верхом. Об этом мы можем судить по предметам конской упряжи, найденным в могильниках, случайным находкам лошадиных зубов, истертых удилами. Но с последним доказательством возникает небольшая проблема: на предметах изобразительного искусства, датируемых примерно 1300 годом до н. э., показаны лошади с удилами, запряженные в колесницы, так что наличие у них удил или истертость зубов еще не являются свидетельствами того, что люди ездили на лошадях верхом. Тем не менее, это не такая уж и неразрешимая проблема, так как верховая езда оставляет различные следы на костной и мышечной ткани как коня, так и всадника. Последующие тщательные исследования костных останков должны помочь установить приблизительное время появления первых всадников.

К тому времени, когда появились первые всадники, уже было сделано другое изобретение, играющее важнейшую роль в нашем повествовании об Артуре. Во многих частях света люди научились писать, и они стали записывать события по мере того, как те происходили. Конные народы степей не имели письменности, но она была у многих их соседей к востоку, югу и западу.

Впервые мы узнаем об этих народах из письменных источников ассирийцев и мидян, живших в государствах, находившихся на территории современных Ирана и Ирака. Они рассказывают о народе, который называют киммерийцами – конных кочевниках, говоривших на языке иранской группы индоевропейской языковой семьи. В письменных источниках киммерийцы впервые упоминаются как народ, живущий в степях к северу от Кавказа^{84}. Их территория простиралась на запад до северного побережья Черного моря. Но даже в те далекие времена, вероятно, уже в XIV-XIII веках до н. э., киммерийцы не были единственными жителями степей. Их, по-видимому, вытесняла из степей еще более могущественная группа конных воинов – скифы. Последние, в свою очередь, испытывали давление со стороны третьего могущественного конного народа – массагетов, и все они, видимо, двигались к западу или на юг.

Что же происходило? Был ли тут какой-то невидимый механизм, толкающий этих людей на запад, или их притягивали, как магнит, богатые земли и культуры Ближнего Востока и Европы?

Непросто ответить на эти вопросы. С одной стороны, переход к кочевому скотоводству давал очевидные преимущества. Ученые подсчитали, что с освоением верховой езды поголовье скота этих племен могло увеличиться по меньшей мере в пять раз. Это давало «прибавочный продукт» – в результате излишки мяса, молочных продуктов, шерсти, кожи и скота стали использоваться для торговли и обмена.

Во-вторых, кочевой образ жизни всегда был более здоровым, чем оседлый, потому что людям не приходилось сталкиваться с проблемой отходов. Ранние земледельческие общины страдали от болезней просто потому, что люди жили среди собственных отходов, являвшихся причиной многих заболеваний. Кочевники же просто оставляли отходы, переходя на новое место, более того, они стремились уйти как можно дальше и рассеяться, когда слышали о появлении эпидемий. Оседлые земледельцы не могли этого сделать. Поэтому общий уровень здоровья и выживания среди детей кочевников был высоким, и население по этой причине увеличивалось. Это означало, что для того чтобы выжить, эти люди должны были расширять свои территории, либо используя пустующие земли, либо вытесняя с освоенных земель их прежних владельцев.

С другой стороны, жизнь кочевых скотоводов всецело зависела от постоянного наличия двух природных факторов – пастбищ и воды. Если некоторые растительные культуры могут неделями обходиться без дождя, то животные могут прожить без воды только несколько дней. Начиная с IX века до н. э. климат в степях становился более холодным и засушливым. Поэтому кочевники, вероятно, двигались в западном направлении в поисках лучших пастбищ и достаточного количества воды, так как условия обитания на засушливых и довольно холодных территориях в Центральной Азии становились все менее гостеприимными для кочевников, лошадей и скота. Когда в V веке до н. э. климат стал более теплым и влажным, кочевники смогли занять бесплодные прежде южнорусские степи.

Третий фактор был связан не столько с ростом населения и изменением климата, сколько с «притяжением» культур народов, живших вдоль границ территорий, занятых кочевниками. Если бы вы, подобно этим кочевникам, двигались в западном направлении от границ Южной Сибири, то мало что могло бы привлечь ваше внимание на обширных равнинах Центральной Азии. Но если бы вы (как делали это кочевники) повернули на юг, к западному побережью Каспийского моря, и обошли бы с востока Кавказские горы, то могли бы неожиданно оказаться в Персии, в землях, в те дни принадлежавших мидянам, ассирийцам и вавилонянам с их могущественными и воинственными государствами, письменностью, великолепными постройками, произведениями искусства и сокровищами. Если бы вам пришлось пройти через эти земли (что некоторые кочевники, собственно, и делали), то вы подошли бы к Сирии, Палестине и границам самой сложной и развитой цивилизации мира – империи египетских фараонов.

Если бы несколько столетий спустя вместо того, чтобы повернуть на юг и пройти узкими ущельями Кавказа, вы просто продолжили бы идти в западном направлении, то подошли бы к новым колониям, которые греки основали на берегах Черного моря. На самом же деле, когда греки в первый раз проникли в эти земли, то этими землями уже владели воины-всадники. Как только греки открыли с ними торговлю, кочевников сразу привлекли их прекрасные ремесленные изделия, и они пристрастились к греческому вину. Притягательная сила ювелирных и металлических изделий, керамики, вина, масла и специй влекла кочевников на запад и на юг, так же как за 3000 миль отсюда шелка и соблазнительность других предметов роскоши манили их сородичей на восток – в Китай.

Так выглядела историческая сцена, когда занавес предыстории впервые открыл нам кочевников с востока, примерно на рубеже VIII-VII веков до н. э. Прошло, наверное, всего несколько веков после того, как эти народы, овладев высочайшим искусством верховой езды, стали уверенно держаться в седле.

Самые ранние имеющиеся у нас записи о кочевниках сделаны ассирийцами, которые описали свои контакты сначала с киммерийцами, а потом со скифами в VIII веке до н. э. Упоминание о них в «Одиссее» Гомера^{85} относится, вероятно, к IX веку до н. э. Похоже на то, что несколько набегов киммерийцев на ассирийские территории были отбиты, и после поражения примерно в 670 году до н. э. большой корпус киммерийской конницы был впоследствии принят ассирийцами на службу в качестве наемников и принимал участие во многих успешных завоеваниях на Ближнем Востоке на протяжении последующих 50 лет. Иногда выступая самостоятельно под командованием собственного царя, иногда в союзе с более могущественными местными правителями, иногда как вассалы последних, киммерийцы заключали различные формы военно-политических союзов. Эта модель поведения была впоследствии усовершенствована их преемниками.

