«Ахчи»[4] из Кировакана


Променад поначалу меня разочаровал… Впрочем, что можно узреть посреди обычной рабочей недели, глубокой ночью, да еще зимой! Я обходил улицу, чувствуя в себе служебную алчность коменданта учреждения, который производит квартальную опись имущества. Был у нас в институте такой тип. Он появлялся в аудитории во время лекции без стука, без «здрасьте-до-свидания», с пухлой амбарной книгой в руках и с угрюмым выражением на широкой роже отставного ефрейтора, и тотчас принимался сличать номера столов и стульев с записями в книге. Закончив, он покидал аудиторию, даже не взглянув на онемевшего от его наглости лектора… Так и я шел по ночному Променаду, зыркая по сторонам и записывая в блокнот всякую чепуху. О пальмах мне писать надоело, а вот под пальмами…

Мальчишка лет четырнадцати, мексиканец, в блестящем облегающем костюме, выделывал телом такие кунштюки, что кривляке Майклу Джексону впору было уйти на пенсию. Невероятно, какую пластику может демонстрировать мальчишеское тело, это надо видеть… Проследить воочию линию его рук и ног не так просто, глаза непостижимым образом фиксируют только след этих движений, получается этакий человек-пунктир. Ради кого он так старается? Вокруг стоят человек пять таких же огольцов. Они выуживают из пакетика чипсы и равнодушно глядят на артиста с видом: и мы так умеем.

Поодаль расположился другой умелец. Вначале я подумал, что посреди Променада воздвигли памятник президенту Линкольну - зеленый, точно на пятидолларовой купюре. Правда, в шляпе со звездно-полосатым окладом. Приблизился, вгляделся в остроносое лицо шестнадцатого президента, освободителя рабов, - вроде президент моргает. Так это живая скульптура! Не впервые я сталкивался с таким способом зарабатывать денежку. И в Москве, и в Питере нашлись подражатели. Но каждый раз я испытывал перед ними чувство вины, сам не знаю отчего. Вообще чувство вины всегда пробуждается во мне при виде нищих. Нащупав в кармане квотер, я бросил его в чашу, что стояла у ног «президента». Мелкая монета квотер. Попрошайки в Америке, как правило, требуют доллар или больше, а за квотер нередко шлют проклятия вслед благодетелю, а то могут и по шее накостылять сгоряча. Но по российским меркам, на сегодняшний день, двадцать пять центов - это восемь рублей. Или два «городских» батона. В то время как в Америке за квотер купишь четверть круассана - воздушную булочку размером в ладонь. Разница!

Что это я забрался в социально-экономические дебри? Передо мной был не банальный попрошайка, а артист, изображающий президента. Тут важна не только сумма подношений, но и признание таланта…

А в отдалении требовал к себе внимания другой артист - пожилой мужчина живописного вида. Его седые нечесаные космы падали на широкие плечи, украшенные расписным жилетом. Тонкую талию обтягивал красный платок, из-под которого выпростались потертые джинсы. Облик мужчины излучал королевское достоинство. Резко очерченные губы под сухим птичьим носом сжимали деревянную трубку, через которую фокусник выдувал огромные мыльные шары, запуская в них табачный дым. В разноцветных лучах фонарика шары являли фантастическое зрелище. А тут еще юное дарование с ангельским ликом, сидевшее за клавиатурой электронного синтезатора, неназойливо предлагало собственное сочинение… Магазины-бутики, антикварные лавки, ювелирные салоны. Особенно завораживали индусские магазины с резными изделиями из дерева и кости. Изображения Будды, танцовщиц, бытовые сценки… Поражала проработанность каждой детали, каждой складки одежды, каждого волоска на шкуре животных. Продавец не ходил за тобой по пятам, как это здесь принято, не канючил, предлагая свои услуги. Магазин-музей - тут посетитель предоставлен самому себе…

Первое впечатление от, казалось бы, дремлющего Променада улетучилось. Я с любопытством дефилировал вдоль четырех кварталов, что ограничивали Променад, в толпе таких же припозднившихся зевак. Небо над Променадом близкое, теплое и без звезд. Вообще над Америкой звезд маловато. Удивительно. А те, что есть, почему-то очень мелкие, точно иголочные проколы. То ли такой абберационный эффект над этой частью земного шара, то ли я задираю голову не в звездный сезон. Вот Луна - да! Такой огромной луны в России я что-то не примечал. Огромная, сытая: кажется, протяни в полнолуние руку - и достанешь. А вот звезды подкачали… На американском флаге они больше впечатляют - постаралась мисс Бетси Росс в 1776 году, после того как в ее швейную мастерскую в Филадельфии заглянул Джордж Вашингтон, первый президент первых тринадцати Соединенных Штатов. Мастерица Бетси почтительно выслушала пожелания президента и выполнила заказ. Да так удачно, что сшитый ею флаг был принят конгрессом как основа государственного флага, после чего имя тетушки Росс вошло в историю Соединенных Штатов. Теперь звезд на флаге уже пятьдесят - заметно прибавилось, - а вот полос осталось столько же, сколько нашила Бетси Росс, - тринадцать, по числу первых штатов.