Ассирийцы оставили нам общие сведения о политических шагах, предпринятых кочевниками, но из современных им источников об этих народах известно сравнительно немного. Два века спустя великий греческий историк Геродот решил проследить истоки непрекращающегося конфликта между греками и персами. К счастью, Геродот был не только великим историком и исследователем, он был еще и внимательным наблюдателем современной ему жизни и проявил себя как замечательный этнограф. Чувствуя важность роли восточных кочевников в формировании истории того периода, он не только проследил истоки их происхождения, но и совершил поездку к северному побережью Черного моря, заселенному скифскими кочевниками, чтобы получить сведения из первых рук. Его подробные записи сыграли решающую роль в формировании нашего представления об этих народах, и без этих свидетельств было бы невозможно проследить какую-то связь между этими ранними кочевниками и артурианским эпосом.

В начале первой книги своей «Истории» Геродот объясняет истоки раздора между Грецией и Персией отказом греков согласиться с притязаниями персов, которые «считают Азию и обитающие там варварские племена своими, Европу же и греческие государства – отдельными и отличными от них».

Несколькими абзацами ниже Геродот пишет о вторжении киммерийцев в Ассирию, их поражении и последующем изгнании. Позднее он упоминает, что киммерийцы не были единым народом, но разделялись на «царей с членами их семей» и «киммерийский народ». Он говорит, что перед скифской угрозой «цари и члены их семей», отвергая перспективу стать скифскими рабами, решили защищать свои земли до последнего воина, но «простой народ» решил бежать на юг – в Персию. После гибели «царственных» киммерийцев скифы бросились в погоню за «незнатными».

Киммерийцы. Роспись на этрусской вазе VI в. до н. э.

Разделение киммерийцев на «царское сословие» и «общинников» побудило некоторых ученых считать, что эти две группы были изначально двумя различными народами и что затем «царственные» навязали свое владычество «общинникам». Это предполагает, что уже с ранних времен общество кочевников было иерархическим. Форма, которую оно принимает, также весьма примечательна. Стремление покорять народы, а затем господствовать над покоренными – повторяющаяся черта всех последующих обществ, основанных на конном кочевничестве, вплоть до тех времен, когда, как считают, жил Артур.

Согласно Геродоту, скифы в погоне за киммерийцами сбились с пути, выбрав южный горный маршрут, в то время как преследуемые ими держались побережья Каспийского моря. Вторгшись в Мидию, скифы разгромили в сражении мидян: «они (мидяне) потеряли свое владычество в Азии, которое полностью перешло к скифам».

Геродот далее утверждает, что скифское владычество на Ближнем Востоке длилось на протяжении последующих 28 лет. За это время скифы добрались до границ Египетской империи в Палестине, где их встретил фараон Псамметих^{86}. Горячими мольбами и подкупом он убедил их не продвигаться дальше, и они повернули, чтобы разграбить Сирию. Там небольшой отряд скифов, двигавшийся кружным путем, разграбил храм Афродиты Урании. В отместку богиня поразила их.

Грабителей святилища в Аскалоне и всех их потомков богиня наказала, поразив их навеки «женским» недугом. И не только сами скифы утверждают такое происхождение их болезни, но и все посещающие Скифию могут видеть страдания так называемых энареев.[13]

Этими «энареями» были, очевидно, мужчины, ставшие импотентами, возможно, из-за того, что проводили слишком много времени в седле и носили слишком облегающие штаны. Многие из них были трансвеститами, и скифы почитали их как предсказателей и провидцев. Мужчины-импотенты определенно играли некоторую роль в мотивах легенд об Артуре, хотя в большинстве случаев они были представлены в образах оскопленных королей, отрекшихся от своей власти в пользу следующего поколения. Следует заметить, что в обоих случаях это были мужчины, переставшие быть воинами.

По Геродоту, скифы продолжали бесчинствовать по всему региону; он говорит:

28 лет владычествовали скифы в Азии и своей наглостью и бесчинством привели все там в полное расстройство. Ведь, помимо того, что они собирали с каждого народа установленную дань, скифы еще разъезжали по стране и грабили все, что попадалось.[14]

В конце концов мидийский царь пригласил скифов на пир, и, напоив допьяна, перебил их, восстановив таким образом свою власть над страной. Любопытно, хотя это может быть и случайным совпадением, но точно таким же образом сакс Хенгист обманул и перебил сотни знатных бриттов на «мирной конференции» на равнине Солсбери незадолго до появления Мерлина в «Истории бриттов» Гальфрида Монмутского.

При этом некоторым из скифов удалось спастись, так как Геродот приводит их рассказ в четвертой книге своего труда. Здесь он рассказывает, что скифские женщины, оставленные в степях в то время, когда их мужчины совершали поход на Персию, заскучали, и неудивительно, так как их мужья были вдали от них целых 28 лет. Так вот, эти женщины решили выйти замуж за своих рабов и произвести от них потомство. Прослышав о возвращении скифов, рожденные от рабов дети решили оказать им сопротивление. Они вырыли оборонительный ров вдоль северного подножья Кавказских гор и выставили там воинов. Подойдя к этой преграде, скифы сначала решили атаковать, но затем поняли, что это могло бы привести к бессмысленным жертвам как среди них самих, так и среди их рабов. Вместо этого они выехали вперед, безоружные, но громко и угрожающе щелкая кнутами. Это напомнило рабам, кто они такие, и они бежали, оставив свои оборонительные сооружения. Так скифы воссоединились со своими женщинами, и порядок был восстановлен.

Несмотря на рассказ Геродота, в котором он преподносит свою версию этих событий, у нас нет достоверных фактов о том, отправились ли в этот 28-летний поход только скифские мужчины. Не знаем мы в точности и кем были те скифские «рабы», которые остались на месте. Вполне вероятно, что они могли быть земледельцами, ранее порабощенными скифами. То, что их сыновья предпочли вырыть ров (пехотная тактика) и встать на этом оборонительном рубеже, а не встретить возвращающихся воинов верхом на конях, также наводит на мысль, что эта часть скифского общества не использовала верховых лошадей. Другие источники сообщают, что скифы иногда действительно вводили в сражение и пехоту – воинов, которые, по-видимому, передвигались на повозках и по своему положению были явно ниже своих хозяев – конных воинов.

Тщательное исследование ассирийских письменных источников обнаруживает гораздо больше подробных сведений, чем мы находим у Геродота. Согласно этим источникам в начале VII века до н. э. сложился союз мандеев^{87}, киммерийцев и мидян против Ассирии, однако ассирийскому царю удалось в свою очередь заключить союз со скифами. В 652 году до н. э. скифы и ассирийцы разбили своих врагов и подчинили их себе. Этот союз был скреплен браком дочери ассирийского царя со скифским царем Партатуа. Когда мидяне были разгромлены, ассирийский царь отдал их страну под власть скифов.

Степные воины. Ассирийский рельеф VIII в. до н. э.

К 645 году до н. э. скифы были на вершине своего могущества в Малой Азии и, будучи связаны брачным союзом с царской семьей, безусловно, испытывали на себе сильное культурное влияние этого богатого и сложноорганизованного общества. Спустя полстолетия они принесут с собой в свои степи зримый отпечаток этого влияния. Именно в этот период всадники-скифы приняли на вооружение короткий меч акинак и начали применять трехгранные бронзовые наконечники стрел, ставшие их «фирменным стилем» по всей Западной Азии. Великолепные ассирийские каменные барельефы, хранящиеся в Британском музее, отчетливо изображают скифских воинов, стреляющих из лука на полном скаку. Некоторые пускают стрелы, обернувшись назад, – прием настолько необычный, что он также стал своего рода символом их знаменитого воинского мастерства.

В 1947 году иранские археологи раскопали хорошо укрепленный замок и нашли посреди него большой бронзовый саркофаг с изображениями, представляющими, по всей вероятности, скифского царя Партатуа, который, несомненно, получил свой статус и богатство от ассирийцев. Но так как около 620 года до н. э. могущество последних пошло на убыль, скифы отступились от ассирийцев и объединили силы с их давними подданными – мидянами. Это склонило баланс сил в пользу мидян и привело к падению Ассирии. После этого мидяне обратились против своих прежних союзников и в конце концов около 590 года до н. э. изгнали самих скифов.

Несмотря на скудость археологических данных и письменных источников, прямо подтверждающих эту гипотезу, все же можно попытаться сложить по кусочкам целостную картину жизни скифов, черты которой перекликаются с некоторыми деталями гипотетического артурианского общества. Это было совершено зрелое общество воинов-кочевников, которое в достижении своих успехов делает ставку на лошадь. Оно уже развило искусство боя с применением конницы до такой степени, что могло на равных вести борьбу против дисциплинированных и организованных (хотя, главным образом, пеших) войск крупных урбанистических обществ и побеждать их.

Во всех исторических описаниях настойчиво говорится о том, что воины сражались верхом на коне, а не использовали своих лошадей только для того, чтобы добраться до поля боя. В их социальной иерархии доминировало аристократическое сословие воинов-всадников. Эти воины выработали собственную исключительно маневренную военную тактику, основанную на молниеносных ударах и последующем быстром отступлении при необходимости. Именно этим объясняются изображения на ассирийских каменных барельефах скифских конных лучников, стреляющих, обернувшись назад.

В это время скифы более всего славились как прекрасные лучники, но у них уже было в обычае носить подвешенный к поясу меч. Мы можем предположить, что помимо добычи от грабежей они существовали также за счет скотоводства, которым занимались, по-видимому, женщины или рабы. Учитывая, что в любой момент мужчины могли отправиться в длительный поход продолжительностью, скажем, в 28 лет, есть основания предполагать, что они предоставляли своим женщинам значительную степень свободы. Из этого следует, что последние также могли быть искусными наездницами и, вероятно, были способны организовать собственную защиту.

Их правители понимали, что они могут с легкостью совершать грабительские набеги. Они также знали, что их элитная, но немногочисленная конница могла обеспечить существенный перевес сил в столкновениях примерно равных по численности войск городов-государств, выступая на стороне одного из них. В таких сражениях конница зачастую становилась решающим фактором успеха. Их награда за обеспечение победы была непомерно большой. Полностью подчиняя покоренные народы, правители нашли самый быстрый и эффективный способ приобретения богатства и власти. Они также хорошо поняли, как незначительное, но внушающее ужас меньшинство может подчинить себе значительное, но раболепное большинство.

Еще одним интересным моментом является то, что находясь на вершине своего могущества в «Азии», ведя довольно оседлый образ жизни, скифы пытались использовать хорошо укрепленные базы – «замки», из которых совершали вылазки для сбора дани и грабительских набегов. Здесь также прослеживаются удивительные параллели со временами Артура. Все эти факторы привели ученых к заключению, что к VI веку до н. э. скифы были одним из самых могущественных в военном и политическом отношении народов мира.

Сражающиеся скифы. Деталь золотого гребня из кургана Солоха. IV в. до н. э.

Формирование военных отрядов, отправляющихся на поиски приключений и сокровищ, а также для повышения социального статуса очень часто встречается в артуриане. Для скифов это было обычным делом. Стремление узнать о диковинных землях и существах, возможно, также влекло скифов к странствиям. В поисках приключений Артур и его рыцари часто проходят через удивительные, диковинные земли, изобилующие различными мифическими животными. Это было, вероятно, отражением впечатлений скифов, разъезжавших на конях в самом сердце Древней Персии. До нас дошли не только весьма обыденные оды в честь военных побед их царей, но и такие материальные свидетельства, как дверные украшения и настенные рельефы из ассирийских храмов и дворцов, говорящие о крайне сложной метафизической космологии, изобилующей диковинными существами: здесь множество людей-орлов, сфинксов, грифонов и других причудливых существ.

Ассирийский магический бестиарий включал и полиморфных существ – голова одного животного сочеталась с телом другого, когтями третьего. Скифы ко времени своего продвижения на юг уже создали собственную художественную традицию, известную как «звериный стиль». Имеются свидетельства того, что этот самобытный стиль они принесли с собой в южные регионы. Но когда скифы покидали эти места, то они увозили в своих седельных сумках награбленные изваяния мифических зверей, а в своих головах – рассказы о них. И то и другое будет сопровождать последующие поколения их народа, и, по моему мнению, играть основную роль как в легендах об Артуре, так и в формировании мистического средневекового кода геральдики.

Более значимым, чем сами эти изваяния, было то, что на скифов повлияло магическое мышление ассирийцев, и это, возможно, изменило их представления о высшем мире – мире божеств. Мы недостаточно знаем о скифах, чтобы судить, о чем они думали, когда прибыли в Персию, но мы знаем точно, и можем оценить сами, что они там увидели. Трудно было равнодушно пройти мимо этих магических творений искусства и не восхититься другим, абсолютно сверхъестественным миром, разворачивающимся перед глазами пришельцев. Мы знаем также, что эти образы и изваяния действительно произвели впечатление на скифов, поскольку комбинированные изображения фантастических зверей стали появляться в их произведениях декоративно-прикладного искусства и украшениях сразу после возвращения всадников в родные степи из Персии.