В конце Променада какой-то художник - крепкий парняга с массивной цепью на шее и с сигарой во рту, - прищурившись от табачного дыма, размалевывал красками спину полуголой девицы, что сидела перед ним на коврике и читала книжку. Бросив прощальный взгляд на «боди-артчика» и его модель, я свернул на боковую улицу, и тут мой нос уловил до боли знакомый запах, а глаза узрели надпись на русском языке: «Хароший шашлик! Заходи - потанцуем!» В Лос-Анджелесе русскоязычная община считается второй после Нью-Йорка по численности, так что подобных заведений здесь немерено. Шашлык мне не хотелось, а вот кутаб - тяжелый, влажный, с золотистой поджаристой оборочкой - я бы съел…

Шашлычная пустовала. Четыре столика, покрытые цветной клеенкой, выглядели сиротливо, не спасали даже букетики хилых цветов, засунутых то ли в стакан, то ли в банку. Ну точно как в Баку времен моей молодости. Сейчас наверняка появится хозяин - усатый азербайджанец в замызганном переднике… Но появилась женщина, причем - армянка. Это я сразу усек - сказывался давний опыт общения с восточными людьми. Женщина была среднего роста, скрюченная, со впалыми щеками на изможденном лице и длинноватым, каким-то усталым носом. Она подошла к моему столику, оперлась о клеенку сжатым кулачком и молча уставилась на меня черными круглыми глазами.

- Ха-ес? - спросил я: мол, «армянка»?

- Ха, - ответила официантка без особого расположения - да, мол, армянка - и перешла на русский: - Что будешь кушать? Чанахи, шашлык, люля-кебаб? Или хаш? Есть свежий хаш.

- Какой хаш, женщина, - в тон ответил я. - Два часа ночи.

- Как раз время для хаша, - упрямо проговорила официантка.

В чем-то она была права. В Баку отведать хаш - густой бульон из бараньих костей - любители съезжались чуть ли не в шесть утра. После чего сил хватало на весь день…

- Кутабы есть? - спросил я. - Свежие?

- Как для брата сделаем, - ответила официантка. - Два доллара три штуки. Порция.

- Порцию кутабов, - распорядился я. - И больше ничего.

- Ладно, ладно, - ответила официантка и ушла так же тихо, как и появилась.

«Молодец, хозяин, - подумал я. - Держит бакинский духан в центре Лос-Анджелеса. Наверняка сюда тянутся те, кто привык в той, давней жизни к подобной обстановке…» И оказался прав, официантка подтвердила: «Раньше, когда здесь все было как у всех, посетители заглядывали нечасто, и Кямал - так звали хозяина - все переменил. Накрыл столы клеенкой, стулья заменил табуретами, повесил на стену палас, в туалете поставил кувшин-афтофу,[5] а на дверях намалевал краской «УБОРНЫЙ»… Выбросил американскую музыкальную установку - посадил зурначей. Теперь приезжают люди из Вест-Голливуда, из Беверли-Хиллз приезжают. Отовсюду, где живут наши… Только на повара посмотреть приезжают - он раньше работал в Баку, в гостинице «Интурист». Лучше него никто в Калифорнии шашлык не делает. А ты что заказал? Ах кутабы… счас принесу…»

И принесла. Тонкие, почти прозрачные, с золотистыми хрустящими фестончиками по краям, присыпанные сумахом - измельченным сушеным гранатом… О блаженство! Какие тут могут быть «ножи-вилки»? Я приподнял влажное, но крепкое тельце кутаба, чуть надорвал и впился зубами. Глаза сами прикрылись в предвкушении наслаждения, но… что-то было не то, не тот вкус, не тот…

- Конечно, - сказала официантка. - В Америке разве есть настоящая баранина? У ихнего барана мясо сладкое, химией кормят барана… Ты откуда приехал сам?

- Из Петербурга.

- А грин-карта уже есть?

- Я в гостях.

- А… Молодец, так и надо. - Официантка придвинула табурет и села. - Ты какой нации? Еврей, да? Так я и знала. Но ничего, у вашей нации тоже бывают хорошие люди.