Следующее упоминание Геродота о кочевниках относится примерно к 530 году до н. э., то есть оно появилось почти через 70 лет после ухода скифов из Персии. К этому времени персидский царь Кир вознамерился покорить кочевников-массагетов, которые более чем за сто лет до этого оттеснили скифов на запад^{88}. По своему обыкновению Геродот перемежает рассказ о данном отрезке истории занимательными подробностями из жизни этих людей. Вначале он объясняет, что массагеты многочисленны и воинственны и представляют собой часть скифского племени, обитающего за рекой Араке^{89} (Оке) на восточном побережье Каспийского моря. Здесь же он сообщает о сделанном ими открытии:

Там есть будто бы также и другие деревья, приносящие особого рода плоды. Собравшись толпой в одно место, массагеты зажигают костер и затем усаживаются вокруг и бросают эти плоды в огонь. От запаха сжигаемого плода они приходят в состояние опьянения, подобно тому как эллины пьянеют от вина. Чем больше плодов они бросают в огонь, тем сильнее их охватывает опьянение; пока, наконец, они не вскакивают, пускаются в пляс и начинают петь песни. Так рассказывают об образе жизни этого племени [15].

Короче говоря, массагеты практиковали курение наркотиков. Дикая конопля растет во многих частях Центральной Азии, и есть много других свидетельств об использовании этого растения кочевниками. И хотя нет подтверждений, что этот специфический обычай вошел в артурианский канон, по-видимому, ритуальное использование интоксикантов обычно позволяет в измененном состоянии сознания проникнуть в другие миры – миры, где существуют драконы и где человеческая кровь исцеляет людей.

Возвращаясь к историческому повествованию, Геродот рассказывает, что в то время, когда Кир решил подчинить себе массагетов^{90}, ими правила царица Томирис, унаследовавшая трон своего мужа. Первой уловкой Кира было брачное предложение. Но царица видит насквозь эту хитрость и отказывает ему, а затем через вестника объявляет, что понимает его замысел. Она советует ему не гневить ее, но говорит, что если битва неизбежна, то она должна произойти либо на его, либо на ее территории, а не на берегах пограничной реки. Советники Кира рекомендуют ему согласиться с этим условием и устроить для массагетов западню. По их замыслу, когда силы массагетов отойдут от пограничной реки, персы накроют столы с огромным количеством яств и скроются из виду, оставив на этом месте лишь небольшую охрану. Их план основывался на простодушии кочевников, не знакомых «с той роскошью, которой наслаждались персы, и не изведавших удовольствий жизни». Уловка удалась: около трети массагетского войска истребили персидскую охрану и принялись поглощать еду и напитки, оставленные в качестве приманки. Персы же затем напали на них, многих из них перебили и взяли много пленников, включая сына царицы Томирис.

Услышав об этом вероломном нападении, Томирис изливает на Кира презрение, требует вернуть сына и покинуть ее земли. «Если ты откажешься, – добавила она, то клянусь владыкой нашим Солнцем дать тебе крови больше, чем ты можешь выпить, хоть ты и ненасытен». Кир игнорирует ее угрозы, но позволяет развязать руки ее сыну. Едва освободившись от пут, сын убивает себя. Услышав о смерти сына, царица Томирис собрала оставшиеся две трети своего войска и вступила с персами в жестокую битву. В этой страшной битве массагеты одержали победу, и Кир был убит. Томирис приказывает своим войскам отыскать на поле битвы тело Кира. Когда оно было найдено, царица взяла голову Кира и опустила ее в бурдюк, доверху наполненный человеческой кровью, исполнив так свою угрозу.

В конце первой книги своей «Истории» Геродот завершает рассказ о победе кочевников над персами, приводя при этом интересные сведения об их культуре. Он упоминает, что они располагают как конницей, так и пехотой, хотя конница явно преобладает. Они умеют обрабатывать золото и бронзу, находящиеся в их землях в изобилии, и украшают золотом фалары, уздечки и удила своих лошадей. Геродот также утверждает, что хотя они берут жен, но живут с ними сообща, и если мужчина желает жену другого, он только «вешает свой колчан перед ее кибиткой и тогда обладает ею без опасений». Старики сами выбирают, когда им умереть; каждый призывает родственников на собственную прощальную панихиду, в конце которой «его приносят в жертву вместе с рогатым скотом, затем все это мясо варят и съедают. Это они почитают наилучшим видом смерти». Наконец он заключает, что «единственный бог, которого они почитают, это Солнце, коему они приносят в жертву лошадей, полагая, что самое быстрое из смертных созданий должно быть пожертвовано самому быстрому среди богов».

Итак, в этом эпизоде мы имеем заслуживающее доверия описание полного разгрома «цивилизованной» нации конными варварами-кочевниками в 530 году до н. э. Еще более показательным является то, что здесь мы встречаем облаченную властью женщину, требующую голову своего поверженного врага и осознанно проливающую человеческую кровь. Мимоходом мы также узнаем, что женщины, очевидно, пользовались значительной степенью сексуальной и политической свободы, а кибитка являлась их владением. Наконец, мы узнаем, что мужчины совершали нечто вроде акта самопожертвования после того как они утрачивали свою значимость для общества в экономическом или сексуальном отношении.

Рассматривая артурианский канон, можно заметить, что там обнаруживается каждый из этих мотивов. Царица Томирис могла быть Девой Повозки, требующей и получающей голову побежденного врага и использующей человеческую кровь для своих мистических целей, в данном случае для мести. Старики приносят себя в жертву так же, как в артурианских сказаниях это делали потерпевшие неудачу и покоренные рыцари и короли.

Повествование Геродота рассказывает о скифах 512 года до н. э., то есть всего за 20 лет до рождения самого историка. Персидский царь Дарий^{91}, завоевав земли к югу и западу от Черного моря, достиг Дуная и решил двинуться в Скифию, видимо, чтобы отомстить за 28-летнее нашествие скифов на Мидию вековой давности. Скифы, узнав о планах Дария, созвали всех своих соседей-кочевников и предложили им создать военный союз, чтобы дать отпор огромной армии персов. Некоторые согласились присоединиться к скифам – гелоны, будины и савроматы, их всех мы можем называть полуавтономными членами степной кочевнической конфедерации. Другие, также члены этой неустойчивой коалиции, решив, что скифы сами навлекли на себя гнев персов, первыми вторгшись в их страну, отказались присоединиться к союзу и вернулись домой. Это были агафирсы, невры, андрофаги («людоеды»), меланхлены и тавры.

Сознавая, что у них нет достаточных сил, чтобы разбить персов в открытом сражении, скифы решили их перехитрить. Отослав женщин и детей в кибитках далеко вперед вместе со своими стадами, они позволили Дарию пересечь Дунай и увлекли его прямо к землям племен, отказавшихся поддержать их союз, держась от персов на расстоянии одного дня пути и засыпая все водоемы и источники воды, мимо которых проходили.

Скифский лёгкий конный воин. Скифский воин в боевом облачении.

IV в. до н. э.

Реконструкция Д. Шевчука. Реконструкция М. Горелика.

Эта хитрость сработала, вынуждая неприсоединившиеся соседние племена либо бежать, либо влиться в скифский союз. Так продолжалось до тех пор, пока скифы не подошли к землям агафирсов, которые укрепили свои границы и уведомили скифов, что если те войдут в их земли, то будут атакованы и вытеснены. По этой причине скифы предпочли скрыться из виду и отправиться в другом направлении. В конце концов Дарий был так утомлен и раздражен этими бесплодными погонями за скифами, что послал их царю Иданфирсу письмо, обвиняя его в трусости и призывая скифов остановиться и сражаться либо покориться и стать рабами. Ответ Иданфирса является квинтэссенцией кредо кочевников и прекрасно иллюстрирует столкновение двух столь непохожих культур, двух столь различных образов жизни:

Мое положение таково, царь! Я и прежде никогда не бежал из страха перед кем-либо и теперь убегаю не от тебя. И сейчас я поступаю так же, как обычно в мирное время. А почему я тотчас же не вступил в сражение с тобой – это я также объясню. У нас ведь нет ни городов, ни обработанной земли. Мы не боимся их разорения и опустошения и поэтому не вступили в бой с вами немедленно… Владыками же моими я признаю только Зевса и Гестию, царицу скифов… А за то, что ты назвал себя моим владыкой, ты мне еще дорого заплатишь![16]

Скифы были настолько разъярены угрозой Дария, что решили нападать на персов всякий раз, когда те выходили добывать себе пищу. Геродот отмечает, что:

Скифская конница постоянно обращала в бегство вражескую конницу. Бегущие персидские всадники нападали на своих же пехотинцев, которые являлись к ним на помощь. Тогда скифы, отбив нападение конницы, поворачивали назад из страха перед пехотинцами. [17]Эти постоянные нападения достигли цели, истощив запасы и моральный дух персов. Ситуация достигла кульминации, когда скифы открыто выстроили свое войско в полный боевой порядок. Но едва персы заняли свои боевые позиции, на поле сражения выскочил заяц. Похоже, что для скифов конная травля зайцев явно была одним из любимых развлечений: немедленно отряд за отрядом устремлялись в погоню за этим маленьким, резвым зверьком. Вскоре все поле превратилось в «ревущую свалку людей». Когда Дарий понял, из-за чего поднялся весь шум, то, наконец, осознал, с каким презрением относятся к нему скифы, и решил, что «настало время подумать, как наилучшим образом возвратиться из этой страны». Его армия постыдно отступила, скифы преследовали ее на протяжении всего пути, и персы едва сумели избежать беды при переправе через Дунай со скифской территории.

Конный скиф, охотящийся на зайца. Золотая бляшка из кургана Куль-Оба. IV в. до н. э.

Скифы были превосходными тактиками, поднявшими искусство ведения подвижных боевых действий на уровень высочайшего совершенства. Спустя примерно 200 лет после неудачной кампании Дария китайский военный стратег Сунь Цзы, человек, которого большинство профессиональных военных признает величайшим военным гением из всех когда-либо живших, напишет следующее в своем трактате «Искусство войны»:

Одержать сто побед в ста сражениях – это еще не высшее искусство. Покорить врага без сражения – вот истинное военное искусство.

Это было как раз то, что имеющие численное превосходство скифы проделали с Дарием.

Этот промежуточный эпизод в повествовании Геродота дает нам определенное представление об отношениях между скифами и их соседями. Скифы являлись одной из многих подобных групп степных кочевников, явно имевших общую культуру и, вероятно, говоривших на родственных языках иранской группы индоевропейской семьи. Это были самоуправляющиеся группы, несомненно, способные тесно сотрудничать и объединяться под единым командованием при образовании союза. Они сохраняли за собой право оставаться вне каких-либо коалиций, если таков был их выбор.

Геродот рассказывает нам, что у одной группы степняков был город, построенный в основном из дерева, который персы сожгли дотла. Есть предположение, что этот город располагался на месте современного Вельска. Огромный земляной вал окружал основной город, следовательно, некоторые из степняков были в то время уже урбанизированы. Однако Геродот дает ясно понять, что вожди этих народов оставались идейными приверженцами вольной кочевой жизни, не ограничиваемой пределами каких-либо территорий и не отягощенной имуществом.

В общем, принципы политической организации и межгрупповых отношений степных кочевников очень похожи на отношения между соседствующими королевствами в артурианских сказаниях с их высокомобильными конными элитами, которые вели крупную игру на поприще политического и военного соперничества. От создания и поддержания альянсов с независимыми соседями зависел военный успех. Поэтому только договорившись о взаимопомощи, кочевые группы вступали в битву с общим противником.

Грек Геродот снова и снова благоприятно отзывается о скифах, массагетах и других степных кочевниках, поскольку разделяет их враждебное отношение к персам. Он был настолько заинтригован скифами, что даже отправился к берегам Черного моря, чтобы встретиться с ними. Кроме того, он посвятил почти всю четвертую книгу своей «Истории» подробному этнографическому описанию того, что он видел и слышал.

Для всех добросовестных исследователей тех времен вопрос происхождения и генеалогии всегда находится на первом плане при определении места того или иного народа в общей схеме. Греки, считая, что мифологическое пространство – время непосредственно предшествовало их собственному историческому времени и месту, искали и обыкновенно находили тот же феномен у других народов.

Геродот утверждает, что скифы считают себя самым молодым из всех народов, и приводит три версии их происхождения. Согласно первой из них, сын Зевса и дочь реки Борисфен^{92} были первыми обитателями Скифии, которая пустовала до их прибытия. У них родились три сына, и во время их правления с неба неожиданно упали четыре золотых предмета – золотой плуг, золотое ярмо, золотая секира и золотая чаша. Когда двое старших сыновей попытались поднять эти предметы, их охватило пламя. Когда же к ним приблизился самый младший брат, то он сумел справиться с ними, и поэтому был признан законным наследником царского трона. От его линии произошли царские скифы, самая могущественная подгруппа скифов времен Геродота. Было еще три других «клана», которые произошли от старших братьев, включая «скифов-пахарей», выращивавших пшеницу на северном побережье Черного моря.