Я согласно кивнул, продолжая уплетать кутаб. Тетка явно маялась от скуки… Вскоре я узнал, что она приехала из Кировакана, родственники уговорили. Сказали, что армян здесь больше, чем в Армении. Что в Армении все равно ничего хорошего не будет. Уговорили сына. А что ей делать без сына в Кировакане? Муж давно умер. Так давно, что она думает - он никогда и не жил…

Я кивнул, достойно оценив юмор, и продолжил расправу с кутабом. Минуты две официантка молчала, разглаживая морщины клеенки.

- А… Разве здесь продукты? - вновь заговорила она. - Даже соль здесь другая, клянусь мами. Ты пробовал здесь соль?

- Нет, - признался я не без удивления.

- Другая. Здесь совсем-совсем соленая, у нас не такая. А молоко? Разве у них молоко? Совсем не киснет. Настоящее молоко должно киснуть, да? А у них - нет. Одна химия белого цвета. Го д будет стоять, не прокиснет… У тебя внуки есть? - И, не дождавшись ответа, продолжила: - У меня два внука. По-русски не разговаривают, по-армянски не разговаривают. Только по-английски.

- А ты? - Войдя во вкус, я с вожделением приглядывался ко второму кутабу. - По-английски разговариваешь?

- Не-а. Жду.

- Чего ждешь? - озадаченно переспросил я. - Что американцы начнут разговаривать по-армянски?

- Не-а, - серьезно ответила она. - Жду, когда вернусь в Кировакан, домой.

- Тебе здесь плохо? - участливо поинтересовался я.

- Почему плохо? Хозяин - хороший человек, хотя азербайджанец. Комната есть. Я с сыном живу, с его женой, с внуками. Почему плохо? Только дома лучше. Пускай здесь молодые живут, я хочу умереть в Кировакане…

- Куда спешишь, женщина? «Умереть»! Тебе сколько лет? - Мне все больше нравился разговор. Даже появился акцент, у меня всегда появляется восточный акцент, когда встречаю кавказских людей, эдакая невольная ностальгическая нотка.

- Много лет, - вздохнула официантка. - Шестьдесят три будет в мае. А тебе? - И, выслушав, сказала после паузы: - Ты выглядишь лучше. Мой отец уже умер в твоем возрасте… Вай мэ, что я говорю! - закусила она губу и посмотрела на меня, как на покойника.

Я принялся за второй кутаб.

- Ты на мужа моей младшей сестры похож. Хороший человек, но дурак большой.

- Почему дурак? - пробурчал я.

- Потому что живет с такой, как моя сестра. Впалые щеки официантки покрылись румянцем, а нос заострился. Очень уж ей хотелось поговорить. Я не торопил официантку с откровением, чувствуя, что тем самым только распаляю ее желание с кем-то поделиться своими заботами в этот скучный ночной час.

- Скажи хозяину, пусть повесит на окна ленты с клеем. От мух. Совсем будет, как в духане.

- Какие мухи, где мухи? - озадаченно спросила официантка.

- У стекла, в окне. Я видел.

- Какие мухи?! Вай мэ… Колибри! Птичка такая, как наперсток. Только это сумасшедшая колибри: ночью колибри спят.

- Колибри?! - воскликнул я. - Верно, колибри… - Ведь я приехал в страну пальм и колибри.

- В Америке все не так, как у нас, - утешала меня официантка. - Ты видел за углом мужчину? На Променаде. Здоровый такой амбал. Сидит целый день с голой женщиной, всякие картинки на ней рисует. Слушай, возьми бумагу, на бумаге рисуй, да… На живой женщине рисует, негодяй… Когда я прохожу, всегда плююсь, он меня уже знает. - Официантка разгорячилась, щеки ее пылали розовым цветом атаки. - Ему в Кировакане давно бы клир оторвали за такое хулиганство, клянусь мами. А в Америке все можно.

Я сочувственно кивнул и, прикончив последний кутаб, вытащил из пенала салфетку.

- Хочешь мацони? - предложила официантка. - А чай? Хороший чай, английский, спецзаказ. Не хочешь? Сама за тебя заплачу, только пей, да. Что тебе, жалко? - и, заметив мое удивление, она проговорила, чуть понизив голос: - Понимаешь, если ты сидишь, чай пьешь, я за тебя кэш получу. Знаешь, что такое кэш? Доллары в руку, чистыми. Восемь долларов в час, а ночью - десять. Кямал сказал: когда нет клиента, иди домой. Теперь как я уйду домой, если сидит клиент? И повар знает, он там бастурму на завтра готовит. - Официантка повела острым подбородком куда-то в стену. - Хитрая армянка, да? - Когда она улыбалась, худое, испещренное заботами, ее лицо светилось детским лукавством.