Другая версия возникновения скифов такова. Однажды на закате дня Геракл вошел в их землю. Он выпряг коней из своей колесничной упряжки и отпустил пастись, сам же заснул. Пробудившись утром, он не обнаружил коней, и, отправившись на их поиски, пришел в лесистую область^{93}, где в пещере обитала некая женщина-змея. Верхняя часть ее тела была женской, а нижняя – змеиной. Она сказала Гераклу, что лошади находятся у нее, и она вернет их при условии, если он сначала вступит с ней в любовную связь. Он так и сделал, но она удерживала его до тех пор, пока не зачала от него трех сыновей. Уходя, он наказал женщине-змее испытать сыновей, когда они возмужают, с помощью оставленных им лука, пояса и пряжки. Двое старших мальчиков, Агафирс и Гелон (этнонимы племен, которых скифы призывали к борьбе против персов), не справились с испытанием и были изгнаны, но младший, Скиф, успешно все выполнил и положил начало царскому роду, просуществовавшему тысячу лет до того времени, как Дарий потерпел неудачу в походе на Скифию.

Этот мотив змеи-царицы и змеи-женщины несколько раз встречается в артурианском каноне, а в «Вульгате» Гвиневера уподоблена змее, увенчанной короной.

В конце Геродот предлагает гораздо более прозаическую версию происхождения скифов, которую сам считает наиболее правдоподобной. Он говорит, что скифы были вытеснены массагетами со своей родины в районе Азовского моря, поэтому они вторглись в земли киммерийцев и вынудили последних бежать в Северную Мидию. Он выстраивает цепочку событий, которую мы уже проследили. Но движущей силой этого процесса, по мнению Геродота, был «эффект домино», когда народы и племена, следуя друг за другом, двигались в западном направлении и посягали на земли, лежащие у них на пути, таким образом вытесняя друг друга.

Реконструировав историческую динамику ситуации, Геродот затем обращает внимание на бескрайние просторы региона, перечисляя живущие там крупные племена и малочисленные племенные группы, описывая природу, ландшафт и реки этого края. Чтобы придать красочность описанию стран и народов, он без устали рассказывает о местных обычаях. Некоторые из них кажутся неправдоподобными. Например, об аримаспах^{94} говорится, что они одноглазы, а за восточными пределами владений кочевников находятся «грифоны, стерегущие золото». Но за последние столетия ученые неоднократно удивлялись, обнаруживая, что эти сообщения содержат зерна истины, так что нам, возможно, следует принимать всерьез даже еще более странные утверждения Геродота.

Один из недавних случаев такого рода, например, относится к «грифонам, стерегущим золото». Еще несколько лет тому назад считалось, что грифоны были фантастическими существами, хотя было известно, что золото действительно вывозилось из Сибири в другие страны со времен Геродота. Поэтому указание на то, что места добычи золота находились далеко на востоке, было верным. Грифоны, в сущности, представляли собой орлиноголовых четвероногих чудовищ с крыльями и когтистыми лапами. На волне всплеска интереса к динозаврам обнаружилось, что наиболее ранние формы птерозавров вполне соответствуют стереотипному образу грифона – четвероногого чудовища с огромными клювом и черепом, длинным хвостом и крыльями. Более того, их скелеты можно найти в большом количестве прямо на поверхности пустыни Гоби. Предположительно, их останки были видны и 2000 лет назад. Вполне вероятно, что Геродот был прав: те, кто охранял золото, стремились отпугнуть искателей приключений рассказами о птерозаврах и могли даже показывать их скелеты в качестве «доказательства».

Геродот сам заботится о том, чтобы разграничить события, в достоверности которых он был убежден, так как видел их сам, либо о них сообщали ему достойные доверия очевидцы, и теми сведениями, которые были просто слухами, преувеличениями или вымыслом.

Прежде чем перейти к более близкому рассмотрению описанных обычаев скифов и их соседей, следует дать краткую оценку общей ситуации в тот период, когда Геродот собирал эту информацию. К этому времени – около 450 года до н. э. – греки уже имели несколько хорошо обустроенных колоний на северном побережье Черного моря, в скифских землях. Активно ведя торговлю, они поддерживали со скифами преимущественно дружеские отношения.

Грекам нужна была речная рыба, а также огромные излишки зерна, производимого скифами-земледельцами. Эти поставки зерна имели существенное значение для обеспечения хлебом Эгейской родины греков. Кроме того, греки обменивали у скифов меха, золото и рабов. Последние, очевидно, захватывались в военных столкновениях, но могли также быть получены в качестве дани от многих групп земледельцев, находившихся под владычеством скифов. Эти племена возделывали землю в хорошо орошаемых областях, находящихся под контролем скифов, главным образом, в лесостепи, к северу от пастбищных территорий, на которых было распространено скотоводство.

Хотя отношения между греками и скифами были добрососедскими, абсолютно очевидно, что скифы гордились своей самобытной культурой и традициями и были против проникновения чужих обычаев. Геродот рассказывает об одном скифском царе, который, посещая греческие города, приобщился к обычаям греков. Он начал задерживаться у греков по нескольку дней и одеваться в свободную греческую одежду, предпочитая ее узким облегающим штанам, коротким курткам и плащам своего народа. Спустя некоторое время соплеменники выследили его одетым таким образом и рассказали об этом другим скифам. Как только царь возвратился к своему народу, он был осужден и убит ^{95}. Скифы, несомненно, гордились своей этнической самобытностью.

И все же великолепное искусство греческих мастеров по металлу и керамике привлекало скифов, а многие скифские вожди были по-настоящему богаты, поэтому ко времени путешествия Геродота в Скифию скифы уже вовсю заказывали греческим мастерам различные художественные изделия, зачастую из золота, которые хотя и были выполнены в греческом стиле, но изображали сцены из повседневной жизни скифских заказчиков. Некоторые из этих золотых вещей поразительно высокого художественного достоинства дают нам великолепные свидетельства о жизни скифов.

Монета скифского царя Атея. Серебро, IV в. до н. э.

Геродот был осведомлен о том, что происходило некоторое смешение культур греков и скифов, и называет эти две группы «грекоскифами», при этом не упоминая о прекрасных золотых изделиях смешанного стиля, производство которых только начиналось. Эта возникшая новая художественная традиция точно отражает основной принцип отношений между двумя народами – взаимопроникновение культур, основанное на взаимной выгоде. Это резко контрастирует с отношением обоих народов к персам, где взаимный антагонизм подпитывал стремление к господству и подчинению.

Это не означает, однако, что греки и скифы считали друг друга равными себе. Скифская элита определенно относилась к жившим в городах греческим торговцам и ремесленникам как к низшим по положению. Греки не остались в долгу, введя в оборот термин «варварский». Слово это имеет звукоподражательную основу, означая «бормотание» на каких- то непонятных языках. Геродот ясно дает понять, что прибыв к Черному морю с целью описать, что же находится за его пределами, он достиг «окраины» цивилизованного мира. Его интересовала экзотика, а скифские обычаи явно казались причудливыми нашему отважному хроникеру.

Скифская ритуальная практика заметно отличалась от греческой, и Геродот описывает скифские обряды очень подробно. Очевидно, он основывался на сообщениях людей, принимавших непосредственное участие в этих ритуалах. В частности, он описывает жертвоприношения Аресу ^{96}, которые ежегодно совершаются «в местопребывании правителей каждого округа». Арес, бог войны, представлен в виде древнего железного меча. Этот меч водружен на вершине огромной груды хвороста острием вверх, и ему приносят в жертву коней и рогатый скот. Людей также приносили в жертву, но иным способом. Скифы отбирали одного из каждой сотни пленных, после чего, полив его голову вином, перерезали ему горло над сосудом; затем сосуд поднимали на возвышение, и кровь из него выливали на меч.

К этому ритуалу имеет отношение скифский обычай, о котором также сообщает Геродот: скифский воин, убив первого врага, пьет его кровь. Головы всех убитых в бою врагов должны были быть принесены царю, и воин получает свою долю военной добычи по предъявлении этого своеобразного «счета» – голов своих жертв. Действует принцип «нет головы – нет добычи». Затем воин снимает с черепа скальп. Он может прикрепить его к уздечке, или, сшив несколько скальпов вместе, сделать из них плащ. Он может также взять череп своей жертвы и, отделив верхнюю часть, очистить ее и покрыть золотом, превратив в золотой сосуд для питья, используемый только в особых ритуальных случаях.

Этот обычай вычищать и золотить черепа представляется чрезвычайно распространенным. Есть надежные свидетельства о подобных поступках в китайском приграничье и среди большинства групп степных кочевников. В некоторых случаях такая практика не ограничивалась черепами врагов – сообщается, что в некоторых племенных группах таким же способом сохраняли черепа почитаемых предков. Ясно, что особая значимость таких черепов-кубков определялась представлением о них как о сакральных предметах, независимо от их происхождения. Они могли также использоваться в ритуале принесения клятвы. С этой целью в них наливали вино, в которое участники ритуала добавляли немного своей крови, а затем совместно его выпивали.

Целый ряд ритуалов имеет очевидное сходство с романами артурианы. Почти за 1000 лет до предполагаемого времени жизни Артура и за 2000 лет до того, как рассказы о нем были записаны, один из самых могущественных народов в мире верил в чудесные и божественные мечи и оружие, тесно связанное с человеческой кровью и жертвоприношением.

Они приносили царю головы своих жертв, а затем снимали с них скальпы, из которых шили плащи и делали из черепов золотые чаши для особых обрядов.

И Артур, и Ланселот владеют чудесными мечами; повсеместно считается, что человеческая кровь обладает магическими свойствами; Дева Повозки доставляет ко двору Артура целый воз человеческих голов; дважды упоминается о плащах и мантиях, сделанных из человеческих волос. Хотя Святой Грааль обычно не отождествляется с черепом, но он определенно изготовлен из золота и связан с кровью и вином.

Наиболее сложные ритуалы, описанные Геродотом, – это обряды при погребении царей и великих вождей. Они включают мумифицирование усопшего правителя и торжественный обход с его телом по всей Скифии в течение сорока дней, затем погребение в специально построенном из деревянных жердей доме. Его оставляют покоиться вместе со своими сокровищами, особенно золотыми чашами, и его главной женой, слугами и самыми лучшими конями – всем тем, что было принесено ему в жертву и погребено вместе с ним. Затем над могилой насыпают огромный могильный холм, так называемый курган, многие из которых можно видеть в степях по сей день.

Мы предполагаем, что связь крови с вином является чисто христианской традицией, тем не менее есть свидетельства существования представлений о мистической связи этих двух субстанций более чем за 400 лет до рождения Иисуса. Действительно включение в христианский канон символических каннибальских обрядов (вкушения плоти и крови) выглядит определенно странным в контексте христианского учения, проповедующего мир и любовь. Заманчиво предположить, что мотив «Грааль – золото – кровь – вино» – всего лишь очень поверхностная христианская оболочка гораздо более старой и широко распространенной традиции, особенно учитывая то, что сходный символизм был важным элементом раннего кельтского ритуала.

Описываемые Геродотом обычаи в деталях подтверждаются археологическими находками, поэтому нет причин сомневаться, что последний акт погребальных ритуалов, о котором будет рассказано ниже, действительно имел место, хотя по понятным причинам материальных доказательств этого обряда не сохранилось.

Этот заключительный акт имел следующую форму. Через год после смерти царя для обряда отбирали пятьдесят его самых лучших слуг. Геродот с болью отмечает, что отобранные слуги были не иноплеменными рабами, а чистокровными скифами – самыми преданными подданными царя. Их всех удушали, затем извлекали внутренности, набивали тела соломой и зашивали. После этого умерщвляли пятьдесят лучших царских лошадей и набивали их утробы соломой. Затем вокруг царского кургана в землю вбивали пятьдесят пар деревянных столбов. Пятьдесят колес разламывали на две половины и прикрепляли к этим столбам ободьями вниз и помещали на них мертвых лошадей таким образом, чтобы их ноги свободно свешивались, не касаясь земли. Наконец, тела пятидесяти принесенных в жертву людей, пронзенные сверху донизу деревянным колом, сажали на лошадей, и, совершив все это, участники похорон уходили, оставив призрачную кавалькаду скакать вокруг могилы царя.

Геродот не приводит никаких объяснений этому странному обычаю, хотя как заключительный акт похоронного обряда он явно символизирует заградительное кольцо из главных вассалов, преданных смерти затем, чтобы сопровождать царя в загробной жизни. Любопытно, что эти символические вассалы должны были быть расставлены «по кругу», подобно тому, как Артур располагает своих рыцарей за знаменитым Круглым Столом.