- Ладно, давай чай, - вздохнул я. - Выпью и сразу уйду. - Я со значением посмотрел на часы.

Чай был поднесен с ритуальной точностью. По-восточному… Вначале на столе появился видавший виды пузатый, треснутый фаянсовый чайник. Под носиком чайника на проволоке висело мятое ситечко. Следом на клеенке оказался хрустально чистый маленький стакан-армуди в черненом подстаканнике и блюдечко с колотым сахаром. Поняла, хитрая, чем меня удержать, - я с детства обожал пить чай из стакана, формой похожего на грушу, или, по-азербайджански, «армуд». Зараз мог выдуть не менее пяти стаканов.

- Ты тоже пей, - предложил я, раздобрев от ностальгических воспоминаний. - Принеси себе «армуди».

- Я на работе, - строго ответила официантка.

С уютным плеском янтарная струя падала из ситечка в стакан, источая терпкий и густой аромат… Неужели они все это везли из своей Армении - чайники, стаканы, подстаканники, ситечко…

- Еще как везли, - проговорила официантка. - Таможня это пропускала. Говорили: пусть капиталисты узнают, как мы чай пьем… Моя сестра знаешь что привезла? Пианино! В моем контейнере везла, зараза. Мои платья, пальто-мальто вокруг положила, чтобы пианино не разбилось, - такая хитрая. Сказала: не надо тебе на таможню ходить, я сама все сделаю с Рантиком - это ее муж, тоже дурак большой. Когда контейнер пришел, я чуть не умерла - все мои вещи порвались, а ее пианино как из магазина, такая зараза…

- Что ты так родную сестру… - не удержался я.

- Зараза и гадина… Сколько я ей сделала добра, клянусь, я своему сыну столько не сделала. - Официантка похлопала ладонями по своим впалым щекам в знак правдивости сказанных слов. - Она училась в консерватории, я полы мыла, чтобы заработать копейку, ей послать. Когда она замуж за своего дурака вышла, я им такую постель подарила - на перину ляжешь, как в доме отдыха на Севане… Я тебе так скажу: эта Америка людей портит, клянусь. Как немного разбогатеют - все! Думают, что они уже с Богом в нарды играют, честное слово. На своих родственников даже не смотрят, а американцам жопу целуют. По-русски с акцентом разговаривают, слышал, да? Как клоуны, клянусь. Такая и моя сестра-хабалка со своим мужем, дураком.

- Почему дураком? - не удержался я.

- Потому что дурак. Она говорит: белое, он повторяет. Она на то же самое говорит: черное, он повторяет. Она его ругает, стулом бьет, он все терпит. Солидный, красивый мужчина, хорошо зарабатывает - он зубной техник. Сестра уже вся высохла - такая злая, зараза. Весь день лежит на пляже с подругами, загорает… «Я так устала на этих Гавайских островах… А я на Карибских любовь крутила… А я в Испании аборт делала…» Что ты так устала, зараза? Что ты сделала в этой жизни? Ты что, Эйнштейн, да? Или знаменитая артистка? Ты - говно. И на Гавайских островах ты - говно. И в Испании ты - говно, клянусь мами. И все друг о друге знают, что они говно… Ругают Армению, ругают Америку… Ара, что ты сделала для Америки?! Ара, кто тебя мучил в Армении? Ты жила там, как царица Тамара, потом приехала в Америку. «Ах, какая я несчастная, как я ненавижу коммунистов!» А сама партийный билет на кладбище закопала, у могилы отца, на всякий случай…

- Слушай, женщина… - Ладони мои обнимали остывающее тело стакана. - Я чай пью, ты мне аппетит портишь, - произнес я, невольно подражая манере разговора официантки. - Лучше расскажи, чем тебе так сестра насолила?

Официантка хлопнула обеими руками по коленям и принялась с силой поглаживать бедра, словно раскатывала тесто, - движение выражало крайнюю степень горя…

- Как можно такое рассказать, честное слово! У тебя дети есть?

- Да. Дочь есть.

- Красивая? На тебя похожа? Или на жену?