Также Геродот, описывая скифов и их восточных соседей, дает характеристику разным народам и приводит подробности из их жизни. К примеру, он рассказывает нам о «лысых» людях с курносыми носами и длинными подбородками. Это представляется одним из первых упоминаний о людях монголоидной внешности, которые хотя и не были лысыми, но в большинстве своем не имели бороды. Эти люди, с которыми Геродот не имел прямого контакта, по- видимому, зимой жили в белых войлочных палатках, устроенных вокруг деревьев. Более вероятно, что для строительства палаток использовались решетчатые каркасы, как это делают кочевники в наше время.

В другом месте Геродот упоминает, что будины, чей город Гелон был разрушен Дарием, имели сероголубые глаза и рыжие волосы ^{97}. Любопытно, замечает он, что жители города отличались внешностью от своих властителей будинов и говорили на полускифском-полугреческом языке. Это еще один пример того, как конная воинская элита навязывает свою власть местному пешему населению.

Другой группой, интересовавшей Геродота, были савроматы^{98}. Он подробно рассказывает, как племя жестоких амазонок-воительниц было разгромлено греками, но смогло спастись и бежать в Скифию. Скифы поначалу встретили вновь прибывших настороженно, но вскоре некоторые из молодых скифов начали сходиться с этими женщинами, которых они называли на своем языке ойорпата – «мужеубийцы». Эти молодые люди пытались убедить воительниц поселиться среди скифов в качестве жен, но амазонки полагали, что скифские женщины их никогда не примут. Они заявили:

Мы не можем жить с вашими женщинами. Ведь обычаи у нас не такие, как у них: мы стреляем из лука, метаем дротики и скачем верхом на конях; напротив, к женской работе мы не привыкли. Ваши же женщины не занимаются ничем из упомянутого, они выполняют женскую работу, оставаясь в своих кибитках, не охотятся и вообще никуда не выходят. Поэтому-то мы не сможем с ними поладить.[18]

Вместо этого они предложили молодым скифам отправиться вместе с ними в поход на восток, чтобы найти места, где они могли бы обосноваться и жить сами по себе. Мужчины согласились, и таким образом возник народ савроматов, позже известный под именем сарматов^{99}.

С тех пор женщины савроматов сохраняют свои старые обычаи – выезжают на охоту верхом со своими мужчинами, а порой и без них, принимают участие в войнах и носят одинаковую с мужчинами одежду. Язык этих людей скифский, но искаженный, потому что амазонки так и не смогли выучить его как следует. Их брачный обычай запрещает девушке выйти замуж до тех пор, пока она не убьет врага в бою; некоторые из их женщин, не сумев выполнить это условие, старели и умирали, так и не выйдя замуж.

За последние два десятилетия обнаружено большое количество сарматских захоронений, в которых находилось оружие – наконечники копий и стрел, ножи, даже точильные камни – и женские скелеты. Поэтому, хотя истории об амазонках-каннибалах, поедающих своих мужей, могли быть преувеличением, практически не подлежит сомнению тот факт, что некоторые сарматки были настоящими воительницами. Учитывая, что мужчины, уходя в поход, подолгу отсутствовали дома, эта женская милитаризация выглядит не только необходимой, но и неизбежной. Искусные воительницы, умеющие сражаться и, несомненно, способные обучать этому искусству своих детей, представляют еще одну черту, общую для реальной культуры степей и «литературной» культуры легенд об Артуре.

Приходится признать, что некоторые точки соприкосновения скифской реальности и артурианской литературы могут быть случайными, однако не может остаться незамеченным присутствие в этих рассказах некоторых элементов жизненного уклада скифов, среди которых их чудесные мечи, одеяния из человеческих волос, золотые кубки для питья крови с вином; царицы, отрубающие головы и окунающие их в сосуд с человеческой кровью; женщины (если только речь не идет о женщинах-воительницах), чей мир сосредоточен вокруг повозок и шатров; старики, которые рассматривают принесение себя в жертву как лучший способ завершить свою жизнь; и умершие цари, выстраивающие своих скачущих на лошадях рыцарей вокруг призрачного круглого стола.

Превосходные всадники и всадницы, военная аристократия, сражавшаяся и властвовавшая, сидя в седле, питавшая страсть к походам и приключениям для приобретения богатств, власти и встреч со сверхъестественным, – вот кто такие скифы. Даже сама их таинственная ритуальная жизнь включала такие важные категории, как божественный меч и священная золотая чаша.

Учитывая невероятно высокий уровень совпадений между реальной культурой степных кочевников и сказаниями артурианы, представляется маловероятным, что эти совпадения случайны. Однако эти две «культуры» разделены дистанцией в 2000 миль и почти двумя тысячелетиями. Существует два возможных объяснения этим поразительным параллелям. Во-первых, обе традиции могли возникнуть из общих культурных источников, поэтому они отражают единые глубинные мотивы. Я подозреваю, что в этой гипотезе есть доля истины.

Обе культуры были созданы народами, говорившими на индоевропейских языках и имеющими общее происхождение. Было много споров относительно того, какова была форма этой культуры до начала расселения индоевропейцев на других территориях, хотя это в большей степени умозрительные рассуждения. Но мы ведь знаем, что некоторые ключевые слова и определенные понятия широко распространены среди населения, говорящего на индоевропейских языках. Мотив Грааля-котла является широко распространенной темой, которая встречается у кельтских, германских и ираноязычных народов на протяжении, по меньшей мере, тысячи лет.

Подобно этому почти повсеместно источники воды – родники, реки, озера и болота считаются священными местами. Согласно Геродоту, скифы называли некоторые ручьи «священными путями», как это мы встречаем у кельтов и германцев. Но волшебные котлы для приготовления пищи и водные источники характерны не только для индоевропейской мифологии, они встречаются по всему миру, и это еще больше заводит в тупик. В данном случае мы имеем дело с символами, которые имеют почти универсальный характер, и поэтому почти невозможно установить точное происхождение некоторых понятий.

Другой намного более убедительный подход состоит в том, чтобы проверить, можем ли мы действительно нанести на карту пути, которые пересекают пропасть в 2000 миль и 2000 лет истории, прослеживая реальные связи между степными народами эпохи античной древности и сказителями артуровского эпоса в Северо-Западной Европе времен Средневековья. Ключи к поиску этих путей содержатся не только в хрониках греков и римлян, но и в удивительно богатом археологическом наследии, оставленном степными кочевниками.