- Слушай, женщина. Два часа ночи. Или рассказывай, или я уйду, и ты не получишь свои ночные десять долларов…

- Хорошо, хорошо. - Официантка перестала «раскатывать на коленях тесто» и вскинула руки на манер персонажей из итальянских фильмов. - Все, все… Рассказываю. Клянусь мами, самое плохое, когда человек жадный, он становится слепой, ничего не видит, только себя. Мой Стасик - так я сына назвала, в честь Анастаса Микояна - после института работал инженером. Потом он подал документы на выезд в Израиль - сам знаешь, да, как все происходило, ведь в нашей семье никогда не было евреев. Мы деньги заплатили и получили письмо, что наша дорогая тетя Песя целый день плачет в Израиле, хочет видеть своего родственника Стасика с семьей. Стасика выгнали с работы. Сказали: если ты армянин и вдобавок еврей, то сам найдешь себе работу, а позорить завод не дадим никому. И Стасик устроился работать страховым агентом… Еще чай хочешь, нет? Что, пузырь слабый? Ладно, ладно. Слушай дальше… Приехали в Лос-Анджелес, думали, что здесь много армян, большая община, нам помогут. Но никто нам не помог. Что у нас было? Один контейнер с рваным бельем… Только сестра хорошо устроилась. Один армянин, зубной доктор, взял на работу ее дурака мужа. Сестра нашла учеников - сольфеджио учить. «До-ре-ми-фа-соль», сам знаешь. Окна открыты, весь день несчастные дети гаммы кричат, как певчие в Эчмиадзине… А я, Стасик и его жена бегаем, ищем работу. Наконец Стасик устроился страховым агентом. Он пришел к сестре и говорит: «Тетя Эмма, поддержи коммерцию, застрахуйся с мужем». Сестру Эммой зовут, наш отец-шофер назвал ее в честь автомобиля «эм-один», такая машина была давно, «эмка»… Сестра говорит Стасику: «Хорошо, мы согласны. Только отдашь нам половину денег, которые получишь за нашу страховку». Стасик согласился. Прошло три года. Стасик нашел работу компьютерщика, купил дом, внук родился. Вдруг его вызывают в страховую компанию. Там был начальник-армянин из Степанакерта. Говорит: «Слушай, Стасик, кто такая Эмма? Твоя тетя?! Ах, сволочь, смотри, что нам написала! Требует вернуть ей деньги, а то подаст в суд. Возьми письмо, почитай». Стасик прочитал письмо и как стоял, так упал… Потом мне письмо принес. Я сразу узнала почерк сестры. Она написала, что, мол, ваш страховой агент Анастас Арзуманян три года назад плакал-умолял, чтобы застраховать меня с мужем на сто тысяч долларов. Пользуясь тем, что мы плохо знали английский, подсунул нам договор совсем не такой, о каком говорил. Мы подписали. Теперь мы выучили английский и поняли, что есть страховые компании лучше вашей. Требуем вернуть нам деньги, которые мы вам заплатили, - семь тысяч долларов и еще моральные издержки. Иначе мы напишем туда, куда надо, где специально следят за жуликами из страховых агентств. И вас с этим негодяем Анастасом Арзуманяном будут судить… Представляешь, родная тетя! - Официантка вновь принялась горестно «раскатывать на коленях тесто». - Я, как была в чувяках и халате, побежала на Сансет-бульвар, где жила эта гадина. Упала в ноги, рву волосы. Как ты могла такое написать?! А сестра говорит: «Слушай, что ты волнуешься? Так все делают, это ведь Америка. Компания вернет нам деньги, мы тебе отдадим то, что сняли со Стасика, как комиссионные за нашу страховку. И еще дадим, когда получим за моральные издержки. И вам хорошо, и нам хорошо». А ее дурак муж говорит: «Если будет суд, Стасик скажет, что тоже плохо знал английский. Пусть компания за все отвечает». Такие звери!

Официантка умолкла, повернула голову и посмотрела на дверь, что вела в подсобку. Заскрежетали петли, и в дверной проем высунулось широкое, волосатое лицо, похожее на физиономию уменьшенного Кинг-Конга.

- Аня, ахчи! Таз помой! - хрипло произнес «Кинг-Конг». - Два часа таз грязный стоит. И ведро. Барашка куда складывать? Ты головой думаешь? - Дверь захлопнулась.

Теперь мне стало понятно, почему со всего Лос-Анджелеса съезжаются люди в этот духан, чтобы поглазеть на лучшего повара из бакинской гостиницы «Интурист».

- Ладно, ладно! - Официантка махнула руками в сторону подсобки. - «Ахчи»! Тоже мне, девчонку нашел. На одну минуту присела, уже «таз помой»…

- Чем же кончилась эта история? - спросил я, расплачиваясь за кутабы и чай.

- Пока все тихо. Но если Стасика отдадут под суд, клянусь, я им горе сделаю…










Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх